Вдова военного преступника

Глава 7

— Если бы сам не увидел, ни за что бы не поверил! — фыркнул Отто, обозревая нас за завтраком в воскресное утро. Он только вернулся из Австрии и сразу же направился повидать своего лучшего друга.

— Элке, разве я не предупреждал, чтобы ты всякий сброд в дом не пускала? — обратился Эрнст к своей домработнице, не отрывая глаз от тарелки.

Элке, однако, которую я ни разу не видела улыбающейся, только повела густыми бровями, явно не поняв шутки. Отто продолжал стоять в дверях с превесёлой ухмылкой на лице.

— Вы что, живёте теперь одной семьёй? Не уверен, законно ли это, но лично мне идея нравится, — продолжил австриец, в то время как Рольф обнюхивал его сапоги.

Нам крайне повезло, что обе наших собаки нашлись, как все и предсказывали, и были доставлены нам полицией. Магда тоже к счастью оказалась жива, но находилась сейчас в госпитале, где мы навестили её пару дней назад.

— Отто, почему бы тебе не присесть и не занять чем-нибудь свой болтливый рот? — Эрнст наконец не выдержал продолжения издевательств.

— Это я всегда пожалуйста!

Я ухмыльнулась. Эрнст прекрасно знал, как можно было переключить внимание своего чересчур любопытного друга. Но с Отто за столом спокойному завтраку не суждено было состояться.

— Один последний вопрос, — проговорил он, с отменным аппетитом набивая себе рот омлетом, что Элке положила ему на тарелку. — Как вы, люди, спите? Все вместе, или?…

Генрих чуть не подавился после такого прямолинейного вопроса, в то время как Эрнст, давно привычный к австрийскому юмору, только бросил на друга убийственный взгляд.

— Нет, Отто, — мило улыбнулась ему я. — По правде говоря, я сплю одна, а эти двое спят вместе.

Теперь настала очередь Отто поперхнуться омлетом. Эрнст расхохотался, а Генрих только отложил вилку, с болезненным выражением лица прикрывая глаза рукой.

— Ты же обещала никогда и никому не говорить, — произнёс он медленно и тихо.

Генрих говорил об утре после той ночи, что мы провели в подвале, когда они проснулись и увидели меня, стоящую над ними с умилённым выражением лица. Я не удержалась тогда, чтобы не сложить руки у груди: слишком уж умильно они выглядели, лёжа в обнимку. Конечно, произошло это явно во сне и только потому, что в подвале было безумно холодно, да и выпили они в ту ночь прилично, но вот наутро и уже протрезвев, они отпрыгнули чуть ли не на два метра друг от друга и заставили меня поклясться, что я никогда и никому о таком позоре словом не обмолвлюсь. Отто, однако же, интерпретировал последнюю фразу Генриха немного по-своему.

— Так… Я не знаю, что у вас тут происходит, больные вы на голову люди, и точно не хочу вдаваться в детали.

Эрнст конечно же решил сделать всё ещё хуже и нежно погладил Отто по плечу.

— Ну, не обижайся. Это было всего один раз, и совершенно ничего не значило. Ты всё равно мой самый любимый.

— Пожалуйста, убери руку. — Отто отодвинулся от него с наигранно брезгливым выражением лица, отчего Эрнст расхохотался ещё громче.

— Так что за новости из Австрии? — Эрнст всё же решил вернуться к серьёзным вопросам.

— Ну, с новостями о твоём новом семейном положении конечно не сравнятся, но… Всё же что-то есть. Укрепление альпийского редута и новой ставки фюрера, если он конечно решит туда ехать, идёт полным ходом, как и временное хранилище для всех экспонатов для будущего музея фюрера. Если его вообще когда-нибудь построят.

— Ты уже начал свозить туда эти экспонаты?

— Да, перевожу потихоньку. С той скоростью, с какой союзники движутся с запада, выбора у нас другого не остаётся, иначе все эти бесценные предметы искусства окажутся разрушены воздушными ударами и артиллерией. Я просмотрел списки и… Вся коллекция стоит сотни миллионов. Если нам удастся — не хочется конечно этого говорить, но как солдат я-то понимаю, что вероятность проиграть войну у нас весьма велика — если мы сможем хотя бы часть этой коллекции перевезти на одну из подлодок, а оттуда в какое-нибудь тёплое местечко в Южной Америке и продать её там на чёрном рынке, мы сможем обеспечить себе вполне безоблачную новую жизнь.

