Глава 24

– Мэкси, ты не заглянешь ко мне на минутку? – спросил Монти, хватая ее за рукав. – У тебя в офисе, как всегда, сумасшедший дом, а нам надо бы кое-что обсудить.

Было раннее утро понедельника, 15 апреля, и Мэкси только что приступила к чтению верстки сентябрьского номера «Би-Би», которому через неделю надлежало поступить в типографию. Статья Мадонны «Доступные каждому радости нарциссизма» явно нуждалась в дополнительных иллюстрациях, а материал Дэна Разера «Никто не знает, как я застенчив» шел теперь под постоянной рубрикой, где знаменитости соревновались друг с другом, чтобы выставить напоказ свои детские страхи, от которых, кто бы мог подумать, до сих пор не избавились. «Необходимые пороки: почему их никогда не надо стыдиться» – эта проповедь Билли Грэма вызвала такой поток читательских писем, что в колонке почты приходилось печатать куда больше отзывов, чем можно было предполагать. Ежемесячная подборка «Хотел бы я, чтобы…» в сентябрьском номере представляла Джонни Карсона, непременно хотевшего быть Вуди Алленом, и Элизабет Тейлор, мечтавшую стать Бруком Шилдсом, и получался такой ералаш, как будто Бруком Шилдсом хотела стать вовсе не Элизабет Тейлор, а Вуди Аллен. Самое же главное, весь «ритм» номера, все страницы и разворот которого висели на стенах офиса, как казалось Мэкси, несколько сбился.

– Может, перенесем разговор на после ленча! – спросила она у Монти, – а то я занята срочной работой.

– Я хотел бы сейчас, – продолжал настаивать Монти.

Мэкси знала: когда он переходит на подобный вежливый тон, помогающий скрыть беспокойство, лучше ни о чем его не расспрашивать. Не говоря больше ни слова, Мэкси направилась в его офис, укромно расположившийся в дальнем углу нового помещения, которое она арендовала после успеха первого номера журнала. Проходя мимо белоснежного офиса редактора отдела моды, она увидела, что Джулия склонилась над телефонной трубкой. С того дня, как в газетах появились сообщения, связавшие Джастина и Джона, она все больше стала избегать своего редактора, стремясь гордо нести свою боль и отчаяние, так понятные Мэкси. Она не могла не испытывать к Джулии чувства величайшей симпатии, но выразить его в открытую не решалась: ведь тем самым она бы сразу показала, что понимает, чем вызвана душевная рана ее подруги, так что уж лучше предоставить ей пока самой справляться со своей бедой. Время, решила Мэкси, шагая по шумному коридору и отвечая на приветствия, наверняка залечит рану. Пусть это всего лишь стертое клише и утешение от него слабое, но жизнь снова и снова подтверждает, что все именно так и происходит. Узнай она сама, к примеру, когда работала в «Житейской мудрости», что Рокко голубой, сколько времени потребовалось бы ей, чтобы рана в конце концов затянулась? Полгода? Нет. Наверняка больше. Год? Скорей всего, не обошлось бы и годом… Ее раздумья прервал Монти, который, подведя ее к своему рабочему столу, плотно закрыл офис, став спиной к двери, чтобы им никто не помешал.

– Только что звонил Люис Оксфорд. Говорил вроде нормальным тоном, но, похоже, он сошел с ума. Заявляет, что официально предупреждает нас: «Эмбервилл пабли-кейшнс» закрывает наш журнал. С конца сегодняшнего дня все сотрудники считаются уволенными. Он уже звонил в «Мередит Бурда», чтобы уведомить типографию о том, что компания не намерена оплачивать расходы по выпуску сентябрьского номера. «Эмбервилл» уже сообщила всем нашим поставщикам, что они не должны больше давать нам ни цента в кредит. По его словам, все указания получены им непосредственно от Каттера Эмбервилла, представляющего интересы вашей матери.

– Неправда. Она этого не сделала бы… – Мэкси произнесла эти слова почти автоматически, пребывая в состоянии шока.

– Когда ты говорила с ней в последний раз?

