Я покорю Манхэттен

Глава 22

Утром, когда приходится ехать на завтрак, на углу Парк-авеню и Шестьдесят первой улицы вы наверняка попадете в уличный затор. Это и неудивительно: здесь, перед гостиницей «Ридженси», полиция разрешает стоянку в три ряда, а бедные таксисты вынуждены протискиваться друг за другом, как сквозь строй, проезжая мимо этой дорогой, но в общем-то ничем не примечательной гостиницы. Совершенно непонятно, почему ее ресторан сделался самым популярным на Манхэттене местом для деловых встреч, где за кофе и тостами решалась не одна крупная сделка. Добираться до «Плазы» слишком далеко, до «Карлайла» в верхней части Манхэттена тоже; «Уолдорф» расположена в восточной половине, а «Плаза Атене» лишь недавно построена. Так вот и получилось, что «Ридженси» выпала честь встречать у себя за завтраком таких людей, как Тиш, Рохатин, Ньюхаус или Сульц-бергер, которые за один утренний час успевают зачастую добиться большего, чем за весь последующий день. Завтракать в буквальном смысле слова сюда никто не приходит – разве что покажется парочка приезжих провинциалов, остановившихся в гостинице туристов, не желающих дожидаться, пока их обслужат в номере.

Каттер Эмбервилл в качестве завсегдатая, знавшего кому и сколько требуется дать чаевых (не слишком много, чтобы не выглядеть неуверенным, но и не слишком мало, чтобы все же выглядеть достойным), сумел добиться для себя второго столика справа у окна, выходившего на Шестьдесят первую улицу. Впервые он зарезервировал это место три года назад, когда вернулся из Англии: столик устраивал его главным образом потому, что за ним можно сидеть спиной к стене. Каттер просто не понимал, как это люди соглашаются занимать места в центре зала, где они оказываются выставленными напоказ. Тем более что в «Ридженси» избежать этого было бы невозможно, поскольку здесь всегда кто-то пытался или понравиться, или поддержать уже завязавшиеся связи. Но зачем, спрашивается, быть до такой степени на виду? Каттер специально прибыл на несколько минут раньше, чем его гость, Леонард Уайлдер из «ЮБК», с самого начала предстоящего разговора подсознательно стремясь выступать в роли хозяина положения: Все его мысли были сейчас сфокусированы на этом человеке, который должен был вот-вот появиться. Он старался не думать о Лили, которая уже отправилась на встречу с адвокатом, чтобы вызволить Джастина из тюрьмы.

Леонард Уайлдер славился среди коллег своей нетерпеливостью: он носил две пары часов и постоянно сверял по ним время; как правило, он начинал утро не с одного делового завтрака, а с двух – первый в восемь, а второй часом позже, и при этом не прикасался к завтраку ни в восемь, ни в девять. Он был слишком большим босом, чтобы думать о приличиях, о взаимных расшаркиваниях, к каким обычно прибегают представители корпораций, словно танцуют менуэт на светском рауте. Любимая его фраза была: «Кончайте треп, ваше последнее слово?»

При появлении Уайлдера, сопровождаемого метрдо-лем, Каттер привстал.

– Счастлив встретиться с вами, мистер Уайлдер, – произнес он, пожимая руку своего гостя. – Особенно учитывая, что вы нашли время выбраться на завтрак практически сразу же. Вчера вечером мы с женой смотрели ваше телешоу «Рэгтайм спешиал» с огромным удовольствием – замечательное зрелище!

– Да, ничего получилось. Неплохо, – Уайлдер по обыкновению ответил как выстрелил. Он внимательно изучал меню, сохраняя, правда, скептический вид.

– Я лично начну со свежей клубники, Генри. А мистер Уайлдер… что, никаких закусок? Так, потом овсяная каша со свежими сливками. Теперь посмотрим дальше… ах да, гречишные оладьи с канадским беконом. И чтоб бекон был нежирным и поджарен до хруста. Напомните шефу, что оладьи должны быть тоже свежие – и прямо со сковороды. – Закончив, он обернулся к Уайлдеру: – На вашем месте я бы заказал то же самое. Нет? Дело в том, что они тут каждое утро жарят оладьи, а потом просто подогревают их на пару… совсем не тот вкус. Шеф уже знает, что я этого не люблю, и мне подают свежеизжаренные. – При этих словах Уайлдер насмешливо хрюкнул, а Каттер продолжал: – И горячий кофе. Только действительно горячий. Можно принести прямо сейчас. Так, что вы будете брать, мистер Уайлдер? Один кофе? Не знаю, наверно, во мне слишком глубоко сидят привычки человека с Западного побережья, но если я как следует не позавтракаю, то потом днем моя продуктивность будет вдвое меньше. И на одном кофе… Вы уверены, что больше ничего не хотите? Хорошо. Генри, мистеру Уайлдеру только кофе.

