Ветер перемен

ГЛАВА 19

И снова добрый старый «Альседо», – подумал Джордж. – Слава тебе, Господи. Скоро выходим в море. Благодарю тебя, Господи, еще раз».

Джордж расхаживал по своему кабинету, ища утешения в стоящих, как на параде, книжных полках, идеальном порядке на письменном столе, пресс-папье, панелях на стенах, подвесном потолке. Получая удовлетворение от солидной прочности красного дерева и мрамора, полированной бронзы, тисненой кожи и подлинно американского, первоклассного и ни с чем не сравнимого исполнения.

«Спасибо, спасибо тебе, Господи, – повторял и повторял Джордж. – Спасибо тебе, добрый, добрый наш Господи. Это же почти катастрофа, тот маленький эпизодик с Джини. Для мужчины никакая осторожность не излишняя, когда речь идет о его семье. За всем не уследишь». Джордж обвел взглядом комнату.

– Да, сэр, никакая осторожность не излишняя. Семья есть семья. И никуда от этого не денешься.

Из рулевой рубки донесся высокий и резкий свисток. Это капитан Косби отвечал на сигнал капитана порта, разрешающий выход в море. «Ну, что же, еще лучше, – решил Джордж. – Это значит, что загрузка угля закончена, кочегары на месте, последняя важная персона выпровождена из главного салона на грязные улицы Момбасы». Джордж представил себе их скользкие серые пальцы, заплесневелые визитные карточки и заискивающее: «Ах, какая жалость… Мы так сочувствуем мадам, ей так не повезло».

«В одно ухо входит, – сказал себе Джордж, – в другое выходит. Протягиваешь правую руку, убираешь правую руку. Подаешь правую руку и трясешь эти пальцы… Проделываешь этот фокус-покус и поворачиваешься спиной…»

– Вот и все, вот и все! – пропел Джордж последнюю строчку из старой школьной песенки. Он пребывал в самом приподнятом настроении, море ему было по колено и хоть трава не расти. – Следующая стоянка – Сейшельские острова, – почти в голос прокричал он, – и на этот раз уже ничего не сможет встать поперек моего пути. На этот раз я не рискую. Ничто не может угрожать семье Джорджа Экстельма, пока он с ней.

Джорджу нравился звук его голоса. В нем слышалась авторитарная, самоуверенная нотка, свойственная завсегдатаям мужских компаний и уважаемых залов, где встречаются привилегированные и богатые. Он звучал, как должен звучать голос хозяина Филадельфии.

– А вот еще этот маленький томик, – проговорил Джордж и взял со стола книжку. – Мне чертовски повезло найти ее буквально за несколько дней. Да еще где – в Момбасе! Вот Джини обрадуется.

Джордж провел пальцем по маленькому золотому страусу, вытесненному на переплете.

– «Рассказ об африканской ферме» Ральфа Айрона, – громко ухмыльнулся он. – Псевдоним Олив Скрайнер, выходца из Голландии, постоянного жителя Южной Африки и лондонского литературного льва… или львицы… так сказать. Скоро Джини поправится. Нужно только набраться немного терпения.

Джордж представил себе жену сидящей в палубном кресле, ее юбка убрана под летнее одеяло, шляпка подвязана газовой вуалью, пальцы с нетерпением сжимают его скромное подношение, его подарок, эту книгу.

– О, Джордж, – скажет она, – как ты сумел найти ее? Мне и в голову не приходило, что в Момбасе может быть книготорговец, не говоря уже о том, что у него найдется такое сомнительное произведение!

И то, как она произнесет «сомнительное», покажет, насколько правильным был его жест и насколько правильно она его поняла.

– Я и через миллион лет не смогла бы поверить, что ты с одобрением отнесешься к тому, что я читаю такую книжку! К тому же после того, что о ней говорили дома.

А Джордж ответит:

– Что угодно, только бы это доставило тебе удовольствие, моя дорогая… – и не договорит фразы до конца, чтобы сохранить таинственность, которая бывает такой соблазнительной.

– Что угодно, только бы вернулись розы на щечки моей миленькой женушки, – повторил Джордж, оглядев свой стол, улыбнулся и провел рукой по волосам. «Сорок два, – подумал он, – мне только сорок два, впереди целая вечность для супружеской жизни».

– Щечки моей миленькой женушки… – повторил он еще раз.

Джорджу не повезло, потому что он произнес эти слова именно в тот момент, когда дверь к нему открыл Бекман. Джордж не слышал стука – если только Бекман постучался. Он слишком увлекся своими грезами.

– Приятно слышать, что ты еще об этом думаешь, – произнес Бекман. Шутка его брякнулась, как камень. Веселья в его глазах не промелькнуло. – До тех пор, пока вы все не прискакали из саванны, я не представлял себе, что похож на бледную немочь. Одному из верных последователей твоего папаши не до развлечений. Не для меня тропический шлем, диагоналевые бриджи и скатерть на лужайке под баобабом.

