Война меча и сковородки (СИ)

Глава 10

Легко сказать: поторопитесь!

Эмер кусала губы, глядя в двери, за которыми скрылся епископ Ларгель. Убрался он или подслушивает, притаившись в каком-нибудь закоулке? Или превратился в ворона и вынюхивает — кто с кем спал этой ночью. Или не спал.

Проклятье! Эмер ударила кулаком о ладонь, снова переживая позор прошлой ночи. Жених уснул, не покусившись на её девство. Да тут впору не только воронам смеяться, но и петухам.

Выждав, сколько хватило терпения, Эмер выглянула из комнаты, но епископа не увидела. Лестница, ведущая вниз, была пуста. Годрика, между прочим, тоже не было. Обозвав мужа трусом, Эмер спустилась на второй этаж, откуда утащил её Годрик. Она почти не удивилась, встретив Тилвина, и подошла, поправляя сползший генин. Вуаль она отцепила ещё на лестнице, чтобы не наступить ненароком, и теперь несла на плече, как полотенце, когда собиралась в мыльню.

— Мой муж — сумасброд, — сказала она Тилвину, который прятал глаза, будто это он, а не Годрик вел себя неучтиво. — Чувствую, его матушка много потакала ему в юности и мало уделяла времени воспитанию.

— Его матушка умерла, когда Годрику не было и года, — сказал Тилвин. — Леди Фледа — вторая супруга лорда Фламбара.

Эмер застыла, услышав эту новость.

— Теперь я понимаю, почему между ними мало сердечности, — сказала она. — И понимаю, почему леди Фледа и Острюд так мало на него походят. Я бы сказала — совсем не походят. Бедняга Годрик! Сирота с таких ранних лет. Одно хорошо, — тут же утешилась она, — теперь я могу любить Острюд в два раза меньше. Ведь она сестра Годрику всего лишь наполовину.

— Я слышал, вы повздорили при королевском дворе? — осторожно спросил Тилвин.

Не подумав, что родственнику семейства Фламбаров может быть неприятна правда, Эмер тут же призналась:

— Если это так у вас называется, то повздорили. Я дала ей пару затрещин, когда она оскорбила королеву. Острюдочка плакала.

Тилвин только покачал головой:

— Ты ничего не боишься, невестка?

— Ну что ты, — утешила его Эмер. — Конечно, боюсь. Королевской немилости, маменькиного гнева и мышей.

Тилвин засмеялся. Эмер с улыбкой смотрела на него и думала, что именно так смеются воспитанные люди — негромко, не разевая рот от уха до уха, и смех больше виден в глазах. Еще она подумала, что пусть кузен Годрика не так красив — и нос у него толстоват, и рот широковат, и глаза не очень большие — но в обхождении он приятен, и учтив нравом, и это, подчас, милее красивого лица.

— Вы такие разные, — сказала она. — И ты, и Годрик, и Отсрюд. Ни за что не подумала бы, что родственники.

— А ведь мы выросли вместе, — сказал Тилвин.

Незаметно для самих себя молодые люди пошли по замковой стене, наслаждаясь майским солнцем и обществом друг друга.

— Родители умерли, когда мне было восемь, и леди Фледа забрала меня сюда, — Тилвин смотрел больше под ноги, но иногда Эмер ловила его быстрый взгляд. Сама она не спускала с него глаз и слушала жадно, потому что детство Годрика занимало её больше, чем самый захватывающий рыцарский роман. — Годрику было шесть, Острюд — всего четыре. Мы играли вместе, правда, недолго. Через год я стал личным слугой, а потом и оруженосцем милорда Фламбара, потом меня посвятили в рыцари и я служил стражником в Дареме. Служил и в приграничных крепостях, и вот теперь я — начальник стражи

— А что Годрик? — спросила Эмер.

— У него иная судьба. Он наследник, ему незачем служить.

— Но он ловок с мечом!

— Ловок, — признал Тилвин. — Но не так, как я.

Молниеносным движением он выхватил из потертых ножен меч, и яркий клинок со свистом рассек воздух. Эмер ахнула, когда Тилвин отступил от нее на несколько шагов, чтобы не поранить, и сделал великолепный финт, раскрутив меч перед собой, над головой, а потом перебросив из правой руки в левую. Девушка не заметила, как её вуаль соскользнула с плеча, подхваченная острием клинка, и оказалась у Тилвина. Он перехватил тонкую ткань и поднял высоко над головой.

— Заслуженный трофей! Вы лишились своего покрывала, прекрасная дама!