– На прошлой неделе. Когда освобождали Джастина. Мы сейчас с ней в самых лучших отношениях за все последние годы. Это наверняка один из трюков Каттера, Монти. Какая-то новая тактика, которую я еще не понимаю. Надо поговорить с матерью. Так что подожди немного. Я к ней съезжу – и весь этот идиотизм кончится. По утрам она всегда дома. И держи рот на замке, чтоб никто ничего не узнал.

– Ясное дело. Но меня волнует типография. Если мы выбились из графика и они уже приняли вместо нашего другой заказ на следующую неделю, то сентябрьский номер, считай, вовремя не выйдет, даже если ты все с ней уладишь. У них все по расписано чуть не на полгода вперед.

– Позвони Майку Маллеру, это представитель «Бурды» на комбинате, и скажи, чтоб они не волновались. Оплату счетов гарантирую лично я, Мэксим Эмбервилл.

– Хорошо, – согласился Монти, удержавшийся от лишних вопросов, которые явно вертелись у него на языке.

Мэкси поспешно вышла из комнаты и спустилась вниз, где ее ждал Эли.

На Лили она свалилась в тот момент, когда мать обсуждала со своим шеф-поваром меню званого обеда.

– Мама, мне надо срочно с тобой переговорить.

– Я пыталась до тебя дозвониться весь уик-энд. Жан-Филипп, мы обсудим наше меню чуть позже. Так где же ты была, Мэксим? Я так хотела тебя застать.

– Дела, – отозвалась Мэкси, думая о своем. – Мама, только что звонил Люис Оксфорд. «Би-Би» отказано в кредитах. Журнал закрывается.

– О боже, боже! Этого-то я как раз и не хотела. Какой же дурак этот Оксфорд! Я же предупреждала Каттера, что должна сначала встретиться с тобой, Тоби и Джастином, чтобы все обсудить. Но Оксфорд, ничего не спросив, решил действовать.

– Что ты хочешь сказать этим «сначала»? И зачем тебе понадобилось беседовать с нами троими? Какое отношение все это имеет к «Би-Би»?

– Мэксим, перестань, пожалуйста, кричать. Боже, я так хотела, чтобы все было тихо и спокойно – и вот что получилось, – почти рыдала Лили.

– Ты меня с ума сведешь, мама! О чем ты говоришь, что это за дьявольщина такая?

– Понимаю, что ты огорчена, дорогая. Услышать от других – и в такой форме. Ведь я сама хотела тебе обо всем рассказать. – Немного помедлив, Лили решительно продолжала: – Я приняла решение продать «Эмбервилл пабликейшнс» корпорации «Юнайтед Бродкастинг», но до тебя эта новость дошла наихудшим образом.

От волнения Лили даже сломала розу, стоявшую в серебряной вазе.

– Мама, извини, но мне наплевать, каким именно образом преподносится та или иная новость! Как ты можешь продавать?! Да я… я вообще не понимаю, о чем идет речь? Продавать наше дело? Дело, начатое отцом? Продавать «Эмбервилл»? Это… это… ты просто не можешь этого сделать… это немыслимо!

Мэкси села напротив Лили – стоять у нее не оставалось больше сил. Как только она увидела знакомое упрямое выражение на лице матери, сердце ее упало: решение, совершенно очевидно, было уже принято, и теперь речь шла только о том, как его изложить.

– Послушай, Мэксим, перестань говорить первое, что приходит тебе в голову. Вовсе это не «немыслимо». Наоборот, здесь скрыт глубокий смысл. После смерти твоего отца компания оказалась без своего основателя. Правда, она продолжала существовать – по инерции. Но до бесконечности продолжаться это не может. «ЮБК» проявляет интерес к покупке нашей корпорации. Как считает Каттер, через три месяца, когда это произойдет, цена составит примерно… ну, скажем, один миллиард долларов. Такая возможность бывает не часто. Разве не очевидно, что мне надо заниматься этим именно сейчас. Ты, Джастин и Тоби получите по сто миллионов долларов каждый. Кстати, получить свои десять процентов вы сможете лишь в том случае, если я продам «Эмбервилл пабликейшнс». Но это не единственная причина, почему я иду на такой шаг.