– У меня больная жена, Огден. Я был бы благодарен, если бы ты помнил об этом.

Джордж понимал, что фраза прозвучала заученной, что она выдает его с головой как человека, думающего не о том, о чем положено думать.

– Ну что ты, Джордж, я помню. Я же был на вокзале, когда все вы примчались в Найроби с вытаращенными глазами, – ответил Бекман. Он хотел добавить: «И зажав дрожащий хвост между ногами», но решил не говорить этого. У Джорджа сейчас голова идет кругом от навалившихся на него проблем, решил Бекман, и если он и научился чему-нибудь за многие годы, когда выполнял для Турка всю грязную работу, то тому, что даже слабовольный человек становился воинственным, если его загнать в угол. Если наброситься на него с прямыми обвинениями, он может, не задумываясь, соврать, ответить угрозами, сблефовать и просто забыть о нем, но вот намек пробирает до костей незаметно.

– Ведь это я встретил вас с экипажами и закрытым ландо для нашей больной. – Бекман улыбался. – Хотя должен с сожалением признаться, что не я тот юноша, который с шумом примчался сюда из буша и потребовал подготовить судно к приезду леди, пригласил медицинскую сестру, потребовал укомплектовать аптечку. Весьма любезно с его стороны, я хотел сказать, со стороны лейтенанта Брауна, все это сделать для тебя, Джордж. Человек действия при всех обстоятельствах.

Джордж отвернулся от Бекмана и смотрел в окно. В порту кипела работа. Черные тела извивались на солнце, как мечущая икру сельдь, в воздухе мелькали белые зубы, темная кожа, розовые ногти, розовые ладони, подвижные в суставах руки и плечи – от этого вида Джорджа тошнило. Свет резал глаза, а от этого мелькания начинала кружиться голова. Всего только несколько восхитительных секунд он чувствовал себя снова в полной комфорта Филадельфии, и вот теперь он опять на своем корабле, потерявшийся в водах дорог, которых никто еще не исследовал. Джордж опустил занавески на окнах. «Африканская пыль висит в воздухе и проникает повсюду. И чем только занимаются стюарды», – подумал он, но знал наперед, что ругать их не станет.

– Ты хотел поговорить со мной, Огден? – Джордж окончательно вернулся в комнату, только теперь это была совершенно другая комната и она требовала совершенно иного тона и других слов. Это могла быть читальня в публичной библиотеке или вестибюль гостиницы в каком-нибудь северном городе.

– В общем, да, Джордж. – Бекман поудобнее расположился в кресле и взял сигару. Он знал, как тянуть время. – Возможно, это покажется не очень подходящим временем для обсуждения деловых вопросов, я имею в виду, что у тебя выздоравливает жена, но уверяю тебя, за Юджинией прекрасный уход, и я серьезно сомневаюсь, сможешь ли ты подобраться к ее каюте, потому что оба Дюплесси и молодой лейтенант Браун днюют и ночуют там. Хотелось бы надеяться, что и у меня будет такое примерное обслуживание и примерная обслуга, если я, не дай Бог, заболею.

Бекман покрутил в руках сигару, прикурив ее, глубоко затянулся. Казалось, удовольствие, которое он получал от первой затяжки, занимало его больше всего на свете.

Джордж не попался на эту удочку.

– Говори, что ты должен сказать, Огден. Я хочу быть на палубе, когда отдадут швартовы. Косби уже получил разрешение на выход из порта. Я не могу торчать здесь весь день.

– Действительно, не можешь, Джордж, – ответил Бекман. – Хозяин яхты – человек очень занятой.

Джордж не потрудился ответить. Он проглотил оскорбление. «Это не первое и не последнее, – подумал он, – и нет смысла отвечать на каждое». Внезапно Джордж почувствовал себя смертельно усталым, разбитым и обессиленным.

– Ты пришел ко мне, насколько я понимаю, с важным делом, а не для того, чтобы обсуждать здоровье моей жены, Огден. Так, может быть, обсудим это дело?

Джордж услышал свои слова после того, как сказал их. Они отдались для него эхом, как будто их произнес совершенно нереальный человек.

– Мы получили еще одно сообщение от Лэнира Айварда, Джордж. – Бекман еще раз глубоко затянулся сигарой. – Телеграмма была послана из Сингапура. По-видимому, он не доверяет султанскому режиму. Намекает, что там полно шпионов…

– Пошло все это к чертовой матери, Огден. – Джорджу захотелось заорать. – У меня больная жена! Не лезь ты ко мне со всякой ерундой!

В этот момент Джордж ненавидел Бекмана всеми фибрами своей души и чувствовал, что ему ничего не стоит взять кочергу, лежащую подле камина, и расквасить этому гаду физиономию.

