Ахилл
Когда мы проходили через вход в виноградники, уши Нико дергались во все стороны. Его тяжелые копыта стучали по земле, словно гром. Но не это сейчас успокаивало мое вездесущее горе. Это была вторая пара копыт, стучавшая по той же самой земле, и другой наездник, аккомпанирующий мне в этой поездке.
Я огляделся, и у меня перехватило дыхание, когда я увидел Каресу, оглядывающую своими большими карими глазами мою землю и холмы Умбрии за ней. Я позволил себе взглянуть на ее тело. Она не лгала и не преувеличивала. Даже с этой легкой рысцой, я мог видеть, что она умеет ездить верхом, и исключительно хорошо, как мне казалось. Ее посадка была прочной, ее ноги находились под идеальным углом, а каблуки глубоко вдавливались в стремена. Ее спина была прямой, а руки держали поводья так, как это бывает только с годами практики.
И еще более очевидным было то, что она прекрасно владела выездкой. Ее совершенная поза была изящной и утонченной. Даже Роза, которая не ездила с наездником больше года — да и то, только вокруг загона — была спокойна. Она подчинялась естественному контролю Каресы, доверяя всаднику, который держал ее в узде.
Кареса должно быть почувствовала тяжесть моего взгляда, когда ее блуждающий взор встретился с моим. Мне нужно было что-то сказать. Мне нужно было заговорить, поэтому я просто спросил:
— Все хорошо?
Ответная улыбка Каресы была ярче послеполуденного солнца.
— Больше, чем просто хорошо, — ответила она.
Я сравнил ее рост с телосложением и фигурой Розы. Они были идеальной парой. Роза была среднего размера, пятнадцать футов и три дюйма49, сильная, но и не слишком грузная. И мне казалось, что Кареса была около пяти футов и пяти дюймов50, стройная и атлетичная, с идеальными итальянскими изгибами. Моя кожа покрылась мурашками, когда я позволил себе заметить это.
Я повернул Нико вправо в конце первого ряда. Более широкая дорожка простиралась перед нами на многие акры. Это была главная дорога на моей земле. Копыта Нико застучали сильнее в ожидании возможности размять ноги на открытом поле.
Кареса трусила рядом со мной; ее восходящая рысь была впечатляющей. В ее глазах вспыхнуло возбуждение. Она посмотрела на поле впереди и ровную дорожку, которая была прямой и хорошо протоптанной. Понимающая улыбка тронула ее губы.
— Итак, Ахилл? — сказала она, и в ее мягком голосе послышались легкомысленные нотки. — Насколько вы хороший наездник?
Мои глаза сузились, когда она наклонила голову набок, ожидая моего ответа.
— Хороший, — сказал я, чувствуя, как заразительное очарование ее игривости проникает в мои кости. — Очень хороший.
Она медленно кивнула и поджала свои губы, крепче сжимая поводья.
— Тогда давайте проверим, сможете ли вы не отстать от меня?
Как только последнее слово слетело с ее губ, ее ноги сжали бока Розы, и моя нетерпеливая Андалузска перешла на быструю рысь, сразу же сменяющуюся галопом.
Мне потребовалось мгновение, чтобы бросится в погоню, но все что мне нужно было сделать, это позволить Нико задать хороший темп. Увидеть Розу на полном скаку — вот и все, в чем он сейчас нуждался.
Я уперся пятками и наклонился вперед, ощущая кровь, которая все быстрее и быстрее бежала по моим венам. Нико был в отличной форме, поэтому понадобилось не так много времени, чтобы догнать Каресу. Она оглянулась через плечо и ухмыльнулась. В этот момент, ее красота вызвала нехарактерное покачивание в моей всегда идеальной посадке. Кареса громко рассмеялась, когда я пошатнулся. Теперь повернувшись лицом к северу, я наклонился еще дальше вперед, призывая Нико набрать скорость.
Эхо ее радости пронеслось мимо меня, высокие ноты полились обратно к амбару. Задача была поставлена. Подняв поводья еще выше по шее Нико, я подтолкнул его к максимальной скорости, увидев впереди конец дорожки. Кареса словесно подтолкнула Розу; я сделал тоже самое с Нико.