– Мама…

– Подожди, Мэксим, дай мне договорить. Я не могу управлять издательской компанией, Каттер не хочет брать на себя бремя ответственности, и я его не виню, у Тоби своя жизнь и свои интересы, у Джастина свои, а ты… Хотя тебе и нравится твоя новая забава с журналом, но ты не создана, чтобы управлять делами в большой компании. Так что если ее продавать, то делать это надо сейчас, а не потом. Да, я знаю, что твой «Би-Би» на подъеме, но ты ведь не станешь отрицать, что он обходится компании в кругленькую сумму. Каттер не хотел назвать точную цифру, но когда назвал, я ужаснулась. Даже для тебя, Мэксим, это чересчур дорогая игрушка. «ЮБК» согласна купить «Эмбервилл», но если «Би-Би» будет выходить и дальше, то нам придется сбавить цену из-за весьма, как его называет Каттер, плачевного баланса.

– Значит, Оксфорд звонил по твоему приказанию?

– Да, конечно. Но мне хотелось сначала все объяснить, прежде чем кто-либо из вас услышит об этом из его уст. О предстоящей продаже компании не должен знать пока никто, кроме членов семьи. Я просто в отчаянии, что тебя огорошили этой новостью безо всякой подготовки. Но я, правда, никак не могла связаться с тобой на уик-энд.

– Да, у меня были дела, – повторила Мэкси, снова пытаясь переубедить мать. – Но разве тебе неизвестно, что любое новое издание, какой бы успех оно ни имело, на первых порах неизбежно убыточно – до тех пор, пока не начнет получать достаточно прибыли от рекламы? Я в буквальном смысле слова почти бесплатно набрала рекламные объявления, чтобы журнал мог стать на ноги. Сейчас мне самой каждый номер обходится дороже, чем стоит в киоске. Зато потом…

– Наверно, ты поступила мудро, хотя надо сказать, что из меня плохой судья… похоже, ты сознательно шла на большой риск. Но в данный момент все это не имеет ни малейшего значения, Мэксим. Я сама приняла решение продать «Эмбервилл». Это мое право – и я им воспользовалась. Каттер всего лишь помогает мне вести дела компании, пока она официально не перейдет к «ЮБК». Немедленное прекращение издания «Би-Би» – непременное условие этой сделки. Прости дорогая, что мне приходится тебя разочаровывать, но…

– «Разочаровывать»… – едва выдохнула Мэкси.

Пропасть между тем, что чувствовала она и Лили, казалось, была столь велика, что помочь преодолеть ее не могли бы никакие слова, никакие эмоции, и неважно было, каким тоном вести этот разговор. Мать не убедит уже ничто, и нет смысла говорить ей, что для нее «Би-Би» – не игрушка, а единственный известный ей способ выразить дань уважения и любви к Зэкари Эмбервиллу.

– Что ж, я знаю, вся эта затея с «Би-Би» принесла тебе немалое удовольствие, и горжусь, действительно горжусь тем, какой успех выпал на твою долю, но, согласись, ведь ты бы не смогла выпускать свой журнал без денег, которые давала тебе компания? – продолжала Лили.

– Да, не смогла бы. Это действительно было бы невозможно, – согласилась Мэкси.

– Тогда ты понимаешь, не так ли? И твой журнал, моя дорогая, в сущности, не совсем настоящий, правда? Он ведь живет не сам по себе, а за счет субсидий.

– Неправда, мама! Он настоящий! Да миллионы женщин в Америке каждый месяц платят за него доллар с полтиной. У меня потрясающие сотрудники, вкладывающие в свою работу всю душу. «Би-Би» существует! И растет с каждым днем. В сентябрьском номере уже двести пятьдесят страниц! Там полно рекламных объявлений и фото. Там замечательные статьи и часть тех тысяч писем, которые мы получаем от наших читателей. Так что этот журнал такой же настоящий, как и любой другой. Только новый, вот и все, – со страстью выпалила Мэкси.

Лили снисходительно усмехнулась:

– Мэксим, Мэксим… Мне доставляет удовольствие видеть, что твое увлечение на сей раз столь длительно. Будь отец жив, он бы тоже порадовался за тебя. Но, увы, тебе придется примириться с реальностью: «Эмбервилл» продается. В наших же интересах.