«До чего же это было бы приятно, – подумал Джордж, – я отомстил бы за всех, кого он измазал грязью своим елейным языком: за бедную миссис Дюплесси, не отходящую от постели больной, за доктора Дюплесси, который совершенно извелся и во всем обвиняет себя, за Юджинию, бедную овечку, которая просила простить ее за то, что она испортила их пребывание в Африке. Даже за лейтенанта Брауна. Хотя, – сразу же вспомнил Джордж, – Браун мне тоже не по душе.

Я не могу принять то, как он вызвал этот поезд из Найроби, или как он командовал слугами в кетито, или вот еще, как он приказал им укладываться. Слишком много суеты и слишком мало заботы о соблюдении приличий. Функция цивилизованного человека, – напомнил себе Джордж, – казаться выдержанным в этом бестолковом мире. «Бремя белого человека» и все такое – Браун совершенно не понимает этого. Просто в мое отсутствие он решает, что единственным местом, где может выздороветь Юджиния, является яхта, вот и все. Ну, а если бы наша экспедиция вернулась из сафари чуть позже, мы могли бы никого не застать».

Эти воспоминания что-то пробудили в его мозгу.

– Надеюсь, ты не намекаешь на что-нибудь неподобающее в отношении моей жены, Огден? – спросил он. Он уже позабыл и про Лэнира Айварда, и про его телеграмму.

– В отношении Юджинии? – Бекману не верилось, что его замысел сработает так хорошо. «Ну, что же, – сказал он себе, – это облегчает дело. Джордж сам своими руками роет себе могилу».

– Ну, а что может быть? – поинтересовался Бекман.

– Ты же сам сказал, Джини и ее… Браун, ну, знаешь… и миссис Дюплесси и доктор… – Джордж начал пускать пузыри. Он хотел обвинить Бекмана в том, что тот не верит в болезнь жены или клевещет, говоря о притворстве трех людей, которые ухаживают за ней. Но дело было вовсе не в этом, и Джордж знал это.

– Ведь все они добрые души, каждый из них… – твердил Джордж. – Если бы они не соединили свои усилия в кетито, я не знаю, что…

– Ты абсолютно прав, – не дал ему закончить Бекман. – Приятно видеть, когда с такой верностью отдаются своему делу. Или служат своему работодателю. Восхитительно! В самом деле. Ты совершенно верно говоришь. Доктор – образцовое создание. И жена его тоже. У меня и в мыслях не было бросить тень на нашего молодого наемника. Беззаветное служение, сказал бы я. Такое вознаграждается на небесах.

Джордж почувствовал, что сам себе подставил ножку.

– Так что ты хотел сказать мне?

– Лэнир Айвард дал телеграмму, что Махомет Сех…

– Господи Иисусе, Огден! Можешь ты подумать о чем-нибудь еще?

– Лэнир Айвард дал телеграмму, что Махомет Сех начинает проявлять беспокойство относительно прибытия этих чертовых винтовок.

От ярости у Джорджа перехватило горло, он чувствовал, что теряет контроль над ситуацией, как цыпленок под ножом мясника.

– Мы прибудем на это проклятое Борнео, когда я, черт побери, скажу! Они, черт их возьми, не могут начать без нас. Нет денег, нет чистого белья. Ты же знаешь эту поговорку, Огден? У нас есть Браун. У нас трюм набит сверхсовременными, сверхблестящими винтовками «спрингфилд A3». А к ним сколько хочешь блестящих маленьких патрончиков, а у них что – у них ничего.

Бекман подождал, пока Джордж выпустит пар, и все это время рассматривал потолок. Бывали моменты на яхте, когда на ней устанавливалась такая же тишина, как сегодня, и тогда Бекману казалось, будто они никуда не отплывали. Может быть, это впечатление создавали резные панели на стенах кают или то, как было вызолочено дерево около люстры, – во всем этом было что-то, напоминавшее Линден-Лодж, и настолько близко, что заставляло его забыть, что он не дома.

– Уверяю, ты меня не так понял, Джордж, – сказал Бекман, выслушав до конца тираду Джорджа. – Я просто сообщил тебе о телеграмме, чтобы… чтобы ты представлял себе, что эта, ну, как это выразить?., увеселительная прогулка по Африке выбила нас из графика. Все – отец Юджинии, старший Айвард, Лэнир, даже Махомет Сех – все на месте и ждут назначенного…

– И как я тебе уже сказал, они никто, пока мы не пришли туда! – проговорил, словно пролаял, Джордж. – Да к тому же еще у Лэнира Айварда просто не хватит для этого пороха! Ты же сам так говорил, – Джордж сделал вид, будто не заметил язвительной улыбки Бекмана, в ней было слишком много самодовольства. – Это было еще… еще… где-то… до Мадейры. Ты сказал, что Лэнир сделался туземцем.

Джордж не был уверен, правильно ли запомнил хронологию событий, но это не имело значения. Важно было только швырнуть огденовские слова ему в рожу, в эту надутую, жирную рожу. «Я тебе не какая-нибудь там марионетка! – хотелось крикнуть Джорджу. – Я и сам могу договориться с тем из них, кто нас больше устраивает».

