Я покорю Манхэттен

Глава 13

В квартире, которую – себе на горе – она с такой радостью обставляла, Мэкси так ни разу и не осталась на ночь. На следующий день по ее распоряжению стол и все другие рабочие принадлежности Рокко были отправлены ему обратно. Самой же квартире со всем, что там находилось, вплоть до последней медной кастрюли, надлежало быть проданной как можно скорее за любую предложенную цену, о чем она уведомила своего агента по недвижимости.

Бракоразводный процесс благодаря опытным адвокатам из конторы, обслуживавшей «Эмбервилл пабликейшнс», занял минимум времени и прошел без излишней огласки. После того как Рокко получил право на участие в воспитании дочери, он дал свое согласие, чтобы Анжелика постоянно проживала с матерью. Тем временем он возвратился обратно к Конде Насту: при другом решении суда ему пришлось бы нанимать для Анжелики няню, что было бессмысленным, поскольку Мэкси – отличная мать. Однако, пользуясь своим правом, он не упускал возможности забирать Анжелику к себе на выходные, пополнив ряды разведенных отцов, гулявших в ближайшем от дома парке со своими детьми, с одной лишь разницей, что его ребенок был в этой компании самым младшим.

Мэкси, чтобы пережить развод, с головой ушла в мельчайшие детали воспитания дочери, направив сюда все свои чувства. Она научилась сдерживать себя – не думать, не вспоминать, не задаваться вопросами «а если бы…», предпочитая вместо этого подробно выяснять у терпеливых владельцев шести магазинов на Мэдисон-авеню, где они делали закупки, какого качества у них апельсины (из них она выжимала для Анжелики сок) и откуда получены куриные грудки. Но все равно страшная, мучительная боль, таившаяся где-то в глубине сердца, не отпускала ее, постоянно вибрируя, подобно камертону, и единственной радостью для Мэкси были лишь моменты общения с дочкой, правда, весьма редкие, потому что Анжелика, будучи здоровым ребенком, большую часть первого года своей жизни просто спала. К чести Мэкси, она смогла выдержать эту страшную пытку молчанием, понимая, что другого пути у нее нет. Все свободное время у нее было занято кормлением и купанием Анжелики. Часто она спускалась с девочкой вниз, чтобы посидеть с Лили и Зэкари. В ту же ночь, когда Рокко отказался жить в ее новой квартире, она вернулась в родительский дом – самое надежное ее убежище.

Ее «траур» длился всю осень 73-го и зиму 74-го года. И только поздней весной, уже на двадцатом году жизни, наконец-то пришел день, когда Мэкси поняла, что уже может осмыслить случившееся. Для облегчения мыслительного процесса она легла на спину, подложив под голову целую гору подушек и прижав к груди сладко пахнущее теплое тельце спящей Анжелики, согревавшее ее, словно горчичник. Девочке шел второй год, и она была уже достаточно большой, чтобы о ней не тревожиться и предаваться грустным раздумьям о своем душевном состоянии.

Чего, собственно, она добилась в жизни? И как можно определить ее нынешнее положение? У нее есть дочь, она разведена, и ей скоро двадцать. Она уже не девочка, не студентка колледжа, но и не мать-одиночка. С другой стороны, она не работает и не собирается делать карьеру. Оставалось, таким образом, всего одна категория, под которую она подпадает: интересная, нет, лучше сказать, прелестная молодая «разведенка» (если этим словом все еще пользуются).

Какие возможности открываются перед молодой женщиной в ее положении – да еще с теми миллионами, которые были на ее счетах и частью которых она уже могла распоряжаться? В принципе, имея столько денег и свободного времени, можно было делать все что угодно. Ясно, что она может продолжать жить в этом большом сером доме, где она находится в полной безопасности и где ее так любят и вместе с тем предоставляют полную свободу, считая ее уже полностью взрослой.

Итак, подытожила свои раздумья Мэкси, вполне возможно использовать родительский дом в качестве отправной точки для… чего, собственно?

Ну, во-первых, она может и, наверное, даже должна поступить в один из манхэттенских колледжей. Но для этого, черт побери, надо сперва кончить школу! Весь предшествующий опыт, связанный с переходами из одного учебного заведения в другое и постоянными поисками обходных путей и тихих заводей, убедил Мэкси в том, что найти подходящую школу, которая согласилась бы взять ее всего на один, последний, пропущенный ею год, не проблема. Значит, колледж – дело вполне реальное. Другой вопрос: надо ли ей вообще снова взваливать на свои плечи бремя занятий? Не слишком ли поздно сейчас (а может, наоборот, рано) опять погружаться в учебу? Ладно, колледж вычеркиваем.

Конечно, остаются путешествия. Взять с собой Анжелику, найти няню – и отправиться в Англию на полгода или год. Там дорогие дедушка и бабушка позаботятся о том, чтобы вывезти ее в свет. При мысли о том, как она покорит Лондон, Мэкси сладко зажмурилась. Она накупит себе самые экзотические наряды из коллекции Сандры Роудс, снимет самые большие апартаменты на Итон-сквер, будет разъезжать на «роллс-ройсе», «бентли» или «дайм-лере», одной из тех машин, на которых всегда разъезжала английская королева, – они еще слишком широки для американских дорог. Вот уж когда она закружится в вихре светских развлечений, так и оставшихся неизвестными для ее матери. Развлечений, которые теперь станут доступными Мэкси благодаря связям девятнадцатого баронета и второго виконта из рода Адамсфилдов. Ах, если бы 60-е уже не кончились! Но пусть эра «свинга» прошла, отголоски тех лет где-нибудь да сохранились. Да, Лондон, Лондон… Мэкси не могла удержаться от счастливой улыбки, обращенной в полутьму сатинового балдахина над ее кроватью. Неожиданно глаза ее широко распахнулись при мысли о Рокко. Суровая реальность больно кольнула сердце. Этот невероятно преданный дочери итальянский папочка не согласится, чтобы она увезла от него дочь на целые полгода. Ни за что! Значит, выбраться можно будет всего на неделю-другую. Ладно, путешествия тоже вычеркиваем.