– Мама, погоди. Если еще до того, как «Эмбервилл» будет продана, я сумею показать тебе, что компания не несет убытков из-за «Би-Би», что она стоит столько же, сколько стоила бы и без моего журнала, ты смогла бы пересмотреть свое решение о продаже?

– Прежде всего, ты не знаешь, как отнесутся к этому Тоби и Джастин. Как относимся к этому Каттер и я, тебе уже известно. Нет, Мэксим, я не могу обещать тебе ничего.

– А если я не стану просить тебя обещать мне пересмотреть свое решение, если – пока за эти три месяца не истекли – я просто приду к тебе и предложу снова подумать об этом?.. – буквально взмолилась Мэкси.

– Боюсь, дорогая, что ответом тебе снова будет «нет». Но все равно тебе, конечно, не возбраняется прийти и попросить.

Голос Лили звучал почти нежно. Ей трудно было отказать Мэкси наотрез: очевидно, что на сей раз дочь искренне увлечена и рассуждает вполне разумно. Да и какой вред может причинить простое разрешение «попросить» о том же самом? Ведь ясно же, что Мэкси не сможет добиться невозможного, издавая свой журнал без денег. Так что если она, Лили, не станет настаивать, чтобы дочь немедленно согласилась с ее решением о продаже, мучительный для них обеих разговор наконец-то закончится. Ей ведь до ленча надо уточнить меню предстоящего званого обеда.


– Куда сейчас, мисс? – спросил Эли.

– В «Эмбервилл», – бросила Мэкси.

Ей надо срочно переговорить с Пэвкой. Это единственный, кто может хоть что-то посоветовать. В журнале все будут ждать советов от нее, их главного редактора, но в совете нуждается она сама. Нуждается так, как еще ни разу в жизни. Господи, только бы он сейчас был на месте, а не сидел с каким-нибудь издателем за очередным ленчем, который вполне мог тянуться часами, почти как в Голливуде. Она должна обсудить с ним новый поворот событий еще до того, как начать переговоры с банками, чтобы раздобыть деньги на издание журнала. «Би-Би» будет выходить, чего бы ей это ни стоило.

– У себя? – с тревогой спросила она у секретарши Пэвки, влетая в приемную.

– Он в кабинете вашего отца, – ответила та, и в ее тоне Мэкси уловила озадаченность. – Уже целых полчаса. Просил, чтобы я ни с кем его не соединяла. Но вас он, конечно, принять не откажется. И если я просто постучу…

Мэкси испарилась еще до того, как секретарша успела подняться. Сломя голову мчалась она по коридору к двери кабинета, куда со времени смерти Зэкари Эмбервилла никто не входил и где все оставалось таким, как было при отце.

– Пэвка? – тихо обратилась она к нему.

Он стоял у окна спиной к двери, опустив голову, тяжело опершись обеими руками о подоконник. Таким беспомощным она еще никогда его не видела. При звуке ее голоса Пэвка обернулся: в его живых понимающих глазах она не увидела привычного выражения удовольствия и легкого подтрунивания. Взгляд был тяжелым, должно быть, таким же, как у нее самой. В нем сквозила глубокая печаль. А ведь он не мог еще знать о предстоящей продаже «Эмбервилл». Лили ведь сказала, что пока об этом известно только членам их семьи.

– Ты наверняка получила один из этих меморандумов? – спросил Пэвка, вместо приветствия протягивая ей лист бумаги.

– Нет. Мне никто ничего не посылал. Во всяком случае, на бумаге. Ты что, даже не хочешь меня поцеловать?

– Поцеловать? – откликнулся он глухо. – А я что, еще не здоровался с тобой? – И он клюнул ее в щеку, что было совсем не похоже на его всегдашние теплые объятия.

Впервые после того, как Мэкси отправилась к Лили, она ощутила неподдельный ужас.

– Прочитай, что здесь написано, – настойчиво продолжал Пэвка, передавая ей памятку вице-президента компании, ведавшего финансовым управлением. В записке перечислялись все изменения и сокращения, которых накануне потребовал от Оксфорда Каттер. Они были разосланы главным редакторам, заведующим издательскими отделами и художественным редакторам всех изданий «Эмбервилл пабликейшнс». Мэкси молча прочла этот перечень. О предстоящей продаже компании в записке не было ни слова.