— Что-то мне подсказывает, что ты уже и место выбрал? — Эрнст приподнял бровь, ухмыляясь своему другу.

— Вообще-то выбрал, — с гордостью ответил тот. — Ты же мне сказал начинать работать над планом Б, вот я и работаю.

— Молодец. Потому что этот план нам ох как нужен.

Американец открыл мне дверь и быстро глянул мне через плечо, чтобы убедиться, что я пришла одна. Я специально велела своему водителю ждать меня внизу после того, как тот помог мне принести два больших чемодана к двери агента контрразведки. Флоран, как он мне представился при нашей самой первой встрече, вопросительно взглянул на чемоданы.

— Не поможете мне их внести внутрь? — спросила я его вместо приветствия. — Мне нельзя поднимать тяжёлое.

— Конечно. Проходите, прошу вас.

Флоран впустил меня к себе в номер и внёс оба чемодана вслед за мной.

— Рад снова вас видеть, миссис Фридманн. — Мы обменялись рукопожатиями. — Признаюсь, я не ждал, что вы сами выйдете на связь через ваших людей в Берлине. Полагаю, это что-то важное? Рудольф сказал, что вы хотели поговорить вдали от любопытных глаз.

— Всё верно. Но сначала откройте чемоданы, пожалуйста.

Американец слегка нахмурился, но всё же положил один из чемоданов на стол и открыл его. Если раньше его лицо выражало простое любопытство, то сейчас оно превратилось в маску самого настоящего шока.

— Невозможно… — Едва прошептал он, беря в руки одну из пачек новёхоньких купюр из чемодана.

— Как видите, очень даже возможно. — Я провела пальцами по ровно уложенным внутри пачкам.

Он вынул одну из двадцатидолларовых банкнот из пачки, извлёк вторую из своего бумажника, подошёл к окну и поместил обе купюры рядом, сверяя их. Он долго тёр бумагу пальцами, нюхал краску и даже подносил каждую из купюр на свет.

— Постойте, какая из них была моя? — наконец проговорил он после нескольких минут и оглянулся на меня в растерянности.

— Вряд ли вы теперь это узнаете. На прошлой неделе я отвезла такие же два чемодана в банк, и даже их лучшие специалисты не смогли отличить подделку от настоящих.

— Так им всё-таки удалось. — Флоран кивнул несколько раз, а затем глубоко вдохнул, заставляя себя собраться. — А от меня чего хотите? Просто хотели показать мне деньги?

— Нет. Деньги ваши. Можете их оставить себе.

Недоверие отразилось на его гладковыбритом лице, но всего на секунду.

— Как я понимаю, это не просто щедрый жест? Вы хотите чего-то взамен?

— Да, это так. — Я присела на стул и подумала о том, как бы лучше начать этот непростой разговор. — Я пришла попросить об одолжении.

— Должно быть, немаленьком. — Американец кивнул на чемоданы, полные денег.

— Так и есть. — Я неловко заёрзала на стуле. — Мой муж сказал, что ваш офис предложил ему должность после войны, а также пообещал позаботиться о наших новых документах.

— То предложение по-прежнему в силе. Никто не станет чинить вам никаких проблем; ваша безопасность нами гарантирована.

— Благодарю вас, я очень это ценю. — Я улыбнулась ему и снова отвела глаза. — Но я здесь не за этим. Я пришла попросить вас поговорить с вашим начальством о докторе Кальтенбруннере.

— Аа, вот и большое одолжение, как я понимаю. — Флоран улыбнулся. — Что конкретно вы хотите?

— Я хочу, чтобы вы спросили ваше руководство, не смогут ли они и для него что-нибудь сделать? — осторожно начала я. — Ну, вы понимаете… После войны. Может, они смогут… Помочь ему, как они помогут нам?