Леонард Уайлдер с завистью взглянул на узкую талию Каттера. Тот перехватил его взгляд.

– Завтракайте – как богач, обедайте – как нищий. Я всю жизнь следую этому совету. Впрочем, одной диеты еще недостаточно, нужно поддерживать и свою физическую форму. Мы с женой активно занимаемся спортом по уик-эндам, дома у нас оборудован гимнастический зал, так что мы имеем возможность разминаться каждый день. А вы какие упражнения предпочитаете?

– Хожу пешком на работу.

– О, с ходьбой действительно мало что сравнится, – сразу же подхватил Каттер, – но мне, однако, кажется, что не все мышцы тела при ходьбе получают достаточную нагрузку. Тут нужен бег, но бегать в этом городе могут лишь одни самоубийцы. Вас наверняка сшибет первое же такси…

Откинувшись на спинку стула, он пригубил кофе и тут же подозвал официанта:

– Молодой человек, это нельзя считать горячим. Будьте добры, принесите другой кофейник – и чашки. И второй кофейник заберите тоже. Кофе едва теплый.

Леонард Уайлдер заскрежетал зубами и нетерпеливо взглянул на свои часы – сперва одни, потом другие. Каттер расслабился и стал спокойно ждать, когда подадут кофе.

– Я знал вашего брата, – неожиданно заявил Уайлдер. – Замечательный был человек.

– Нам всем так его не хватает, – вздохнул Каттер. – Это такая потеря.

– Один управлял всей махиной. И как! А что у вас там сейчас, полная неразбериха?

– Знаете, мистер Уайлдер, – благодушно хохотнул Каттер, – такое не редкость для частной корпорации. Нам с вами известно немало примеров, когда глава дела умирает и все сразу же расползается по швам. К счастью, «Эмбервилл пабликейшнс» подобная участь не грозит. Генри, эта клубника не спелая. Пожалуйста, заберите ее и принесите компот из консервированных фруктов. – Каттер снова обернулся к Уайлдеру: – С этими фруктами одна беда в межсезонье. Никогда не знаешь, что тебе принесут. В это время, правда, обычно бывает неплохая привозная клубника – из Израиля или Алжира. Но та, что подали сегодня, явно никуда не годится.

– Значит, «Эмбервилл» в полном порядке?

– Фактически наши доходы в этом году даже увеличатся. И весьма ощутимо. Моему брату доставляло удовольствие возиться с журналами, а доходами он перестал интересоваться уже давно. Его страстью было затевать все новые и новые издания, он отдавал им все свое время, чтобы поставить их на ноги. А это, сами знаете, недешево обходится. И потом всегда рискуешь. Когда жена в качестве главного держателя акций попросила меня вести ее дела, я решил свести убытки до минимума. Боюсь, мне пришлось принять не очень-то популярные решения – никто ведь не любит терять работу. Но все обернулось к лучшему. Генри, – сказал Каттер метрдотелю, – официант может забрать фрукты. – И он снова обратился к Уайлдеру: – Так вы не надумали все-таки отведать каши? Ее здесь особенно хорошо готовят. Нет? Генри, – снова попросил он метрдотеля, – пусть принесут еще один кувшинчик со сливками. Этот почему-то неполный.

И Каттер с аппетитом принялся за дымящуюся кашу, сдабривая ее изрядным куском масла и умеренно посыпая сахаром.

– А, так доходы поднялись, вы говорите?

– Несомненно. В каждом из оставшихся журналов возросли поступления от рекламы, а это, как вам известно, основной источник доходов.

– «Возросли». В частной компании это может означать все, что угодно, – возразил Уайлдер, подавляя желание сверить время по своим часам.

– Я не выдам особой тайны, если скажу вам, мистер Уайлдер, что речь идет о четырнадцати-пятнадцати процентах как минимум.

– Хм-м… Неплохо.

– Да, мы тоже весьма удовлетворены состоянием дел. С одной стороны. А с другой – Лили, моя жена, родилась в Англии. И ей очень-очень хотелось бы туда выбираться. Между тем она вынуждена чуть не тридцать лет торчать здесь, на Манхэттене, не считая краткосрочных наездов в Европу, когда Зэкари отправлялся в командировку. Она еще не старый человек и имеет право на то, чтобы больше времени проводить за границей. Охота, театр… и все такое прочее. Лили говорит, что жизнь – это не только дела, связанные с выпуском журналов. Вы женаты, мистер Уайлдер?

– Зовите меня просто Леонард. Да, женат, уже четверть века. Так, говорите, четырнадцать или даже пятнадцать процентов, так, Каттер?

– Совершенно верно. Спасибо, Генри, – поблагодарил Каттер метра. – Они выглядят замечательно.