– Я намерен увольняться, – заявил Пэвка с неожиданной резкостью. – У меня нет власти отменить эти распоряжения, но позволить, чтобы мое имя как-то с ними связывалось, я отказываюсь. Использовать самых дешевых журналистов и фотокоров! Сократить число цветных вкладок! Отказаться от фотомоделей в пользу портретов одних знаменитостей! Печатать вместо передовиц статьи наших рекламодателей! Использовать низкосортную бумагу и жить на том старье, которое хранится в картотеках, включая и то, что в свое время было отвергнуто как не соответствующее нашим же критериям! Этот меморандум гнусен, Мэкси. Гнусен! – Голос Пэвки дрожал от ярости и отчаяния.

– Прошу тебя, сядь и давай поговорим, – умоляюще воскликнула Мэкси, на время даже позабыв про свой «Би-Би», настолько постыдным было все то, что она только что увидела собственными глазами.

Они опустились в потертые кожаные кресла, стоявшие возле стола Зэкари Эмбервилла, и замолчали. Как ни были они взбешены и озадачены, замолчав, оба ощутили: в кабинете что-то происходит. Причем ощутили тотчас же. Вокруг них происходило нечто, явно не нуждавшееся в человеческом присутствии. Нечто, могучее и радостное, таилось в самих стенах этой комнаты. Этим нечто, они поняли, была висевшая, казалось, в воздухе их почти физическая память о Зэкари Эмбервилле. Память, рисовавшая его таким же радостным и полным кипучей энергии, каким он запомнился им и в тот последний раз, когда они его видели. Пэвка и Мэкси глубоко вздохнули и впервые улыбнулись друг другу. Но начинать разговор ни тот ни другая не решались. В большой, обитой деревянными панелями комнате, как всегда, царил беспорядок, а на стеках были развешены оригиналы самых удачных обложек и знаменитых фотографий из тех, что в разные годы публиковались в журналах Зэкари Эмбервилла, вперемежку с фото, подписанными президентами Соединенных Штатов, писателями, художниками и фотографами. И нигде ни одного снимка самого Зэкари! Между тем его голос, возбужденный, насмешливый, вибрирующий, живой голос, по-прежнему эхом отдавался в этих стенах, а его неуемная жажда совершенства, громкий, словно шедший из живота, смех, шумные крики, которыми он приветствовал любое удачное предложение своих сотрудников, сама его неудержимая энергия, так и бившая через край и переполнявшая каждый из журнальных номеров, которые он за свою жизнь выпустил, – все это по-прежнему продолжало жить своей собственной жизнью уже без него.

– Пэвка, – наконец выговорила Мэкси, – я правильно считаю, что стоимость той или иной компании определяется тем, какую прибыль она приносит на момент продажи?

– Обычно да. Но почему ты спрашиваешь?

– Если, – продолжала Мэкси, не отвечая на вопрос, – ты уйдешь, то журналы будут выходить в том виде, как хочет Оксфорд. Сколько времени пройдет, прежде чем вся эта экономия скажется на повышении прибылей?

– Три месяца, когда надо будет представлять очередной балансовый отчет. Но, Мэкси, разве в этом дело? Да, журналы будут выходить, но это будут уже не те журналы. Мы сразу это почувствуем, как только приступим к работе над новыми номерами. Через какое-то время эту разницу увидят и читатели, на какие бы ухищрения мы ни шли. Да, читатели сразу не поймут, в чем именно состоит эта разница – и в «Семи днях», и в «Домашнем кругу», и во всех других изданиях. Но они уже не будут ждать очередного номера с прежним нетерпением, не будут читать статьи с прежнем чувством удовлетворения. Пройдет год – и читатели либо смирятся с нашими журналами в их обедненном и урезанном виде, как это бывает на потребительском рынке, либо начисто отвернутся от них и перестанут вовсе покупать. Мы всегда стремились отвечать самым высшим критериям совершенства в своем деле, но этому меморандуму на совершенство попросту наплевать.

– Мать вообще намерена продать «Эмбервилл пабликейшнс», исходя из показателей следующего финансового отчета, – бесстрастно произнесла Мэкси.

