Ветер перемен

ГЛАВА 13

Лэнир Айвард уставился на воду. – Сангхай-Саравак, – злобно произнес он, – что за дурацкое название реки? И в то время как я торчу здесь, что будет с Кучингом или самим Айвартауном? Да кто слышал об этих местах в реальном мире? В значимом мире, мире Хэрроу и Сюррея и «небольшой усадебки на берегу озера»? Ты знакома с моим загадочным другом, «раджой-мада», мама? – Лэнир помнил все короткие утешительные фразы, бытовавшие среди учащихся частной школы в городке Хэрроу-он-де-Хилл, когда они собирались в кафе или в общей комнате. – Я решил пригласить его к нам в Лохкэррон.

В Инверури, или Киркби Стефен, или в летний дом в Торкее. Во время учебы в Англии Лэнир Айвард без конца получал подобные приглашения; он был единственным сыном единственного в мире белого раджи; над ним подшучивали, утверждая, что «ты можешь побить «проклятых готтентотов» в их собственной игре». «А будучи сыном Британской империи, можешь взять на себя целиком какое-нибудь тихое местечко и стать его монархом». Он олицетворял все устремления Англии эпохи королевы Виктории.

– Раджа-мада! – выкрикивали щеголи в Хэрроу в первые дни его учебы. – Что за черт? Ты не похож на «черномазого».

И Лэнир пускался в объяснения, утаивая горькую истину о своем отвратительном доме в Сараваке, о том, кем был его двоюродный дедушка, и как получилось, что его отец стал раджой и водворился во дворце в Айвартауне в далекой стране под названием Борнео.

– Раджа-мада, наследный принц – как принц Уэльский! – Острота разошлась среди «правых», и с той поры Лэниру пришлось соревноваться в излишествах со своим тезкой, Эдвардом, принцем Уэльским, выходцем из рода Мальборо и покровителем «Клуба Мальборо», куда были вхожи самые избранные.

Но соперничество с будущим королем Англии (даже на столь незначительном уровне) обходилось дороже ежемесячной стипендии Лэнира. В конце концов, то ли казна в Борнео истощилась, то ли его отец прослышал о проделках сына, но Лэнира, угрюмого и раздраженного, вернули в Айвартаун, в лоно семьи, в помощь и поддержку престарелому сэру Чарльзу, радже Саравака. Стоило Лэниру сесть на пароход компании «Пасифик энд Ориэнт» и навсегда покинуть Саутхемптон и Великобританию, как от всех его притязаний на принадлежность к английской нации, на «соответствие» и «общность» не осталось и следа.

Сангхай-Саравак. Лэнир наблюдал за водоворотом под причалом. Вода была тинистой и мутной, как протухшее варево в крестьянском горшке, и Лэнир решил, что ненавидит эту реку и эту страну сильнее, чем что-либо в своей жизни. Ему следовало вернуться в Англию, сказал он себе; вернуться с торжествующей небрежностью победителя. И он представил свое величественное появление с историями о восстаниях, отрубленных руках и ногах и забрызганных кровью стенах, историями, которые, знаете, он просто слишком устал повторять и которые ему безумно приелись. Весь город будет пить за его здоровье. С ним будут носиться, беречь и лелеять.

Сидя неподвижно, точно выбитый из колеи, достопочтенный Николас Пейн взглянул на своего секретаря и замигал:

– Но почему он не написал мне сам? – спросил Пейн, своими глазами с поволокой напоминавший старого верблюда. Он закрыл и снова открыл их; приподнял и опустил веки; это было в высшей степени неловкое чувство.

– Он должен был написать мне сам, – настаивал достопочтенный Николас, моргая и щурясь, пока глаза не сузились до двух узких щелочек. «Неплохой эксперимент», – решил он. Раз – он поднял веки, два – сверкнул глазами.

– Уверен, мистер Экстельм не хотел вас беспокоить столь земными подробностями, сэр, – заученно ответил Риджуэй, стараясь привлечь как можно меньше внимания к своим собственным контактам с Турком. – Уверен, мистер Экстельм знает, что у вас есть гораздо более важные заботы.

Риджуэй подумал, не отойти ли ему от стола старика, потом понял, что перемена позиции могла смутить его хозяина. Пейн мог вообразить, что в комнату пробрался посторонний или что его секретарь тайком выполняет секретную миссию, что он скрылся на несколько часов или просто на несколько минут, когда все обстояло совсем наоборот.

– Тем не менее, в ответ на пожелания мистера Экстельма я взял билеты для нас обоих на следующий пароход в Сингапур. Оттуда мы можем… – Риджуэй замахал руками и пустился в объяснения, но при этом его мысли были так же далеки от действительности, как зритель во время игры в крокет.