Это было незадолго до того, как тренированность Нико и его более длинный шаг повел нас к Каресе и Розе. Она посмотрела на меня, на ее лице застыла маска соревновательной решимости. Мы добрались до конца дорожки одновременно, Кареса потянула Розу в медленном галопе влево, а я потянул своего мерина вправо. Я перевел его сначала в галоп, потом в ровную рысь и только потом в легкий шаг. Он тяжело дышал, но его уши были направлены вперед, он наслаждался такой тренировкой.
Я повел его по кругу. Кареса направила Розу в нашу сторону медленной рысью. Когда она подъехала к нам, ее смех был громким и легким.
— Ахилл Марчеси, это было самое веселое, что случалось со мной за последнее время!
Мы продолжили идти рядом друг с другом в медленном шаге, давая лошадям восстановить дыхание. Легкий блеск пота покрывал шерсть Розы. Должно быть Кареса заметила, что я смотрю на нее, поэтому спросила.
— Когда последний раз на ней ездили верхом?
— Больше года назад, но она была просто на поводке. Ее настоящая поездка с наездником была больше двух лет назад. Я пытался ездить на ней, но она сопротивлялась под моим весом. Я выгоняю ее и загона, но вы знаете, что это не то же самое, как если кто-то оседлает ее.
Кареса наклонилась и погладила Розу по шее. Выпрямившись, она оценивающе посмотрела на меня прищуренными глазами.
— Ты очень хороший наездник, Ахилл. Вообще-то, превосходный.
— Вы тоже.
— Сколько тебе лет?
— Двадцать четыре, — ответил я, заметив, как приподнимаются уголки губ Каресы.
Я указал на самый дальний ряд виноградника.
— Мы можем начать оттуда. Я посадил эти лозы позже, чем те, которые мы собирали. Я делаю это с интервалом в несколько дней или в соответствии с содержанием водорода в почве, качеством и количеством света, которую получает эта часть земли. Я должен все точно рассчитать, чтобы во время сбора урожая я смог бы собрать виноград, достигший своей идеальной зрелости, — я пожал плечами. — Это не всегда точная наука, поэтому если я заканчиваю сбор раньше на несколько дней, то объезжаю виноградники, чтобы быть уверенным в том, что никакой ряд не нуждается во внимании, и мне нужно изменить свое расписание и начать сбор здесь.
Я начал изучать несколько гроздей винограда, оценивая их цвет и размер, и что моя оценка их зрелости была на правильном пути.
— Никогда не думала, что такое большое внимание уделяется деталям. Я знала, что традиционный метод более сложный, конечно, но считала, что была слишком избалована, наблюдая только за механическими инструментами в поле, — она покачала головой. — Твой путь более вдохновляющий, Ахилл. Действительно.
— Спасибо.
Прошли минуты дружеского молчания. Кареса позволила мне беспрерывно проверить ряд. Когда мы продолжили свой путь к следующему ряду, она спросила:
— Так вот почему ты ездишь верхом? — она указала на почву. — Значит все остается настолько нетронутым, насколько это возможно?
— Да, — ответил я, протягивая руку и проводя пальцами по гриве Нико. — Винодел не может считаться хорошим, если не будет уважать законы земли, на которой выращивает свои фрукты. Тракторы могут вызвать слишком сильное уплотнение почвы. У лошадей нет никаких химических веществ, проникающих в почву или загрязняющих воздух. Почва «Белла Колина» впечатляющая, возможно из-за ее отдаленности от любых источников загрязнения, — я сделал вздох чистого свежего воздуха, о котором говорил. — Но эта дорожка, это мой маленький участок земли, здесь есть что-то особенное. Почва здесь какая-то другая. Это несравнимо ни с чем другим. Она священна и как таковая достойна винодела, который лелеет тот дар. Было бы святотатством вознаградить ее газом или маслом. Копыта лошади мягкие и аккуратные. Они не наказывают, они… понимают.
Я не понял, что Кареса остановилась, пока не заметил, что ритмичный звук копыт Розы по земле не потонул в тишине.
— Кареса? — обеспокоенно, позвал я.
Я застал ее неподвижно смотрящей на меня с напряженным выражением лица. Натянув поводья Нико, осторожно направился к ней.
— Кареса? Все хорошо?
— Ты так сильно обо всем этом заботишься, — прошептала она, так тихо, что я едва услышал ее слова. Она дважды моргнула. — Это все, что ты создал, то чего ты добиваешься каждый сезон… это… захватывающе. Твоя милость и преданность более чем… вдохновляет.