– А… – вздохнул Пэвка, и в этом вздохе выразились великая печаль и разочарование. – Вот, значит, откуда этот меморандум. Я мог бы и сам догадаться. Какой же я дурак, что сразу не сообразил. Это же единственное объяснение того, зачем понадобилось уничтожать все созданное твоим отцом. Но я все равно поражен, что она пошла на этот шаг. Журналы можно было продавать и такими, какие есть, ведь они наша гордость. И тогда в их продаже не было бы ничего зазорного, если уж ей так понадобилось с ними расстаться.

– Но тогда они принесут меньше денег?

– О да, меньше, но все равно достаточно для любой семьи до скончания века, – заметил он с горечью. – Заявление об уходе они получат от меня через час. Уверен, уйдут и многие другие. Знаешь, зачем я здесь? Чтобы укрыться от лавины возмущенных звонков. Люди не понимают, что даже я ничего не могу со всем этим поделать. Вскоре редакторы, которые имели честь хорошо знать твоего отца, то есть те, кто составляет нашу главную опору, решат, что не хотят иметь с новой политикой ничего общего. Может быть, они уже пришли к такому выводу. К тому же все это настоящие зубры, которые знают, что им все равно грозит неизбежное изгнание, как только «Эмбервилл» окажется в чужих руках. Новые владельцы, кто бы они ни были, наверняка захотят изменить лицо журналов в соответствии со своими вкусами, а для этого им понадобятся новые люди. Через несколько лет никто и знать не будет, что эти журналы когда-то были частью «Эмбервилл пабликейшнс», хотя, возможно, они и сохранят прежние названия. Собственно, речь сейчас как раз идет о продаже этих названий.

– Но откуда такая уверенность, что новые хозяева не захотят оставить старых сотрудников? Ведь они-то и сделали журналы известными!

– О, Мэкси, ну, может быть, они все же прислушаются к голосу разума и попытаются кое-кого из редакторов сохранить. Но хорошие главные не могут не тратить деньги на свои издания, а меморандум им это запрещает. Когда продается компания, созданная руками одного человека, из нее уходит основное – ее душа, если угодно. Уходит дух ее основателя, и то, о чем ему мечталось, никогда не сможет вернуться. И процесс уже начался – с появлением этого меморандума. Но твоя мать, Мэкси, твоя мать! Как она могла? Да пока «Эмбервилл пабликейшнс» жила, жил и твой отец. – Пэвка покачал головой даже не с грустью, а с чувством, несравненно более глубоким: он явно вспоминал о том, с какой верой и надеждами на будущее начинали они вдовоем с Зэкари свои приключение – почти четыре десятилетия назад.

Мэкси медленно поднялась с места, прошла несколько шагов, отделявших ее от стола Зэкари, и села на стул, на котором, кроме отца, никто никогда не сидел. Она перебирала в уме все услышанное от матери. Будущее «Би-Би» было лишь небольшой частицей той загадки, разгадать которую она все это время пыталась. На ее глазах шло сознательное разрушение всего построенного Зэкари Эмбервиллом здания. Здания, оставшегося стоять нетронутым и после смерти его творца в течение уже целого года. Здания, готового простоять еще гораздо дольше, поскольку в нем остаются люди, преданные Зэкари и способные развивать его идеи. Итак, шесть процветающих могущественных изданий должны быть низведены до нижайшего уровня, а затем проданы – неизвестно почему. Дело всей жизни Зэкари безжалостно разрушалось, дело, ради которого жил ее отец! А ведь девиденды от «Эмбервилл пабликейшнс» до сих пор позволяют всей его семье жить в роскоши и делали бы это до тех пор, пока люди продолжали читать журналы.

