Вторая жена

Глава ХХ

Я настолько изнутри была растеряна, подавлена и выбита из колеи, что не могла вести себя естественно, а потому пришлось притворяться излишне весёлой, провожая мужа на работу. Но Набиль, кажется, не заметил, что за моей улыбкой прячется паническая истерика. Мой взгляд, должно быть, выглядел загнано. Я смотрела на него в поисках ответа на вопрос, есть ли у него другая? Может ли он оказаться лжецом и аферистом?

Я никогда не понимала откуда существуют предубеждения к приезжим, из серии тех, которые испытывал Саша со своим «черножопые». Мне всегда казалась, что это дурацкая ксенофобия, я не удосуживалась вникнуть в масштаб трагедии, как они вели себя, что делали, как могли поступить… Но не все же такие? Почему Набилю обязательно попадать в категорию лжецов и обманщиков?

До его возвращения оставалось около часа, когда я не выдержала и написала сообщение Фатиме, интересуясь, надумала ли она? В конце я подписала: «Пожалуйста, если у вас что-то есть, дайте мне знать! Иначе не беспокойте нас никогда больше!». Тишина, стоявшая в комнате, казалась благословенной. Если она не ответит, значит, что у неё ничего нет, и я могу верить Набилю. Я должна ему верить, разве не его я люблю? Почему в приоритете у меня должны быть слова чужой женщины, явно заинтересованной в том, чтобы отобрать у меня мужа?

Но в этот момент телефон всё-таки пропищал. Нерешительно покосившись на него, я закусила нижнюю губу. Что там может быть? Вдруг это вообще не Фатима? Вдруг это Набиль что-то пишет? Что соскучился на работе по мне. И тем не менее открыть сообщение, посмотреть, от кого оно, было трудно. Мне понадобилось некоторое время, чтобы собрать волю в кулак.

Да, оно было от Фатимы. И да, она прикрепила фотографии. На одной четыре человека: мужчина, женщина и двое детей. Мужчина — Набиль. А женщина — явно не сестра ему. Не потому, что не похожи, а потому, как они стоял возле друг друга, как рядом с ними расположились дети. Это муж и жена, сомнений быть не может! Второе фото было из интернета, с прикреплённой к нему ссылкой, перейдя по которой я столкнулась со статьёй на арабском. На фото была нарядно одетая пара среди гостей: жених и невеста. Набиль и Асма. Я скопировала текст и вставила в онлайн-переводчик. Немного криво, но он поведал мне, что речь о свадьбе двух богатых людей. Это случилось девять лет назад. Девять лет! Ровно столько уже Набиль был с другой женщиной, своей официальной супругой, о которой не потрудился сообщить мне ни слова.

Я не знаю, с чем можно сравнить это чувство, когда реальность оборачивается выдумкой. С сумасшествием, наверное? Ты вдруг ощущаешь себя ненормальной, безумной, жившей в каких-то иллюзиях, не видевшей того, что есть на самом деле. Это страшное, жуткое чувство, будто не владеешь собственным разумом. Будто человек, которого знала, грёбаный Фантомас, снявший вдруг маску, под которой другая личность. Представьте, что встречаетесь, влюбляетесь, и потом, после секса, мужчина снимает с себя парик, грим, силиконовые накладки и предстаёт плюгавым прыщавым дохликом, которого вы никогда бы не подпустили к себе. Отвратительно, правда? Вот что-то похожее разрасталось в моей груди. Земля ушла из-под ног, из-под меня выбили твёрдую почву, так что я не знала уже, чему могу верить? Как объяснить это всё? В какой момент я зазевалась и просмотрела знаки, признаки, фальшь? В какой момент я стала такой идиоткой, что проглотила обещанную любовь без подтверждений, доказательств и… и выполнения тех условий, которые ставила изначально? На что я надеялась? Что, уступая, получу что-то взамен? И что же я взамен получила? Обман. Враньё. Насмехательство. Осквернение.

Упав на диван, я зарыдала, не в состоянии остановиться. Ничего не видела, ничего не желала знать, думать было больно, но я не могла прервать цепочку воспалённых мыслей. Как избавиться от всего этого?

Так я и пролежала до самого возвращения Набиля, после которого началось выяснение, скандал, закончившийся, как я думала, выкрикнутой мною фразой:

— Всё ясно. Спокойной ночи, Набиль! Я буду спать отдельно. А завтра возвращаюсь в Париж.