Она покачала головой, будто искала правильные слова. Наконец она приняла решение:
— Ты должен быть горд.
Она замолчала, наклоняя голову в сторону, и с душераздирающим честным выражением добавила:
— Твой отец… он был бы очень горд тобой. И он должен быть спокоен, улыбаясь с небес человеку, которым ты стал.
Я был рад, что ветер выбрал именно этот момент, чтобы закружится вокруг нас, потому, что тогда я смог бы обвинить его во внезапной влаге на моих ресницах. Я мог бы обвинить в затуманенном зрении прохладный ветер, задувающий мне в лицо.
— Я просто должна была тебе это сказать, — произнесла Кареса.
Моя голова была повернута в сторону, избегая ее взгляд. Я сфокусировался на грязном пятне на тыльной стороне своей ладони, крепко сжимая поводья.
Она заговорила снова:
— Мой папа всегда говорил, что если кто-то достоин похвалы, то он должен получить ее. Когда что-то так сильно сбило тебя с ног, то ты должен объяснить почему, — на мгновение она задержала дыхание. — И ты заслуживаешь услышать это, Ахилл. Это и многое, многое другое. Я не могу пропустить и секунды, чтобы не сказать это вслух.
До этого момента я не знал, насколько сильно нуждался в подобных чувствах. Я и не подозревал, что моя жизнь была лишена доброты и нежности, пока ее комплимент не добрался до глубины моего сердца. Я не подозревал, каким одиноким был до этого момента, пока кто-то не начал следовать рядом со мной, смеялся вместе со мной под лучами солнца.
Прошло несколько секунд, прежде чем я смог спокойно дышать, прежде чем смог встретится с ней взглядом. Кареса слегка улыбнулась. Я повернул Нико и сказал:
— Мы должны проверить остальные лозы.
На этот раз мы шли медленнее, пока солнце не начало скрываться. Я поднял голову и заметил приближающиеся серые облака. Воздух пах свежестью, ветер стал прохладнее. Без сомнения, в ближайшие несколько часов начнется ливень.
Но я не возражал. Дождь всегда благоприятно влиял на виноград.
Кареса подвела Розу ближе к нам. В тишине мы обошли ряд за рядом. Когда мы вернулись на тропинку, чтобы направиться в следующую секцию, она позвала меня.
— Ахилл?
— Да?
— Кто та женщина в рамке?
Я немного напрягся от ее вопроса. Когда я рос, здесь были только я и мой отец. Я всегда был тихим, сдержанным, не привыкшим говорить о себе. Мой отец знал это, поэтому никогда не давил на меня. Он говорил достаточно за нас обоих.
Вопрос Каресы показал мне, что за всю свою жизнь, я почти ни с кем не говорил за пределами этой земли.
— Моя мать, — ответил я, ясно представляя ее лицо на той фотографии.
Кареса вздохнула.
— Она очень красивая.
— Была.
Она на мгновение задержала дыхание, а затем сказала:
— Ох, Ахилл, мне так жаль.
— Я не знал ее, — я искоса посмотрел на Каресу. Она пристально смотрела на меня. — Она умерла при родах, давая мне жизнь. У нее началось сильное кровотечение. Это были домашние роды, здесь в поместье, поэтому медики не смогли добраться до нее вовремя, чтобы спасти.
— Это так печально, — сказала Кареса.
Откуда-то из далека, донесся звук трактора. Другие виноделы, которые массово производили «Савона Вайнс», использовали технику при сборе урожая. Насколько я знал.
— Должно быть, он очень сильно скучал по ней, — продолжила Кареса, приглушая звук трактора. Я повернулся к ней лицом. — Твой отец, — объяснила она. — Он сохранил все ее розетки и газетные вырезки, — ее выразительные карие глаза из ярких превратились в грустные. — Должно быть он очень сильно ее любил.
Я каждую ночь вспоминал каким был мой отец перед своей смертью. Последние несколько недель, кода он понимал, что его время уходит, он держал фото моей матери в своих руках, когда лежал в кровати. С каждым днем он сжимал ее все сильнее и сильнее, он знал, что приближается время, когда он снова с ней встретится.