— Миссис Фридманн, я не хочу давать вам никаких ложных надежд. Я вам и так могу заявить, что для него ничего сделано быть не может. И гарантирую вам, моё руководство даст вам точно такой же ответ. Мне жаль, что вам пришлось проделать такой путь, только ради того, чтобы это услышать, но… Он же шеф РСХА, разве вы не понимаете? Он заведует гестапо; Мюллер отвечает ему. Он ответственен за Einsatzgruppen, которые уничтожили уже сотни тысяч человек на всех оккупированных территориях. Все приказы об «особом отношении» носят его подпись. Вы серьёзно полагаете, что моё правительство захочет ему помогать?

— Но он же ни в чём не виноват! Это всё приказы рейхсфюрера Гиммлера; ему приходится их подписывать просто потому, что они попадают под его ведомость из-за установленного ещё до него порядка. Он даже и не читает большинство из них, его адъютант штампует их его факсимиле! Иногда Мюллер приходит с очередным документом, и если доктор Кальтенбруннер не на месте, то Георг сам их штампует, даже не показывая ему…

— Миссис Фридманн, я не хочу вникать в детали вашего рабочего распорядка в РСХА, я только говорю, что являясь главой этой организации, доктор Кальтенбруннер ответственен за все совершённые данной организацией преступления.

— Но он и не хотел становиться главой этой организации! Гиммлер заставил его принять пост военным приказом! Что бы вы сделали, если бы вам пришлось выбирать между тем, чтобы последовать приказу или же быть расстрелянным вместе с ближайшими членами вашей семьи?

— В нашей стране таких варварских порядков нет.

— Я очень рада за вашу страну, но нам-то что делать?

— Надо ему было раньше думать, прежде чем вступать в нацистскую партию и в особенности в СС.

— Может, вы хотя бы попытаетесь поговорить с вашим начальством? — я устало потёрла лоб. — Это только благодаря его вмешательству была остановлена программа уничтожения. И преследование церкви. Он стольких людей отпустил на свободу, когда Мюллер хотел их всех вешать без разбора… Разве это совсем ничего не значит?

Американец тихо вздохнул и молчал какое-то время.

— Миссис Фридманн, я обещаю, что передам вашу просьбу моему руководству. Я обещаю, что передам им ваши слова в точности и даже опишу им ситуацию, как её описали мне вы. Но я и так знаю, что их ответ будет отрицательным. Так что примите лучше мой совет: скажите доктору Кальтенбруннеру, чтобы он попросил тех людей, что сделали ему эти деньги, нарисовать ему такой же отличный новый паспорт. А как только он окажется у него на руках, пусть убирается подальше из страны и бежит как можно дальше.

Я только кивнула в ответ на его слова. Я и так ожидала подобного ответа, но всё же стоило ли меня винить за попытку хоть что-то для него сделать?

— Благодарю вас, Флоран. Я передам ему ваши слова.

— Мама, не бери слишком много вещей. Вы всё это не довезёте.

Я следила за тем, как мои родители паковали чемоданы, чтобы они не забыли упаковать чего-то нужного. Генрих только что договорился обо всём с американской стороной, и сегодня вечером те должны были переправить моих родителей, бабушку Хильду, наших собак, Урсулу и малышку Грету из Швейцарии. Им ничего особенно опасного не грозило на территории нейтральной страны, но Генрих, не зная, как скоро оба фронта начнут смыкаться вокруг Германии, решил всё же эвакуировать мою семью туда, где о них позаботятся, случись чего с нами.

— А ты, родная? Вы с Генрихом тоже едете?

— Нет, мама. Мы пока не можем покинуть Германию. У нас ещё много работы.

— Работы? Какой ещё работы?! О чём ты вообще говоришь? — Мой отец бросил книги, которые держал в руках, в чемодан и уставился на меня в неверии. — Ты же скоро станешь матерью. Тебе о ребёнке думать надо! А ты собираешься вернуться в Берлин, ко всем этим бомбёжкам, из-за какой-то работы? Рисковать жизнью ради долга перед РСХА?!

— Нет, папа. Я говорю про работу с людьми, которые вас сегодня отсюда вывезут. Почему, как ты думаешь, американская разведка решила ни с того, ни с сего нам помочь?

Пришло наконец время всё им рассказать. Я и так уже поняла, что в покое они меня со своими расспросами и укорами не оставят.