Леонард Уайлдер беспокойно заерзал. Он безнадежно опаздывал к девятичасовому завтраку, а Каттер только приступал к своим гречишным оладьям.

– Можно привести какие-то круглые цифры? – спросил он.

– Круглые? – Каттер полил оладьи кленовым сиропом. – Почему бы и нет. Раз вы просите, я готов. Что-нибудь порядка ста семидесяти миллионов до уплаты налогов.

– «Порядка»? Но в какую сторону? Большую или меньшую?

– Я не любитель преувеличений, Леонард, но, честно говоря, мы ожидаем более высоких прибылей. Конечно, остается еще кое-какой балласт, от которого предстоит избавиться.

– Компания будет продаваться, Каттер? Вы поэтому и звонили?

– Да. В общем-то, такая вероятность существует. Как я уже сказал, жена моя мечтает о переменах в нашей жизни, и она их заслужила. Я упрашиваю ее обождать с принятием решения, не спешить без нужды, но в воздухе уже повеяло весной, а Лили всегда была женщиной импульсивной.

– Значит, продается!

– Я не хотел бы связывать себя конкретным обещанием… но все возможно. Вполне возможно. За соответствующую цену.

– Естественно.

– Вот: к примеру, Билл Зифф и его компания. – Каттер неторопливо «жевал» слова, чередуя их с оладьями. – Только что он заключил весьма, на мой взгляд, интересную сделку. Прошу прощения, Леонард, что мне приходится упоминать вашего конкурента, компанию «Си-Би-Эс», но она недавно приобрела у него двенадцать журналов за триста шестьдесят два миллиона долларов. Среди них такие, как «Популярная фотография» и «Яхты». Потом он продал им еще двенадцать специальных изданий Мердока, скажем «Аэрокосмос» или «Отели и курорты», за триста пятьдесят миллионов. Всего, таким образом, двадцать четыре журнала. У нас в количественном отношении их меньше. Всего шесть. Зато каждый считается ведущим в своей сфере, задает тон. Не журналы, а классика, Леонард. «Би-Би» пока оставим в покое – это эксперимент, результат которого пока не определился. Но все другие приносят доходы, куда большие, чем у Зиффа. Гораздо, гораздо большие. Так что вы, надеюсь, отдаете себе отчет, о каких суммах может идти речь. Без сомнения, где-то в районе миллиарда. Генри, – обратился он к подошедшему метру, – еще горячего кофе.

– «ЮБК» не испытывает нехватки наличных средств, Каттер. Деньги для нас не проблема. С кем-нибудь еще вы вели переговоры? – требовательно спросил Уайлдер, окончательно отказавшись от второго делового свидания.

– Нет. Пока нет. Лили впервые заговорила со мной об этом всего несколько недель назад. Особых причин для спешки я не вижу. Предпочитаю дать новым идеям время вызреть, сформироваться. Всему свой срок – и чтоб никаких поздних сожалений.

– Каттер, скажу сразу: я не любитель играть в игрушки. Дело меня интересует. К журналам присматриваюсь уже несколько лет. «Эмбервилл» мне всегда нравилась. В исполнительном комитете у меня трое. Они могут повести за собой все правление. За них я ручаюсь. Мое условие: обещайте не говорить ни с кем, пока мы не обсудим все это у себя.

– Условие вполне приемлемое, учитывая, что я ведь не спешу. Кстати, наш ближайший балансовый отчет поступит месяца через три. Уверен, его показатели будут значительно выше, так что я предпочел бы дождаться этого момента. Если к тому времени Лили не передумает, тогда смогут приступить к работе ваши ревизоры, с тем чтобы сделать самостоятельно выводы.

– Три месяца… вы уверены, что надо так долго ждать? Мы ведь можем начать значительно раньше.

– Уверен, Леонард. Но за это время нам ничего не мешает встретиться за ужином вместе с женами, не так ли? Я просто обязан угостить вас хоть чем-то, что придется вам по вкусу. После того как вы отказались от этого восхитительного завтрака…

– Кто-нибудь еще об этом знает? – настороженно спросил Тоби, проводя пальцами по животу Инди.

– А ты не мог бы выражаться яснее? – томно ответила она, как бы выплывая из того сияющего шара радости, где она теперь постоянно пребывала, и чувствуя несказанное блаженство уже при самом звуке его голоса.

– Этот малюсенький рубец, справа от твоего очаровательного пупка.

– Аппендицит. Мне тогда было восемь. Об этом не знает даже Барбара Уолтерс[52]. Но вообще-то она никогда меня не расспрашивала.

– Так, сто семнадцатая интимная деталь, известная только мне. Разные уши. Нос скошен вправо, никто не замечает, но я-то знаю. Прямым его не назовешь. Ресницы на левом глазу тоньше, чем на правом. И, соответственно, под левой мышкой меньше волос, чем под правой, как ни выбривай, все равно видно. Маленькая родинка под лобковыми волосами с левой стороны.