Работа? С какой готовностью бралась она за самые пустячные поручения в художественном отделе – и вот что из всего этого вышло! Может быть, вообще этот мир не для нее? И потом у нее есть ребенок, о котором надо заботиться. Итак, работа отпадает.

Словом, Мэкси пришла к тому же, с чего начала, возлежа на горе подушек у себя в спальне в родительском доме. Но оставаться здесь нельзя. Исключено! Как бы не хотели этого родители.

Мэкси осторожно подышала Анжелике в волосы и слегка подергала за маленький темный завиток.

Ясно, что родители не верят в ее самостоятельность. Это же читается в их взглядах, хотя они и не решаются сказать, что всячески желали бы продлить нынешнее положение вещей. Однако распознать их тревожные мысли не так уж трудно. Им бы, конечно, хотелось, чтобы она оставалась у них под крылышком, пока на горизонте не появится другой – более подходящий – мужчина, который бы побудил ее заново создать семейный очаг, о чем Мэкси сейчас вовсе не помышляла.

Процесс последовательного исключения одного варианта за другим поставил ее перед единственным выбором – перебраться на свою собственную квартиру на Манхэттене. И немедленно! Стоит задержаться – и ей снова уготовано знакомое приятное существование в роли единственной дочери в доме. Роли, из которой она безусловно выросла. На какое-то мгновение Мэкси кольнула тревога: ведь до сих пор она никогда не жила одна, сразу же перейдя из отцовского дома в дом мужа, а затем тут же вернувшись обратно.

Что ж, убеждала она себя, плотно сжав губы, тем больше оснований принять этот вызов. Завтра же надо начать поиски подходящего дома. Это должен быть небольшой двух – или трехэтажный кирпичный коттедж в английском духе (раз уж ей нельзя переехать в Лондон», где она будет принимать гостей. Каких гостей? Ведь с того самого – рокового! – дня, когда два года назад Мэкси переступила порог художественного отдела «Житейской мудрости», она до такой степени погрузилась в драматические перипетии собственной жизни, что растеряла связи со всеми своими сверстниками, кроме Инди, этой эгоистки, которая как ни в чем не бывало пошла после школы в колледж. Хорошо, но кого-нибудь она все-таки знает? Разве не говорила хозяйка одного модного светского салона, что для привлечения гостей достаточно просто открыть банку сардин и оповестить людей, что их ждут?

Придется купить консервный нож и сардины – только и всего. Если чему-нибудь жизнь ее и научила, то лишь тому, что одно цепляется за другое, а потом все идет само собой. Может быть, в жизни существуют и другие уроки, но Мэкси про них пока ничего не знала.

Едва решив покинуть родительский кров, Мэкси тут же нашла подходящий кирпичный дом и двух декораторов, Людвига и Бичета, годовых придать ему вид, совершенно не связанный с хронологией. Вся атмосфера дома должна была говорить о том, что здесь живет не импульсивная молодая особа, а умудренная жизненным опытом богатая наследница, чьи вкусы тяготеют к эклектическим интерьерам, где стиль Людовика XV очаровательно разбавлялся буйными вкраплениями венецианской фантазии, смягченными выдержанным в английском духе набивным ситцем.

После первой робкой вылазки Мэкси в мир самоанализа, касавшегося ее прошлого и настоящего, она все чаще стала подолгу задумываться о своем будущем. Амплуа молодой «разведенки», столь прельстившее ее поначалу, было почти сразу же отвергнуто. Что, спрашивается, толку быть одной из множества точно таких же обитательниц Манхэттена и вступить в их, пусть нигде не зарегистрированный, клуб, где членов хватает и без нее? Вместо этого она принялась с искусством и терпением, куда большими, чем когда готовилась к первому рабочему дню, создавать образ новой Мэксим Эммы Эмбервилл-Сиприани, глядя на который можно будет сразу сказать, что перед тобой вдова. Вдовство – раннее, жестокое, трагическое и таинственное – представлялось ей гораздо более желанным, чем любое другое состояние, в котором она смогла бы пребывать. Оно сочетало в себе некую траурную элегантность с поэтической (да, именно поэтической!) аурой. Надо было только соответствующим образом держаться, рассуждала Мэкси, нижняя губа ее при этом так и подрагивала от еле сдерживаемого смеха.