– Но почему он сам не сообщил мне?.. – В тоне Пейна возросло недовольство. – Хм… Риджуэй… Я держал в руках его письмо! В этих вот руках! И последнее тоже! Экстельм ни словом не обмолвился о срочном отъезде на Борнео. Он лишь просил передать привет генералу Вудсу. А Вудс даже не понял от кого! Почему в тот день за завтраком Вудс сказал мне, что он никогда…

Но прежде чем достопочтенный Николас смог углубиться в сию излюбленную тему – о том, кто с кем встречался, и где, и когда, – Риджуэй дерзко его оборвал:

– Мне упаковывать ваши бумаги или на этот раз вы хотите упаковать их сами?

– Кажется, Вудс… Что?.. Что?.. Хочу ли я что? – Несмотря на то что старик твердо сидел в кресле, ему почудилось, что из-под ног уходит земля. Он ощутил себя одной из тех заводных штуковин, которыми играли его внуки. «Как они их называли? – заинтересованно подумал он. – Волчки!.. Вот как их называют. Им крутили, как волчком».

– Сами пакуйте свои бумаги.

Риджуэй не собирался нести наказание; он улыбался, но его слова не соответствовали его поведению. – Что?.. Что?.. Вы говорите, бумаги?..

Пейн оглядел комнату. Это его контора в Маниле, его новый дом, его святилище; достопочтенный Николас дотронулся до своего стола. «Все верно, – сказал он себе, – я в Маниле. В той части дома, что выходит на реку Пэсиг. У меня замечательный стол с кожаным верхом, и я нахожусь здесь, чтобы присоединиться к штабу губернатора Тафта… Я так думаю».

Пейн взглянул на Риджуэя, на мгновение усомнившись в том, что он вообще-то делает в Маниле.

– Бумаги? – спросил он. – Упаковать мои бумаги? Это еще зачем?

– Для поездки в Кучинг, сэр. Чтобы встретиться с раджой, сэром Чарльзом Айвардом и султаном Саравака… В конце концов, с зятем… и дочерью Юджинией.

Риджуэй перечислил всех, но, похоже, никто не пришелся старику по душе; он не прореагировал даже на Юджинию. «Все проходит гораздо тяжелее, чем я думал», – решил Риджуэй.

– Конечно. Конечно. Султан… Айвард… все знаю о них… Действительно необходимо. Что бы ни… – Пейн брал на пушку, потом продолжил, упрямо захныкав: – Но я только что получил от Экстельма письмо. И от Карла тоже… весьма странное… он пишет, что отец был нездоров… заболел, видите ли… или что-то… и что я не должен… нет, ничего.

Достопочтенный Николас замолк и уставился на стол.

– Мы отплываем немедленно? – спросил он, разглядывая аккуратный ряд девственных перьев и чернильницу. Он был совершенно сбит с панталыку. Мысли кружились, как подхваченная ветром газета; как только он решал, что разглядел одну страницу, она улетала прочь, непрочитанная. Свист! Пролетел заголовок. Тсс! Пронеслась передовица. А с ней и фотография. Не страница ли это хроники? – Мы отплываем немедленно?

– Да, сэр, – ответил Риджуэй, наблюдая, как Пейн сгорбился, выпрямился и снова сгорбился. Риджуэй удивлялся именно тому, как далеко он зашел со стариком. – О чем пишет мистер Карл, сэр? Я должен отослать ответ до того, как мы…

Не волнуйтесь, мистер Проныра! Не волнуйтесь. Я умею хранить тайну не хуже всякого другого!

В голосе Пейна сквозило злорадство; он вдруг нагнулся над столом, выдвинул вперед локти и прижался щекой к кожаному верху, словно пряча свои каракули от учителя.

– Конечно, сэр, – с готовностью ответил Риджуэй, но при этом подумал: «Письмо от Карла. А от кого еще? Что еще знает мой уважаемый хозяин?»

– Черт возьми, Бекман, вы понимаете английский? Я сказал, что мы пока не собираемся отплывать на Борнео!

В кабинете на борту «Альседо» висел застоявшийся запах испарений и дыма. Джорджу хотелось улизнуть от Бекмана, но он сам настаивал на встрече, долго разучивал слова, которые собирался произнести, и репетировал свою речь, пока она не зазвучала идеально. На что Джордж не рассчитывал, так это на то, что Бекман поставит под сомнение его решение.

