Вуаль из виноградных лоз

Глава 9

Ахилл

Кареса превратилась в статую в моих руках. Я был взволнован, когда обнажил свой стыд. Мой отец всегда говорил мне, что я не был дураком, что моя слабость в академических науках не определяла ни меня, ни насколько я был умен. Но я был уверен, что он говорил это только для того, чтобы я почувствовал себя лучше.

Я не был таким как все. Учителя, и даже король, позаботились о том, чтобы я это знал.

— Он предназначен не для науки, а для полей, — говорил король Санто моему отцу.

Я всегда находил странным то, что мог использовать руки, чтобы создать вино, но в ту же минуту, когда пытался держать карандаш или ручку, мои пальцы не слушались.

Я даже не мог написать свое имя.

— Когда… я смотрю на слова на странице, они не имеют смысла. Линии расплываются, а буквы скачут, — у меня перехватило дыхание. — Мои глаза не видят того, что видят другие, когда они читают. Мой мозг не функционирует, как у всех остальных.

Я рассмеялся невеселым смехом.

— Я говорил о Платоне и книгах Толкина, но я не осилил больше пары страниц в своей жизни. Мои глаза устают от попыток расшифровать каждое слово, и я так расстраиваюсь, что мне приходится бросать, — я вздохнул, мой желудок сжался. — Может я просто тупой, вот и все. Может учителя и король Санто были правы — учеба не для меня.

Услышав мои слова, Кареса вскинула голову. Ее кожа все еще была покрасневшей после нашего занятия любовью. Но ее мягкое выражение лица сменилось таким суровым, что это застало меня врасплох

— Они были неправы, — сказала она. — Они все были так сильно неправы, что это приводит меня в бешенство.

Я удивленно заморгал.

Кареса выскользнула из моих рук, перевернулась на живот и сложила свои руки на мой торс.

— Ахилл, ты не дурак. Достаточно побыть с тобой несколько минут, чтобы увидеть, что ты один из самых ярких и очень талантливых людей на всей земле, — она закрыла глаза, успокаивая себя.

Я не отрывал своего взгляда от нее, пока ее комплимент просачивался в мои кости.

Она открыла свои глаза.

— Я недостаточно квалифицирована. У меня нет официальных бумаг, чтобы диагностировать тебя. Но думаю, что у тебя дислексия и, возможно, диспраксия. Эти два понятия обычно идут рука об руку. — Ее глаза сузились. — Итак, давай проясним одну вещь. Ты не тупой. Твой словарный запас обширен, твое понимание любой заданной темы обширно и обоснованно. Ты не глуп, Ахилл, и ты недооцениваешь себя, позволяя этой лжи пустить корни.

— Что такое дис… дис… — я покачал головой, не в силах повторить название.

— Дислексия — это когда мозг изо всех сил пытается связать слова. Это не редкость, и в этом могут оказать огромную помощь специализированные персональные программы. Диспраксия имеет много форм. Это когда некоторые из двигательных навыков не так сильны, как другие. Возможно, именно поэтому тебе трудно держать ручку, но ты можешь легко держать поводья и делать вино. Здесь нет четкой схемы. Все люди разные. Некоторые задачи, которые ты считаешь трудными, даются легко; в то время другие — простые задачи, — могут казаться самыми сложными в мире.

— Мне так же трудно разливать вино по бутылкам. Больше ничего, но я испытываю трудности, когда дело доходит до розлива, — застенчиво признался я. — Маленькие детали, которые используются в этом процессе, мне трудно контролировать.

Кареса кивнула, будто это имело смысл. Ничто из этого никогда не имело для меня смысла, но она поняла мою проблему за считанные секунды.

— Это может быть не понятно, но давай я попробую объяснить. Представь себе, что обычный путь к чему-то заблокирован упавшими ветками. Нам просто необходимо найти другой путь, и его возможно найти, каким бы он ни был, — она сжала свои губы, выглядя такой восхитительно свирепой. — Я не позволю тебе думать о себе, как о недостойном или неполноценном. Ты не такой. Я не хочу это принимать, и ты не должен принимать себя таким.

Она резко остановилась. Даже мой отец не боролся за меня так сильно. Кареса скользнула своей рукой в мою и соединила наши пальцы. Она казалась очарованной, этим союзом. Она сжала их один раз, затем второй, а потом сказала:

— Позволь мне помочь тебе.

Я замер.

Это предложение привело меня в ужас. Кареса, казалось, каким-то образом была обманута мной; она считала, что я был чем-то большим, чем на самом деле. Я знал, что у нее был опыт в подобных вещах. Но я не хотел, чтобы она видела меня таким, спотыкающимся при чтении и пишущим словно ребенок. Я хотел, чтобы она запомнила меня таким, каким видела меня сейчас.

Я не хотел ее жалости.

Я открыл рот, чтобы поблагодарить ее, но у меня не получилось. Она будто, предвидела мой ответ и поднесла мои пальцы к своим губам. Она скользила своими губами оставляя мягкие поцелуи на каждой моей костяшке и прошептала:

— Пожалуйста, Ахилл. Пожалуйста, позволь мне сделать это для тебя. Ты дал мне так много. Пожалуйста… позволь мне хотя бы попробовать.

Я подложил себе под голову подушку и закрыл глаза. Я вспомнил отца, сидящего у огня и читающего мне. Я ловил каждое его слово, желая, чтобы когда-нибудь мои глаза скользили по странице, как у него. Желая перенестись в дальние земли и другие миры, сидя у огня с бокалом вина.

Я хотел бы, чтобы это не было так сложно.

— Почему это должно быть так сложно? — спросил я, вздрогнув от смущения, когда понял, что произнес это вслух.

Мой голос дрожал, а мое горло пересохло.

— Что именно? — мягко спросила Кареса.

Я пожал плечами, думая о последних неделях, которые провел со своим отцом, наблюдая, как он исчезает на моих глазах, как мой герой покидает меня день ото дня. Каждый вечер он смотрел на фотографию моей матери, которую я любил, но никогда не знал. И я вспомнил все те вечера, когда он пытался помочь мне читать, но становился беспомощным и расстроенным, когда ничего не получалось.