Но он вдруг произнёс:

— Нет, не возвращаешься.

— Что?!

— Ты — моя жена, Элен, и останешься со мной.

— Ты сам-то себе веришь?! Я не твоя жена, потому что твоя первая жена не давала разрешения на наш брак! Она ведь не знает, правда же? Ты ей не говорил!

— Это не имеет значения, — процедил он.

— Имеет! Раз ты не говоришь ей ничего, значит, между вами продолжаются какие-то отношения?

— У нас общие дети, конечно же, мы общаемся.

— И спите!

— Когда?! Я каждую ночь с тобой!

— Но пока мы встречались в Париже? Ты можешь поклясться, что не спал здесь ни с кем?

— Клянусь!

— И жизнью своих детей? — прищурилась я. Он так быстро выпалил клятву, что я почти поверила, но после моего уточнения Набиль нахмурился и гневно повёл носом:

— Не вмешивай сюда моих детей!

Хмыкнув, я закачала головой:

— Просто ты изменял мне! Хотя, Господи, что я говорю? Ты изменял со мной! Это я была любовницей, я была… незаконной связью!

— Теперь это всё не так, и мы с тобой супруги.

— Нет, этому даже доказательств никаких нет! Ни одной бумажки! Я улечу — и всё кончено!

— Я не позволю тебе улететь, — он шагнул мне навстречу, а я отступила, — не выдумывай, Элен! А если ты уже ждёшь ребёнка?

О нет! Меня сковало страхом, холодом, пот прошиб. Беременность! Я просила его предохраняться, не собираясь так быстро заводить детей и желая вернуться к работе после отпуска, но от презерватива Набиль отказался и использовал прерванный половой акт. Насколько он надёжен? Я же ничего в этом особо не понимаю, и не страшилась случайных последствий (шанс которых, хотелось верить, был очень мал) по той причине, что воспринимала нас надёжной, крепкой семьёй, созданной навсегда. А теперь?

— Но… ты же… предохранялся?

— Да, но ведь всякое бывает.

— Нет, этого не будет! Это не остановит меня, я не останусь с тобой после этой кошмарной лжи, Набиль!

Он опять пошёл на меня, и я в своём отступлении уперлась спиной в стену.

— Хабибти, не горячись, дай себе остыть и всё обдумать…

— Не называй меня так больше! Ты всех своих женщин так называешь?!

— Я никогда не называл так Асму, наш брак — договорной!

— Но двух детей вы как-то сделали! Не одного! А двух!

— Я — мужчина! Я могу переспать с кем угодно, но это не будет обозначать каких-то чувств!

— Ах, с кем угодно? А кто дал тебе такое право? Кто сказал, что вы при этом не становитесь… грязными распутниками!

— Но тебе ведь нравится то, чем мы занимаемся по ночам и не только? — Набиль попытался меня обнять, но я отпихнула его. — Я бы ничего этого не умел, если бы прежде не спал с другими… — Он вновь взял меня за талию, чтобы притянуть, но я толкнула его сильнее. — Элен!

На этот раз он схватил меня резче и крепче, так что я, хоть и отбиваясь, не смогла высвободиться, а только уворачивалась от его поцелуев, ещё вчера таких сладких и, кто знает, может быть, сладких до сих пор, но я как будто бы ничего не чувствовала, кроме ярости и тошноты.

— Пусти! Пусти меня! — заколотила я его по плечам и, когда чуть не прикусила его язык, настойчиво пожелавший ворваться в мой рот, Набиль отодвинулся.

— Элен…

— Не трогай меня! Не трогай!

— Хорошо! Хорошо… но обещай попытаться успокоиться? — Тяжело дыша, раздувая ноздри, я смотрела на него в упор, желая, чтобы он ощутил всю ненависть, чтобы пылающий во мне огонь обжёг его. — Идём спать, а завтра поговорим на свежую голову. Хорошо? Ты же разумный человек, хабибти, зачем кричать на эмоциях? Эмоции мешают решать дела разумно.

— Тут и решать нечего!

— Идём спать, прошу.

— Я не лягу с тобой!

— Я не коснусь тебя, если ты не хочешь! Пожалуйста.

Этот вежливый, ласковый, смотрящий на меня заботливо Набиль вновь был тем, какого я узнала в Париже. Какой ухаживал за мной, добивался, готовый на всё. Даже на свадьбу — как мне казалось. Успокаиваясь, я подумала, что ночью всё равно никуда не поеду, а проводить до утра часы в разборках — идея плохая.