— Генрих сказал, что они оказывают ему какую-то услугу… — отец никак не хотел понять, к чему я вела.

— Он солгал. Они помогают нам только потому, что всё это время мы на них работали. А когда закончится война, мы присоединимся к вам в Нью-Йорке. А сейчас, пожалуйста, заканчивайте со сборами; нам всего пару часов осталось.

— Но, родная… — мама моргнула несколько раз, глядя на меня в недоумении. — Что ты такое говоришь? Ты что…

— Да, мама. Всё верно. Я работаю на американскую контрразведку, одновременно прикидываясь глубоко убеждённой нацисткой в глазах моего правительства. Рада, что мы всё прояснили, а теперь очень прошу, давайте закончим со сборами!

— Но, девочка моя, это же так опасно! Почему ты раньше нам ничего не сказала? И как давно вы с Генрихом… А что если твой шеф узнает? Да он же расстреляет вас обоих!

— Он уже и так всё знает, мама. У нас почти не осталось времени, пожалуйста, поторапливайтесь; я отвечу на все ваши вопросы, когда увидимся в Нью-Йорке.

— Что ты имеешь в виду, он всё знает?

— Мама!

— Почему он в таком случае ещё не арестовал вас обоих?

— Папа, и ты теперь начнёшь?!

— Я просто пытаюсь понять, что здесь такое происходит, и я отказываюсь и с места двинуться, пока ты не объяснишь нам толком, как обстоят дела!

С этими словами он уселся на диван и упрямо скрестил руки на груди.

— Что ж, хорошо. Я всё объясню, но при одном условии: сразу после этого вы не станете задавать ни одного вопроса, упакуете оставшиеся вещи и будете молча ждать, пока агент Флоран вас не заберёт. А я тем временем пойду проверю, как там дела у Урсулы и прослежу, чтобы она тоже была готова ко времени. Идёт?

— Идёт, — нехотя согласился мой отец и поджал губы.

— Доктор Кальтенбруннер тоже с нами работает. Насколько ему это позволяет его должность, конечно же. А причина, почему вам не стоит беспокоиться о том, что он нас арестует или расстреляет, так это то, что это его ребёнок, которого я ношу, и ему стыдно перед моим мужем. Довольны? Вполне подробное объяснение на мой взгляд. А теперь, как договорились, заканчивайте сборы.

Мои родители даже не пытались скрыть своего изумления.

— Что? — к маме первой вернулся голос.

— Вы оба обещали, что не будет никаких вопросов.

Я подтолкнула чемодан ближе к бедной потрясённой женщине, а сама проследовала в коридор.

— Я к Урсуле. Когда вернусь в шесть, я хочу видеть вас обоих собранными и готовыми к перелёту.

Никогда раньше я не принимала такого командного тона с моими родителями, но в данной ситуации по-другому их заставить ехать было никак нельзя. Они бы ни за что не оставили свою единственную дочь и её мужа, а тем более когда узнали, чем их дочь и зять всё это время занимались. Может, не стоило им конечно говорить, что их «маленькая принцесса» ждала ребёнка от шефа РСХА, который в их глазах являлся чуть ли не дьяволом во плоти, но совесть меня по этому поводу едва кольнула. Мне о других вещах надо было думать, в частности о том, как вывезти их всех отсюда поскорее. После войны сядем и всё обсудим; если мы с Генрихом с неё вернёмся, конечно.

Я опаздывала на работу, потому как моя вторая по счёту, уже на два размера больше, чем предыдущая, юбка решительно отказывалась застёгиваться на моём уже сильно округлившемся животе. Нам с Генрихом удалось найти небольшой покинутый владельцами дом неподалёку от здания РСХА, и наконец освободить Эрнста от нашей компании и заодно весьма прямолинейных вопросов Отто. Отпустил он нас с явной неохотой, несмотря на необычность нашего совместного проживания. Однако, нам всё же как-то удавалось вполне неплохо уживаться одной большой, пусть и крайне экстраординарной семьёй. В конце концов шла война, а в войну и не такие вещи случались.