Работу над задуманным имиджем Мэкси начала с придания своей улыбке элегического флера. Она научила себя неожиданно обрывать повествование на дрожащей ноте и надолго замолкать, напускать на себя гордый вид оскорбленного достоинства, не оскорбляя им, однако, никого из окружающих. Она ограничила поле приложения своей всегдашней энергии, направив ее внутрь самой себя, подчеркивая (правда, без нажима или стремления вызвать в собеседнике чувство боли), что страдает от невысказанной печали – ноши, которую ей бы не хотелось перекладывать на чьи-то другие плечи. Все время она теперь появлялась в черном: ткань этого цвета была спокойной, серьезной, дорогой и до неприличия ей шла. Единственной драгоценностью, которую она себе позволяла носить, был свадебный подарок родителей – двойная нитка роскошного бирманского жемчуга диаметром от двенадцати до девятнадцати миллиметров, причем каждая горошина была абсолютно круглой и излучала бесподобное сияние. Кроме этого, как положено вдовам, носила она и простенькое золотое, без камней, обручальное колечко, которое, честно говоря, ей больше всего хотелось выкинуть на помойку. Очутившись дома одна, Мэкси тут же переодевалась в старые джинсы и майку, но из дому неизменно выходила в иссиня-черном от головы до пят, даже если отправлялась за город, когда ее нарядом служили черные брюки и черная шелковая блузка. С присущим ей умением она с помощью косметики добивалась восхитительной бледности лица, забросив подальше набор румян и губную помаду. Главное внимание теперь она уделяла ненавязчивому подчеркиванию темноты вокруг глаз, для чего в ход шли коричневато-серые тона. Господи, приехала бы сюда Инди, чтобы оценить ее усилия, каждый раз с тоской думала Мэкси, занимаясь своим лицом.

Запретив себе смеяться прежним, заливистым смехом, как не соответствующим новому облику, Мэкси точно так же взяла за правило ничего не говорить о себе. Вместо этого она научилась мастерски выспрашивать у других о наиболее любимом для них предмете: о них же самих! Научилась она ловко обходить и любые вопросы, связанные с ее личной жизнью, автоматически отсекая два из каждых трех приглашений, которые она получала во множестве («сардины» срабатывали на диво), чтобы иметь возможнось побольше оставаться дома с Анжеликой. Хотя ее постоянно терзало искушение сказать, что Рокко Сиприани умер (да, да, лежит в гробу), она велела себе вообще не вспоминать ни о бывшем муже, ни о своем замужестве.

Поскольку время, в течение которого люди обычно сохраняют в памяти подробности чужой жизни, определяется на Манхэттене объемом подливаемого в огонь масла, через год, то есть к тому моменту, когда Мэкси отметила свой двадцать первый день рождения, репутация вдовы закрепилась за ней довольно прочно.

Впрочем, вдовство ее не было слишком уж строгим. Проявляя Мэксимальное благоразумие, молодая «вдова» тем не менее успела переменить с дюжину любовников, стараясь, правда, не делать этого слишком уж поспешно. Каждый из них был безупречен во всех отношениях и считался завидным женихом, каждый предлагал ей свои руку и сердце, и ни с кем из них у нее не возникало проблемы из-за того, что их куда больше привлекают ее деньги, чем она сама. Но никто не нравился ей настолько, чтобы стать по-настоящему необходимым в ее жизни, так что дольше нескольких месяцев не задерживался. Мэкси постепенно пришла к выводу, что больше никогда не влюбится: заключение весьма печальное, если бы не чувство свободы, которое оно ей давало. Мэкси льстила себя надеждой, что сделалась осовремененной героиней в духе Генри Джеймса: женщина с прошлым, которого никто толком не знает; настоящим, вызывавшим жгучее любопытство, таинственным и вместе с тем высвеченным ярким светом, излучавшимся ее независимостью, семьей, состоянием и, что там скрывать, лицом; и наконец, будущим, столь много обещавшим.

…Благоухающим августовским вечером 1978 года Мэкси занесло в казино Монте-Карло. Не смущаясь царившей в холле темнотой, она, одна, без спутников, прошла внутрь, утешая себя тем, что в княжестве Монако, к счастью, на каждых пять туристов один полицейский, так что любая женщина может без опаски появляться на улице даже самой темной и безлюдной со всеми своими бриллиантами. Интуитивно она чувствовала, что за карточным столом ее ждет удача, но не спешила садиться за игру.

То был ее первый вечер в Монте-Карло и первая в жизни – в буквальном смысле – возможность поступать так, как ей хочется, ведь рядом никого, перед кем надо было бы отчитываться или кто мог бы отчитать ее саму. Родители в Саутгемптоне, Рокко наконец договорился у себя в журнале об отпуске и, взяв с собой Анжелику, уехал к родителям, в их загородный дом возле Хартфорда.

Мэкси отказалась от нескольких приглашений погостить летом у знакомых или попутешествовать с друзьями и без особой огласки зарезервировала для себя люкс в «Отель де Пари» в Монте-Карло: номер отличался великолепной планировкой и, будучи угловым, имел полукруглый балкон, на который можно было выходить из гостиной, чтобы любоваться закатом. Далеко внизу виднелся вечно оживленный порт, а за ним, на скалистом мысе, – дворец, за которым открывался неописуемой красоты небосвод, сливавшийся с не менее сказочным морем, по которому в порт стремились десятки прогулочных судов. Когда видишь Монте-Карло таким, каким он виделся Мэкси с ее балкона, то как-то не верится, что каждую неделю здесь сносится очередная великолепная вилла эпохи английских королей Эдуардов, из тех, что всегда были украшением столицы княжества, для того чтобы на ее месте возвели очередной высотный жилой дом, каких полно в Майами. Не верится, что каждый дюйм древней территории используется с безжалостным прагматизмом, по своей природе куда более швейцарским, нежели средиземноморским.