— Забирай себе! — Эмер захлопала в ладоши, восхищённая его мастерством. — Эта бесполезная штука только и нужна, чтобы полировать щиты!

— Если позволишь, я повяжу её на руку, когда будет очередной турнир, — сказал Тилвин. — Буду отстаивать первенство леди Дарема среди красавиц.

— О-о! — закатила глаза Эмер. — Всегда об этом мечтала. Годрик узнает — и умрёт от разлива жолчи!

— Разве ты не подарила ему рукав или платок? — спросил Тилвин, бережно пряча вуаль за пазуху и убирая меч в ножны.

— Он их не просил, — сказала Эмер со смешком, но в голосе ясно прозвучала досада.

Отбросив с лица выбившиеся из-под генина непослушные пряди, девушка посмотрела на даремскую равнину, словно там ей виделось что-то интересное. Она ни за что не хотела жаловаться, хотя так и тянуло открыть душу. Но Тилвин понял без слов и встал рядом, к плечу плечом.

— Мне жаль, невестка, — сказал он просто.

— Я ему не нравлюсь, — ответила Эмер, стараясь казаться веселой. — Что ж, всегда знала, что легких путей не бывает. Вот и приведется случай показать стойкость и выдержку. Можно я буду звать тебя — Тиль? Так нежнее и короче.

— Зачем спрашиваешь? Зови, как тебе удобно.

— Но будет ли это приятным для тебя?

— Приятным? — Тилвин неожиданно растерялся и теперь тоже уставился на равнину, хотя до этого смотрел на Эмер.

— Эй, я сказала что-то обидное? — встревожилась она.

— Нет, — он покачал головой. — Тиль. Мне нравится. Зови меня так, невестка.

— Скрепим соглашение рукопожатием, — сказала Эмер, чем снова рассмешила Тилвина.

Они всё ещё держались за руки, когда на стену взобралась Острюд, оскальзывая на узких каменных ступенях.

— Что ты тут делаешь? — начала она тоном наставницы, отыскавшей нерадивое дитя. — Матушка ждет, а ты словно глухая! Я зову, зову…

— Вторая часть баллады «как надо управлять Даремом», — проворчала Эмер, обращаясь к Тилвину. — Мне пора. Надеюсь, ещё не раз увижу тебя, и нам удастся поговорить, чтобы никто не мешал, — она выразительно посмотрела на Острюд.

Та вспыхнула и сказала желчно:

— Замужней женщине неприлично уединяться с чужим мужчиной. Ты какое-то чудовище — всю ночь мучила моего брата, так что он похож на приведение, а днём уже бегаешь за другим.

Теперь вспыхнула Эмер, и не миновать бы Острюд пары плюх, но Тилвин встал между разгневанными девушками.

— Замолчи и не смей оскорблять госпожу Дарема, — сказал он Острюд. — Ведешь себя, словно вилланка, если ищешь ссоры.

— Почему ты защищаешь её, а не меня? — взвизгнула Острюд, и лицо её плаксиво сморщилось.

— Не надо устраивать представление, — Тилвин развернул Острюд лицом к замковым башням и легонько подтолкнул. — Ты не жонглер на базарной площади. Миледи сейчас придёт, а ты — остынь и придержи злость.

Как ни странно, Острюд подчинилась, только фыркнулв в сторону золовки, будто рассерженная кошка.

— Умеешь разговаривать с женщинами, — пошутила Эмер, с удовольствием глядя в спину удаляющейся Острюд. — И она тебя слушается, как и Годрика.

— Мы выросли вместе, — напомнил Тилвин. — Прости её. Она молодая и глупая, не понимает, где надо остановиться.

— От всего сердца прощаю, — заверила его Эмер. — Особенно, когда за неё просишь ты, — она дружески пожала ему руку, — мне пора, а то она нажалуется леди Фледе, а мне не хочется драться вдобавок и со свекровью.

Тилвин кивнул, показывая, что оценил шутку, и Эмер побежала вслед за Острюд, оборачиваясь и махая начальнику стражи на прощание. Он поднял руку несмело, словно чего-то опасался, и тоже помахал в ответ.

Под вечер опять пришли гости, и празднование грозило затянуться далеко за полночь. Близилась ночь — время спокойствия, но в душе Эмер спокойствия не было и в помине. Она сидела за общим столом и нетерпеливо пристукивала каблуками, дожидаясь, пока молодожёнам дозволено будет уйти.