Тем не менее мы едва ли проводили какое-то время в нашем новом доме, почти что переехав на 8 Принц-Альбрехтштрассе, последовав примеру других сотрудников. Во-первых, на работу становилось всё сложнее и сложнее добираться из-за разбомбленных дорог, а к тому же внутреннее убранство РСХА напоминало первоклассный отель со всеми прилагающимися удобствами: кафетерием с отменным выбором блюд, душевыми, надёжным бомбоубежищем, а что самое главное, там мы были все вместе, а вместе и жить не так страшно, пусть и в преддверии надвигающихся групп армий с обоих фронтов.

— Ну и к чёрту! — я наконец потеряла терпение, взяла ножницы и надрезала юбку сзади вдоль молнии, чтобы хоть настолько-нибудь комфортно передвигаться. Хорошо ещё, что мой форменный китель был довольно длинным, а соответственно прикроет всё это безобразие.

По правде говоря, торопилась я в РСХА по совсем другой причине: прошлой ночью Генрих задержался в офисе дольше обычного, и я пошла домой одна. Но как только он собрался уходить, начался очередной воздушный налёт, и ночь ему пришлось провести в РСХА, в то время как я спала в подвале под домом совершенно одна. Не зная, насколько подвал был устойчив к налётам, можно и не объяснять, насколько я была перепугана, и твёрдо решила больше одной из РСХА никогда не уходить.

Здание РСХА напоминало разворошенный улей, как в принципе это и было каждый день с начала этого года. Союзники уже разбомбили около двадцати зданий, работавших под контролем головного офиса РСХА, и вся документация, которую удалось спасти вместе с выжившими сотрудниками, была переброшена в наш офис, на удивление каким-то чудом до сих пор избежавший вражеских налётов.

Приёмная выглядела не лучше. Георг сидел, погребённый под кучей документов и докладов, с завидной регулярностью подбрасываемых к нему на стол агентами из разных отделов, одновременно держа трубку зажатой между плечом и ухом. Количество посетителей, ожидавших приёма у шефа РСХА, было более чем внушительным. При моём появлении они все повернулись ко мне с каким-то необъяснимым отчаянием в глазах, а как только я услышала разгневанный голос Эрнста, доносящийся из-за закрытой двери, я сразу же поняла причину этих взглядов. Австрийца в гневе боялись решительно все. Я глянула на Георга, но тот только закатил глаза с болезненным выражением на лице и, прикрывая трубку одной рукой, прошептал:

— Ты не зайдёшь к нему и не скажешь, что его толпа народу ждёт? В последний раз, как я попробовал, в меня полетела чернильница. Я туда больше не иду!

Я сочувственно ему улыбнулась и открыла дверь в кабинет Эрнста. Он также разговаривал по телефону, и мне тут же стало жаль его собеседника на другом конце линии. Шеф РСХА был в бешенстве, и я невольно задумалась о причине, по которой он разодрал в клочья то, что ещё утром было обычной газетой, да ещё и несколько докладов вместе с ней. Разбитой вдребезги оказалась не только чернильница, предназначенная бедному Георгу, но ещё и сметённый со стола, ни в чём не повинный кофейный сервиз. Эрнст даже не заметил моего появления и продолжал кричать на своего подчинённого, время от времени нервно пробегая пальцами сквозь тёмную гриву, в тщетных попытках вернуть на место падавшую ему на глаза чёлку.

— Да это же совершенно недопустимо!!! Как вы могли позволить случиться подобному?! Целый город!!! Наши собственные люди!!! Да это же ваша прямейшая обязанность! Эвакуируйте всех!!! Всех женщин и детей в первую очередь! Сделайте хоть что-нибудь!!! Вывезите женщин в ближайшие города, подальше от линии фронта! Да плевать мне, что у вас приказ, я даю вам новый приказ!!! Эвакуируйте. Всех. Женщин!!!

Эрнст швырнул трубку на рычаг с такой злостью, что телефон болезненно взвизгнул. Я невольно вздрогнула. Он наконец сосредоточил взгляд своих чёрных, блестящих от гнева глаз на мне, и лицо его приняло чуть более спокойное выражение. Теперь он выглядел больше озабоченным чем-то, чем разозлённым.

— А, это ты. Прости, я тебя не заметил.