– Тоби!

– Но ты не виновата, что не во всем совершенна. В рекламных проспектах утверждается, правда, другое, но, Боже праведный, описание обнаруженных мною дефектов заняло бы целую книгу, а я ведь только приступил к исследованиям. Что касается вкуса, то позвольте вам заметить, юная леди, что на вкус вы сегодня одна, завтра другая. Между тем мужчины предпочитают, чтобы у их избранниц было хоть чуточку постоянства.

– «Избранниц»? Значит, я твоя избранница? – Инди понимала, что ей не следует задавать этого вопроса, но не смогла удержаться.

– На данный момент. Единственная в этот единственный момент. Но ты знаешь мои чувства… я никогда…

– Не продолжай, пощади меня! – перебила Инди. – Я доскажу сама: «Никогда не связывал себя обещаниями». Трус! Отвратительный, жалкий трус! Сколько же вас таких: считают у женщины волоски между ног, а сами ничего ей не обещают! И не стыдно?

– Я их там никогда не считал, я только под мышкой.

– Это все равно, и ты прекрасно знаешь. И как женщины на таких нападают. Почему тебе можно заставить меня влюбиться, а самому не отвечать на мою любовь?

– Как не отвечать? – тихо произнес Тоби. – Ты знаешь, что это неправда. Я полюбил тебя еще пять месяцев назад, Когда ты облила меня на вечеринке, чтобы привлечь к себе внимание. Но связывать себя обещанием – это уже совсем другое.

– Не знаю. Там, где я родилась, если ты кого любишь и тебя любят и нет причин, почему нельзя надеяться, что эта любовь навсегда, то вполне логично, что связывают себя обещанием как-то оформить свои отношения… словом, женятся, – проговорила Инди с той же упрямой настойчивостью, с какой почти каждый уик-энд прилетала из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк с тех пор, как встретила Тоби. Мало-помалу она перетаскала в его платяные шкафы чуть не половину своего гардероба; даже кровать, на которой они сейчас лежали, была застелена ее собственными льняными простынями ручной глажки.

– Но разве женитьба не остается открытым вопросом, если с начала мира так уж повелось, что «те, кто связан семейными узами, стремятся их порвать, а те, кто не связан, наоборот, стремятся их завязать».

Разъяренная, Инди села на кровати:

– Что, ты еще будешь цитировать Эмерсона мне? Подонок, это же я придумала его цитировать, чтоб ты знал!

– Мы все цитируем по необходимости, по склонности к цитатам и для собственного удовольствия, – продекламировал Тоби с типично эмерсоновским достоинством.

– Ах так это Мэкси! Только она могла рассказать тебе, как я терзала ее Эмерсоном, признайся?

– Может, мимоходом она и упоминала это как пример девического обожания.

– Значит, вы с ней меня обсуждали?

– Естественно. Не в характере Мэкси было бы хранить благоразумное молчание, когда брат влюбился в ее лучшую подругу.

– Ну и что она думает?

– Думает, что мне самому надо принять решение.

– Ничего себе «лучшая подруга», – бросила Инди с горечью. – Не бери трубку, – попросила она Тоби, вздрогнув от резкого телефонного звонка.

– Но это может быть один из моих управляющих, – вздохнул Тоби. Ресторанный бизнес, увы, не знает она. И он поднял трубку стоявшего на ночном столике телефона, подержал около уха и тут же сердито и резко опустил.

– Не он? – встревожилась Инди.

– Боюсь, что нет, дорогая. Это снова твой «самый большой поклонник». Уму непостижимо! Телефон не значится в справочнике, и к тому же я только в прошлом месяце поменял номер.

– О, Тоби! Мне так неприятно. Но это сумасшедший, поверь. Он пишет мне трижды в неделю и звонит по междугородному. Секретарша всегда отвечает, что я занята. Прости его, такова цена славы.

Выключив телефон, Тоби повернулся к Инди.

– Послушай, любовь моя, ты действительно обладаешь завидной способностью прятаться от реальности, – продолжил он прерванный звонком разговор. – Давай взглянем равде в лицо. Я слепой, и не будем притворяться.

– Ничего ты не слепой, – упрямо возразила Инди. – Кое-что ты можешь видеть. Ты ведь сам говорил мне, что поле зрения у тебя менее пяти градусов. Это же все-таки кое-что.

– Ничего себе «кое-что», если нормальная величина – сто сорок градусов в каждом глазу. А мои пять складываются из кусочков, один тут, другой там, которые еще остались в сетчатке». Она вся иссечена, ее нет. То, что я вижу, еще не темнота, но мерцание, реальность, которая то исчезает, то возникает вновь, реальность, не имеющая ни цвета, ни границ, ни постоянства. И ведь будет еще хуже, во всяком случае, не лучше. И никакой надежды, никакого избавления.