– Я сказал, что мы поплывем вдоль берегов Африки. Я собираюсь поохотиться, пока я здесь, Огден. Я не имею в виду непродолжительную экскурсию на полдня, как, очевидно, вы с отцом себе представляли. Так что можете привыкнуть к этой мысли. Да, и к тому же, – добавил Джордж, словно это была лишь запоздалая мысль, – вы можете также свыкнуться с мыслью, что этот корабль мой. Не ваш. Не отца. Мой… – На Джорджа начало действовать бренди, которым он подпитывал себя как топливом; он прислонился к одному из приставных столов рядом с длинным мягким диваном; дерево приятно холодило руку; это придало ему смелости. – … И с ним я буду делать все, что захочу…

Пока Джордж продолжал разглагольствовать, Бекман безразлично оглядывал комнату. «Что здесь произошло? – недоумевал он. – Что вызвало эту перемену?» Бекман перебирал в памяти события каждого дня: большие и малые виньетки повседневной жизни. Джордж, с самодовольным видом выходящий из конторы Джонатана Клайва в Порт-Саиде; Лиззи, Джинкс и Поль, бегущие поздороваться с отцом; хвастающийся Уитни, ухмыляющиеся Дюплесси и опаздывающий к ужину лейтенант Браун. Бекман вспомнил угрюмую самоуверенность Брауна во время их остановки в Порт-Саиде и снова посмотрел на Джорджа. «А не могли Браун и Джордж объединиться? Заключить некую сделку? – Но эта мысль показалась ему слишком абсурдной. – Браун ни за что не пошел бы на это из-за своего прошлого. А уж о Джордже и говорить нечего. Эти двое никогда не войдут в сговор против Турка».

Бекман вернулся к своим мысленным зарисовкам. Ключ к разгадке таился в них, он был в этом уверен; это нечто такое, с чем он уже сталкивался. «Юджиния, – вдруг осенило Бекмана. – Надо что-то делать с Юджинией. Вот в чем причина этого самодовольства».

Бекман вспомнил поведение Юджинии в отеле «Бельвиль». Каждый раз, когда он тайком или при встрече наблюдал за ней, она либо слишком долго мешкала, либо проходила слишком быстро, причем в ее походке сквозило нечто преднамеренное, что убедило его в том, что она возбуждена. И Джордж, несмотря на всю свою бычью тупость, очевидно, тоже это понял. Он собирался предъявить права на свою жену, прежде чем ими воспользуется кто-то еще. Бекману захотелось громко расхохотаться. «Странные вещи творит со всеми нами этот климат, – решил он. – Неудивительно, что люди ведут себя здесь, как животные. Я бы повел себя так же, подвернись хоть малейшая возможность. Но мы не можем допустить, чтобы из-за «юбки» наши планы нарушились, – сказал себе Бекман, вновь сосредоточившись. – Юджиния – это угощение, которое можно себе позволить после того, как работа закончена. Джорджу придется четко следовать этому соображению. Все же это не медовый месяц. Отдых наступит позже, и то для тех, кто его заслуживает».

– Если вы беспокоитесь о жене, – возразил Бекман на высказанные мысли Джорджа, – то я не думаю, что бесцельная поездка в Африку…

– Беспокоюсь о Джини! Не смешите меня, Огден. Это не имеет никакого отношения к Джини.

Проницательность Бекмана привела Джорджа в замешательство. «Поберегись, старина, – сказал он себе. – Ты имеешь дело с лисой в курятнике, помни об этом». Вероятно, у Огдена Бекмана нашлись такие причины отправиться в это скромное путешествие, о которых не догадывается даже отец. Но признание Бекманом красоты Юджинии лишь окрылило Джорджа. Он торжествовал; этот приз он уже захватил.

– Не имеет никакого отношения к Джини, – снова вскипел Джордж. – И я не скажу вам, что заставило меня передумать!

Джордж вел себя как ребенок, посвященный в чудесную тайну; он еле сдерживался, чтобы ее не выболтать. И самоуверенно петушился.

– Но я скажу вам, что мы не пересечем Индийский океан. Во всяком случае, пока. Мы поплывем в Африку. И отправимся на сафари охотиться на крупную дичь. Поскольку, как вы в конце концов усвоите, мой дорогой Огден, все до единого скромные маленькие заговоры будут дожидаться своего часа. Будет именно так, Огден. Именно так.

– Но мне же очень понравилось это место, – бубнил достопочтенный Николас, пока Риджуэй вел его сквозь толпы людей, скопившихся по обе стороны таможенных навесов. – Это же Манила. Не понимаю, почему мы должны так ужасно спешить с отъездом. У меня запланирован чудесный обед на следующую неделю, а потом Гарри Феллоуз обещал свозить меня… свозить… в местечко с розовым жемчугом… Как оно?.. – загнусавил Пейн, пытаясь вспомнить название.