– Ты говорил, что Лэнир готов перекинуться на другую сторону и так и ловит, куда повернется голова на темнокожей шее. Кто знает, может быть, к тому времени, когда мы доплывем туда через Индийский океан, он уже окажется заодно с нынешним султаном или уже обнимается с голландцами! С «Ройал Датч петролеум компани», черт бы ее побрал! Или с братьями Самьюэл и этой чертовой «Шелл».

– Вижу, время, которое ты провел в буше, кое-чему тебя научило, – заметил Бекман. – Ты заговорил уже по-другому. Не сомневаюсь, это тебе пригодится в недалеком будущем.

Юджиния открыла свой дневник, потом закрыла и снова открыла, и тут же захлопнула его. Разве поможет разговор с пустыми страницами? А ведь нужно принимать решение. «Сказать Джеймсу? Не говорить Джеймсу. Сказать Джорджу? Нет, это смехотворно».

Юджиния закрыла глаза и попыталась увидеть будущее, но тут же ее мыслями завладели какие-то черные образы: какие-то тени и болотные «окна», в которые может провалиться целый корабль. Очень трудно сосредоточиться на главном, когда тебя на каждом шагу подстерегают десятки западней, и в каждой шевелится и пучится темная непонятная масса, как это бывает на замерзшем озере. «Если ты подъедешь к ним на коньках слишком близко, – слышала Юджиния предостерегающий голос бабушки, – ухнешь прямо туда и утонешь, потому что у тебя не хватило здравого смысла держаться подальше».

«Филадельфия, – пыталась убедить себя Юджиния, – мы вернемся в дом на Честнат-стрит, дети вернутся в школу, я возобновлю свой абонемент в ложу в Академию музыки, Джордж займется тем, чем обычно занимает свои дни, а там будет видно».

Какие простые слова, как легко они произносятся. Юджиния расставила их по местам и ждала, что ответ придет сам собой, но ум ее непроизвольно вращался вокруг домашних дел: нужно заказать новые портьеры для гостиной на втором этаже и переделать шкафы для белья на первом, пока ее мысли не начали позвякивать, словно ключи на колечке у дворецкого, и она не увидела себя в затемненной комнате, где пахло камфарными и кедровыми палочками и стоял запах вареного лука, который остается после протирки полиролью картинных рам с позолотой.

– Моль, – прошептала Юджиния, и миссис Дюплесси, которая в это время приоткрывала дверь – только чуть-чуть, самую чуточку, – возвела глаза к небу и одновременно протиснулась в комнату больной.

– О, моя дорогая. Я бы на вашем месте не стала беспокоиться о моли, я имею в виду сейчас.

Миссис Дюплесси научилась уже держаться с напускным жизнерадостным видом, свойственным профессиональным медсестрам. Она решила сделать в уме пометочку и не забыть рассказать Густаву об этой новой теме бреда, который появился у Юджинии.

– Очень хорошая мысль отвлечься на что-то от всех своих злоключений, но, по-моему, нам еще рано волноваться о моли. Уверена, Хиггинс не забывает позаботиться о всех наших малюсеньких паразитах. Немного найдется кораблей, чистеньких, как наш «Альседо».

Какое-то мгновение Юджиния не могла ничего понять: каким образом попала миссис Дюплесси в кладовку для фарфоровой посуды на Честнат-стрит и как она умудрилась поместиться в ней. Потом она узнала свою каюту и поняла, что все проблемы, которые она пыталась отрицать, никуда не делись и реальны, как жизнь.

– А как сегодня с нашей головкой, немножко кружится?

Миссис Дюплесси подошла поближе. Вместе с ней нахлынул стойкий запах лавандовой воды и улицы без сточной канавы. Плотно облегающей одежды, которую давно не проветривали. Хозяйка с Честнат-стрит мысленно отметила это, и ее мысли вернулись к списку замшевых мешков, полок с фланелью и посудных полотенец, прокипяченных в молоке и вывешенных сушиться у кухонной плиты.

«Лучше все супницы и чаши для пунша сдвинуть в один угол», – хотела ответить Юджиния, но вовремя остановилась.

– Много лучше, – сказала она вместо этого. «Интересно существовать одновременно в двух мирах, – подумала Юджиния, – это как детская игра».

– В общем, голова уже почти не кружится.

Юджиния говорила неправду, но решила, что никто не узнает правды.

– Эти сотрясения мозга могут быть очень опасными вещами, – миссис Дюплесси многозначительно сделала ударение на слове «мозг». Оно сделалось синим и мясистым, как несваренная сарделька. – Знаете, я помню один случай мозговой лихорадки, которую Густав лечил в университете…

– Как там дети, миссис Дюплесси? – спросила Юджиния. Ей не хотелось быть грубой, но слушать всякие могильные истории ей было совершенно невмоготу, а упоминание о детях обычно отвлекало внимание миссис Дюплесси от болезней и смерти. Юджиния немного приподнялась на подушке и села попрямее, потом взбила кружева на блузке. Теперь она полностью вернулась в свою каюту и не оставалась больше нигде.