– Но ты прошел специальный курс в «Сент-Поле»! Ты многому там научился. И конечно, многому еще до того, когда ты видел лучше… ведь целых двадцать пять лет ты видел! Ты сам мне говорил, что у тебя осталась масса всяких опознавательных знаков и тысячи воспоминаний, которые помогают тебе воссоздавать картину и распознавать окружающее. Это ведь не то же самое, что родиться слепым. И потом, какое значение имеют все эти градусы, когда ты можешь вести себя как зрячий? Когда ты можешь работать! Какое все это имеет отношение к нам обоим? Что с того, что ты меня не видел? Зато когда я состарюсь, покроюсь морщинами и потеряю свою привлекательность, тебе не придется страдать. Ты же любишь меня не за мою красоту. Понимаешь ли ты, как это мне важно? Ведь, кроме Мэкси, ты единственный на свете человек, чьи чувства не вызваны только моей внешностью. Ты – единственный, кому я могу по-настоящему верить, кому я нравлюсь как женщина, а не как актриса. Ну что, разве это не уникально? Скажи, я ведь права?

– Права-то права, но до известного предела. Вряд ли я могу считать справедливым, что тебе приходится влезать в мои проблемы.

– «Справедливым»? о чем ты говоришь, когда вон оно, счастье, сейчас, сию минуту, счастье, которое никому не причиняет вреда, – протяни руку и бери! – воскликнула Инди дрожащим голосом.

– О, до чего ты умеешь все упрощать, сладкая ты моя Инди! Пусть не во всем совершенная, ты мне еще дороже такая, какая ты есть. Как же я могу позволить тебе связать свою судьбу с человеком, как я, страдающим таким физическим недостатком? Потому что – это именно недостаток, что бы ты ни говорила, даже будучи сейчас действительно убежденной, что он тебе во благо. Откуда тебе знать, что сулит нам будущее и как долго я смогу делать тебя счастливой.

– Я знаю, что ты тот, кого я хочу, – ответила Инди с твердостью, выдававшей ее уверенность. – И я также знаю, что своего мнения не изменю.

– А что, позволь мне узнать, думает по сему поводу доктор Флоренс Флоршайм?

– Не уходи от разговора.

– Что-то же она сказала, пусть не как психоаналитик, а просто как женщина.

– Да, что не рекомендуется во время прохождения курса принимать кардинальные решения. Не нельзя, а всего лишь не рекомендуется.

– И все?

– Я передаю дословно.

– Думаю, она права.

– Чепуха! – выкрикнула Инди, в бессильной ярости обрушивая град ударов на обнаженную грудь Тоби. – Так я и знала, что ты это скажешь. Вечно ее высмеивал, а теперь, когда тебе выгодно, берешь в союзники!

– Но из того, что она твой психотерапевт, еще не следует, что она обязательно не права. Ну-ка, ну-ка… что мы видим… бедная моя крошка, у тебя в уголке глаза появляется первая морщинка! На экране ее, вероятно, не увидят еще пару лет, а может, и все пять. Но тогда тебе придется больше никогда не улыбаться. Дай я ее поцелую – и все пройдет.

– Знаешь, Тоби, кто ты? Первоклассный садист. И еще одну вещь я тебе скажу. Сегодня я в первый раз убедилась: ты и Мэкси действительно брат и сестра…

В то утро, когда Каттер должен был встречаться с метром Уайлдером, Лили позвонил Чарли Соломон, сообщивший, что ждет ее в суде, где благодаря своим связям ему удалось добиться рассмотрения дела Джастина сразу же после прихода судьи.

– Позволь мне сопровождать тебя, дорогая. Я позвоню и отменю сегодняшнюю встречу.

– Не надо. Мне кажется, этого делать не следует, – возразила Лили. – Конечно, мне было бы приятно видеть тебя рядом, но ради Джастина, наверное, все-таки лучше, если мы не будем придавать этому… рутинному… делу чересчур большого значения. Я обещала позвонить с утра Мэкси. Вот я и возьму ее с собой.

– Мэкси? Для моральной поддержки?

– Ну ты же знаешь, как они близки друг другу.

– Хорошо, Лили. Если ты уверена, что мне не стоит…

– Да, так будет лучше. Я сразу же позвоню тебе, как только вернусь из суда.