Перед полуночью их проводили до спальни, не так, правда, торжественно, как накануне, и удалось Эмер ускользнуть в кухню. Она вернулась, когда муж уже снял квезот и собирался умываться.

— Я принесла тебе свежего пива, — сказала она примирительно, — и восковую мазь на переносицу.

— К чему это? — отрывисто спросил Годрик, скидывая сапоги и подходя к тазу с водой, над которой завивался пар.

— Пиво придаст сил после потери крови, а мазь смягчит боль, — простодушно призналась Эмер. — Наверное, я ударила тебя слишком сильно. У тебя такие синяки под глазами… Я волновалась, ты ведь был без сознания всю ночь.

Годрик замер, зачерпнув воду в обе горсти.

— Что ты сказала? — спросил он медленно.

— Выпей пива, я полечу тебя и ляжем спать, — сказала Эмер добрым голоском.

— Потеря крови? — переспросил Годрик, бросая умывание и подходя к жене вплотную. — О чем ты?

— Я же опять тебе нос разбила, и сейчас очень сожалею…

— Нос?

Эмер не поняла, почему он вскинулся и принялся ходить по спальне, потирая ладони.

— Ты разбила мне нос? — повторил он, резко останавливаясь.

— В чём очень раскаиваюсь, — сказала она покаянно. — Пива?

— Давай пиво, — разрешил он и поднёс кружку к губам, но вдруг передумал, поставил её на стол и спросил подозрительно: — А что за мазь?

— Восковая, она снимает отёчность…

— Сама сделала?

— Взяла у лекаря, — Эмер недоумённо сморгнула, не понимая причин допроса.

— Значит, кровь шла из носа. Значит, мы не… — Годрик посмотрел на постель, и Эмер удивлённо проследила его взгляд.

— Что — не?..

— Не спали вместе?

Повисла тягостная тишина, потом Эмер с треском бросила коробку с мазью на стол. Если этот болван не желает лечиться — ей точно не стоит переживать.

— Ты считаешь, я могла спать с тобой после того, что ты учудил? — спросила она, начиная злиться. — Обеты прабабушки Армель! Годрик, что за детские выходки? Клянусь ярким пламенем, ничего подобного я больше не потерплю. Сейчас же снимай рубашку и штаны, и ложись в постель.

Годрик смотрел на неё, как будто видел впервые, но постепенно взгляд прояснился.

— В постель? — уточнил он.

— Мужу и жене прилично спать там, — подтвердила Эмер.

— Но мы ещё не спали?

— Нет! — возопила Эмер. — Но сегодня я получу то, что мне причитается! Даже если придется сломать тебе нос, а не просто расквасить!

— Может, оставишь свои деревенские замашки? — холодно спросил Годрик. — Женщине не пристало так откровенно предлагаться мужчине.

— Ты мой муж!

— Не буду им через полгода.

Слова ударили Эмер больнее палки. Сжимая кулаки, она смотрела на Годрика, а он взирал на жену обычным высокомерным взглядом. Так король смотрит на свинарку, нечаянно перебежавшую дорогу кортежу.

— Здесь епископ Ларгель, — начала Эмер, мысленно призывая себя к спокойствию. — Я пожалуюсь ему, что ты не исполняешь супружеских обязанностей, он вмешается и…

— Вперёд, — Годрик подчеркнуто услужливо указал на дверь. — Выметайся из моей спальни, деревенщина. Я чуть не умер, размышляя, каким колдовством ты заставила меня спать с тобой, но оказывается, я и не спал. Какое счастье.

— Ты мерзавец, — процедила сквозь зубы Эмер.

— Хочешь подраться? На кулаках или принести сковородку? В твоих краях ведь принято охаживать мужей сковородками? А в наших краях непокорных жен угощают плетью. Хочешь попробовать?

— Грозился уже.

— Пока только грозился, но ты же не понимаешь слов. Совсем дикая.

Эмер на мгновение закрыла глаза и глубоко вздохнула.

— Хорошо, — пошла она на попятную, — давай пока не будем спать, как муж и жена. Нам надо привыкнуть друг к другу. Просто ляжем в постель и поговорим. Ты расскажешь мне о себе, а я — если захочешь послушать — о себе. Позволь, я раздену тебя, помогу умыться… — она протянулась, чтобы распустить вязки на его рубашке, но Годрик больно ударил её по пальцам.

— Ты руки-то хоть мыла, деревенщина? — спросил он.

— Мои руки чисты! — огрызнулась Эмер, тряся кистью, чтобы утишить боль. — А вот тебе не мешало бы вымыть язык. Чтобы не болтал грязных слов.