– Я сказала им, чтобы они не заходили, пока я не позову. – Миссис Дюплесси засияла, и Юджинии нетрудно было догадаться, каким образом были куплены Поль и Джинкс, и даже Лиззи. Сласти – вот арсенал убеждения, которым постоянно пользовалась миссис Дюплесси. Настоящая матушка Джинджер со своим семейством – пышнотелая леди, в необъятных юбках которой находят защиту от любой опасности ее дети.

Юджиния представила себе эту картину и улыбнулась.

– Ну вот, у нас уже снова наша обворожительная улыбка! – защебетала миссис Дюплесси. – Вы, честное слово, выглядите намного, намного лучше. Слава Богу! Я всегда говорю Густаву, что мне нужно было стать медицинской сестрой. Под моим присмотром быстро выздоравливает любой больной.

«А как там Джеймс? – вдруг захотелось спросить Юджинии. – Где он? Почему до сих пор не заходил проведать меня? – Потом сразу сообразила: – Он не может сейчас прийти. Это неумно, это неправильно. Ты же знаешь это, Юджиния. Не задавай глупых вопросов».

Юджиния уткнулась лицом в подушку и почувствовала, что сами по себе полились слезы. Она плакала беззвучно, подтянув коленки к подбородку, как будто, свернувшись в комочек и сделавшись маленькой-маленькой, как морская талька, она могла найти спасение.

– Ну, конечно, вы соскучились по своим малышам! – догадалась миссис Дюплесси. Грустное настроение Юджинии наполнило старую леди безмерной жалостью к ней. Это были и ее слезы, и ее одиночество, и ее томление. «Возможно, нам не следовало быть такими строгими, – сказала она себе. – Дети тревожатся о матери, и это естественно. А она – о них, и это правильно. Возможно, Густав не прав. Возможно, Юджинии чуточку не хватает молодого задора. Все же женщины посланы на землю рожать детей. Вот для чего нас создал Бог».

– Поль нарисовал для вас чудесную картинку – антилопу эланд, которую подстрелил отец на сафари.

Миссис Дюплесси повернула абажур лампы с кистями так, чтобы свет попадал на ее розовый кварцевый шпиль, и это действие ее чрезвычайно успокоило. «Красивые вещи помогают развеивать унылые мысли», – сказала она себе, увидев, как камень розовой ленточкой отбросил блик зеркала на ее пухлую руку.

– Рисунок получился полным экспрессии, особенно глаза. Они очень, очень грустные и живые. Он хотел сразу принести его вам, но я уговорила подождать, пока вам не станет лучше. Теперь я понимаю, что поступила неправильно.

Миссис Дюплесси никогда не испытывала неуверенности. Она считала себя великим знатоком человеческой природы, психологом, как ее сестра, когда речь шла о страданиях измученной души.

– И доктор тоже был не прав, – провозгласила она. – Что вам необходимо, так это увидеть детей. Мать никогда не должна расставаться со своими малютками.

Юджиния слушала ее, и у нее разрывалось сердце. «Ну почему не может быть так, чтобы самым моим большим беспокойством была моль в шерстяных вещах? – думала она. – Или терзания по поводу того, что надеть на губернаторский бал, или сомнения, не будут ли выглядеть янтарные бусы безвкусно на французском кружевном бархате. Почему я не могу снова зажить своей простой жизнью?»

– А это как раз то, что вы есть, моя дорогая, – продолжала между тем миссис Дюплесси, – прирожденная мать.

Огден Бекман был вне себя от злости. Его трясло, и, проходя на негнущихся ногах по застеленному ковром коридору к своей каюте, он на миг подумал, не болен ли? Лихорадка Денге или малярия – он мог подхватить что-нибудь в пропитанной миазмами атмосфере этого тропического порта. Потом он решил, что нечего поддаваться минутной слабости, и понял, что трясется от гнева.

«Кто разрешил Джорджу ставить под сомнение мои полномочия? – вопрошал он. – Или кто дал Брауну право наплевать на условности? И что, во имя всего святого, случилось с Юджинией?»

«Браун и Юджиния, Юджиния, Браун. Будь осторожен, будь осторожен», – нашептывал ему на ухо голос, но так продолжаться не может.

«Браун и Юджиния – что? – хотелось ему закричать. – Что ты видел?» Но предупреждающий его голос исчез. – «Я хотел ее для себя»– нужно было запротестовать Бекману. Но голоса уже не было. Он его сейчас не слышит, но он не пропал. Точно не пропал.

– Выйду-ка я лучше на палубу, – сказал Бекман, не подумав, что голос громко прокатился эхом по коридору. – Наверное, мы уже подняли якорь.

Бекман застал Генри и Неда болтающими у поручней.