По пути в центр Лили заехала за Мэкси. У входа в суд их встретили Чарли Соломон и двое его молодых коллег, которых он решил прихватить с собой. Когда в зал ввели Джастина в наручниках, Лили вцепилась Мэкси в руку и опустила глаза: не дай бог, чтобы он заметил, что она видела его в наручниках. Мэкси отметила про себя его воинственно-упрямый вид: брат выглядел точно так же, как и раньше, словно с ним за это время ничего не случилось. Тот же агрессивный наклон головы, та же угрожающая поза. Правда, он слегка прихрамывает, а под глазами синяки, их не скроет никакая воинственность, на лбу и подбородке ссадины – следы, оставленные кастетами полицейских сыщиков; прямые белокурые волосы местами спутаны. На мгновение взгляды Мэкси и Джастина встретились. По привычке она задорно подмигнула и невольно улыбнулась, как бы припомнив какую-то известную лишь им двоим шутку, но Джастин тут же отвел глаза, никак не отреагировав.

– Обвиняемый, Ваша честь, человек весьма опасный, – обратился помощник окружного прокурора к судье. – Двое полицейских детективов обнаружили в его квартире три кило кокаина, а он, тем не менее, оказал сопротивление при аресте. Если будет доказано, что эти наркотики предназначались для дальнейшего распространения, то подсудимому грозит не один год заключения. При подобных обстоятельствах вполне логично ожидать, что, будучи отпущенным под залог, он предпочтет скрыться из страны, а не ждать суда. Сумма залога, по мнению федерального ведомства, должна поэтому быть не менее миллиона долларов.

«Возьми с собой свою чековую книжку», – вспомнила Мэкси просьбу брата. – Боже, как мы были с тобой наивны, Джастин!»

В этот момент Мэкси заметила того самого репортера, который приставал к ней с расспросами в полицейском участке: сидя во втором ряду, он что-то быстро писал в блокноте.

– Это неоправданно завышенная сумма, Ваша честь, – тут же возразил Чарли Соломон. – Мой подопечный в прошлом никогда не привлекался к суду.

После нескольких минут взаимных препирательств судья объявил свое окончательное решение:

– Сумма залога устанавливается в размере двухсот пятидесяти тысяч долларов.

На Джастина снова надели наручники и отвели в камеру, предварительного заключения при суде, где ему предстояло пробыть до тех пор, пока не будет выплачен залог. Лили тут же позвонила своему управляющему и договорилась, чтобы кассовый чек из банка срочно доставил посыльный на мотоцикле. Прошел час с четвертью томительного ожидания, прежде чем чек наконец привезли и вручили судье. Еще полчаса бумажной волокиты – и дело было сделано.

– Спасибо, Чарли, за помощь, – поблагодарила Лили своего адвоката. – Думаю, вы и ваши коллеги можете быть свободны. Я и Мэксим отвезем Джастина домой.

– Мне все-таки лучше остаться с вами, Лили, и дождаться Джастина. Так или иначе мне с ним надо кое-что обсудить.

– Завтра, Чарли, завтра, – твердо возразила она, и адвокаты уехали.

– Этот репортер, которого я видела вчера в участке, сейчас крутится здесь, мама, и с ним фотограф, – предупредила мать Мэкси.

– Ничего, Мэксим. Джастин невиновен. А если они хотят нас сфотографировать, тут ничего не поделаешь.

– Так что, улыбнемся перед камерой, мама?

– Почему бы и нет, Мэксим? Нам нечего стыдиться.

– Все, что мне сейчас требуется, это горячий душ и что-нибудь перекусить, – ответил Джастин на предложение Лили заехать сначала к врачу, чтобы тот удостоверился, насколько серьезны раны на голове – результат ударов, нанесенных кастетами во время драки. Уговорить Джастина оказалось невозможно, и все трое Эмбервиллов отправились в серый каменный особняк Лили, где вскоре уже сидели за обедом, во время которого Лили так искусно повернула беседу, словно все происшедшее было не более чем обычная простуда. Даже Мэкси поразилась тому, с каким замечательным самообладанием держалась мать, хотя, даже не глядя на нее и Джастина, нельзя было не почувствовать, какой глубокий след в их душах оставили недавние события. По мере того как сновавшая вокруг прислуга приносила новые блюда и за супом-пюре из спаржи последовал ростбиф из телятины, напряженность в столовой все увеличивалась, произнесенные слова становились все уклончивее, а количество непроизнесенных – главных – слов все росло и росло.

– Может, обойдемся без десерта и попьем втроем кофе у тебя в гостиной, мама? – предложила Мэкси.

– Конечно, дорогая, – ответила Лили так, как будто это предложение было самым обычным.

Они поднялись наверх. Джастин, как всегда, двигался с еле сдерживаемой энергией человека, готового в любую минуту пустить в ход весь свой арсенал средств защиты. Как не похож он был на сестру и мать, словно матадор в сверкающих одеждах перед началом корриды. Мэкси даже подумалось, что в эту минуту его как бы вообще нет рядом с ними.

– Сахар? – спросила Лили.