Август в Монте-Карло, несмотря на жару, считается разгаром бархатного сезона, временем балов и фейерверков, балетных спектаклей и сборищ весьма специфической публики, не упускающей возможности раз в году слететься в столицу княжества Монако. Август – единственный тридцатиоднодневный благословенный месяц в году, когда «беглецы от налогов» из девяноста девяти стран мира, которые по настоянию своих адвокатов и финансовых советников перебрались на жительство в Монако, могут сдать свои роскошные апартаменты и заработать достаточно, чтобы содержать их следующие одиннадцать месяцев; единственный месяц, когда места стоянки на яхтенном причале пользуются наивысшим спросом; единственный месяц, когда снова возрождается миф о Монте-Карло, чтобы безотказно действовать затем целый год.

Да и сама Мэкси чувствовала себя сейчас возрожденной настолько, что у нее кружилась голова. Готовясь к этой поездке, она обновила свой гардероб, занявший семь больших чемоданов: характерно, что черные тона в нем полностью отсутствовали. Вооружилась Мэкси и внушительным аккредитивом и по приезде, днем, обменяла на франки столько долларов, что сумочка, которую она взяла вечером с собой в казино, разбухла от денег.

До сих пор ее опыт в азартных играх в основном ограничивался покером, который иногда, в начале ее «вдовства», помогал коротать долгие вечера на Манхэттене. Хотя ставки бывали довольно высокими, Мэкси все время тянуло побывать в настоящем казино, которое не напоминало бы ей Лас-Вегас. Азартные игры, на ее взгляд, были в чем-то сродни хождению по магазинам: и в том и в другом случае ничего путного, если вы вдвоем, у вас все равно не выйдет. Называйте это как хотите – искусством, везением или просто выбором чисел, любая азартная игра сводилась к принятию решения, а принимать его невозможно вместе с кем-либо или по чьему-либо совету, когда над твоим плечом склоняется доброжелатель, нашептывающий тебе, что и как надо делать. Да, внушала себе Мэкси, ей давно пора встряхнуться, ее «вдовство» явно затянулось. В конце концов, она заслужила этот маленький праздник своим примерным поведением, и, оглядываясь вокруг, видела, что и другие, спешившие в казино, чувствовали то же самое.

Первые залы, большие и аляповато украшенные, вызвали у нее некоторое разочарование – небрежно одетые туристы, как заводные, дергали рычаги игральных автоматов, а сверху на их жалкие потуги, казалось, с горечью взирали расписные потолки. Но стоило ей миновать строгих стражей, охранявших вход во внутренние покои, как она обнаружила, что легенда о казино в Монте-Карло все еще существует – во всей своей безусловной подлинности она стала частью истории, как если бы была старинным парусником, который непонятно как объявился в гавани, приплыв из далекого прошлого. Во внутренних помещениях, украшенных позолоченной лепниной, как бы витал дух эпохи Эдуардов, чувственно-младо-страстный и пышно-бесстыдный: мелодии вальсов заглушал сумасшедший джазовый ритм, доносившийся из залов при входе; яркий свет лампочек, то и дело зажигавшихся на игральных автоматах, уступил место спокойному розоватому сиянию. Здесь находились совсем другие люди – спокойные, уверенные, с тихими голосами, хорошо одетые; вокруг Мэкси царила атмосфера почти невыносимого напряжения, какая бывает только в местах, отведенных картам, пари, игре – словом, тому, что принято связывать с азартом. Его чарам не мог противостоять никто из пришедших сюда и меньше всего Мэкси Эмбервилл.

Сдерживая свой нью-йоркский темперамент, Мекси старалась двигаться с подобающим достоинством и той самоуверенностью, какая может быть только у красивой женщины, чувствующей себя непринужденно даже без сопровождения. На ней было длинное, без бретелек, шифоновое платье, чуть более светлое, чем ее зеленые глаза, и до дерзости прозрачное. Черные волосы, которые в Нью-Йорке она носила гладко зачесанными назад, сейчас свободно разметались по плечам. Из двойной нитки жемчуга Мэкси сделала одну длинную, которая струилась по ее обнаженной белой спине; спереди ее украшением была веточка маленьких белых орхидей, приколотая за вырез платья. Словом, от былого «вдовства» не осталось и следа… Как, впрочем, и от девичества. Она выглядела столь же изощренно надменной, каковой себя и ощущала: великолепный экземпляр кошки, вышедшей на прогулку в поисках удовольствий.

Для баккара, решила она, явно слишком рано. Пожалуй, для «разогрева» стоит начать с рулетки, а там будет видно. В рулетку она еще никогда не играла, но похоже, это глупая детская игра, где не требуется особого искусства.

Мэкси подошла к кассиру и купила фишек на десять тысяч долларов – целую сотню больших черных фишек, каждая стоимостью пятьсот франков. Сумма, по ее понятиям, пустяковая. Мэкси спокойно опустилась на стул у ближайшей рулетки и, решив не рисковать, учитывая свою неопытность, попросила крупье поставить десять своих фишек на черный 23-й номер. Колесо завертелось, а когда остановилось, Мэкси была уже на тысячу долларов беднее. Может, поставить на свой следующий день рождения – двадцать четыре? Но черный 24-й номер снова не принес ей удачи. Что ж, утешала она себя, если бы ей повезло, выигрыш мог бы составить тридцать пять тысяч долларов, потому что все выигрыши шли сейчас в пропорции тридцать пять к одному. Где же это, спрашивается, удача, которая традиционно выпадает всем новичкам? С другой стороны, напомнила она себе, рулетка – не та игра, куда следовало вкладывать деньги, и Мэкси принялась обдумывать, на какое число все таки имеет смысл ставить теперь.