— Ладно, — кивнула я, — но, в самом деле, не смей меня трогать!

Мы поднялись наверх. Широкая кровать позволяла не соприкасаться друг с другом. Молча раздевшись, каждый из нас лёг на свою сторону. Не знаю, как я вообще смогла уснуть ненадолго, потому что меня крутило и ломало почти физически. Мне хотелось кричать, разрывать что-нибудь, бить и колоть посуду, но я никогда бы не позволила совершить всё это, так уж меня воспитали в скромном быту российской глубинки, что вещи не виноваты, и их надо беречь и хранить, не корча из себя голливудскую диву с истериками, последствия которых оплачены продюсерами. Во мне бушевала не обида, а чувство столь огромное и всепоглощающее, что названия ему не было. Оно вызывало дикую боль, и, чтобы как-то притупить её, мозг пытался ввести анестезию в виде самообмана. Я начала искать успокаивающие оправдания для Набиля, пытаться согласиться с его доводами, что да, я бы ведь не поддалась нашей любви, узнай сразу о его браке, так что это была ложь во спасение. И из-за детей он и не должен разводиться, это жестоко с моей стороны — требовать подобное! Мы любим друг друга, я люблю его — это всё должно спасти нас. Мы переживём, переборем трудности и неприятности. Всё будет хорошо. Оправдывая его, я оправдывала заодно себя, свои мотивы, своё поведение, нарушившее мои прежние принципы. Как странно, всё это время я считала, что они идут нога в ногу, без противоречий, и всё согласовано, но вдруг поняла, что нет — я шла на уступки, на сделку с совестью потому, что полюбила.

Да, но полюбила и любила я другого Набиля, того, который не был женат и не врал. Это тому я могла бы простить многое, а не этому, вылезшему из-под маски неизвестно кому! Так что же, выходит, мы не умеем прощать людям ничего, потому что те, какими мы их знаем, не должны нас обижать, а те, что обижают и разочаровывают — уже другие. Не родные и не близкие, им и не требуется прощать что-либо. Не разрушает образ любимого человека только случайность; если он наступил на ногу или толкнул не намеренно, конечно же, прощаешь, ведь он не хотел. А когда вот такая продуманная ложь с притворством — это совсем другое.

Не менее больно было осознавать собственную глупость. Враньё другого человека — это одно, это как бы что-то внешнее, от чего можно уклониться и уйти, а вот от внутренней дурости куда убежишь? Тем более что именно она и не даёт избегать внешних ловушек. Господи, как я могла вляпаться во всё это?! И как мне было разлюбить Набиля, несмотря на то что половина моей души его уже ненавидела? Мне было с ним так хорошо, как никогда не было, и потерять эти счастливые моменты — страшно. Да, но смогут ли они вновь быть такими же счастливыми, как прежде? Нет.

Проснуться было тяжело. Словно и не спавшая, я сразу включилась в то, на чём уснула: обман Набиля, крушение всех идеалов, крушение всего моего мирка, который я так долго берегла и выстраивала. Хотелось заснуть обратно, чтобы вот эта реальность оказалась кошмаром, а где-то в другом измерении меня ждала прежняя безмятежность, продолжение сладких медовых недель. Но нет, этого не случится уже. Надо вставать и жить как-то дальше, но как? Никому больше не веря, ничего больше не хотя? Мне даже Париж видеть не хотелось, потому что именно там я познакомилась с Набилем, и толпы приезжих, тоже марокканцев или алжирцев или тунисцев постоянно будут напоминать о нём. Ехать на родину нечего и думать. Я не смогу смотреть в глаза маме. Что я ей скажу? «Знаешь, меня развели, как лохушку. Я хотела православное венчание, но почему-то согласилась на непонятный обряд, позволивший меня потрахать мужчине, у которого есть законная жена». Господи, как это всё чудовищно звучит! Но ещё чудовищнее выглядит и ощущается.

Протянув руку к телефону, чтобы посмотреть время, я поплутала ею по тумбочке, но ничего не нащупала. Подняла голову и посмотрела. Пусто. Опустила взгляд на пол — не упал ли? Нет, ничего. Разве я убирала куда-то телефон? Выдвинула ящик, но там тоже не было искомого. Обернулась — Набиль тоже уже покинул кровать. Где же мой телефон?! Гадать не приходилось, кто его взял. Но зачем? Сглотнув, я вдруг ощутила, что меня охватывает страх.