Время любви (СИ)

Глава 18.2. Татьяна

Проснувшись следующим утром, я совершенно не тороплюсь ни вставать, ни приниматься за свои прямые и давно уже ставшими привычными дела. От одной мысли о том, что я вчера натворила, голова пошла кругом и страстно захотелось укутаться с головой под одеялом, чтобы хорошенько так проораться.

И как я только умудрилась уснуть в таком состоянии, не пониманию! Еще и после моря выплаканных слез и заглушенных подушкой воплей.

Вроде бы должна была все выплеснуть…

А нет. Кое-что осталось и про запас.

Можно смело начинать вторую часть Марлезонского балета.

Однако утром — когда в незашторенное с вечера окно ярко бьет солнечный свет и окружающая обстановка перестает казаться обманывающе интимной, все кажется… немного иным.

Более простым. И незначительным, как ни странно.

Вот это номер!

Ну, поцеловались мы с Олегом. Определенно, это было круто и вау. Потому-то мне и поорать хочется, что ночью я кое-кому позволила немного больше, чем поцелуи.

И теперь я с необыкновенной ясностью и четкостью вспоминаю его руки. Большие мужские руки. Такие уверенные и такие крепкие. Определенно знающие, что и как надо делать в той или иной ситуации.

Особенно запомнилось, как длинные, немного узловатые пальцы неожиданно поддели резинку чулок и очень чувственно прошлись по обнаженной коже бедра. Не только спереди. Но и сзади, под ягодицами.

Очень волнующе. И возбуждающе.

Я вспомнила, каким невероятным томлением наполнилось все мое тело. Какой жар пронзил мои губы.

И от этих воспоминаний я снова краснею — все больше и больше. Раз за разом переживаю томительные и сладкие моменты и всей душой и телом мечтаю о повторении… И продолжении…

Но сейчас мне ни в коем случае нельзя поддаваться эмоциям. Вчера я поступила очень правильно и верно, не потребовав от Олега большего, чем он мог в тот момент был готов дать. Хотя смешно, конечно… Мне всегда казалось, что мужчины к интимной близости относятся куда как легче, чем женщины. И если есть возможность получить… то самое, интимное, то они непременно этим пользуются.

Вот Андрей, например. Мой первый раз получился внезапным и очень болезненным. Тогда Орлова это не остановило, он лишь ласково, но уверенно сообщил, что это нормально. И продолжал, пока не кончил. Потом еще, и еще… Я, страстно влюбленная в него, смирилась с дискомфортными ощущениями. Ну, а потом привыкла. И организм перестроился. Я научилась не только доставлять удовольствие своему жениху, но и получать его самостоятельно.

Чего только не сделаешь ради любимого человека…

Жаль, что порой наши мечты и желания идут вразрез с реальностью. И человек, которому я всем сердцем хотела посвятить всю себя, в итоге оказался… мерзавцем.

И я так долго обманывалась!

Где есть шанс, что я не обманываюсь снова? Но, несмотря на эту крамольную мысль, я почему-то совсем не желаю сворачивать с выбранного пути. Я просто… Постараюсь быть осторожней. И осмотрительней.

Откидывая одеяло, я старательно потягиваюсь, растягивая и разминая мышцы. Тело немного тяжелое и томное, но незамысловатая зарядка быстро приводит его в тонус. Я неторопливо переодеваюсь, старательно собираю волосы в косу и выбираюсь из своего убежища в пространство квартиры.

В доме тихо и совершенно спокойно. Но по незначительным и с первого взгляда невидимым деталям я понимаю, что Олег дома. И даже, похоже, успел позавтракать. Неловко-то как…

Я завариваю чай и кашу. А после еды загружаю стиральную машинку и затеваю уборку. Стараюсь сильно не шуметь и не мешать Олегу, который наверняка по своей привычке заседает в кабинете, и тихонько себе работаю.

Спустя пару часов мы сталкиваемся с Должанским в коридоре. Старательно скрывая волнение, я максимально вежливо здороваюсь и улыбаюсь.

— Пойдем, — мотает в сторону кабинета Олега, — Поговорим.

Ой-ёй… Мне кажется, или легкие и незамысловатые разговоры таким образом не начинаются?

Отставив в сторону швабру, я стягиваю с рук тонкие перчатки, аккуратно кладу на бортик высокого прямоугольного ведра и иду следом за Олегом. Оказавшись в кабинете, я мгновенно погружаюсь в миражное состояние. И хотя в этой строгой и сугубо мужской комнате сейчас светло и нет уже вчерашнего бардака, меня стремительно затягивает во вчерашнюю атмосферу — таинственную и полную сладостного желания.

— Садись, — приказывает мужчина, но кивает не на диван, который теперь будет ассоциироваться для меня только с чем-то горячим и немного постыдным, а на кресло около рабочего стола.

Я без каких-либо пререканий слушаюсь. И с прямой спиной складываю на коленях руки в позе девочки-отличницы.