В этот момент к крупье обратился человек, сидевший рядом с ней.

– Десять на «зеро»! – произнес он с акцентом, показавшимся ей странным.

Мэкси с любопытством скосила глаза. Человек нависал над столом, опершись на локоть так, словно это была его точка опоры. Одет незнакомец был в сильно потертый смокинг, какого до сих пор ей ни разу не доводилось видеть. Темные волосы явно нуждались в стрижке, впалые заросшие щеки – в хорошей бритве, а прикрытые веками и длинными ресницами глаза – в том, чтобы их открыли. Больше всего он был похож на огородное чучело, усталое и в то же время по-своему даже элегантное. Мэкси невольно отодвинулась от незнакомца. Рядом с ней, вне всякого сомнения, находился типичный представитель социальных низов, для которого рискованная попытка поправить свои дела за счет рулетки является закономерным итогом морального падения жалкого пьяницы. Разве уже в самом его точеном профиле не виделось чего-то порочного? Вместе с тем она не могла не отметить, что его руки отличались поразительной красотой, а ногти были идеально подстрижены. Уж не просто ли профессиональный карточный шулер? Пожалуй, все-таки нет, потому что уважающий себя профессионал навряд ли появился бы в столь затрапезном и жалком виде.

Продолжая искоса наблюдать за соседом, который пока еще не соблаговолил удостоить ее своим вниманием, Мэкси просадила еще семьдесят фишек. Наверное, ему тридцать с небольшим, заключила она, и скорей всего он ирландец – ведь только у ирландцев бывает такая белая кожа и такие черные волосы. Интересно, какого цвета у него глаза? Если голубые, то сомнений в этом не останется, но незнакомец так ни разу и не приподнял век. За это время он поставил десять фишек по пятьсот франков каждая – и проиграл. Теперь он лениво поставил на «зеро» очередную пригоршню фишек стоимостью тысяча долларов. Выражение его лица при этом оставалось прежним: казалось, ирландца не интересует сумасшедший танец шарика при вращении постепенно замедлявшего свой бег круга. Макси снова проиграла, но теперь ее больше занимал не проигрыш, а сделанное ею поразительное открытие: незнакомец, оказывается, был в старых теннисках и белых растянутых носках. Смокинг же его одет прямо на белую майку, и на голой шее болтался небрежно завязанный галстук, больше напоминавший кусок веревки. Может, это и есть веревка, и при этом уже мохристая.

Неожиданно Мэкси поняла, что у нее остается всего десять последних фишек. Подозвав служащего казино, прохаживавшегося между столами, она протянула ему деньги на приобретение еще пятидесяти фишек. При звуках ее голоса незнакомец обернулся.

– И мне десять, – бросил он с ленцой, не предложив служащему никаких денег. (Наверное, решила Мэкси, он рассчитывает на кредит казино.)

– Прошу прощения, сэр, – ответил служащий, отказываясь выполнить его просьбу.

– Что, нельзя больше?

– Боюсь, что так, сэр.

– Да, не мой сегодня вечер, – бесстрастно прокомментировал незнакомец.

– Похоже, что так, сэр, – согласился служащий, направляясь к кассе, чтобы принести Мэкси заказанные ею фишки.

Ирландец, отметила Мэкси про себя, успев заметить классическую голубизну глаз, полыхнувших из-под приподнятых век. Ирландская портовая крыса, скорей всего улизнувшая из трюма одного из стоявших в гавани судов. Напялил на себя смокинг, одолженный на один вечер, и явился сюда, в казино, где просадил свой последний франк, доллар, фунт или какие там еще у него могли быть деньги. Вот только ирландской напевности в его словах не было, акцент у него совсем непонятный – английский, но никоим образом не британский, хотя сама Мэкси и не смогла бы провести четкую разграничительную линию.

Нагнувшись, ирландец вытащил из каждого носка по пять черных фишек с таким невозмутимо отрешенным видом, что Мэкси сразу поняла: запас был явно предназначен для такого вот критического момента. Она поняла, что чувствует к этому беспомощному созданию самую настоящую жалость. В том, как он упорно пытается не показать всей глубины своего отчаяния, было что-то мужественно-трогательное. Видно, он действительно дошел до ручки. Кто знает, что ждет его теперь, после того как он потеряет последний свой шанс. Наверняка он играет на одолженные деньги. Или даже краденые. Безумец, он опять ставит на «зеро» свои фишки – все до одной. Не оставляя себе возможности рискнуть еще раз в случае проигрыша. Мэкси затаила дыхание, следя за рулеткой, постепенно замедлявшей ход. Маленький шарик наконец остановился. На «зеро»! Она в восторге что есть силы захлопала в ладоши. Тридцать пять тысяч долларов – этого выигрыша будет достаточно, чтобы он не застрелился. Мэкси улыбнулась, поздравляя незнакомца с удачей, и в этот момент с удивлением заметила, что тот даже не поднял век. Может, его надо слегка подтолкнуть? Он что, не видел?!

Люди вокруг начали с интересом перешептываться, когда крупье, в очередной раз принимая ставки, обратился к ее неподвижно сидевшему соседу со словами: «Опять на „зеро“, сэр?» И получил в ответ короткое: «Да».

Боже, он же бросает деньги на ветер! Не может быть, чтобы «зеро» дважды, подряд, принесло ему удачу. Он что, сумасшедший? Пьяный? Под наркотиками? Или просто ничего не смыслит в игре?