Я нерешительно приблизилась к нему, пока он зажигал очередную сигарету. Краем глаза я заметила, что пепельница уже была переполнена, хотя было ещё довольно раннее утро. Эрнст нервно выдохнул облачко сизого дыма и осторожно обнял меня; только я всё равно заметила, каким напряжённым по-прежнему было его тело под моими руками.

— Что случилось?

— Ничего. Как ты себя чувствуешь? — судя по тому, как он быстро сменил тему, я догадалась, что что бы там ни произошло, делиться со мной он явно не собирался.

— Хорошо.

— Ты припозднилась, и я начал беспокоиться.

— Прости, на мне юбка не застёгивалась. — Я смущённо улыбнулась.

— Это хорошо. — Он с любовью погладил мой живот с нескрываемой гордостью на лице. — Это значит, что наш сын растёт большим и здоровым.

— Почему ты так уверен, что это мальчик?

— Конечно, это мальчик. Должен быть. — По какой-то неясной мне причине он был весьма в этом уверен.

— С чего это вдруг? — рассмеялась я.

— Мы стольких мужчин потеряли на этой войне. Столько молодых, хороших солдат… Нам теперь как никогда нужны мальчики. Новое поколение немцев, лучше, чем мы были. Иначе, кто же ещё защитит наших женщин? — произнёс он как-то неожиданно болезненно. — Мы-то вас вон как подвели.

— Ты о чём? — я попыталась заглянуть ему в глаза, но он быстро отвёл взгляд, тряхнул головой, будто отмахиваясь от своих же слов, поцеловал меня в макушку и пошёл в ванную умыть лицо.

Я тем временем начала подбирать осколки фарфора с пола вместе с разорванной газетой, и тут обрывок заголовка поймал мой взгляд. Хоть от него и немного осталось, смысл всё же разобрать было совсем не трудно. «Волна массовых самоубийств поглотила очередной город ввиду угрозы приближающейся Красной Армии… Немецкие граждане вынуждены убивать членов своих семей прежде чем покончить с собой, дабы не пасть в руки приближающимся варварам… Массовые случаи изнасилований… Убийства… Жестокая месть бездушных большевистских дикарей… Немецкий солдат, стой насмерть за каждый дом, не дай арийской женщине пасть в руки грязных большевистских орд!»

Я отбросила газету, решив избавить себя от подробностей того, как приближающаяся Красная Армия вымещала накопившуюся за годы войны злобу на невинных людях. Хотя если уж на то пошло, сколько их невинных людей наша немецкая армия позамучила и поубивала на их земле? Это же мы всё это развязали… Они просто бьют в ответ, и только. Я содрогнулась, снова глянув на фотографии в остатках газеты. Чем быстрее мы подпишем мир с союзниками, тем лучше. Мне что-то совсем не хотелось находиться в Берлине, когда в него войдёт Советская Армия. Судя по статьям в газете, а я сильно сомневалась, что это был всего лишь очередной трюк министра пропаганды Гёббельса — настроение советских солдат было далеко от всепрощающего.

Эрнст остановился в дверях ванной, промокая лицо полотенцем, а затем неосознанным жестом потянул ворот рубашки, будто ему было трудно дышать. Он заметил куски газеты рядом со мной на полу.

— Ты же не читала?…

Я пожала плечами.

— Эрнст, я не ребёнок, а это всё же война. Не нужно от меня ничего скрывать. Я предпочитаю знать обо всём, чем находиться в неведении.

Он медленно приблизился ко мне и нежно провёл пальцами мне по щеке, хмурясь.

— Аннализа, ты ведь знаешь, как сильно я тебя люблю, верно?

Я кивнула.

— Но если эти грязные, омерзительные большевистские выродки войдут в Берлин, я тебя убью. Это мой долг, как всякого немца в эти дни, понимаешь? Мне придётся это сделать, чтобы защитить тебя от них. Застрелю тебя, а потом и себя сразу же. Никто тебя пальцем не тронет, клянусь тебе.

— Не нужно ничего объяснять. Я всё понимаю.