Мой отец никогда не боялся смерти. Потому что…
— Он снова становился цельным, — произнес я, не собираясь заканчивать свою мысль вслух.
Мои щеки покраснели, когда Кареса посмотрела на меня.
— Что?
Я покачал головой, желая забыть об этом, но Кареса удивила меня, протянув руку и положив ее на мое плечо. В тот момент, когда ее пальцы коснулись моей загорелой кожи, тепло поднялось по моей руке. Ее пальцы были маленькими и тонкими, и я не мог оторвать глаз от ее ногтей. Они были идеальной формы и покрыты светло-лавандовым цветом.
Я поднял взгляд, и когда это сделал, то почувствовал, как большой палец Каресы скользит верх и вниз по моей руке. Это было всего лишь раз, и это движение было легким, как перышко, но мне понравилась ее мягкая ласка.
Она замерла. Это было рассеянное действие, но оно заставило мою кожу задрожать от ее прикосновения.
Кареса убрала свою руку. Прочистив горло, она сказала:
— Пожалуйста, продолжай. Мне нравится слушать о твоем отце. Ты что-то начал говорить о том, что он снова становился цельным?
Потемневшие листья низко висящих веток деревьев, скользнули по моей щеке, когда мы проезжали мимо них. Я сделал глубокий вдох.
— Да.
Кареса терпеливо ждала, когда я продолжу. Я неловко заерзал в седле. Нико должно быть почувствовал это, его голова дернулась вверх, и он глубоко вздохнул. Кареса мягко засмеялась над быстроменяющимся настроением моего мерина.
Я не мог, не улыбнутся в ответ.
— Ты не должен рассказывать, если тебе не комфортно, — сказала Кареса. — Ты ведь только познакомился со мной. Мне не следовало совать нос в чужие дела.
Я покачал головой.
— Нет, это не так. Просто…
Я замолчал, пытаясь сформулировать слова.
— Что?
Я пожал плечами.
— Не знаю. Наверное, это может показаться глупым. Но мой отец… он был безнадежным романтиком. По-настоящему он любил только мою мать. Он больше не женился и никогда не смотрел на другую женщину за все годы, что прожил после ее смерти, — я оглянулся на поля зелени. — У него были уникальные представления о любви и делах сердечных. Возможно это может показаться смешным. Но я бы… Я бы не вынес…
— Если бы над его памятью смеялись? — продолжила она, когда я не смог закончить свою фразу.
Я кивнул.
— Он был моим отцом. Он…был всем для меня.
— Я не насмехаюсь над ним, Ахилл. Это был последнее, о чем я думала.
Тогда я внимательно посмотрел ей в глаза. На самом деле пытался всмотреться в их темные глубины. И все, что я увидел — это правда сияющая мне в ответ. Принятие и понимание.
И возможно… привязанность?
Я повел нас направо, огибая дорожку по периметру. С этой дистанции я мог видеть свой коттедж, осенние цвета которого создавали потрясающий вид на мой дом — дом моего отца.
— Вы слышали о Платоне? — спросил я.
— О греческом философе?
— Да.
Кареса выглядела смущенно, но не давила на меня. От этого мне становилось легче. Она оказалась совсем не такой, как я думал. Ну я никогда особо не думал о ней, пока она не появилась на моем винограднике, но предполагал, что она будет похожа на принца. Высокомерна и груба со всеми, кто не является людьми ее круга.
Она оказалось совсем не такой.
— Мой отец любил читать, — продолжил я, чувствуя, как мои губы изгибаются от воспоминаний. — Он читал постоянно, все, что попадалось ему под руку. Когда я был ребенком, он читал мне Толкина. Он был моим любимым автором.
Кареса рассеянно провела рукой по шее Розы.
— Ему нравилось почти все, но его страстью была философия, — я нервно рассмеялся. — Странно для простого винодела, знаю.
— Совсем нет, — горячо возразила Кареса. Ее сильный ответ удивил меня. — Я вижу, что он понял философию. Философия учит созерцать мир во всех его аспектах — его творение, его красоту, его недостатки и смысл. Винодел берет семена из простого плода, использует землю, чтобы возрастить его, а затем дает ему жизнь самым удивительным способом. Я прекрасно понимаю, почему твой отец любил философию. Он жил этим, как и ты. Не думаю, что большинство людей, могут сказать это о работе своей жизни.