Пока он не перестал пытаться.

До тех пор, пока я не перестал пытаться.

— Все, — тихо сказал я. — Все просто кажется… таким трудным. Ничего не дается легко.

Мой взгляд переместился на Каресу, обнаженную и лежащую со мной в моей постели, и мне сразу же захотелось опровергнуть свое утверждение. Все, что происходило с ней, сбивало с толку, но в то же время давалось так легко.

Но наша ситуация была непростой. Она выходила замуж за принца. Она вернулась в Италию только для того, чтобы выйти замуж за представителя дома Савона, чтобы занять свое место в качестве следующей «королевы» в так называемом королевском наследии.

Наша ситуация была сложной, но я знал, что влюбиться в нее было бы самой простой вещью в мире.

— Ахилл, — пробормотала Кареса. Она протянула руку и провела ладонью по моей щеке. — Позволь мне немного облегчить тебе задачу. Пожалуйста… Я умоляю, позволь мне. Ты сможешь читать и писать, нам просто нужно найти путь сквозь туман.

Я выглянул в окно и увидел, что дождевые тучи начинают рассеиваться. Грозовое небо расступилось, позволив лучам лунного света затопить виноградные лозы. На темных небесах начали появляться звезды — серебряные искорки в бархатном черном море.

— Даже после сегодняшнего вечера, ты все равно можешь прийти и покататься на Розе, — я вернул свой взгляд к Каресе. — Я вижу страсть на твоем лице, когда ты тренируешься в выездке. Это заставляет тебя светиться. Это радует твое сердце.

Тупая боль образовалась в моей груди при мысли о том, чтобы уйти от нее, от этой ночи. Но было еще хуже, когда я думал о том, что она потеряет радость, которую получала от езды на драгоценной андалузской лошади моего отца. Потеряет улыбку на своем прекрасном лице, когда она танцевала вокруг арены, свободная от всех забот.

— Хорошо, — ответила она.

По грубости ее голоса я понял, что застал ее врасплох. Это было эгоистичное предложение. Потому что не знал, как это произошло так быстро, но я не мог представить, что неделя может пройти без того, чтобы не увидеть Каресу, как она находит меня среди виноградных лоз… Звук ее бега по арене, пока я давлю виноград.

Как бы тяжело это ни было, я мог бы жить, не прикасаясь к ней снова. Я не мог жить без того, чтобы время от времени не видеть ее сияющей улыбки.

— А виноделие? — добавила она.

Мои брови поднялись в удивлении. На ее лице появилось застенчивое выражение.

— Мне еще многое предстоит узнать об этом процессе. Я… я не знаю, заметил ли ты, но я очень люблю твое вино.

Я ничего не мог с собой поделать. Я рассмеялся, и когда она рассмеялась в ответ, мое сердце потянулось к ней еще немного.

— Я заметил, — сказал я, пробегая большим пальцем по ее пухлым губам, пытаясь запомнить, как именно она выглядит в этот момент. — Я знаю, как ты обожаешь мое вино.

— Я обожаю не только твое вино, — прошептала она и ее щеки покраснели.

Я понял, что она не собиралась этого говорить.

Она прижалась лбом к моему животу, затем глубоко вздохнув, подняла глаза.

— Ты позволяешь мне ездить на твоей лошади, позволяешь изучать процесс изготовления твоего отмеченного наградами вина. Пожалуйста, Ахилл. Просто дай мне пару недель, чтобы попытаться помочь тебе с чтением и письмом. Позволь мне показать тебе, что это не безнадежное дело. Просто… для меня. Пожалуйста, если не для себя, сделай это ради меня.

Мой пульс ускорился от нервов и дискомфорта. Она увидит все мои недостатки. Она увидит, что я совершенно безнадежен. Но…

Я решил, что сделаю это ради нее.

Кареса ждала моего ответа, задержав дыхание. С побежденным вздохом, я кивнул, давая ей ответ, который она так хотела получить.

— Спасибо, — прошептала она.

Она подползла ко мне и оставила поцелуй на моих губах. Неожиданный акт любви застал меня врасплох, но недостаточно, чтобы я не ответил. Моя рука легла на ее затылок, когда невинный поцелуй углубился с нашей возрастающей нуждой.

Желая снова обладать ею, желая еще один миг быть соединенным с нею так близко, я перевернул ее на спину, заполняя место где она лежала. Кареса оторвалась от моего рта и посмотрела мне в глаза.

— У нас будет только сегодняшняя ночь.

— Знаю, — я повернулся, чтобы посмотреть в окно, на высокую луну, а после вернулся к ней. — Но ночь еще не закончилась. Солнце еще спит.

Кареса пробежалась своими пальцами по моим волосам.

— Тогда поцелуй меня снова.

Я сделал так, как она просила и даже больше. Я поцеловал каждый дюйм ее тела, гладил каждую прядь волос. Но в этот раз я делал это медленно. Мы наслаждались каждой секундой, никто никуда не спешил.

В конце концов, пришел сон и забрал Каресу. Но не у меня, я крепко прижал ее к своей груди, вдыхая аромат персиков и ванили от ее волос и цветочные ноты ее дорогих духов. Я смотрел, как нежеланное солнце начинает подниматься за далекими зелеными холмами, как птицы поют свои утренние трели. С каждым лучом света, прогоняющим тени из моей спальни, маленькая часть меня умирала.

Я не мог здесь оставаться.

Не мог быть здесь, когда она проснется. Я не хотел видеть ни золотых искорок в ее глазах, о которых я не знал раньше, ни веснушек на щеках, которые становились все заметнее с каждым днем, проведенным со мной под умбрийским солнцем.

Но хуже всего — я не хотел услышать ее прощание.

Конечно, я увижу ее снова, когда пройдет эта ночь. Когда не останется ее запаха на моей коже и свежих воспоминаний о том, как она чувствовалась подо мной, в моей постели, в моих объятиях.