Странные вещи возлюбленные говорят друг другу в подтверждение своих чувств; ещё более странные вещи они говорят во времена войны. Что показалось бы мне по-варварски пугающим в мирное время, сейчас каким-то необъяснимым образом вселило в меня спокойствие и умиротворение. И как не страшно было это признавать, от этих его слов мне вдруг стало легче.

— Эрнст, это уже просто унизительно! — Отто покачал головой, наблюдая за тем, как шеф РСХА заворачивал цыплёнка и несколько картофелин в бумагу. — Ты в самом деле собираешься вот так бессовестно реквизировать частную кухонную собственность РСХА?

Эрнст и глазом не моргнул и добавил несколько апельсинов, буханку хлеба, банку сардин и пару плиток шоколада к импровизированному свёртку.

— Я не виноват, что моя домработница покинула город с остальными беженцами. Есть-то хочется. И поверь, ты же меня сам через пару часов ещё и благодарить за это будешь.

В феврале всё ещё рано темнело, а ночи пронизывали холодом до костей. Мы наблюдали за пламенем в камине Эрнста, усевшись вокруг него как древние пещерные люди, ищущие какой-то таинственный смысл в его игре. От цыплёнка давно ничего не осталось, и я доедала апельсин, который Эрнст для меня нарезал. Генрих был где-то недалеко от западного фронта по делам своего департамента, а перед отъездом в открытую попросил своего шефа за мной приглядывать, что тот с радостью и делал.

— Как дела в Австрии? — Эрнст тихо поинтересовался у своего друга.

Отто только что вернулся из очередной командировки, и ещё утром доложил шефу РСХА о подготовке новой ставки фюрера на альпийском редуте. Но официальный доклад Эрнста не интересовал.

— Всё тихо и благостно. Снег чистейший, воздух прозрачный, люди в горы ездят на выходные, чтобы на лыжах покататься. Идиллия, что тут скажешь… Это же Австрия, одним словом. — Отто закончил свою мысль с мечтательной полуулыбкой, немедленно отразившейся на лице Эрнста.

— Да… Австрия. Дом… Какого чёрта мы вообще здесь делаем?

— Всего пару лет назад ты дождаться не мог, чтобы попасть в Берлин.

— Терпеть не могу этот город. У меня больше сил не осталось. Хочу, чтобы поскорее всё закончилось и вернуться бы домой.

— Я тоже.

— Какая же ты липучка. Я никогда от тебя не отвяжусь, верно? — Эрнст по-доброму усмехнулся.

— Даже и не рассчитывай. — Со всей серьёзностью ответил Отто. — А что, поедем прямо сейчас? Придумай какую-нибудь причину, по которой тебе самому нужно следить за укреплением редута, сбрось это дурацкое РСХА на Гиммлера, и махнём! Представляешь, всего через несколько часов не будет ни бомбёжек, ни изголодавшихся людей, ждущих жалких остатков полевой кухни на морозе, ни всего этого…мрака. Поедем, а? Что скажешь?

— Не могу я вот так всё бросить. Гиммлер тут таких дел наворотит без меня.

— Каким образом?

— Сразу после того, как союзники освободили Аушвиц, он приказал немедленную эвакуацию всех остальных лагерей. Не всех сразу, конечно же, но по мере приближения линии фронта, чтобы не осталось никаких следов от того, что мы делали со всеми этими людьми всё это время. Я ведь рассказывал тебе, как в декабре, когда фюрер наградил меня крестом за боевые заслуги, Гиммлер с таким пылом жал мою руку, не уставая повторять, какая же это была гениальная идея — остановить программу уничтожения, и какой я молодец, что так смотрел в будущее. Конечно же, он говорил это не потому, что ему вдруг стало жаль этих людей, вовсе нет; он просто считал, что это был очень выгодный для нас политический манёвр. Он сразу же приказал сровнять с землёй все крематории в Аушвице, будто и не было их там никогда, а теперь и с остальными лагерями то же самое хочет сделать. Убить всех заключённых, закопать их по-быстрому в какой-нибудь братской могиле, и разрушить до основания все оставшиеся лагеря, будто никакой программы уничтожения и не было никогда.

— Ну… Есть в этом какой-то смысл, если на общую картину посмотреть… — Отто слегка склонил голову.