Я уставился на нее и не мог отвести взгляд. Ее слова были бальзамом на рану, о существовании которой я не знал. Она не считала то, чем мы здесь занимались, чем-то низменным, как некоторые. Она ценила это.
— Мой отец был одержим Аристотелем. Но его любимым философом был Платон. Он читал мне Симпозиум Платона, когда я был ребенком, — мое горло перехватило от этого воспоминания. — Особенно часто он читал мне часть про любовь, — мое лицо и шея, казалось, загорелись огнем.
Я никогда раньше не говорил с кем-то о любви. Точно не с герцогиней.
— Про любовь? — спросила Кареса. — Что говорил Платон о любви? Боюсь, когда дело касается философии моя память коротка.
Я ослабил поводья Нико, давая ему больше свободы, пока мы лениво шли по длинной дорожке.
— Моему отцу сильно нравился Платон, потому что он предлагал теорию о «разделенных половинках». Именно так он представлял мою мать и себя, их жизнь. Вот почему он так сильно любил ее, даже после смерти. Она делала его цельным.
— Извини, но я до сих пор не понимаю. Что за теория о «разделенных половинках»?
— Вот тут-то все и становится фантазией, я думаю. Платон писал, что когда-то, согласно греческой мифологии, люди были созданы как единое целое, с четырьмя руками, четырьмя ногами и головой с двумя лицами. Было сказано, что они начали бросать вызов богам, которые боялись, что их когда-нибудь свергнут. Зевс послал вниз молнию, которая разделила их на две части, две части одного целого. И позже эти части были отправлены в разные уголки мира.
Я взглянул на Каресу, чтобы проверить продолжает ли она меня слушать. Ее глаза были прикованы ко мне, зрачки расширены.
— Что потом? — мягко спросила она. — Что с ними случилось?
Мне показалось, что в этот момент, она была так же увлечена идеей разделенных половинок, как и мой отец.
— Они были сломлены, раздавлены и никогда не чувствовали себя цельными без своих половинок. Зевс, стремясь сохранить власть, обрек все разделенные души на поиски себе подобных. Они не могли, бросит вызов его силе, когда у них была лишь половина души.
— И твой отец…
— Он верил, что эта история была просто выдумкой, древним мифом, но история не была таковой. Он говорил, когда мы рождаемся, у нас появляется другая половинка, наша раздвоенность, которая ждет нас в том мире. Не каждый найдет свою. Поиск может затянуться или вовсе не закончится. А некоторые их тех, кто находит свою недостающую половинку, настолько сильно становится поглощенным другим человеком, настолько зависимым от него, что благословение становится их проклятием — их любовь слишком всепоглощающая, навязчивая и нездоровая. Но для других это чистая судьба. Это предназначение. Она совершенна и благожелательна. Он говорил, что это объясняет обстоятельства любви с первого взгляда. И о любви, которая бросает вызов и длится всю жизнь.
— Так, как было у него и твоей матери, — мягко сказала она.
Ее глаза блестели, а щечки порозовели.
— Да, — я сглотнул образовавшийся комок. — Он говорил, что однажды я встречу такого человека, свою вторую половину, буду окутан такой принадлежностью и желанием, что никогда не смогу жить без нее… Как говорил Платон, «и они не хотят быть в отдалении друг от друга, даже на мгновение».
Мы двинулись по направлению к проселочной дороге, окруженной высокими кипарисами. Мы почти добрались до моего дома, когда я увидел дым из деревянной грелки, понимающийся в небо, и поймал себя на том, что хотел бы, чтобы эта прогулка продлилась еще немного.
— Я…
Я встретился взглядом с Каресой. Она сморгнула слезы и продолжила:
— Мне кажется, это самый поэтичный и душераздирающий взгляд на родственные души, который я когда-либо слышала.
Мое сердце бешено колотилось. Мои руки стали влажными, а по спине побежали мурашки.
— Вы так думаете?
Когда мой отец рассказывал это своим друзьям на протяжении многих лет, большинство высмеивало его чрезмерную сентиментальность. Тайно я всегда считал, что он был прав. Я видел неумирающую любовь к моей матери в его глазах каждый день. Она была для него всем.
Рука Каресы поднялась к ее груди, прямо к тому месту, где находится сердце.