– Что это вы тут оба делаете на палубе? – сердито поинтересовался он. – Я скажу капитану Косби.

– Нам хотелось посмотреть, как отдают швартовы, – послушно ответил Генри и поспешно добавил: – Сэр.

– Обязательно скажу капитану, что вы не слушаетесь.

Генри и Нед молча разглядывали носки своих ботинок, потом покорно поплелись в разных направлениях.

– Смотрите, попадетесь мне еще раз! – крикнул им вдогонку Бекман.

«Да уж, конечно, – подумали мальчики. – Злой, как черт, сразу видно. Не иначе ему кто-то муравьев напустил в штаны».

«Я хотел ее для себя», – стучало в мозгу у Бекмана.

– Повторите названия еще раз, доктор Дюплесси! Поль вспрыгнул на нижнюю перекладину поручней и, перегнувшись сколько мог вперед, замахал рукой редеющей на причале толпе. Как же долго корабль собирается выходить в море! Люди внизу у канатов, казалось, двигались медленно-медленно, как в пантомиме.

– Давайте скорее! – крикнул Поль, обращаясь ко всему миру.

– Фригей и Платт. Ла Дигю, Дени, Праслин, Махе, Бирд…

– Бирд! – прервал его, хохоча во весь рот, Поль. Он болтался на поручне, как шарик на резиновой веревочке.

– Если ты остановишь меня, Поль, мне придется начинать все сначала, – пропел шутливым голосом доктор Дюплесси.

Джинкс толкнула брата локтем в бок, и они еще громче рассмеялись. Шутку подхватила миссис Дюплесси и стала смеяться вместе с ними.

– И Фелиста…

Лиззи перегнулась, сколько было сил, вперед и произнесла слово «Фелиисиитей», преувеличенно подчеркивая старательное произношение доктора Дюплесси с бельгийским акцентом.

– Молодец, Лизабет, – проговорил он. – Ты помнишь, что оно обозначает?

– Счастье или благополучие, – ответила Лиззи.

– Скажите нам еще какие-нибудь смешные названия!

Поль раскачивался вперед-назад. Он терся своей матроской о белесый металлический торс поручней, и на нем отпечатывались белые полоски, как на шкуре маленького слоненка.

– Поль, – предупреждающим тоном проговорила миссис Дюплесси, похлопав его по плечику, но на ее лице была добродушная улыбка, и Поль тоже заулыбался.

– Я не упаду, миссис Дюплесси, – сказал он. – Я обещаю.

– Еще, еще названия! – потребовала Джинкс. Казалось, они уже целую вечность ждут отправления «Альседо». Сначала нужно было погрузить уголь, и поднялось такое черное пыльное облако, которое начало обволакивать весь корабль, что пришлось уйти с палубы, пока доктор Дюплесси не разрешил снова подняться.

– Черное легкое, – сердито произнес он. – Вот что получается, если дышать угольной пылью. Нам придется оставаться внизу, пока они не закончат ворошить этот уголь.

«Черное легкое»! Отличное пиратское имя», – подумал Поль и принялся бегать по всему салону, выкрикивая:

– Я «Черное легкое», и весь этот корабль, и все, что есть на нем, принадлежит теперь мне!

Но они перешли уже к названиям Сейшельских островов (там должен быть следующий заход в порт), и это стало новой игрой. Вроде той, в которую они играли в кетито до несчастного случая с мамой – миссис Дюплесси не могла ничего запомнить в нужном порядке, она выпаливала первое, что приходило ей в голову, поэтому тот, кто называл имена после нее, не испытывал больших затруднений. Всего-то Сейшельских островов девяносто! Они заучивали их, разделив на группы (так предложил доктор Дюплесси). Поэтому не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы выиграть. И кроме того, то, как доктор Дюплесси проводил свой урок, было намного интереснее, чем занятия с кузеном Уитни! (Лиззи, Поль и Джинкс чего бы только ни отдали, чтобы только избавиться от «консультаций» с Уитом).

– Еще, еще названия, – просили Джинкс и Поль.

– Курьез, Арид, Вест-Сильвер…

– Длинный Джон Сильвер! – завопил Поль.

– Поль! Ш-ш-ш, – зашикала на Поля Лиззи. Она очень опасалась, что взрослые обратят внимание, что они не на уроке. Она боялась, что придет папа и скажет: «Что? Не на уроке? Но ведь мы уходим из порта. Нужно выполнять расписание».

Дюплесси решил пропустить выкрик Поля мимо ушей:

– Силуэт, Сент-Анн, Серф…

– Подумать только, когда-то эти острова были садами Эдема… – пробормотала миссис Дюплесси, и ее голос был мечтательный и какой-то отсутствующий, и Лиззи тоже мечтательно протянула:

– Да-а-а.