От волнения Мэкси даже позабыла, что сама собиралась делать ставку, и, когда крупье рявкнул: «Ставки сделаны», поняла, что давать советы теперь уже поздно. Вздохнув, она принялась ждать неизбежного, следя за вращением круга и подскоками шарика. Но вот он замер. На «зеро»! У собравшихся одновременно вырвался вздох облегчения. Огородное чучело выиграло сто семьдесят пять тысяч франков, помноженных на тридцать пять! Даже почти забытая Мэкси таблица умножения подсказывала, что выигрыш превышал миллион американских долларов! И намного! Теперь-то уж он наверняка должен приподнять веки, теперь-то уж не должен выглядеть таким удрученным, мелькнуло у нее в голове. Повернувшись, она на секунду встретилась с ним взглядом. И что же – он улыбнулся? Поднял наконец веки? Или, может, хоть немного порозовели его щеки? Ничего подобного. Даже намека нет. По-прежнему сидит, опершись на локоть, не тянется за выигрышем, а вид у него столь же отрешенный и бесстрастный, как и тогда, когда служащий отказался покупать для него фишки в кредит. Сомнений нет – сумасшедший.

– Забирайте свои фишки, – тихо шепнула она своему соседу.

– Зачем?

– Да вы же их просадите, простофиля несчастный. И не спорьте. Больше не рискуйте. Такой шанс уже никогда не повторится, – прошипела она с яростью.

– Значит, играть без риска? – спросил он, слегка как бы забавляясь ее настойчивостью.

Между тем игра за столом прекратилась – крупье ожидал прихода управляющего, чтобы санкционировать дальнейшую игру. Тот наконец прибыл, взглянул на чучело с неопределенным выражением лица и с явной неохотой кивнул, давая свое разрешение. Вокруг их стола тотчас же сгрудилась целая толпа, люди возбужденно переговаривались, и Мэкси снова опоздала со своей ставкой. Конечно же, сумасшедший, лихорадочно рассуждала она. Преступно сумасшедший. Теорию вероятности ради него никто не отменял. Он что, думает, шарик снова остановится на «зеро»? В третий раз? И в казино это тоже знали, иначе управляющий не разрешил бы игру. Разве в Монте-Карло кому-нибудь позволят опустошить весь банк? Крупье между тем занимался другими игроками и лишь после того, как они сделали ставки, снова посмотрел на чучело.

– Остаетесь на «зеро», сэр?

– А почему бы и нет? – ответил тот, подавляя зевок.

Мэкси почти с ненавистью взглянула на крупье, запускавшего колесо. Толпа напряженно молчала. Губы крупье приоткрылись, чтобы произнести бесповоротное: «Ставки сделаны». В тот же миг Мэкси сорвало с места и метнуло к лежавшим на «зеро» фишкам. Она сгребла их с рулетки поближе к своему соседу, чтобы исключить то неминуемое, что могло бы случиться, опоздай она всего на полсекунды.

Из толпы послышались возмущенно-удивленные возгласы. Кто зто смеет нарушать правила игры в казино? Произошдшее было столь немыслимым, что взоры всех присутствующих сразу же обратились к Мэкси. Она с гневом встретила эти взгляды.

«Варвары! – вопил ее внутренний голос. – Вы только и ждете, чтобы львы растерзали очередную жертву. Ничего, подонки, сегодня обойдетесь! Пусть я выгляжу при этом глупо, пусть…»

Охваченная праведным гневом, она оглядывала гудящую толпу к только тут заметила, что пугало все еще следит за вращающимся кругом, даже не думая собирать спасенные ею фишки! На лбу у нее выступил холодный пот. Она с ужасом вспомнила: теория вероятности здесь ни при чем, а каждый запуск колеса – всего-навсего новый старт, никак не связанный с прежними. Нет, нет, молила она Бога, только не это, пожалуйста! В гробовой тишине слышалось одно лишь поскрипывание вращающегося круга. Мэкси закрыла глаза. Из груди стоящих рядом одновременно вырвался недоверчивый вздох, полный ужаса. «Зеро»! Скова! Сердце Макси, казалось, остановилось. Ей хотелось умереть. Да, она заслуживала этого. Убийство было бы для нее слишком хорошим исходом. Чья-то протянувшаяся рука крепко ухватила ее за предплечье. Сейчас ей сломают кость. Что ж, одну кость за другой, пусть переломает их все! Он имеет на это полное право. Она даже не станет защищаться.

– Недешево ты мне обходишься, – мягко заметило пугало, поднимаясь со стула и поднимая ее вместе с собой, предоставив служащему самому собирать разбросанные вокруг фишки.

Мэкси наконец открыла глаза и тут же расплакалась. Итак, она будет жить. Он явно был еще более сумасшедшим, чем ей казалось, чо отнюдь не преступно сумасшедшим.

– Я не люблю, когда женщина плачет, – ласково произнес ее спутник.

Мэкси сразу же прекратила всхлипывания. Она не могла его ослушаться. Он протянул ей на удивление чистый носовой платок и помог высморкаться и вытереть глаза.

– Это же только деньги, – изрек он, позволив себе улыбнуться.

– Только деньги! Больше сорока миллионов долларов!

– Я бы их все равно спустил здесь же в один прекрасный день, – пожал он плечами. – Разве они позволили бы мне продолжать игру, если бы не были в этом уверены? Ты случайно не на казино работаешь? Нет, вряд ли. Но вообще они должны поставить тебе бесплатную выпивку. Ладно, я сам закажу шампанское.