– Да, пожалуйста, – ответил он, беря два кусочка с такой осторожностью, с какой хирург вскрывает грудную полость во время операции на сердце.

– Завтра, – продолжала Лили прежним тоном, – я попрошу Чарли Соломона заняться адвокатами для процесса. Они должны быть самыми лучшими, какие только есть. Одного факта твоей невиновности для защиты слишком мало.

– Спасибо, мама, – ответил Джастин, и по его лицу скользнула кривая тень его всегдашней презрительной улыбки.

– Ты, конечно же, понимаешь, – Лили впервые занервничала, ее голос неестественно дрогнул, – что какой бы образ жизни ты ни вел, на нашем к тебе отношении это не скажется. Мы все равно тебя любим – и очень любим. – Пальцы Лили не переставали теребить ручку кофейника.

– Образ жизни? Ты имеешь в виду, что я могу даже быть вегетарианцем или мухлевать с компьютерами? А как насчет того, чтобы я был наемным убийцей? – с вызовом бросил Джастин.

– О чем вы, черт возьми, толкуете? – не выдержала Мэкси. – Неужели сейчас время для таких вопросов, Джастин! Мы все прекрасно знаем, что кокаин очутился в твоей квартире по одной-единственной причине.

– Мэксим, – одернула ее Лили.

– Хватит нам ходить на цыпочках, мама! – Мэкси поднялась и, взяв у Джастина его чашечку из-под кофе, поставила ее на маленький столик. Опустившись затем на колени рядом с братом, она прижалась к нему и нарочито громко чмокнула в щеку. – Послушай, миленький, должен Hie существовать какой-то тип, который или имел ключ от твоей квартиры, или жил у тебя. В общем, кто-то, с кем ты… связан. Неужели мы не можем открыть эту тайну, Джастин, чтобы мама и я перестали наконец делать вид, будто не знаем, что ты – голубой?

С угрожающим видом вскочив со стула, Джастин молча проследовал к окну и остался там, повернувшись к ним спиной. Мэкси скользнула следом за братом и обвила руками его талию.

– Голубой или любой другой цвет, какой ты предпочитаешь. Главное, что мы знаем – и давно. И мама, и я – и нам на это положить! Давай садись и будем продолжать. Что это, конец света, что ли? Можно быть голубым, но зачем же быть идиотом? В любом случае незачем попадать в тюрьму. Так что пошли обратно, вместе все обсудим.

– Ты ничего не знаешь. И не можешь знать, – хрипло выдохнул Джастин, по-прежнему не оборачиваясь и вцепившись в подоконник, словно то был якорь спасения: казалось, он презирает сейчас их обеих, не ненавидит, а именно презирает.

– Но я знаю, поверь мне, – произнесла Лили, на этот раз уже несколько спокойнее. – И знала уже много лет. Но просто не видела причины, чтобы обсуждать это с кем бы то ни было еще. До сих пор дело касалось лишь твоей частной жизни, но теперь…

– Я, честно, понятия не имела, что мама о чем-то догадывается, вплоть до вчерашнего вечера, когда я должна была ей позвонить! – Мэкси по-прежнему не выпускала Джастина из своих объятий. – Никому, кроме тех, кто любит тебя больше всех на свете и знает тебя так же, как мы, хотя, видит Бог, ты сделал все, что в твоих силах, чтобы этих людей было чертовски мало, так вот, никому из них никогда и в голову не могло прийти ничего такого. Но я не могу все время разговаривать с твоими лопатками, тем более что наш разговор не из легких. Ну, пожалуйста… – Мэкси несколько раз с нежностью поцеловала брата в затылок, все так же крепко прижимаясь к Джастину.

– Послушай, Джастин, кто, по-твоему, подложил тебе в шкаф кокаин? В этом же ключ ко всему, не так ли? – Лили спрашивала так, словно речь шла о том, увольнять ей или нет нечистого на руку дворецкого.

Джастин наконец обернулся. Лишь два красных пятна на острых скулах и подрагивающий кадык выдавали его волнение.

– Понятия не имею, кто бы это мог быть, – произнес он холодно и даже с некоторой иронией.

– Но кто-то же у тебя есть, какой-то мужчина, который может приходить к тебе, когда тебя нет дома? – не отступала Мэкси.

Его лицо перекосил спазм, в котором отразились одновременно такой стыд и боль, что у Лили на глаза навернулись слезы.

– Да. – Единственное произнесенное полушепотом слово повисло в воздухе, как долгий вздох, и Мэкси тут же поспешила прервать грозившее снова затянуться молчание.

– Ты думаешь, что он и сделал это?

– Нет. Нет, он не мог этого сделать. Исключено. Он не такой. Просто парень, которого я встретил на съемке. Но у нас бывало множество… вечеринок… полно людей… любой из них мог бы это сделать. Вещевая сумка болталась там в шкафу, пустая, со времени моего возвращения из последней поездки. – Голос Джастина прозвучал так глухо, что матери и сестре стало за него страшно.