Олег хмурым взглядом обводит меня сверху до низу, но чем-то, кажется, остается недоволен. Однако ничего не говорит и вместо какого-либо комментария молча протягивает по столу большой бумажный конверт темно-желтого цвета.

— Что это? — обеспокоенно спрашиваю я.

— Посмотри. И, пожалуйста, не торопись с выводами. Я все расскажу.

Почему-то дотрагиваться до пакета немного боязно. А все потому, что в таких пакетах обычно передают документы и официальные письма. И далеко не всегда приятного содержания.

Но я ошибаюсь. Решившись все-таки взять и открыть конверт, я выуживаю оттуда пухлую такую стопку фотографий — как большого формата, так и поменьше. Судя по цвету, качеству бумаги и краям, некоторые довольно старые, не меньше 30-летней давности. Некоторые — распечатанные уже на современном принтере. Но самая первая фотография, на которой я концентрирую свое внимание, заставляет меня тут же задержать дыхание и пораженно вытаращить глаза.

Без труда узнав людей на снимке, я чувствую, как сердце одновременно пронзает и щемящая нежность, и болезненный укол. Удивительно красивая пара, парень и девушка — молодые, полные сил и широко улыбающиеся — смотрят друг на друга, а не в объектив, и даже от бездушной глянцевой бумаги веет невероятной энергией и атмосферой любви.

Это мои родители — Софья и Сергей Карповы. Мои погибшие в самом расцвете сил и молодости мама и папа, такие любимые и невозможно прекрасные.

Мне невероятно сложно отвести от них взгляд. К сожалению, у меня не так уж и много их фотографий, особенно таких — сделанных явно задолго до моего рождения. На маме — темное школьное платье с белым фартуком, а ее волосы высоко зачесаны наверх в старомодной укладке. На отце — брюки и легкомысленно распахнутый пиджак. Одна рука — на мамином плече, вторая — в кармане. А волосы у папы непривычно длинные и вьющиеся, делающие его похожим на хулигана, а не на выпускника.

С трудом переведя глаза на фон, я вижу типичную школьную линейку — толпа разновозрастных школьников, с бантами, шариками и цветами. И длинную растяжку с надписью: “В добрый путь!”

Дрожащими пальцами я поднимаю фотографию вверх и смотрю на следующую. И снова оказываюсь очарованной, потому что без какого-либо труда выхватываю родителей из ровного ряда выпускников — мама с папой и тут вместе, трогательно обнимающиеся и явно наслаждающиеся не только праздником, но и присутствием друг друга в их жизни.

Я равнодушно проглядываю остальные лица — для меня совершенно обычные и одинаковые. Но в какой-то миг “спотыкаюсь” об одно лицо — неуловимо знакомое и близкое.

Поднимаю еще несколько снимков. И еще. И на каждом из них неожиданным образом вижу подле своих родителей это лицо.

Узнавание и понимание приходит не сразу. Но, оформившись, бьет тяжеленной дубинкой по голове.

Я поднимаю голову и смотрю прямо на Олега. Тот тоже глядит на меня — внимательно, пытливо и выжидающе. Опускаю глаза вниз, к снимку. И снова поднимаю вверх.

Это он, Олег. Тоже молодой, как и мои мама с папой. Высокий, невероятно худой, даже тощий, с длинными, как у хиппи, волосами и широкой, совершенно незнакомой самоуверенной улыбкой.

Совершенно другой человек.

Но я почему-то понимаю — это он. Определенно он. И ведь возраст даже подходит идеально — сейчас моим родителям тоже было бы по 44 года, если бы… если бы не авария семь лет назад.

Но вслух озвучивать свою догадку я отчего-то боюсь. Ведь я могу и ошибаться! Этот молодой человек на фото, подле моих родителей, искренне веселящийся вместе с ними и даже вальяжно обнимающий то маму, то папу, может быть, например, близким родственником Олега или просто, по какой-то нелепой случайности, оказаться одного с Должанским типажом.

Мне приходится глубоко вздохнуть и на секунду прикрыть глаза, чтобы успокоиться и взять себя в руки.

Ведь если я права… И если Олег был одноклассником и другом моих родителей, это может означать, что он очень хорошо меня знает. И я оказалась для него не просто случайной незнакомкой, а вполне себе конкретным, даже близким человеком.

Но я молчу. И так как фотографий в стопке еще полно, возвращаюсь к их изучению.

Чем больше я поднимаю вверх снимков, тем ближе я оказываюсь к настоящему. Вот этот снимок есть и у меня — мама и папа, в окружении родителей и немногочисленных друзей стоят на фоне роддома, а на руках у отца — Федька в конверте. Мама с счастливой улыбкой прижимает к груди огромный букет, а моя бабушка, уже тогда серьезно болеющая и оттого некрасиво ссохшаяся и сгорбленная, тоже здесь, надежно поддерживаемая своим сватом — отцом моего папы.