Осторожно, стараясь не разбудить ее, я уложил ее на матрас, натянув одеяло на обнаженную бронзовую кожу, чтобы прогнать утренний холод.

Я надел джинсы и красную фланелевую рубашку. Мне нужен был свежий воздух. Я натянул свои ботинки и вышел наружу. В ту минуту, когда закрыл дверь, я сделал глубокий вдох. Я запрокинул голову, упиваясь рассветом. Пурпурные и розовые цвета прорезали угасающую черноту, звезды были вынуждены лечь спать. Я услышал в отдалении звуки тракторов, которые уже были на полях; для виноделов и фермеров день уже начался. Я встряхнул руками и начал кропотливо застегивать рубашку и джинсы — еще одна простая задача, которая давалась мне не легко.

Десять минут спустя я уже оседлал Нико и, миновав периметр виноградника, вышел на простиравшиеся за ним акры поместья. Я редко покидал безопасность своего дома. Я не мог вспомнить, когда в последний раз делал это. Когда был ребенком, постоянно проводил здесь время, играл на деревьях с моим лучшим другом или ловил рыбу в полностью заполненном искусственном водоеме.

Я подошел к краю другого виноградника и позволил своему взгляду скользить по уже собранным виноградным лозам. Это был один из сортов красного винограда, который использовался для массового производства. Я покачал головой и заставил Нико перейти на рысь. Я и представить себе не мог, чтобы стать таким виноделом. Не быть единым с землей и виноградом.

Я никогда не мог быть таким отстраненным или неблагодарным чему-то в своей жизни.

Эта мысль вызвала в памяти образ принца. Я не говорил с ним уже много лет. Он даже не прибыл на похороны моего отца. За эти годы он превратился из доброго и веселого мальчика в холодного и высокомерного мужчину. Он смотрел свысока на всех в этом поместье. Он смотрел свысока на всю Умбрию. Он игнорировал грубую неопрятную красоту региона в пользу красивых, идеально ухоженных видов Тосканы. Король провел здесь большую часть своих дней. Зено же проводил все свои дни во Флоренции.

Я ничего не знал о деловой стороне «Савона Вайнс». Но я знал, что мое вино имеет важное значение для богатства и статуса королевской семьи в мире виноделия. Мне платили минимальную зарплату, хотя я редко прикасался к тому, что зарабатывал. Я знал, что это ничто по сравнению с прибылью, которую король, а теперь и принц, получат от моей крови, пота и слез. Но я дорожил своим домом, своими лошадьми и своими виноградными лозами. Большая часть того, что я ел, поступала с земли. Мне больше ничего и не нужно было.

По крайней мере, король навещал нас два раза в месяц, прося меня показать ему работу, которую мы с отцом делали. Он сидел со мной и обедал, пока мой отец продолжал свою работу в поле. Он был немногословен, но я не возражал против его компании — он был холоден в поведении, сдержан, но добр. По крайней мере, он заботился о том, чтобы познакомиться со своими сотрудниками, и проявлял интерес к работе, которую мы выполняли на его земле.

Принцу Зено было все равно.

Он не заслуживал владеть этим местом. Он ничего не знал об этой редкой драгоценности, которая ему теперь принадлежала.

Мой разум убеждал меня, что я имел ввиду эти раскинувшиеся виноградники, но мое сердце знало, что я имел ввиду, что-то… точнее кого-то другого. Потому что он так же не заслуживал и ее. Я знал о его репутации. Даже в юношестве он был самоуверенным и высокомерным. Он никогда не узнает, чего стоит Кареса. Она была просто еще одной блестящей игрушкой, которая добавится к его растущей кучке.

Мысль о том, что с ней так обращаются, почти заставила меня закричать от отчаянья.

Она заслуживала большего.

Она заслуживала того, кто любил бы и лелеял ее… Того, кто никогда не расставался бы с ней… даже на мгновение.

Нуждаясь в том, чтобы почувствовать порыв прохладного воздуха на своем лице, я пустил Нико легким галопом. Мы помчались по грунтовой дороге, поднимая за собой все еще мокрую грязь. Мы продвигались вперед, пока не достигли конца длинной дорожки. Я перешел на рысь и увидел, что мы подъехали к ботаническому саду. Теплица за теплицей тянулись по всей длине участка. Нико провел нас мимо ближайшей оранжереи, и внутри я заметил многочисленные ряды розовых кустов — полные белые цветы, гордо стоящие на темно-зеленых стеблях. Эти теплицы обеспечивали свежими цветами как главный дом, так и флориста Савоны в Орвието⁵⁸.

Я осмотрел местность. В поле зрения никого не было.

Повинуясь внезапному порыву, я спешился, привязал Нико к столбу и перепрыгнул через забор. Я бросился к оранжерее и отодвинул стеклянную дверь. Сильный аромат настиг мой нос подобно приливной волне. На деревянном столе лежали ножницы; я взял их и срезал с куста самую полную чистую белую розу. Я нырнул обратно из оранжереи и побежал к Нико, как вор на рассвете.

Я засунул розу за пазуху и проскакал галопом всю дорогу домой. Когда я приехал, небо из пурпурно-розового превратилось в голубое. Пушистые белые облака прогнали оставшуюся серость, обещая яркий и теплый день. Я отвязал Нико и отвел его к Розе в загон.

Подойдя к своему коттеджу, я заглянул в окно спальни. Моя грудь сжалась. Кареса все еще спала на том же месте, где я ее оставил, ее темные уже волнистые волосы разметались по подушке, грудь мягко поднималась и опускалась во сне. Я никогда не видел ничего более прекрасного.

Сжимая розу в руке, я просто наблюдал, как она спит. Приказав своим ногам двигаться, я вошел в дом и тихо направился в спальню. Мои руки дрожали, когда я сел на край кровати, стараясь не разбудить Каресу. Она что-то пробормотала во сне, одеяло соскользнуло вниз, обнажив ее полную грудь.

Мои щеки вспыхнули, когда я увидел ее тело таким при дневном свете. Это напомнило мне о том, что то, что произошло прошлой ночью, было реальным. Мы целовались, исследовали друг друга и занимались любовью. Она улыбалась мне, плакала из-за меня и позволила мне прижать ее к себе.