— Следи за собой, — Годрик забирал плащ и сапоги. — Сегодня я не приду — будет ночная охота на птиц, я лягу с ловчими, чтобы не проспать

— Яркое пламя, Годрик! — Эмер встала крестом перед дверью. — Что тебе стоит снять рубашку? А потом иди, куда вздумается! Ты же не желаешь, чтобы он… — тут она прикусила губу, едва не проговорившись.

— Ты о чём это?

— Просто позволь мне тебя раздеть… — начала Эмер.

— Вот заладила! — Годрик легко отодвинул её в сторону, а точнее — отпихнул, отчего она налетела на кресло. — Спокойной ночи! Надеюсь мне присниться наш развод.

Оставшись одна, Эмер сорвала злость на подушке, измолотив её, пока пух и перья не полетели в разные стороны.

Ночью ей было слишком просторно и одиноко в широкой постели. И сны снились тревожные, но вовсе не о разводе. Епископ, Ларгель и почему-то Тилвин и брат короля летали вокруг нее, превратившись в воронов, и пытались выклевать глаза, а Годрик сидел с равнодушным лицом поодаль, наблюдая, как она отмахивается от страшных птиц, и не делал ничего, чтобы помочь.

Последующие дней десять Ларгель Азо не досаждал Эмер, хотя она шарахалась от каждого священнослужителя, которого встречала в коридорах замка. В собор, о котором ей с благоговением рассказывала Сесилия, она так и не сходила, отговариваясь усталостью и нездоровьем, а потом — нехваткой времени. А службу на седьмицу пережила довольно легко, потому что епископ Ларгель к жителям Дарема не вышел, вместо него напутствие произносил другой священник.

Как и обещалось, первую неделю новобрачной позволили полениться. Хотя ленью в полном смысле слова назвать это было трудно. Каждый вечер сотни гостей стекались в Дарем — приглашенные и пришедшие просто так, поесть и попить за счет щедрых хозяев. Со всеми Эмер надо было проявлять сердечность, развлекать особо важных лордов-милордов беседой, а их женам показывать замок и выслушивать разглагольствования, как они ведут хозяйство у себя, во сколько обходятся подобные пиры, и терпеть, когда какая-нибудь дама бесцеремонно клала руку ей на живот, проверяя, подходит ли новобрачная для зачатия наследника. Эмер была уверена, что больше всего этих дам интересовало не на сносях ли невеста, иначе невозможно было объяснить столь скоропалительный и неожиданный брак.

Годрик тоже был занят, сопровождая гостей на охоту или до дома, когда пьяных господ сваливали в кареты и развозили, как молочники развозят кувшины с молоком. После памятной ночи Эмер видела мужа всего три раза, и ей не всегда удавалось перекинуться с ним взглядом, не то что словом.

Епископ Ларгель не досаждал ей, но она кожей ощущала его взгляд — тяжелый, мрачный, обещающий все кары небесные и земные, буде приказание лорда Саби не окажется выполненным.

Вороны, которых много вилось вокруг замка, вызывали у Эмер такие же ужас и отвращение. При первой возможности, когда никто не мог видеть, она швырялась в противных птиц камнями, надеясь, что если епископ умеет оборачиваться птицей, то однажды ему придется несладко.

По ночам ей снились лорд Саби и епископ Ларгель, и она просыпалась в холодном поту. Но это были всего лишь сны, а наяву добавились новые трудности.

Наступил день, когда Эмер вынуждена была повязать фартук, вооружиться длинной серебряной ложкой, и отправиться на ненавистную кухню. Оказалось, что не сковородки были её главными врагами. Повара отказывались подчиняться приказам новой хозяйки, вели себя заносчиво и даже дерзко, но так умело маскируя своё отношение под соусом вежливости, что Эмер не находила, к чему придраться. Поварята открыто смеялись над этим, и новая хозяйка Дарема сильно подозревала, что дело тут не обошлось без вмешательства Острюд. Она иногда появлялась — с необычайно довольным лицом заглядывала в кухню, и тут же уходила, сопровождаемая горячими и искренними пожеланиями доброго здоровья от поваров и подмастерьев.

Если с этим Эмер могла смириться, скрепя сердце, то невозможно было стерпеть, когда первый же обед, приготовленный под её присмотром, оказался пересоленным.