Очередной снимок сделан приблизительно в то же время — в общежитии, в котором родители жили во время своей учебы. В маленькой комнатке совсем негде развернуться, но папа выглядит вполне себе довольным, хоть и усталым — как, впрочем и его друг, в котором я снова узнаю Олега. На этот раз он коротко подстрижен и одет он в стильный деловой костюм, в котором уже куда как больше похож на себя настоящего. Улыбка уже не такая широкая и беззаботная, а глаза смотрят цепко и проницательно. Двое молодых мужчин склоняются над простой детской кроваткой, в которой лежит Федька — совсем маленький, смешной, но безумно хорошенький.

А вот на этой фотографии снова роддом. Только теперь уже на отцовских руках я в том же конверте, а Федька — у Олега на плечах. Потрясающе трогательный и удивительный снимок — у меня даже начинают глаза слезиться. И я порывисто подношу ладонь к лицу, чтобы поспешно стереть результат своих растревоженных чувств.

Остаток стопки я просматриваю куда быстрее, чем ее верхнюю часть. Из-за упрямо выступающих слез в глазах туман, и мне практически ничего не видно. Но даже несмотря на это я наслаждаюсь лицами своих родителей, немного болезненно реагирую на присутствие на некоторых из снимков Олега — крайне заметно, в отличие от мамы с папой, меняющегося и взрослеющего, — и уже совершенно не удивляюсь, когда на самой последней фотографии вижу себя, первоклассницу, в компании темноволосой девочки, а за нами — самого Должанского, покровительственно положившего свои ладони на наши с ней плечи.

Не сразу, но я вспоминаю имя этой девочки — Валя. Моя подружка и соседка по парте в начальной школе. Мы, бывало, ходили друг к другу в гости, иногда обменивались игрушками и, несомненно, поздравляли с Днем Рождения и иными праздниками.

Правда, в пятом классе мы обе обзавелись разными кругами общения, немного отдалились друг от друга, но в целом сохранили теплые приятельские отношения.

Вот тут я снова смотрю на Должанского — настоящего, теперешнего. Сидящего передо мной за столом и сосредоточенно сложившего на сцепленные в замок пальцы подбородок. Такого близкого, такого мною желанного…

Но по понятным причинам сейчас казавшимся мне практически незнакомым. И знакомым одновременно.

Удивительно, что у меня, за все мое пребывание в этом доме, почти ни разу не всколыхнулось даже легкое ощущение узнавания. Может, и было пару разу, но и тогда я отмахивалась от этой эмоции, ссылаясь на трепетное чувство влюбленности, когда кажется, что — вот он, мой человек. Моя вторая половинка.

Поразительно… Именно сейчас, когда я в моем сердце происходит целый калейдоскоп сильнейших чувств — от боли и тоски и до разочарования и осознавания своей любви — да-да, любви, теперь я это понимаю невероятно ясно! — я смотрю на Олега и понимаю, что видела его и знала. Но знала, как приятеля своих родителей, как отца своей подружки и потому не занимающего в моем маленькой детском сердечке много места.

Я чувствую неприятную тянущую боль от того, что Олег ни разу — ни словом, ни действием — не сообщил мне о своем тесном знакомстве с моей семьей. Скрывал это, вел себя совершенно спокойно и отрешенно и при этом…

Черт возьми… Именно Олег позаботился обо мне в крайне тяжелый период моей жизни! Приютил, обогрел и полностью обеспечил! И работой, и деньгами!

Но… Почему?

Почему, если он был так близок моим родителям, он ни разу не появился в моей жизни после их смерти? Почему не помог тогда, когда моими опекунами стали совершенно незнакомые и, как оказалось, нехорошие люди? И почему помогает сейчас?

Но я не задаю ему ни один из этих вопросов. Может, это и глупо, в данной-то ситуации, может, и наивно с моей стороны, но я поднимаю вверх нашу совместную с Олегом и его дочерью фотографию и тихонько проговариваю:

— Я этого совсем не помню. И тебя не помню. Почему?

Олег выпрямляется, опускает руки на бедра и недоуменно, но очень красиво изгибает бровь. Наверняка, не этот вопрос он ждал от меня.

— А почему ты должна помнить? — тем не менее отвечает он, — Это давно было. Вы с Валей совсем еще крохи. Да и жизнь тебя ударила сильно — неудивительно, что прошлое просто померкло под влиянием… определенных событий.

Я рассеянно киваю. На самом деле мне не особенно важен ответ Олега — я просто пытаюсь хотя бы немного прийти в себя, и все.

— Вы сказали, что хотите поговорить, — через некоторую паузу, во время которой Олег молчит, все-таки говорю я, намекая на емкий приказ мужчины, когда я мыла в коридоре полы. — Говорите. Я слушаю. Или это все?

Я демонстративно поднимаю стопку фотографий на уровень груди.

Мужчина бесшумно и почти незаметно вздыхает.

Но когда он начинает рассказывать, я с жадностью внимаю каждому его слову.