Когда положил благоухающую белую розу на подушку рядом с ней, я задался вопросом: знает ли она, что сделала для меня? Могла ли она догадываться о том, что была моей первой? Мне было интересно: знала ли она, что я никогда ни к кому не прикасался так, как прикасался к ней? Что то, что она дала мне, было больше, чем я мог когда-либо мечтать?

Она позволила барьерам вокруг моего сердца, наконец-то, рухнуть… Так же быстро, как я влюбился в нее.

Кареса пошевелила рукой, ее изящные пальцы с лавандовыми ногтями приземлились прямо рядом с белыми лепестками. Это был подходящий символ — белые лепестки моей невинности, рядом с рукой, которая приняла ее как свою собственную.

Мне пришлось отвернуться, когда колющая боль в животе стала слишком сильной. Роза была жалким напоминанием о подарке, который она мне преподнесла. Но ничего из того, что я мог бы ей дать, никогда не будет достаточно. Она была герцогиней. Я был просто собой — ни титулов, ни денег.

Только я.

Марчеси никогда не будет достаточно для Акарди. Это была глупая мечта, чтобы даже допустить такую мысль.

Я опустил голову и провел мозолистой ладонью по лицу. Мой взгляд упал на прикроватную тумбочку. Прежде чем я осознал, моя рука двинулась к ящику. Я открыл его и вытащил его единственного обитателя. Письмо отца с тяжестью лежало у меня в руках. И как это бывало раз в день, я неуклюже вынул его из конверта и развернул.

Та же волна разочарования и гнева захлестнула меня, когда мои глаза попытались прочитать написанные курсивом слова. И как каждый день, я смог разобрать только несколько букв, прежде чем они превратились в беспорядочную путаницу на странице.

Письмо затряслось в моих руках. Я понятия не имел, что мой отец оставил мне в этом письме. Несколько месяцев гаданий, догадок и молитв о возможности просто снова получить от него весточку. Он знал, что я не умею читать, но все же оставил мне письмо. Я изо всех сил пытался понять, о чем он думал? Почему он так издевался надо мной?

Мой отец был самым добрым человеком, которого я когда-либо знал; в нем не было ни капли жестокости. Во всем этом не было никакого смысла.

Я отвел глаза от письма, пытаясь успокоиться. Мой взгляд упал на спящую Каресу. Это зрелище мгновенно смягчило мой гнев. Когда я почувствовал листы бумаги между большим и указательным пальцами, я подумал: смогу ли попросить ее прочитать его мне? Я… доверял ей. Я знал, что она сделает это, если я попрошу.

Но я понимал, что не сделаю это.

Если мой отец хотел что-то сказать мне в этом письме, я хотел быть тем, кто это прочитает.

Потом я подумал о ее предложении. Подумал о том, что, по ее словам, со мной может быть не так. Что мой путь прегражден упавшими ветками. Что мы могли бы найти способ обойти их, помочь мне увидеть слова и записать их — вместе.

— Хорошо, — прошептал я так тихо, что она даже не пошевелилась. — Хорошо, Кареса. Я хочу, чтобы ты показала мне путь.

Прошло несколько минут, прежде чем я сложил письмо обратно в конверт и заставил себя покинуть убежище, в которое превратилась моя спальня.

Вернувшись к рутине, я направился к виноградникам со своим старым кассетным магнитофоном. И я делал то, что у меня получалось лучше всего.

Только с запахом Каресы на своей коже…

… и воспоминанием о ее губах на моих…

Зная, что на краткий миг, мы были двумя половинками одного целого.

***

Прошло два дня, а от Каресы не было ни слова. Затем на третий день, когда я зашел в амбар, чтобы давить виноград, собранный с последних двух рядов, я нашел ее возле огня. Длинный стол был подвинут ближе к теплу, а под ним стояли два стула.

Мобильная, школьная доска, была установлена перед столом; ручки, карандаши и стопка бумаги лежали на столе.

Моя кровь похолодела, когда я увидел все эти принадлежности для чтения и письма, но затем она потеплела, когда Кареса подняла голову, такая же красивая, как и всегда, если не больше. Воспоминания проведенной с ней ночи в тот же момент заполнили мои мысли. Мне было интересно, понравилась ли ей роза? Когда я вернулся позже, тем вечером, Кареса уже ушла. Она не пришла попрощаться со мной среди виноградных лоз.

Но розы на подушке больше не было.

Сам не знаю почему, но от этого я почувствовал себя на десять футов выше.

— Ахилл, — произнесла Кареса в приветствии, запыхавшимся голосом, ее загорелая кожа слегка покраснела.

Она была одета в джинсы, коричневые сапоги на каблуках и в простую белую блузку. Ее волосы были собраны наверх в высокий хвост, несколько выбившихся прядей обрамляли лицо. Это делало ее намного моложе двадцати трех лет.

Должно быть, она заметила, что я смотрю на ее прическу, потому, что подняла свою руку и произнесла:

— Я подумала, что сегодня мне понадобится мощный конский хвост, — рассмеялась она от собственной шутки.

Я понятия не имел, что это за конский хвост. И все же, улыбнулся тому веселью, которое она нашла в себе. Я поставил ведро рядом с бочкой для отжима, мне нужно было оторвать взгляд от ее лица. Мне казалось, этот момент будет легче, чем на самом деле. Я поймал себя на мысли, что больше всего мне хотелось подойти к ней и заключить в свои объятия. Я хотел, чтобы ее сердце билось в такт с моим, а ее теплые губы вернулись к моим губам.

— Извини, я отсутствовала пару дней, — сказала она. — Я ездила в Рим. Там есть одна американская школа. Это единственное место, где я могла найти то, что мне было необходимо. Коллега моего старого профессора с колледжа работает там директором, и мне нужно было с ним встретится.

Моя спина выпрямилась, когда она заговорила. Я посмотрел ей прямо в глаза.

— Тебе не нужно было ездить в Рим, чтобы привези все эти вещи. Это не так важно.