Затем обе дамы, юная и пожилая, уставились на холмы за Момбасой, как будто разглядывали те самые сады: львов, лежащих рядом с барашками, птиц с такими нежными и пушистыми перышками, что прикоснуться к ним было все равно, что погладить толстый бархат или подставить руку под летний ветерок.

– Ну, это писал генерал Гордон, моя дорогая, – прервал ее доктор Дюплесси. – А я не верю, чтобы эту точку зрения приняли ученые-теологи. Думаю, во всем мире.

Иногда высказывания ее мужа бывали спорными, и миссис Дюплесси решила возразить:

– Ну уж, если кто и знает Эдем, то именно он. Ведь Гордон облазил всю Индию. И по-моему, всю Африку. А в Англии его называли «Китайским Гордоном». Так что он знает колыбели цивилизации наизусть.

– Но Сирия, моя дорогая? Иерусалим? Бейрут? Баальбек?

– Каким же ты бываешь не романтичным, Густав! – упрекнула мужа миссис Дюплесси, но голос ее был ласковый. – Неужели мы не можем верить в сады Эдема?

– Да, – снова прошептала Лиззи, перед глазами которой сейчас разворачивались картины удивительного мира.

– Эдем! Эдем! – нараспев стал выкрикивать Поль. – Мы едем в Эдем. Мы будем есть дюгоней и капуцинов. И будем танцевать, пока ночь не позеленеет…

Это были новые для него слова, и ему нравилось их звучание. Дюгонь, как объяснил доктор Дюплесси, – это что-то вроде моржа, а капуцин – обезьяна.

– Ах, Поль! Каким же ты бываешь надоедливым!

Лиззи отвернулась, демонстрируя нежелание смотреть на выходки брата, доктор с женой обменялись счастливыми, понимающими взглядами, а Джинкс вздохнула и, ни к кому определенно не обращаясь, промолвила:

– Когда же мы, наконец, уедем из Африки?

Юджинии не хотелось даже притрагиваться к книге, которую принес ей Джордж. «Рассказ об африканской ферме» Ральфа Айрона. Юджиния смотрела на золото страуса на переплете: перья были взбиты кругами, как рюши на детском праздничном платье, а клюв походил на широкую улыбку.

Юджиния отвела глаза от подарка, подтянула простыню под подбородок и поплотнее завернулась в одеяло. Страусовые перья, отделка из марабу, веера из павлиньих перьев и шляпки из кончиков коричневых крыльев китайских фазанов – на мгновение Юджиния почувствовала тошноту и испугалась, что ее может вырвать. Желудок выворачивало, руки сделались влажными, по шее потек пот. Она облизнула губы – они пересохли, как папиросная бумага.

«Я не хочу этого, – подумала Юджиния, и она вдруг устыдилась слез. – Нужно прекращать все эти сантименты. Я сама сделала это с собой. Мне некого винить.

Но что значит подарок Джорджа? «Рассказ об африканской ферме». И эта робость. Он как-то странно пробурчал имя героини, как будто это кто-то, с кем мы оба знакомы. Будто эта Линдел – тот идеал, та женщина, какой он хочет видеть меня. И Ральф Айрон, ну что это за имя? Нет ли у этого «Айрона»[42] скрытого значения?»

– Ненавижу все книжки и стремление усовершенствовать себя, – громко произнесла Юджиния. – Ненавижу лекции и кичливость знаниями. Ненавижу думать.

«Но чего же я хочу? – задумалась она. – Вернуться домой? Нет, не то. Дом ничем не отличается от моей каюты на корабле. Свои горести носишь с собой, как черепаха – панцирь».

Юджиния решила встать с постели. Опуская ноги на пол и нащупывая комнатные туфли, она не спускала глаз с подарка Джорджа, как будто он может вдруг подпрыгнуть и встать ей поперек дороги.

«Африканская ферма», – повторила Юджиния, – что это значит? Значит ли это, что Джордж хочет в чем-то признаться? Или это значит, что мы с ним делаемся другими людьми? Начинаем вести простой, пасторальный образ жизни? И почему это должно быть в Африке? Или же книжка – это предупреждение?»

Юджинии не хотелось думать о днях, проведенных в кетито, когда они с Джеймсом и девочками жили, как она считает, настоящей счастливой семейной жизнью, но что было, то было. Юджиния гнала прочь эти воспоминания.

«С глаз долой, из сердца вон, – сказала она себе. – Задержка в прошлом только затрудняет настоящее. Кроме того, я не должна забывать, что я очень счастливая женщина, нужно считаться с тем, в чем мне повезло. Я сидела в кетито, сходила с ума по Полю, а он вернулся без единой царапины. Только подумать, сколько ненужной суеты я создала! Сколько ненужных хлопот причинила людям!

А девочки, – продолжала она считать свои удачи, – как они расцвели. Да у меня совершенно замечательная жизнь. «Если бы желания были лошадьми, нищие не ходили бы пешком». Помни, что говорила бабушка».