– Сюда, сэр. Здесь. – Риджуэй почувствовал, что сдает позиции. «Я мог бы с таким же успехом нарядиться в накрахмаленный чепец и передник и толкать перед собой колясочку, – сказал он себе. – Я не секретарь, а придурковатая нянька». Риджуэй проталкивался сквозь толпу пассажиров, пробираясь со своим живым грузом за пределы отражающего тепло и, похоже, растянувшегося на тысячу миль крапчатого жестяного свода. Они уже вышли на пристань, но, казалось, что до сходней парохода так же далеко, как до русской степи.

– …Сэбу, вот так называется то местечко, о котором говорил Фэллоуз!.. На острове Сэбу… Если бы вы не перебивали меня, Риджуэй, мы бы больше преуспели, – заявил Пейн настолько решительно, насколько позволяли шум, жара, замешательство и непрерывные тычки со всех сторон. Он полностью возложил вину за свою забывчивость на подчиненного.

– Черта с два, – прошептал запыхавшийся Риджуэй. «Несносный старый козел; он все испортит. Даже если «Альседо» прибудет в Кучинг вовремя, Пейн еще неделю-другую будет гарцевать по дворцу султана и замучает его разговорами, и прощай, моя репутация. Придется написать Бекману, – решил секретарь. – Он что-нибудь предпримет».

Крепко держа своего подопечного за руку, Риджуэй протискивался к пароходу.

– Прямо сюда, сэр, – подхалимничал Риджуэй, решив и дальше выполнять свои обязанности самым испытанным методом. – А вот и сходни. У нас две чудные каюты по правому борту… «Покинув порт, держись правого борта». Вы наверняка помните эту поговорку, сэр, со времен ваших прежних визитов на Восток… И мы вернемся в Манилу, вы и оглянуться не успеете…

«…Так что, мистер Бекман, здешняя ситуация все больше усложняется…» – написал Лэнир Айвард и посмотрел, как неровно легли слова на кремовый лист бумаги.

«…Мой отец и не надеется постичь азиатский ум. (Прожив так долго на Востоке, он остался человеком из Лидса, о чем, мой дорогой Бекман, я надеюсь, вы не будете распространяться. Лидс, как вы наверное знаете, отнюдь не город «комильфо»). И по существу (в силу недостатка образования и тому подобное), мой отец не способен постичь замысел султана или, как любили выражаться джентльмены в нашем университете, «его маленькие слабости…»

Как прекрасно сформулирована мысль! Бекман определенно обратит на нее внимание! Лэнир Кинлок Айвард, раджа-мада Саравака, гордился собой, перечитывая письмо. Тренировка превосходила хорошие манеры, решительность, дурные наклонности; Лэнир Айвард еще вернется в Англию. А когда это случится, он будет неоценим со множеством своих остроумных и скандальных историй. (Некоторые из которых, конечно, с намеком на порок, неподвластный западному уму.)

«…Пожалуйста, сделайте все возможное, чтобы ускорить свой приезд! Тем временем я сделаю все от меня зависящее, чтобы джентльмены, о которых идет речь, не скучали и не натворили здесь глупостей.

Остаюсь вашим покорным слугой и прочее, и прочее,

Лэнир Кинлок Айвард.

– Синен! – тихо позвал Лэнир. К нему тут же подбежал слуга, материализовавшись из тени, как джинн из волшебной лампы. – Синен. – Лэнир коснулся руки мальчика письмом, как будто перышком или шелковым платком чародея. – Это нужно отправить в Лабуан, – прошептал он по-малайски, продолжая поглаживать руку мальчика от мягкого плеча до еще более мягкой кисти, – а потом оно уйдет очень далеко. Через огромный океан, в незнакомую тебе страну. Но не волнуйся, Синен, когда я отсюда уеду, то возьму тебя с собой. Ты всегда будешь со мной.

Но Синен, хоть и понял малайские слова, но не имел ни малейшего представления о том, что говорил ему хозяин. Он смотрел, как по его руке скользит письмо, и уловил лишь слово «Лабуан». Существование на земле более отдаленных мест не укладывалось у него в голове. Может быть, там рай, как утверждает раджа-мада. А может быть, и ад.

– Мы задерживаемся в Африке. На некоторое время.

– Да.