— Чтобы кто-то к тебе так относился. Чтобы кто-то так долго и так сильно тебя любил, — она покачала головой. — Чего еще можно желать?
— Возможно, принц к вам так и относится.
Я не знал, почему это сказал. Но при упоминании принца, лицо Каресы стало серьезным, и она отвела взгляд. Эти слова наполнили мой рот горьким привкусом.
— Посмотрим, — ответила она через мгновение, что даже я, человек у которого не было отношений с женщиной или другими людьми, смог уловить сомнение в ее словах.
Она верила, что принц не является ее расколотой половинкой. Он никогда не сделает ее цельной.
Мы свернули за последний угол на более узкую дорожку, ведущую к дому. Как только мы подошли к воротам, Кареса спросила:
— Как твой отец все эти годы жил без нее?
На этот раз была моя очередь обнаружить слезы на своих глазах.
— Он говорил, что частичка ее души живет во мне. Каждый день он находил ее во мне. Я похож на нее, и у меня есть черты ее характера. И он знал, что после ее смерти встретится с ней снова. Он говорил, что годы на земле — это не то, что нужно пережидать. Не тогда, когда родственные души были связаны вечностью, обещанной после жизни. До тех пор он был доволен тем, что стал преданным любящим отцом для меня… и его виноградным лозам.
Одинокая слеза скатилась по гладкой, загорелой щеке Каресы. Мне хотелось протянуть руку и поймать ее. Она стерла ее рукой.
— Это дает нам всем надежду, не так ли? — прошептала она. — Что и у нас может быть кусочек того же счастья?
— Мой отец говорил: «ты узнаешь, когда найдешь ее. Поначалу это может показаться неочевидным, но в конце концов всепоглощающее чувство покоя поселится в твоем сердце, и ты просто будешь знать… знать, что вы связаны на всю жизнь».
— Абриэлль, — прошептала она имя моей матери, подняв голову к небу, будто моя мама могла услышать ее с небес.
Она должно быть читала какие-то статьи, которые мой отец развесил на стене в пристройке для инвентаря. Она опустила голову.
— Она была национальным чемпионом по выездке?
— Да. Она ездила верхом пока не забеременела… Потом она больше никогда этим не занималась. Она ставила свои выступления под оперу, симфоническую или хоровую музыку.
— Как и я. Когда этого требовала конкуренция, — с нежностью заметила Кареса.
Когда я посмотрел на нее, нам потребовалось больше времени, чтобы разорвать наши взгляды.
Мы подошли к загону и остановили лошадей. Я указал на небольшую арену для тренировок, где мои лошади гуляли каждый день.
— Мой отец построил ее для моей матери. Он бы ухаживал за виноградом, а она ездила бы верхом. После ее смерти, он сам научился выездке в ее честь. Он даже обучил Розу до высшего уровня, пока не заболел. Думаю, это помогало сохранить воспоминания о ней живой.
Кареса улыбнулась, когда посмотрела на арену. Я слез с Нико и взял поводья, готовый увести его прочь, когда она спросила:
— Ахилл? — я посмотрел на нее, через спину Нико. — У тебя ведь есть музыка, которую ты включаешь, когда работаешь в поле?
Я опустил брови в замешательстве, но кивнул.
— А у тебя случайно нет «Songno» Андреа Бочелли51.
— Есть.
Кареса сжала свои ноги и повела Розу через ворота в загон. Она повернулась ко мне.
— Не мог бы ты ее включить, пожалуйста?
Я не стал ни о чем спрашивать. Привязав Нико к забору, я зашел в амбар. Старый кассетный магнитофон стоял на столе, где я всегда его оставлял. Я достал кассету Андреа Бочелли из футляра и вставил ее в кассетник.
Выйдя, я увидел Каресу на тренировочной арене и остановился как вкопанный.
Она учила Розу, разогревала ее. Она занималась выездкой.
И не только это, она перевела Розу на безупречную рысь, это было великолепное исполнение. Кареса прекрасно сидела в седле, она повернула Розу и повела ее в элегантном пиаффе52 и сложном движении по диагонали — прямо через загон. Кобыла слегка заржавела в своих движениях, но я видел, что она сохранила некоторые навыки из тренировок с моим отцом.
Кареса заметила, что я смотрю, и подошла к краю загона.