Ее лицо вытянулось.

— Это важно, Ахилл. И не имеет значения, сколько времени ты будешь отвлекать меня от этого, это не сработает.

Мои плечи опустились в поражении.

Кареса подошла ближе, прежде чем встать прямо передо мной. Мне пришлось сжать руки в кулаки, чтобы не притянуть ее в свои объятия. Я видел, как на ее лице промелькнуло страдание и понимание, когда она опустила взгляд на мои кулаки.

Никто из нас не произнес ни слова. Мы пытались изменить полюса притяжения, которое всегда пульсировало, когда мы находились рядом друг с другом. Если это было возможно, то сегодня оно стало еще сильнее. Теперь, когда оно почувствовало вкус нашего соединения, оно отказывалось отступать.

Но этого больше никогда не повторится.

— Ты уже закончил? — Кареса первая нарушила тишину, отходя назад к ведру с виноградом.

— Почти наступила пора переливать ферминтированные вина⁵⁹ в бочки для выдержки.

— Не могу дождаться, — сказала Кареса, улыбаясь.

И это была искренняя улыбка. Я понял это по двум крошечным морщинкам в уголках ее глаз.

— Как Роза?

— Скучает по тебе, — выпалил я, и воздух между нами завибрировал.

Мы оба поняли этот подтекст. Я скучал по ней. Скучал по ней так сильно, насколько это было возможно. Это было подобно дыре в груди, которая увеличивалась с каждым днем ее отсутствия.

Кареса опустила голову и с такой сильной грустью в голосе призналась:

— Я тоже по ней скучаю.

Она подняла голову. Ее прекрасные темные глаза поймали мой взгляд и удерживали его долгое мгновение.

— Кофе? — предложил я, подойдя к своей кофеварке, отчаянно желая создать между нами какое-то расстояние.

— Спасибо.

Кареса подошла к столу, который заняла. Когда я вернулся с двумя чашками в руках, она сказала:

— Надеюсь, сейчас ты сможешь сделать перерыв, чтобы мы могли начать заниматься?

Ее милое личико было полно надежды.

Это была последняя вещь, которую я хотел делать, но я поймал себя на мысли, что был согласен на все. Я задавался вопросом: догадывается ли она, какой эффект на меня оказывает?

— Хорошо, — взволновано произнесла она. — Тогда, может я после помогу тебе с давкой винограда?

Моя рука с чашкой кофе замерла напротив губ. Воспоминания о том, что произошло в бочке пару дней назад — было всем, о чем я мог думать.

— Я…

Мне пришлось прочистить горло.

— Не думаю, что это хорошая идея, Кареса.

Ее лицо залилось румянцем, а с губ сорвался нервный смешок.

— Да, — вздохнула она. — Думаю, ты прав.

Она села за стол и похлопала по свободному стулу. Я присел, но остался настороженным, мой взгляд скользил по листам бумаги, которые она принесла. Я уставился на ручки и карандаши, и странные резиновые чехлы поверх них.

— Это захваты-насадки. Они предназначены для того, чтобы помочь тебе держать ручку, когда ты пишешь, — объяснила Кареса.

Я напрягся, понимая, что она, должно быть, пристально за мной наблюдает. Она взяла карандаш и держала его в своей руке так же легко, как это делали остальные дети в школе.

Это было очень трогательно, но я ей завидовал. Я завидовал каждому, кто принимал эти маленькие, простые вещи, как должное.

— Я привезла их из Рима. Они помогут твоим пальцам найти идеальное положение на поверхности карандаша или ручки. Так мы сможем оценить, есть ли у тебя признаки диспраксии, — она протянула мне карандаш.

Когда она это сделала, я увидел, что ее взгляд был сфокусирован на том, как я держу свою чашку. Мои пальцы не лежали на ручке, как положено; вместо этого я схватил маленькую керамическую чашку всей рукой.

Неуклюже.

Словно для того, чтобы подчеркнуть, как тяжело мне было держать эту крошечную вещь, мои пальцы соскользнули, и она упала на пол. Чашка разлетелась на куски, расплескав последние несколько капель моего кофе под столом.

Я вскочил со своего места, ножки стула громко заскрежетали по полу. Мое сердце стучало о ребра от смущения. Я развернулся на пятках, пытаясь сбежать, но споткнулся о стул, который задвинул за спину.

— Ахилл! — крикнула Кареса, когда я выпрямился и выбежал из амбара.

У меня так сдавило грудь, что я не мог дышать. Глоток свежего воздуха помог. Я ненавидел находиться внутри. Мне не нравилось сидеть взаперти.

Мне не нравилось обманывать себя, что вещи, которые принесла Кареса, принесут хоть какую-то пользу.

— Ахилл, — задыхающийся голос Каресы прозвучал позади меня.

Мои руки были прижаты к бокам, пока я пытался себя успокоить. Не глядя на нее, я сказал:

— Не думаю, что смогу это сделать, — мой голос оборвался. Я сглотнул, пытаясь протолкнуть ком в горле. — Это безнадежно Кареса, — прошептал я. — Просто… оставь все как есть. Я… Я в порядке.

Сильный порыв ветра пронесся вокруг меня. Дни постепенно холодали, приближалась осенняя погода. Я снял рубашку с талии и надел ее, борясь с пуговицами в попытке ее застегнуть. Это всегда было непросто, но мои руки дрожали сильнее, чем обычно, делая эту задачу еще невыполнимее. Кода дрожь стала слишком сильной, чтобы застегнуть рубашку, я просто оставил ее расстегнутой, холодный ветер покусывал кожу на моем торсе.

Легкие шаги послышались позади меня, и Кареса показалась в поле моего периферийного зрения. Я все еще не смотрел на нее. Не мог… Я был… уничтожен.

Но она не позволила мне отступить. Она появилась передо мной, сильная и наглая. Когда она положила свою руку на мою грудь, я невольно опустил глаза. Ее взгляд был сосредоточен на пуговицах, когда ее тонкие неторопливые пальцы застегивали их. Когда она застегнула последнюю, ее длинные ресницы вспорхнули вверх, и она, наконец, встретилась со мной взглядом. Ее рука все еще находилась на моей фланелевой рубашке, прямо там, где сердце.