Юджиния откинулась в шезлонге, лейтенант Браун стоял возле нее. На большую близость они не могли осмелиться, как не могли сказать друг другу нечто большее, но и сказанное значило так же много, как полдня, проведенные вместе в отеле «Бельвиль». Позади осталось Красное море – опасный переход: Джидда, Мекка и Суанин, ворота в Судан. Скоро «Альседо» минует и Аденский залив. Выйдя на просторы Индийского океана, он освободится от всех мешающих движению туземных суденышек, цеплявшихся к нему, словно белый корабль притягивал к себе, как магнит, любую плывущую по волнам металлическую штуковину.

– Не знаю, как долго мы там простоим. Джордж хочет поохотиться… Даже не знаю, отправимся ли мы все вместе на охоту или же… – Юджинии не терпелось взять Брауна за руку и прошептать: «Или же мы сможем побыть вдвоем».

Она вдруг переменила позу в кресле и заглянула ему в глаза. «Я теряю голову, – сказала она себе. – Любому нетрудно догадаться, о чем я думаю». Но в тот же момент поймала себя на мысли, что ее совершенно не трогает, видел ли ее кто-нибудь и что о ней подумали. У нее так закружилась голова, что захотелось громко рассмеяться.

– Поохотиться, – медленно повторил Браун.

В этом слове сквозили воспоминания о проведенных украдкой часах, но внутренний голос не давал забыть о предстоящей работе. В Порт-Саиде, вдали от корабля, было не так трудно забыть о хранившемся в трюме оружии и о том, что рядом с ним женщина – жена Экстельма. Думалось только о встречах после обеда, и Браун мечтал, что это безмятежное время вернется. Может быть, в Африке, старался убедить себя Браун. А может быть, мы лишь оттягиваем катастрофу.

Юджиния не уловила сомнения в голосе Брауна. Она услышала то, что ей хотелось услышать: отголосок ее собственных мыслей.

– Видимо, мы задержимся на пару недель. Может быть, дольше. Наверное, это будет зависеть от добычи… – Юджиния прервала свои объяснения и тихо добавила: – Вы собираетесь с ними, лейтенант? Я имею в виду, на охоту?

– Не знаю. Я не слишком доверяю ружьям, Юджиния… Миссис Экстельм… Как вы помните. – Снова ложь. Браун тотчас стал сам себе противен, но взглянув на улыбавшуюся Юджинию, взял себя в руки. Ведь это уже не ложь, подумал он; это часть роли, которую он вынужден был играть, именно таким она его себе представляла. «Юджиния ничего не знает, – сказал себе Браун. – И я не должен допустить, чтобы она о чем-либо догадалась».

– Полагаю, мы с детьми большую часть времени будем проводить в лагере, лейтенант. Недалеко от Найроби или где-то вроде этого, – проговорила быстро и тихо Юджиния, затем, прислонившись щекой к парусиновой подушке, посмотрела Брауну в лицо. «Какая приятная подушка, – подумала она, – какая она теплая от солнца».

Юджиния оглядела сонную палубу, другие шезлонги и подушки, лежащие так соблазнительно, словно кто-то с любовью сбросил их с неба. Если бы не матрос, соскребавший лак, чтобы заново покрыть деревянные поручни, они с Джеймсом были бы на палубе совсем одни. Жаркое дыхание Аравийской пустыни загнало всех остальных вниз.

«А мне все равно, что меня ждет, – размышляла Юджиния, – что мне придется говорить и как поступать, когда мы вернемся в Филадельфию. Как меня будут осуждать. Важно лишь то, что происходит сегодня».

Браун взглянул на Юджинию, и ему представилась почти такая же картина: они вдвоем на склоне горы, и вокруг ни души, и у них сколько хочешь времени. Он заставил себя не думать о Бекмане и работе, Ньюпорте и всех этих закулисных махинациях. Хотелось думать только о настоящем времени.

Потом была Африка. Они проплыли Аден и продолжили путь вдоль побережья, и дни пролетели, как ветер, а волны, омывающие берега, казались просто водной стихией, а когда появлялась в поле зрения земля, она оставалась просто сушей. Никто из пассажиров не вытаскивал атлас; никто не обращался к историческим экскурсам, никто не хватался за поручни и не кричал: «Должно быть, это Рас-Маббер!», или «Эта-лех!», или «Иддан!», или «Порт-Дернфорд!» Все потеряли интерес.

Возобновились простые, привычные для корабельной жизни развлечения. Игры на палубе, в главном салоне, чтение книг, написание писем; беседы за обеденным столом и истории с продолжениями под сенью полосатых тентов. Чаепития и вечера у камина; ленивое пробуждение и сонное «спокойной ночи»; сны запомнившиеся и сны позабытые. Но все это было несущественно, у всех на устах была Момбаса. Когда же корабль придет в Момбасу?