— Включи, когда я подам тебе знак.
Я сел на каменную скамью рядом с забором и смотрел, как она двигалась к центру. Она закрыла глаза, наклонившись вперед и пробегая рукой по шее Розы. Это выглядело так, будто Кареса что-то ей шептала. Когда она выпрямилась, то посмотрела в мою сторону и кивнула. Я нажал на кнопку, и музыка заиграла.
Я сидел, загипнотизированный, пока Кареса начинала хорошо отработанную программу в медленном темпе под голос Андреа Бочелли. Ее движения были плавными и уравновешенными, как у примы балерины на сцене. Роза отвечала на каждую едва уловимую команду Каресы, Андалузска делала то, что у нее получалось лучше всего — танцевала с затаенной грацией.
Она была почти так же прекрасна, как и ангельская наездница на ее спине.
Даже в спортивном костюме и с собранными в пучок волосами, красота Каресы была сияющим светом, маяком. Ее улыбка была мягкой, когда она выполняла каждое движение с обработанной легкостью. Ее кожа раскраснелась от упражнений. Или от того, что она занималась тем, что любит.
Когда музыка затихла, Кареса снова вывела Розу в центр арены. У меня отвисла челюсть, когда она подвигала ногами и лошадь опустилась в поклоне. Я видел, как ее охватил всплеск радости, когда у Розы получилось выполнить сложное упражнение.
Когда Роза выпрямилась, Кареса отвесила мне элегантный поклон. И единственное, что я в этот момент почувствовал — было ее счастье, мой трепет и пение птиц поблизости.
Она спешилась и сняла с Розы сбрую53. После того как лошадь была отправлена пастись, Кареса вернулась, неся седло в своих руках и уздечку, перекинутую через плечо.
Когда она приблизилась ко мне, у меня абсолютно не было слов.
— Она великолепная лошадь, — прокомментировала Кареса. — Твой отец хорошо ее натренировал. Она прирожденная мастерица выездки, как и большинство Андалузок.
Я кивнул. Мне хотелось сказать Каресе, что только наездница ее уровня могла устроить такое представление. Но я этого не сделал. Что-то внутри меня внезапно изменилось, лишив уверенности в себе.
Я не знал, что именно это было… Это заставило меня чувствовать себя одновременно опустошенным и наполненным.
Вдалеке раздался раскат грома. Кареса посмотрела на приближающиеся серые облака.
— Надвигается сильный дождь. Мне лучше уйти.
Я все еще ничего не сказал, когда она взяла сбрую и направилась в пристройку, а затем деликатно помахала мне на прощание, направившись по дорожке к главному дому.
Небо осветила вспышка молнии.
— Кареса? — она обернулась. — Вы… Ты можешь вернуться завтра… если хочешь, если у тебя нет никаких обязательств. Чтобы собрать урожай или позаниматься с Розой, если хочешь. Она… На ней больше некому ездить.
Я опустил голову не в силах посмотреть ей в глаза. Мое сердце билось невероятно сильно, так сильно, что я потер рукой по груди, чтобы облегчить боль.
— Я была бы рада, — быстро ответила она.
Я больше не смотрел на нее. Не смотрел на то, как она уходит. Вместо этого я снял сбрую с Нико и отвел лошадей в их стойла. Я дал им воды и по сетке сена, когда небеса разверзлись.
Взяв кассетный магнитофон, я уже собирался отправиться давить виноград. Но когда осмотрел амбар, передумал. Я зашел в маленькую комнату, подошел к запертому шкафу и открыл дверь. Шар пыли и отчетливый запах несвежей кожи окутали мои чувства. Я щелкнул выключателем и обнаружил старое снаряжение моей матери.
Я начал вынимать вещи одну за дугой, прикидывая, что еще можно спасти, а что уже исчезло безвозвратно. Затем я развел костер и сел рядом, положив мыло и воск для седла у своих ног.
Несмотря на поднимающееся пламя горелки и дождь, бьющий по крыше, я начал тяжелую работу по восстановлению предметов утраченной мечты и возвращению их к жизни.
Когда кассетный магнитофон у моих ног затопил комнату «Sogno», я подумал о Платоне и винограде, о «разделенных половинках» и родственных душах…
… и о единственной одинокой слезе, скатившейся по раскрасневшейся, безупречной коже.