Каттер. Только он оказался бы в выигрыше от разрушения памятника, каким являлась «Эмбервилл пабликейшнс», увековечившая дело ее отца. Каттер. Все, что она знала о нем, в чем имела воможность убедиться лично или о чем смутно догадывалась, инстинктивно подозревала, все, что она, Тоби и Джастин думали о младшем брате Зэкари, женившемся на их матери, все это по капле собралось теперь в тучу, которая поспешно обретала форму, угрожающе сгущалась. Имя этой тучи было ненависть. Даже скорее зависть, еще более сильная, чем ненависть. Сперва она заставила его взять в жены их мать. Затем задушить в зародыше последнее детище Зэкари – три журнала, еще не успевшие как следует встать на ноги. И наконец, сейчас – выпустить кишки из журналов, составлявших славу и гордость «Эмбервилл пабликейшнс», и как можно скорее от них избавиться. Только зависть могла продиктовать все эти поступки, только смерть ее отца могла развязать ему руки, с тем чтобы сначала обезобразить, а потом и предать дело, в которое отец вложил всю свою жизнь. Дело, которое сам Каттер никогда бы не осилил.

Нет, она не позволит ему этого!

– Пэвка, не увольняйся с работы, прошу тебя, – взволнованно произнесла Мэкси. – Ради меня. Я решила сделать все, чтобы продажа не состоялась. Думаю, что смогу убедить мать не делать этого. Если бы ты смог успокоить страсти и уговорить людей оставаться на своих местах в течение нескольких месяцев; если бы они сумели проводить все предлагаемые меры экономии как можно медленнее и вместе с тем изобретательнее, чтобы окончательно не погубить октябрьские и ноябрьские номера, а произвести лишь косметические изменения; если бы вам всем удалось саботировать все, что будет требовать Оксфорд, чтобы он на стену лез из-за каждого пустяка, а вы между тем под шумок заказывали статьи и фото лучшим из тех, кто вам лично известен; если бы вы могли начать это даже не с сегодняшнего, а уже со вчерашнего дня; если все будет именно так, я даю бой Каттеру.

– Каттеру?

– Это ведь не матери моей пришло в голову, Пэвка. Каттер внушил ей все, уверяю тебя. Без его влияния ничего бы не было.

Пэвка приблизился к столу и серьезно, в упор взглянул на Мэкси. В его взгляде не было обычного шутливого заигрывания и восхищения ею, всегда отмечавшего их взаимоотношения. Она сидела сейчас там, где он привык видеть одного только Зэкари Эмбервилла, сидела на удивление спокойно, уверенно, как будто унаследовала это место по праву. Он, Пэвка, не осмелился занять этот стул, а она, Мэкси, сделала это, даже не задумавшись. Никогда не говорила она столь твердо, разумно, никогда в голосе ее не звучали холодная решимость, собранность и сила. Пэвка и помыслить не мог о подобном, настолько это казалось невозможным. Это была уже не та девочка, которую он знал, бегавшая за ним по пятам и привыкшая жить так, словно ее жизнь – бездонный мешок, полный разноцветных леденцов: лизнет один-другой – и бросит, чтобы успеть перепробовать все. После ее возвращения, подумалось ему, они виделись крайне редко, и месяцы, истекшие с того страшного заседания правления, изменили ее неузнаваемо. Она не стала выглядеть старше, не об этом шла речь. Она просто стала зрелой. Мэкси Эмбервилл превратилась в женщину.

– Зачем понадобилось давать Каттеру бой? Ведь если все пойдет, как он задумал, единственное, что грозит лично тебе, это что ты станешь еще богаче, чем сегодня. – В голосе Пэвки звучало предупреждение: да, Мэкси, ты. выросла, но до Каттера тебе еще расти и расти. Особенно при его нынешнем влиянии на Лили. – Я знаю, ты его не выносишь, но это еще не причина, чтобы бросаться в бой.

– Поверь, никакой вендетты нет и в помине. Все, что я делаю, Пэвка, я делаю ради своего отца, – просто ответила Мэксн. – Я поступаю так, потому что любила его больше всех на свете, а это единственный способ, каким я могу показать, как много он для меня значил – и значит.

– Что ж, в таком случае я также сделаю все, что в моих силах. Ради моего дорогого друга, твоего отца.