Тут Эмер узнала ещё об одной неприятной обязанности хозяйки Дарема — ей пришлось извиняться перед голодными и раздосадованными гостями. В дело пошли галеты, колбасы и сыры, но гости всё равно выражали недовольство. Вторая трапеза оказалась немногим лучше — жирное мясо недоперчили, и Эмер снова опавдывалась. После этого свекровь посчитала нужным сделать невестке внушение, а Острюд выразила недовольство, звеня серебряным голосочком и хлопая ресницами, как дитя невинное.

А когда к ужину была подана подгоревшая утка, Годрик тоже не остался в долгу и не пожалев самолюбия Эмер открыто насмешничал над неумением жены управлять кухней.

— Даже не ждал, что моя супруга окажется хорошей хозяйкой, — громко сказал он соседу за столом, чтобы услышала Эмер, — но чтобы настолько… У них там в Вудшире едят сырое мясо, так мне рассказывали.

Когда выпало два часа отдыха, Эмер убежала на замковую стену, чтобы вдосталь отругать Годрика, его требовательное семейство и гостей, которые столь переборчивы в еде.

Здесь и нашел её Тилвин, который проверял посты.

— Все гости в зале, а ты почему одна, невестка? — спросил он, поздоровавшись.

Эмер вымучено улыбнулась. Больше всего ей хотелось зареветь, уткнувшись Тилвину в плечо, но гордость удержала от этого поступка.

— Просто устала, — сказала девушка, теребя концы вязаного пояска.

К пояску крепилась сумочка из бархата, а к ней — бубенчик, по последней моде. Весёлый перезвон показался Эмер насмешкой, и она досадливо засунула руки под мышки.

Тилвин сразу же понял её настроение, словно прочитал мысли.

— Годрик? — спросил он.

— Высокомерный болтун, — выплюнула Эмер с раздражением. — Ведёт себя, будто брат короля, а не племянник королевы! А мои предки были настоящими королями! Спесивый, высокомерный пустозвон — вот кто твой кузен.

— Годрик — он хороший, — сказал Тилвин раздумчиво. — Да, порой ведёт себя спесиво, но он — единственный наследник всего оружейного дела Эстландии, тут любой задрал бы нос.

— Пусть бы задирал нос, но язык держал за зубами, — ответила Эмер резко.

— Когда надо, он умеет молчать, — Тилвин вдруг прыснул в кулак.

— Чего это ты? — спросила Эмер подозрительно. Сейчас в этом замке ей от любого слышалась насмешка.

Тилвин догадался и поспешил утешить:

— Не принимай на свой счёт. Просто вспомнил кое-что про Годрика…

— Что же? Расскажи! — Эмер против воли подалась вперёд, и глаза её загорелись от любопытства.

— Мне исполнилось шестнадцать, а Годрику — четырнадцать, — начал Тилвин, — это было до рыцарского посвящения. Наступил праздник зимнего солнцеворота, и в Дареме все гуляли. А нам, юнцам, не полагалось сидеть в общем зале после полуночи. Нас — меня, Годрика и ещё нескольких сыновей джентри — прогнали в гостевые комнаты. Представляешь? Праздник, пиры и развлечения, а мы сидим, как пленники. Мы связали простыни и решили отправить кого-нибудь за медовухой в деревню. Бросили жребий, выпало идти Годрику. Мы спустили его из окна… Вон из того, — Тилвин указал на окно третьего этажа, под которым росли пушистые ели. — Он сбегал к вилланам, купил медовухи и вернулся. Мы подняли его в комнату, выпили, решили прикупить ещё. Годрик был уже хорошо навеселе, да и мы не лучше. Опять спустили его на простынях, он сходил в деревню, вернулся, начали поднимать, и когда он висел на уровне второго этажа, в комнату вдруг вошел наш наставник — сэр Моран. У него был голос, как труба. Когда он заорал: «Что это вы делаете, сопляки?!», — мы с перепугу… отпустили простыни.