— Ахилл Марчеси, думаю впервые с того момента как мы встретились, я вижу какую-то одежду на твоем торсе.

Мой желудок сжался, стыд все еще бурлил в моей крови, и все же услышав ее легкое поддразнивание, я поймал себя на том, что улыбаюсь. Это была не очень широкая улыбка, но на мгновение она прогнала мою боль.

На ее лице играло дразнящее выражение, но затем оно исчезло, когда она сказала:

— Ты не часто носишь рубашки из-за пуговиц, верно?

Вся борьба покинула мое тело.

— У меня много одежды без пуговиц, ее проще надевать. Но с годами я понял, что не могу сдаваться. Я бросил попытку научиться писать и читать. Но мой отец всегда носил такие рубашки. Не знаю почему, но я, черт возьми, тоже собираюсь их носить. В конце концов я всегда добиваюсь своего. Я покупаю застежки на кнопках, чтобы мне было легче.

— Обычные пуговицы слишком сложны для тебя.

Я коротко кивнул.

— У твоих джинсов тоже есть такая кнопка, — заявила она. — Необычная для джинсов. Я так подумала той ночью.

Я вздохнул.

— Элиза… Она перешивает их для меня. Она делает это с тех пор, как я был ребенком. Она и ее муж, Себастьян, знают о моей… ограниченности.

Кареса подошла ближе. Я хотел поцеловать ее в лоб. Я хотел быть человеком, которому свободно позволено было целовать ее и доверять свои самые большие секреты. Но это было не так, поэтому я оставался неподвижным.

Между нами повисло тяжелое молчание. Я разрушил его:

— Это безнадежный случай, Кареса, я безнадежен. Ты можешь кататься на Розе, помогать мне с вином, но отпусти это. Я смирился. Смирился с тем, что с некоторыми вещами я просто не смогу справиться и не буду этого делать.

— Нет, — возразила она, и в ее твердом голосе послышался огонь. — Не сдавайся, Ахилл. Я знаю это страшно — столкнуться с тем, что так долго тяготило тебя. Не знаю, кто убедил тебя перестать пытаться, но ты сможешь это сделать. Тебе просто нужно мне довериться.

Кареса сделала еще один шаг ближе, пока не оказалась прижатой ко мне вплотную. Я закрыл свои глаза, почувствовав ее тепло, персиковый аромат наполнил мой нос.

— Ты доверяешь мне, Ахилл?

Я услышал нервную дрожь в ее голосе. И понял, что она хотела, чтобы я доверял ей.

Она волновалась, что, это могло быть не так.

— Да, — честно ответил я. — Я доверяю тебе.

Я открыл глаза и увидел облегчение, а затем счастливое выражение на прекрасном лице Каресы. Ее рука соскользнула вниз по моей груди и покинула мое тело. Но прежде чем я успел соскучиться по ее прикосновению, она взяла меня за руку.

— Давай вернемся в амбар. Поверь, я смогу тебе помочь.

Я уставился на ее аккуратные пальцы, такие тонкие и мягкие, зажатые в моей грубой ладони.

— Мне так неловко, — признался я, чувствуя, как моя гордость принимает тяжелый удар от этого признания. — Ты подумаешь, что я глупый.

Рука Каресы крепче сжала мою.

— Ахилл, увидев тебя в тисках демона, который удерживает тебя с самого детства, я не подумаю, что ты глупый. На самом деле все совсем наоборот. Принять этот вызов, как должное — это самая впечатляющая вещь, которую ты можешь сделать. Ты волшебник, когда дело касается твоего вина, мастер; каждый может увидеть это. Но сделай мне одолжение. Просто… Просто закрой свои глаза.

Я был озадачен, но сделал, как она просила.

— Представь себя в амбаре, когда прибудут этикетки для урожая следующего года. Представь себе, как ты читаешь с гордостью прекрасный текст «Белла Колина Резерв». Представь себе момент, когда ты видишь слова, которые объявляют всему миру, что это твое вино.

Я смог это увидеть. Я так отчетливо увидел это в своем воображении, что даже поверил в то, что это было реальностью. И я ощутил прилив счастья. Поверил в то, что действительно могу прочитать эти слова.

— А теперь представь себя в своем коттедже, сидящем у огня.

Она на сделала паузу. Мне стало интересно, почему? Затем она продолжила, и я понял.

— Представь свою жену, лежащую рядом с тобой, ее голова покоится на твоих коленях. Представь, как ты читаешь ей при свете огня, пока треск деревянных поленьев и запах их горения наполняет комнату. Ты гладишь ее по волосам, когда читаешь свою любимою книгу. И она закрывает глаза, лелея это момент, зная, что она самая счастливая женщина на свете.

— Платон, — произнёс я охрипшим голосом. — Я читаю «Симпозиум» Платона о разделенных половинках и соединенных душах.

Кареса замолчала, но в моих мыслях она все еще звучала. Потому что перед моим взором все еще была картинка, которую она нарисовала, и она была такой идеальной. Там могла быль только одна женщина, которая могла слушать мое чтение. У нее были темные волосы, темные глаза и самая добрая чистая душа. Это была она. Кареса была моей женой, лежащей рядом со мной под звуки потрескивающего огня, слушающая Платона, пока рукой я перебирал ее пряди.

Моя недостающая половинка.

Дыхание Каресы сбилось. Как только я открыл глаза, она продолжила:

— Теперь представь своего ребенка, маленького мальчика, похожего на тебя. Ты читаешь ему Толкина, как когда-то это делал твой отец. Представь, как ты наполнен жизнью, какую гордость и радость ты чувствуешь. Потому что ты преодолел трудности в чтении ради него и нее — кем бы она не была.

Голос Каресы оборвался. Я открыл свои глаза и увидел, что ее глаза блестели.

— Я вижу это так отчетливо, — сказал я. — Я вижу их обоих.