Юджиния надела пеньюар и принялась расчесывать волосы. Сто движений, приказала она себе, и подняла повыше руку. После падения ею было больно двигать. «Хорошенькая вышла бы из меня сейчас партнерша на танцах», – подумалось ей, но она тут же поругала себя за легкомыслие.

«Когда плавание завершится, я отправлюсь в Филадельфию. Буду тем, кем и должна быть, – женой, матерью, женщиной, занимающей известное место в мире, и от всего этого не откажусь. Ни за что на свете. Дети для меня на первом месте. Если я это забуду, то превращусь в пыль на улице».

«А как же Джеймс?» – внутренний голос прозвучал пугающе, как стон из соседней комнаты. Юджиния положила щетку. Она расставляла и перекладывала с места на место щетку, гребень, зеркало, крючки для ботинок, рожок для обуви и коробочку с булавками, пока не заболели глаза и пока не перестала видеть все эти предметы, а увидела вместо этого свою спальню в гостинице в Порт-Саиде, лазурно-голубые стены, бьющее сквозь жалюзи солнце. Оно перемешивает голубое с полосками света, и кажется, что отливает слитки чистого золота. Она не одна в постели, ничто в мире ее не тревожит.

«Альседо» вышел из порта Килиндини и взял курс на северо-восток, двигаясь по прямой линии через Индийский океан – последнее большое водное пространство – до тех пор, пока Селатс-Кунда и Каримата не откроют ему проход в Южно-Китайское море и корабль не проследует на Борнео и в лежащие за ним страны.

Для Джорджа «лежащие за ним страны» были Корея, Япония, Россия и Китай. Он серьезно подумывал сделать остановку в Порт-Артуре, принять у себя на «Альседо» царя Николая, затем посетить Шанхай и обнесенный стенами императорский город в Пекине. По слухам, самая старая в мире сосна найдена на острове вблизи Японии, и говорят, что все еще можно увидеть, как кули[43] путешествуют через весь Китай, как скот, набитые в товарные вагоны.

Такие вот туристские наблюдения, события, сценки очень оживляют рассказы за стаканом виски у домашнего огонька, придают им весомости и аромат реальности, и Джордж занес их в свой блокнот как «возможные экскурсии», присовокупив к ним выписки из разных авторов и натуралистов, как перед этим предварительно составил подробнейший и глубоко продуманный список всех тех африканских животных, которых ему нужно будет «взять». «Путешествие, – говорил он себе, – это есть непременно достижение определенных целей и решение определенных задач».

На Борнео водится орангутанг, или майа, как зовут его туземцы; два вида носорогов; медовый медведь, но никаких тигров, свинья бабируса и пландок – такой маленький олень, что кажется маленьким по сравнению с зайцем. Там встречается рыба, которая ходит по земле, и обезьяна с длинным красным человеческим носом, которую местные жители прозвали «голландцем». Все эти существа были описаны у Джорджа под заголовком «Виды, которые нельзя пропустить». После того как завершится этот обязательный эпизодик с Брауном, Махометом Сехом и Айвардами, Джордж намеревался устроить себе грандиозный праздник.

Он уже все продумал: флотилия сампанов растекается по многочисленным протокам в джунглях, между деревьями просматриваются прячущиеся за ними охотники за черепами, пронзительно скрипят попугаи ара, на верхних этажах джунглей благородным синим кобальтом мелькнет зимородок. Он закажет местным мастерам сделать большую бамбуковую клетку, а потом туземцы наловят столько зимородков, сколько поместится в клетке.

И тогда по возвращении домой Джордж сможет блеснуть в Филадельфийском клубе или «Юнион-Лиг», лениво бросив: «Ах да, альседы. Я их немного наловил на Борнео. Редкая штука, намучились с ними, только четыре выжили, трудно переносят путешествие, но, должен нам сказать, красоты необыкновенной, синие-синие, как небо над Биллитоном. Просто не мог допустить, чтобы мой корабль вернулся без этих красоток».

Джордж уже продумал эту сцену. Конечно, сначала придется заниматься не совсем приятным делом – подавить мятеж в Сараваке. Потом разобраться, что к чему, и расставить все по местам. Не всегда получается, как планируешь. Даже когда у тебя за спиной сам великий Турок.

Но репетировать все эти сцены он не удосужился, «Все будет проделано молниеносно, – уверил он себя, – а потом, как после вырванного зуба, боль пройдет, и жизнь пойдет своим чередом. Можно будет заняться приятными, важными делами: собирать анекдоты и коллекционировать призы».

Поднявшись в рулевую рубку, когда Момбаса и остальная, почти уже забытая, Африка превратились в темную полоску на горизонте, потом в пятнышко и, наконец, в дымку, Джордж приказал капитану Косби поднять дополнительные паруса.

– Пойдем эти девятьсот миль до Сейшелов под паром и парусами. Там возьмем уголь на военно-морской базе перед переходом до Борнео.

«А потом уже почти все», – подумал Джордж. – Мы почти дома».