Эмер ахнула, прижав ладони к щекам, но Тилвин продолжал:

— Сэр Моран осмотрел комнату, ничего подозрительного не нашел, окно закрыл и оставил нас. До сих пор думаю: как он не заметил, что Годрика нет? Не иначе, сам был пьян. Как только он ушел, мы бросились к окну. Смотрим вниз, а там, в ёлочках, лежит наш Годрик — руки ноги в разные стороны — и не шевельнётся. Мы орали ему, орали — молчит. Перепугались страшно. Думали, разбился насмерть. Как сейчас помню, сэр Ламорак (тогда просто Бон) отвлёк наставника — наплёл ему какую-то ерунду, а мы проскочили незаметно, соврали стражникам, что их зовет леди Фледа, и помчались во двор. Прибегаем к ёлкам — а там никого нет. Обежали замок — Годрика и след простыл. Делать нечего — возвращаемся, гадаем, куда он делся, а в комнате сидит Годрик, пьет медовуху и ругает нас, на чем свет стоит. Оказывается, когда он упал, у него помутилось сознание. Не от удара — от выпитого сверх меры. Пришел в себя — лежит в ёлочках, в снегу, замерз, как собака. Звал нас, мы не откликнулись, пошел стучаться с главного входа — не замерзать же. Пришёл, а у ворот нет стражи. Он спокойненько прошёл через главный вход, поднялся в комнату и продолжил пить в гордом одиночестве. Мы разминулись с ним, когда его искали. Но самое главное, невестка, он, когда летел со второго этажа — даже не вскрикнул. Вот ведь выдержка? — в голосе его чувствовались гордость и зависть.

Эмер хохотала, прислонившись к стене. Тилвин смотрел на её веселье с улыбкой.

— И ни одной бутылки не разбил, — добавил он и вернул ей её прежние слова: — Ты смеешься. Я рад, что развеселил тебя.

— А уж как я рада, — призналась Эмер, смахивая слёзы, выступившие на глазах. — У вас с Годриком была весёлая жизнь. Мне хотелось бы узнать о ней больше. Расскажешь ещё что-нибудь?

— Всенепременно расскажу, — пообещал Тилвин. — Но не сейчас. Меня ждут возле рыцарских казарм, так что прости — надо идти.

— О! Это ты прости! Столько времени потратил на меня. А можно пойти с тобой?

— К казармам?!

— Обожаю казармы, — призналась Эмер, делая вид, что не замечает удивления Тилвина. — К тому же, я — хозяйка. Мне надо знать своих рыцарей.

Насчет этого Тилвин сомневался, но желанию Эмер препятствовать не стал. Они спустились во внутренний двор, обогнули сад и вышли к одноэтажным длинным домам, где жили безземельные сыновья джентри, мечтавшие стать рыцарями, оруженосцы и сами рыцари. Перед казармами простиралось ровное поле шагов на сто в длину и ширину. Земля здесь была так утоптана, что даже трава не росла. На этом поле проходили тренировки, и у Эмер сразу воинственно затрепетали ноздри, едва она увидела, как лениво разминались голые до пояса мужчины в шрамах и прыгали с деревянными мечами подростки.

— Не слишком приятное зрелище для глаз дамы, — сказал Тилвин смущённо.

— Ты удивишься! — засмеялась Эмер. — Но не волнуйся, я не буду подходить близко, сделаю вид, что рву здесь примулы, — она пнула носком башмака цветочные головки. — И полюбуюсь на ваши тренировки, и леди Фледе не в чем будет меня упрекнуть.

— Как пожелаете, миледи.

— Как пожелаешь, невестка, — поправила его Эмер.

И он послушно повторил:

— Как пожелаешь, Эмер.

Вечерние празднества в Дареме не имели никакого отношения к воинам замка-крепости. Пока гости ели и пили, пока слушали бардов, старавшихся перепеть один другого, здесь думали не о песнях и не о еде до отрыжки.

Эмер издали смотрела на игры рыцарей и завидовала до стона в сердце. Руки чесались тоже схватить деревянный меч и размять мышцы и кости, которым не давалось тренировок с самого выезда из Вудшира.

А рыцари в Дареме вели себя так же, как и у нее дома — разбивались попарно, потом учились отражать атаку двоих, потом троих, потом становились спина к спине, чтобы держать круговую оборону. Тон во всем задавал Тилвин. Он и вправду был хорошим воином, как и говорил. Эмер любовалась его легкими движениями, такими же гибкими, как кошачьи, но сильными. Припоминая бой Годрика и его оруженосца с уличным отребьем, Эмер скрепя сердце признала, что Годрик далеко не так хорош, как начальник стражи. А она-то думала, что к этому совершенству не найдешь, к чему придраться.

Рыцари посматривали в ее сторону, но стоило Тилвину поднять голову, делали вид, что не замечают хозяйку, бродящую неподалеку от казарм. Эмер и вправду сорвала несколько цветов, чтобы не быть голословной, и теперь уселась на взгорочке.

Как славно было бы дать волю телу, чтобы мышцы заиграли, и кровь быстрее побежала по жилам. И чтобы ни о чём не думать.