– Лучше чего-нибудь покрепче, – взмолилась Мэкси.

– Умница. Тогда текилу – «Буффало Грасс», да? – И он жестом подозвал официанта. – Мне, как всегда, двойную, Жан-Жак. И одну порцию для леди.

– Не повезло сегодня, месье Брэйди, – произнес сочувственно официант.

Пугало в упор взглянуло на Мэкси.

– Это еще как сказать, Жан-Жак, как сказать. – И добавил, обернувшись к Мэкси: – Допивай, и я отвезу тебя домой.

– О, это необязательно, – запротестовала она.

– Да почему же? В общем, ты ведь сейчас принадлежишь мне. Как-никак сорок миллионов я за тебя выложил.

– О…

– Согласна, так ведь? – вежливо осведомился он.

– Да, конечно. Это… вполне логично.

Могло быть и хуже, решила Мэкси, значительно хуже. Но надо что-то предпринять по части его одежды. Во что бы то ни стало.

Деннис Брэйди был, пожалуй, первым из бывших колонистов, кого Австралия выслала обратно в метрополию. За сто лет до этого его предок, Блэк Ден Брэйди, эмигрировал в Австрию из Дублина и разбогател на добыче серебра, огромные запасы которого он обнаружил в дикой местности Уэйстед-Велли в Новом Южном Уэльсе. В последующие десятилетия основанная им компания «Уэйстед-Велли проперти» открыла значительные месторождения железной руды, угля и марганца. К 1972 году в дополнение к добыче полезных ископаемых компания владела крупными сталелитейными и нефтеперерабатывающими предприятиями, на долю которых приходилось около трех процентов валового национального продукта страны: годовой оборот компании составлял почти миллиард долларов. Главным пассивом «Уэйстед-Велли» являлся возмутитель спокойствия и ее главный акционер Деннис Брэйди, оставшийся сиротой наследник огромного семейного состояния по прозвищу Скверный. Как же все это осточертело – и Мельбурн, и положение самого богатого человека в Австралии, и бесконечные дискуссии насчет бурения шельфовых скважин у побережья Китая, поисков меди в Чили или добычи золота в Южной Африке. Деннису было наплевать, добудет его компания лишний грамм или каплю чего-нибудь из чрева этой планеты или нет. А вот он действительно любил, так это игру. Однако азартные игры на территории собственно Австралии были запрещены, а ближайшее казино в Тасмании, потерявшее из-за него кучу денег, вынуждено было навсегда запретить ему там появляться.

Они при всем желании не вправе считать его паршивой овцой, заявил он совету директоров компании, заседание которого сам же и созвал, по той простой причине, что он платит все свои долги. Нельзя называть его и неудачником, потому что в игре ему везет не так уж редко и на круг он, можно сказать, остается почти что при своих, хотя, и он это осознает, игорные дома при этом никогда не бывают в убытке. Но как бы там ни было, а причистить его к своим активам компания все-таки не может. И голосовать тут не требуется, так что джентльменам беспокоиться нечего. Видит Бог, вот уже целых двадцать девять лет он пытается соответствовать идеалу династии Брэйди, но его жалкие попытки оказываются напрасными. Слишком уж это все скучно. Чертовски скучно. Не лучше ли будет для них, если он уберется из Австралии и вернется туда, откуда в свое время вышли Брэйди, где бы это место ни было. А они пусть себе занимаются его семейным бизнесом. Но уже без него! Кто «за», скажите «да», и нечего тут разводить формальности. Он неожиданно вспомнил, что в его руках достаточно акций, чтобы иметь право решающего голоса. Как насчет того, джентльмены, чтобы поставить всем желающим бесплатную выпивку на прощание?

– Ну и что дальше? – спросила Мэкси, зачарованная его рассказом.

– Они сказали, что время для выпивки неурочное – слишком рано. Но идея кажется им здравой, и все стали горячо пожимать мне руку. Хорошие, з сущности, ребята. Наверняка продолжают себе там бурить, и ковать и плавить, и покупать все новые и новые компании. Прямо как трудолюбивые сказочные гномы… настоящие бизнесмены, настоящие патриоты, настоящие сыновья – все бы хорошо, но такая от них скучища, такая страшная скучища…

– И ты что, вернулся в Ирландию?

– Боже, за кого ты меня принимаешь? Нет, конечно. Скачки, разведение скота – это все не по моей части. От лошадей, кстати, у меня аллергия. И дождя я не переношу. Приехал прямо сюда, купил себе это суденышко – и с тех пор никуда. Конечно, есть в порту яхты и побольше, но моя не из последних, а уж веселее здесь нет.

– А что ты делаешь, Деннис?

– Делаю? Ну… Я просто живу, наверное. Немного катаюсь на водных лыжах, выпиваю понемногу, а когда и много. Музыку слушаю, хожу под парусом, летаю на своем вертолете, иногда даже выхожу в море на денек-другой. В общем, жизнь заполнена. Бывает столько дел, что в казино выбираешься только к полуночи. Там у меня кредит, а то на наличные играть не интересно.

– И тебе теперь не бывает скучно?

– Давай скажем так: сейчас мне не скучно. В первый раз у меня такая девочка – за сорок миллионов. Что бы мне такое с тобой сотворить?

– Если бы ты думал обо мне просто как о женщине… – промурлыкала Мэкси, стараясь определить в царившей на палубе полутьме, какое у него выражение лица.