Я осознал, что представляю ее и нашего сына.

— Хорошо, — ответила она, но в ее голосе звучала нерешительность. — Теперь удержи эту картинку. Когда ты почувствуешь, что вот-вот сдашься, просто представь себе это будущее, оно даст тебе силу продолжить двигаться дальше. Потому что это возможно, Ахилл. Каждый заслуживает шанс читать и писать. Особенно ты.

Моя голова опустилась. Я не мог долго смотреть на нее. Я боялся, что могу поцеловать ее, если продолжу смотреть ей в глаза.

— Давай зайдем во внутрь, — сказала Кареса. — Дай мне возможность оценить твои навыки, тогда я смогу тебе помочь.

Я сделал длинный выдох, но кивнул и позволил Каресе отвести меня обратно в амбар.

Она не отпустила мою руку, пока мы не сели за стол. Она взяла ручку и протянула ее мне. С диким сердцебиением и потом покрывающим мои ладони, я взял ее в свои руки, сосредоточившись, чтобы держать ее правильно. Кареса переместила мои пальцы, пока они не оказались в правильном положении. Удивительный толчок пробежал сквозь меня, когда ручка не выскользнула. С надетыми Каресой резиновыми накладками, она оставалась твердо лежать в моей руке.

— Так легче? — спросила она.

Я заморгал, мое зрения внезапно стало размытым.

— Да, — ответил я, двигая своим запястьем и ощущая дополнительное сцепление ручки со своими пальцами.

— Отлично! — вскрикнула Кареса.

Она забрала ручку и положила ее на стол. Следующим она положила передо мной листок бумаги. Я увидел слова, написанные на нем.

Кареса придвинулась ближе.

— Попробуй прочитать первое слово.

Я отвернулся, ненавидя эти написанные слова, которые заставляли меня хотеть сбежать. Теплая утешительная рука легла на мою, отгоняя любую нервозность. Я взял себя в руки и вернулся к листу бумаги, пробегая глазами по первому слову. Я понял, что первой буквой была буква «В», но следующая вызывала во мне затруднение. Через несколько мгновений мои глаза были сильно напряжены, и я откинулся на спинку стула, проводя рукой по лицу.

— Я могу видеть буквы, но не понимаю, как звучит слово. Не могу услышать его в своей голове. Не слыша его, я не могу понять, — я посмотрел на Каресу, которая внимательно меня слушала. — Есть ли в этом какой-то смысл?

— Конечно, — сказала она. — И мы сможем тебе с этим помочь. Мы можем использовать один подход, — она наклонилась ближе. — Люди с десликсией часто получают более четкие представления о словах, используя три шага.

Кареса подняла свою руку, и я сглотнул, когда она коснулась своим указательным пальцем моего века.

— Увидеть слово.

Она переместила палец к моему рту, и моя кровь начала быстро разгоняться по венам.

— Произнести его вслух.

Затем она коснулась им моего уха, и мою кожу покрыли мурашки.

— И услышать его повтор.

Она убрала руку и взяла ручки разных цветов, подчеркнув красным цветом две буквы.

— Мы также можем отметить цветом гласные буквы, которые и придают слову звучание. Это поможет тебе разобраться в фонетике и узнать, какой перед тобой слог. В итоге ты сможешь разобрать слова и их звучание.

— Правда? — с сомнением спросил я.

Кареса придвинула ко мне обратно листок.

Я пробежался глазами по буквам: «В» «И» «Н» «О».

Я не знал почему, но разные цвета помогли мне различить все буквы.

— Ты можешь разобрать, что здесь написано? — спросила Кареса.

Я начал читать ей первое слово, проводя под ним пальцем.

Ответом Каресы была широкая и яркая улыбка.

— Ахилл, — прошептала она. — Ты грамотный. Ты понимаешь буквы и умеешь читать.

— До тринадцати лет я посещал школу, пока король не предложил меня забрать.

На ее лице появилось замешательство.

— Король поощрил решение покинуть школу?

— Да. Моя учительница сказала, что мне требуется больше помощи, чем она сможет оказать — школа не была достаточно оборудована. Это была небольшая сельская школа. Мой отец просил короля о помощи у одной из благотворительных организаций, так как у нас не было денег. Король поговорил с несколькими учителями, которые согласились с тем, что я отстаю в развитии. Он подумал, что будет лучше, если я присоединюсь к своему отцу на полях, и посвящу себя изучению изготовления вина, в особенности мерло. Он обещал моему отцу, что найдет мне репетиторов, когда я начну работать. Но этого так и не случилось. Прошло время, отцу надоело ждать, и он напомнил королю об обещании, но прошло слишком много времени. Если бы я вернулся в обычную школу, я бы отставал года на два или больше, и я просто не мог вынести мысли об этом. Я поссорился из-за этого с отцом. Это был единственный раз, когда мы поругались. В конце концов, он согласился обучать меня дома. Он попытался, но в итоге мои проблемы оказались ему не под силу. У него был виноградник, за которым нужно было ухаживать, и время просто ускользало. Я так и не узнал, почему король так поступил. В конечном счете, мой отец и я свыклись с отсутствием у меня академических способностей. Я полностью ушел в производство вина и через пару лет стал главным виноделом, а в шестнадцать, создал свой собственный урожай. Я все делал сам; мой отец просто наблюдал.

— 2008-ой, — прошептала Кареса, в ее голосе слышалось благоговение, как и в первый день, когда мы познакомились.

— Да. Как ты узнала?

— Тот год стал историческим для мерло «Белла Колина Резерв». Тогда было выпущено самое лучшее вино. Ахилл, урожай 2008 года является самой дорогой бутылкой мерло в мире.

— Правда? — с удивлением спросил я, не отважившись думать, что это было правдой.

— Как ты можешь этого не знать? — с удивлением спросила она.

— Потому что это часть процесса меня не интересует. Для меня важно созревание и изготовление вина, а не его продажа.

На лице Каресы отразилось восхищение.