— Смысл? Даже если я притворюсь на секунду, что меня ни капли не трогает убийство десятков тысяч невинных людей, Гиммлеру ну никак не удастся провернуть такой номер с союзниками. Кто-то ведь всё равно сбежит; кто-то, да может тот же бывший надсмотрщик из одного из лагерей, попадётся в плен и всё им расскажет. Ты хоть представляешь их реакцию? Ты и вправду думаешь, что они захотят иметь дело с новым правительством страны под руководством такого лицемерного лидера? Потому что это именно туда наш дражайший рейхсфюрер и метит — в фюреры.

— Гитлер-то ещё пока жив, вообще-то.

— Едва ли.

— Не боишься расстрела, если твои речи кто ненужный услышит?

— Кто например? Ты что ли на меня доклад пойдёшь писать?

— Да я себе скорее язык вырву, — спокойно ответил Отто. — Так что ты собираешься делать с Гиммлером?

— Пока не знаю. Он — жутко скользкий тип. Вечно что-то замышляет со своим приятелем, Шелленбергом… Он ведь теперь Министр внутренних дел, и это его СС воюют на обоих фронтах, что делает его равным чуть ли не фельдмаршалам. Никогда раньше он не обладал такой властью, и не привели Господь если что случится с фюрером — а здоровье его ухудшается день ото дня — он встанет на его место. И слова ему поперёк никто сказать не посмеет, потому как у него целая армия СС под личным командованием. А ты ещё и РСХА ему передать предлагаешь? Ну уж нет.

— Только вот касательно РСХА его слово всё равно перевешивает твоё, как ни крути, — заметила я, решив вмешаться в разговор мужчин. — Тебе нужен влиятельный союзник, кто-то, кто обладает такой же властью, как Гиммлер, но кто также, как и ты, не желает видеть его новым лидером. Потому что случись что с фюрером, Гиммлер тебе не простит твоих махинаций и шантажа, что ты ему и Шелленбергу устроил. Если уж он нашёл причину Канариса, бывшую главу военной разведки, в лагерь упрятать, то сильно сомневаюсь, что и тебя подобная участь не постигнет.

Эрнст нашёл мою руку и положил её к себе на колени, не отрывая взгляда от огня.

— Ты права. Я и сам об этом в последнее время думал, но вот только никто на ум не приходит. Видишь ли, вся проблема заключается в том, что меня тут все поголовно ненавидят. — Эрнст вдруг рассмеялся собственным словам.

— Может, рейхсмаршал Геринг? Он Гиммлера тоже терпеть не может.

— Это так, но только он слишком большого о себе мнения, чтобы снисходить до формирования каких бы то ни было коалиций, а тем более с каким-то австрийцем, — Эрнст снова фыркнул. — К тому же, он сейчас занят перевозкой всех своих ценностей из своего имения в безопасное место. А они ему куда важнее, чем Гиммлер.

— Может, генералы? Йодель? Кейтель? — предложил Отто.

— Нет, они все люди военные, их больше солдаты заботят, чем все эти закулисные интриги. Нам нужен кто-то отсюда, из Рейхстага.

— А как насчёт Борманна? — спросила я.

— Борманна? — Эрнст слегка нахмурился. Мы оба на дух не переносили личного секретаря фюрера, но выбирать в нашей ситуации не приходилось. — Хм, признаюсь, я о нём как-то даже и не задумывался.

— Серый кардинал, — пошутил Отто.

— Что ты сказал? — Эрнст повернул голову в сторону друга.

— Ну, это я так, из Дюма… Аллюзия, понимаешь? Когда кто-то правит страной из-за кулис, потому что кто, как не Борманн, постоянно что-то фюреру нашёптывает… В той книге была такая же ситуация, когда…

— Да знаю я, читал! Но ты хоть понимаешь, насколько это гениально?

— Что? Три Мушкетёра? Ну да, книга неплохая…

— Да я не про то, дурень! Я говорю, это гениальная находка — Борманн! Он явно поддержит любого, кто пойдёт против Гиммлера. Он всегда незаметен и молчалив, но это именно к нему фюрер всегда прислушивается. Да, это может быть нашим единственным шансом. — Эрнст кивнул несколько раз, прийдя к окончательному решению. — Значит, Борманн.