– А ты знаешь, где он сейчас? – спросила Мэкси. – Как его зовут?

– Его нет в городе, – ответил Джастин. – Все равно это был не он. А как его зовут – никого не касается. Я не желаю обвинять кого-то, кому верю, только затем, чтобы доказать собственную невиновность. Господи Иисусе, как я ненавижу этот город!

Мэкси и Лили еще долго сидели молча, после того как Джастин выбежал из комнаты.

– Спасибо тебе, Мэксим. Не будь тебя и твоей обычной прямоты, уверена, я бы ни за что не смогла ничего от него добиться. Но ему наверняка показалось несправедливым, что мы вдвоем загнали его в угол, – промолвила наконец Лили. – И мне стыдно – не за него, за нас.

– «Несправедливым»? Это еще могло бы так восприниматься, если бы мы лезли со своими расспросами ради каких-то иных целей, а не для того, чтобы спасти его от тюрьмы. Но в нашем случае это более чем справедливо. И потом, мама, мне кажется, он должен был почувствовать облегчение от того, что наконец может больше не таиться. К тому же он убедился, что мы его любим по-прежнему и для нас все остается, как было. Бедный, ему так долго пришлось скрывать от нас свой секрет – слишком долго.

– Да, Мэксим, все это так, но ты же видела его лицо… он выглядел… боже… как будто у него одно желание – растаять в воздухе, как будто он уже никому и ничему не верит в этом мире. И не будет верить никогда. Он ведь с детства был так одинок, так от всех отстранен, вечно держал все в себе. И всю жизнь я за него боялась – и всю жизнь не могла пробиться к его сердцу.

– Тут нет твоей вины, мама. Как и моей. И Джастин тоже не виноват. Есть то, что есть, и мы должны с этим считаться. Такова реальность, изменить которую мы не в силах.

– Хотелось бы мне верить, что это так, – задумчиво отозвалась Лили.

– Мама, неужели ты веришь, что в какой-то из дней, когда Джастин был еще маленьким, ты могла подойти к нему и сказать: «Дорогой мой, когда ты вырастешь, единственными, к кому тебе надлежит прикасаться, должны стать только девочки, слышишь?» Как будто это то же самое, что научить его хорошим манерам за столом!

– Увы, это было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой, – с улыбкой сожаления медленно ответила Лили. – Но какая великолепная идея. У тебя просто дар какой-то, Мэксим, смотреть в корень.

– Спасибо, мама, – смущенно произнесла Мэкси. – А сейчас мне надо бежать на работу. Скажи, что мы предпримем теперь, чтобы ему помочь?

– Я звоню Чарли Соломону и сообщаю ему все, что рассказал нам Джастин. Но, во-первых, мы, мне кажется, не так уж много полезного от него узнали, а во-вторых, как ты считаешь, может быть, вообще не стоит этого оглашать? Так хотелось бы надеяться, что нам удастся сохранить эту сторону его жизни в тайне от газетчиков… человек, у которого был ключ от его квартиры, оргии у него дома. Если бы нам удалось избежать огласки хотя бы только одного этого.

– На наркотики клюнут все газеты, мама, можешь не сомневаться. Прибавь сюда «Стар» и «Инквайерер» и еженедельные журналы новостей. Это будет настоящий цирк, и я не вижу, как мы сможем этого избежать. Будь уверена, они сами разнюхают и то, что рассказал нам Джастин. Это вопрос времени – и только. Защитить его нам не удастся. Все, что им надо, это зацепка. Кто-то что-то скажет какому-нибудь репортеру – и пошло. Надежды у нас практически никакой.

– Понимаю, но я просто думала… ведь он так страшно самолюбив. Если бы хоть в этом его честь осталась незапятнанной, – рассудительно произнесла Лили.

– Не думаю, что можно оптимистически оценивать наши шансы на защиту его частной жизни. Куда важнее доказать, что он не имеет отношения к торговле наркотиками. В конце концов, он один из Эмбервиллов, так что газетчики постараются выжать из этой истории все, что можно. Они канкан у него на голове танцевать будут.

Лили тяжело вздохнула. Мэкси тем временем собралась уходить. Обе женщины несколько скованно обнялись: уже много лет, как между ними не было никакой душевной теплоты. Привычным жестом Лили поправила прядь волос, спадавшую дочери на лоб.

– Опять что-то не так, да, мама? – усмехнулась Мэкси.

– Твоя беда, Мэкси, в том, что ты всегда спешишь с выводами. В этот момент я как раз думала, какая красивая у тебя сегодня прическа. Но по-другому ведь у тебя и не бывает?