— Знаю, — тихо произнесла она. — Наверное, тогда ты не в курсе, что на фестивале давки вина будет объявлен победитель «Международной премии вина». Ты снова можешь выиграть. Ты не проигрывал уже много лет.

— Король Санто всегда сам принимал поздравления. Я даже никогда не видел наград. Они хранятся в главном доме.

— Ахилл, это просто ужасно, — возмутилась Кареса, и не думаю, что она даже заметила, что снова положила свою руку на мою.

— Я так не думаю. Мне не нравится находиться в центре внимания. Король Санто хорошо с этим справлялся. Принц Зено будет делать это не хуже. Если мое вино снова победит, он может забрать приз себе. А мне будет достаточно знать, что я создаю лучшее вино из всех возможных. Я счастлив проживать тихую, спокойную жизнь, Кареса. Я не был рожден для балов и приемов, толпы зрителей и важных дел, я не могу и представить ничего хуже этого.

Я не хотел ее расстраивать. Но знал, что сделал это, когда Кареса повернула свою голову и указала на другое слово, написанное на бумаге.

— Кареса? — окликнул я, желая узнать, что сделал не так.

Она помахала рукой и улыбнулась. Это было притворство. Я мог видеть, что это была неискренняя улыбка. Было интересно: это и есть идеальная маска Герцогини ди Парма?

Я тут же решил, что если это так, то я предпочитаю свою Каресу.

Ее взгляд устремился к двери амбара, а затем вернулся к листку бумаги.

— Давай продолжим. Я не хочу отнимать слишком много времени от процесса создания твоего изумительного вина.

Шли минуты, и после долгого процесса изучения, какие буквы производили те или иные звуки, я улыбнулся.

— Вино. Это слово «вино».

— Самый легкий путь к учебе — когда предмет связан с учеником. Эти слова привычны для тебя, следовательно, помогают лучше понять правила написания и произношения. Ты всей душой погружен в виноделие, поэтому я решила использовать знакомые для тебя слова.

Моя грудь сжалась, когда я понял, сколько сил и энергии Кареса вложила в эти занятия. Занятия, от которых она ничего не получала взамен.

— Спасибо, — сказал я, зная, что этого слова недостаточно, чтобы описать всю мою благодарность.

Кареса положила передо мной другой листок бумаги и ручку. Два часа спустя я закончил рабочий лист, где мне нужно было обводить контуры букв. Мы прочитали одиннадцать слов, и я стал гордым обладателем iPod.

— Я загрузила туда аудиокниги, так что ты сможешь слушать их перед сном вместе с чтением печатных экземпляров.

Кареса принесла стопку книг и попросила, чтобы каждый вечер я пробовал читать одно или два предложения вместе с аудиокнигой, чтобы одновременно видеть написание слова, которое буду слышать. После этого я должен был проговорить его вслух, и тем самым научусь различать слова глазами, ушами и губами.

— Тут есть голосовое управление, так что ты сможешь просто назвать книгу, а не искать ее по названию. Я расположила их в том же порядке, что и в стопке, что бы ты случайно не прочитал не ту книгу.

По ее словам, на iPod также были загружены все оперные и концертные произведения, которые я только мог себе представить. Она сказала, что его будет легче слушать, работая в поле, чем старый кассетный магнитофон.

Более недели спустя, после нескольких дней интенсивной учебы, она принесла свой ноутбук и загрузила в него еще немного музыки. Когда «Пятая симфония» Бетховена заиграла через портативную колонку, которую она принесла с собой, Кареса повернулась ко мне:

— Ты раньше уже слышал симфонии Бетховена?

— Да, — ответил я, под звуки смутно знакомой музыки.

— Знаешь ли ты, что эта симфония считается лучшей у Бетховена?

Я покачал головой.

Кареса села рядом со мной, пока мы слушали танец струн.

— Я хотела поделится этим с тобой, — она нежно толкнула меня локтем. — Знаю, как ты любишь оперу, но я никогда не слышала, чтобы ты слушал музыку кого-то не из итальянских великих композиторов, — она подмигнула мне. — Некоторые люди могут подумать, что ты испытываешь сильную привязанность к нашим соотечественникам.

Я фыркнул.

— Некоторые люди могут быть правы.

Кареса засмеялась, садкий звук заполнил и комнату, и мои вены.

— Когда я изучала новые методы, которые мы могли бы попробовать, я вдруг вспомнила Бетховена, — она кивнула в сторону колонки. — Он написал девять симфоний. Эта одна из самых сложных, самых выдающихся и самых значимых. Эта работа всей его жизни.

— Она прекрасна, — согласился я.

Кареса повернулась ко мне лицом.

— Бетховен потерял свой слух, Ахилл. Один из самых великих композиторов был глухим. Композитор — человек, который писал музыку, слушал музыку, жил музыкой, потерял самый важный орган чувств в своей работе.

— Это ужасно, — ответил я, качая головой в сочувствии.

— Нет, — решительно сказала она. — В конце концов, это, возможно, было его величайшим благословением. Ахилл, он написал эту симфонию, когда был глухим. Его величайший шедевр был создан без возможности слышать. Разве ты не понимаешь?

Я ждал, затаив дыхание, когда она продолжит:

— То, что бросает нам вызов, то, что разрушает нас, в итоге может оказаться благословлением. Потому что наши неудачи могут сделать из нас великих. Наши самые обычные человеческие невзгоды, могут вселить в нас почти нечеловеческую силу. Наши слабости — это просто неопробованные крылья, которые ожидают, когда мы взлетим.

В течение следующей недели, с каждым выученным новым предложением и записанным новым словом, я слушал симфонию, позволяя словам Каресы звучать в моей голове.

Однажды вечером, когда я пытался читать у камина под звуки Бетховена, играющего на заднем плане, я понял, что методы обучения Каресы работают. Я позволил себе представить будущее, которое она описала мне в тот день у амбара.

И я знал, что она была права. Мои крылья были просто неопробованными, но с каждым днем они все больше становились готовыми лететь.

Лететь к Каресе — женщине, которая быстро становилась моим солнцем…

…к Каресе — женщине, которая освещала мне путь из темноты.