Большинство яхт к этому времени стояли уже с потушенными огнями, кроме опознавательных. Ночь была безлунной, и лицо Скверного Брэйди тонуло во тьме. Как ни странно, с удивлением подумала Мэкси, но ей недостает сейчас этого застывшего, как трагическая маска, лица.

– Если бы ты была просто женщиной, я не стал бы тебе всего этого рассказывать, – возразил он.

– а о чем ты говоришь с теми, кого не покупаешь?

– Да ни о чем, – заметил он задумчиво.

– А ты стеснительный, – поставила диагноз Мэкси.

– Нет, скорее просто австралиец. Когда дело доходит до женщин, они обычно предпочитают не говорить а действовать.

– Но ты же сам говорил, что для Австралии ты нетипичен.

– Ну да, конечно. Координации движений никакой, никогда не мог толком ни во что играть, например в футбол. Опекуны послали меня в Англию после смерти родителей, так что у меня даже акцента австралийского и того нет. Боюсь, получилось ни то ни се, ни австралиец ни англичанин, одна половина задницы не похожа на другую.

Было слышно, как он грустно вздохнул, потом взял ее руку в свои ладони. Почувствовав его прикосновение, Мэкси тут же поняла, что есть, по крайней мере, одна игра, в которую Деннис Брэйди играет превосходно. Беспомощный, капризный, никчемный… но далеко не такой невинный, каким кажется. Вся ее система оповещения пришла в действие, предупреждая Мэкси об опасности.

– Бедненький ты мой Деннис. Как все это грустно, – проворковала она. – Но разреши все-таки напомнить тебе, что счетчик уже включен.

– Счетчик? Ах да… чуть не забыл. И сколько?

– Миллион долларов.

– В неделю? – спросил он с надеждой.

– Нет, Деннис, – терпеливо пояснила она.

– В день? – Он постарался, чтобы в голосе прозвучало недоверие.

– В час… И два уже ты потратил на разговоры.

– Господи, спаси и помилуй! Таких ставок я еще не встречал. Но, с другой стороны, здесь, по крайней мере, деньги просаживаешь не так быстро, как в рулетку. Если, правда, все делать как надо. Ну что, настаиваешь на своих условиях?

– Да, – коротко бросила Мэкси.

– Что ж, в таком случае ты, может… спустишься вниз, в каюту? – И Брэйди поспешно поднялся.

– Я в твоем распоряжении, – ответила Мэкси.

– Такая игра по мне, – блаженно улыбнулся Деннис Брэйди, – хотя она и без правил.

– А ты бы не хотела выйти замуж за такого, как я? – робко спросил Деннис Брэйди.

Пораженная Мэкси обернулась в его сторону. Он лежал рядом с ней на койке – длинное гибкое тело оказалось неожиданно сильным. Здесь, в каюте, без своего жалкого одеяния, он предстал перед Мэкси во всей свой мужской доблести: вся нерастраченная энергия, которую он отказывался вкладывать в столь скучную материю, как полезные ископаемые, судя по этим полутора дням, предназначалась, оказывается, для нее.

– Как ты… но разве есть в мире еще кто-нибудь, как ты, Деннис? Да тогда весь мир был бы совсем иным – без насилия, без честолюбия, только секс и казино… Таким, наверно, бывает только рай.

У Мэкси от усталости ныли все мускулы, сознание блаженно расслабилось, так что она могла не только с трудом думать, но даже говорить.

– Ну, если быть совсем точным, то я имею в виду именно себя, а не кого-то другого, Мэкси.

– Ты спрашиваешь: выйду ли я за тебя или нет?

– Да, в общем, меня интересует именно это.

– А сколько сейчас времени, Деннис? – спросила Мэкси, что-то припомнив.

– Десять утра.

– И сколько мы на борту твоей яхты? – Мэкси широко зевнула.

– Ровно тридцать четыре часа. О, пожалуйста, Мэкси, дорогая, ответь мне! – взмолился он.

Она постаралась сделать над собой усилие. Серьезность момента этого явно требовала.

– Ну, давай взвесим. Тридцать четыре плюс еще два, когда ты рассказывал о себе, это выходит тридцать шесть. У тебя остается еще… четыре. Если за четыре часа ты все устроишь, то я должна подчиниться, выбора у меня нет.

– Я надеялся, что именно так ты и ответишь! – радостно воскликнул Деннис Брэйди, сооружая себе набедренную повязку из полотенца и протягивая руку к стоявшему на ночном столике телефону. – Капитан, сколько тебе потребуется времени, чтобы добраться до нейтральных вод? Что? Плевать я хотел на здешние правила! Сколько членов экипажа сошли на берег? Так. Обойдемся без них, старина. Ты же настоящий капитан, правильно я говорю? Знаю, знаю, я ведь видел твой диплом. А венчать людей в море тебе как капитану доводилось? Нет? Только хоронить? Ничего, если справился с тем, то справишься и с этим. Доставай свою Библию, кэп, и поехали.

– Но у меня же нет свадебного наряда, – давясь от смеха, ответила Мэкси.

«Господи, – подумала она, – кем же я стану? Скверной миссис Деннис Брэйди? Что скажут люди? Впрочем, какое, в сущности, это имеет значение! Деннис такой славный. Жизнь с ним обещает быть сплошным праздником. И потом, не я же отвечаю за все происходящее. Долг чести положено отдавать, это ясно любому. Иначе конец твоей репутации…»