Мэкси позвонила своим финансистам прямо из офиса Пэвки и договорила о встрече с Лестером Мейполом из банка «Мейпол энд Мейпол», который был ее личным консультантом еще с тех пор, как она получила юридическое право пользоваться положенными на ее имя деньгами. По пути Мэкси на сей раз думала о деньгах. Обычно об этом предмете она размышляла крайне редко. Деньги были для нее столь же естественны, как дыхание или осязание. Мать говорила сейчас о ста миллионах долларов, ио Мэкси, честно говоря, не видела, зачем ей нужны эти бешеные деньги, которые и представить-то себе трудно: ведь она и без того имеет все, что хочет. Новые миллионы только создадут новые проблемы. Сейчас она богата, но не замечает этого, как не замечаешь, что у тебя десять пальцев на руках и столько же на ногах. А эти сто миллионов – все равно что вторая голова на плечах: что с нею делать?

В сущности, она родилась уже богатой, размышляла Мэкси, пока ее голубой лимузин, подобно змее, ввинчивался в плотный поток машин, росла богатой, и когда вынуждена была погрузиться в бедность, вернее, делать вид, что погружается, живя с Рокко, ей это пришлось явно не по душе, так что она просто приняла соответствующие меры, чтобы перестать быть бедной. Все равно что сбросить неудобные новые башмаки, которые по необходимости служили тебе во время пешеходной прогулки: Мэкси точно так же сбросила с себя давящие оковы бедности, вернувшись в привычную обстановку богатства, которая с радостью приняла беглянку. Конечно, ее отлучка и пребывание в роли сперва юной жены, а затем и матери не могли не сказаться на ее поведении: она до конца так и не погрузилась в мир интересов богатой молодой женщины, глупых дебютанток и хищных искателей богатых невест; ей оставался чуждым и вариант идеального замужества, с последующей покупкой загородного дома, собак и лошадей. Ее положение, как она считала, скорее подпадало под категорию «взбалмошной богатой наследницы», как это именовалось в ночных фильмах по ТВ.

Хотя «Би-Би» и научил ее экономии, опыт этот никак не сказался на ее собственном транжирстве. Безликие клерки в банке Лестера Мейпола по-прежнему оплачивали ее счета, и, поскольку никаких возражений от них не поступало, она продолжала считать, что денег у нее достаточно, чтобы и впредь поддерживать тот уровень жизни, к которому она привыкла: оплачивать роскошное жилье, путешествия, прислугу, готовившую, гладившую белье и убиравшую квартиру; шофера, всегда находившего в ее распоряжении, гараж, бесконечные приемы, заказы в цветочном магазине – дважды в неделю доставленные на дом цветы заменяли старые в каждой из комнат; гардероб, обновлявшийся каждый сезон, пока не сошла мода, чтобы потом забыть о нем, и, наконец, горы драгоценностей, на которые с началом выхода «Би-Би» у нее, правда, совсем не оставалось времени. Да еще Анжелика. Конечно, Рокко оплачивал половину стоимости ее туалетов и обучения в частных школах, потому что сам на этом настоял, так что содержание Анжелики обходилось ей недорого: где-то посредине между расходами на еду и цветы. При этом дочь была для нее более необходима, чем первая, и более прекрасна, чем вторые. А ее коллекции, напомнила себе Мэкси? Антиквариат, шкатулки, старинное серебро… Часть этих вещей пришлось даже отдать на хранение – в «Трамп-Тауэр», куда она переехала из района Восточных Шестидесятых улиц, для них попросту не оказалось места.

Интересно, продолжала она свои раздумья, что делают с той частью денег, которую она при всем своем желании не могла потратить на себя? Вкладывают в акции или облигации? Играют на бирже или предпочитают не рисковать и скупают ценные бумаги, действуя наверняка? Она совершенно ничего не смыслила в такого рода делах, и заниматься ими ей не было необходимости. Для этого был «Мейпол», которому она платила. Как бы то ни было, но денег у нее должна быть целая куча. А человек, у которого столько денег, всегда может достать их еще больше, это известно каждому.


Лестер Мейпол посмотрел на Мэкси, как будто это был гибрид русалки и грифона – мифическое создание, неожиданно представшее перед ним во плоти и к тому же обрушившее на него град вопросов. Вопросов, вообще-то совершенно логичных, если бы не одно обстоятельство: Мэксим Эмбервилл всегда тратила сполна все свои деньги – как те, что были в свое время положены отцом на ее имя, так и те, что полагались ей в качестве дивидендов от ее доли в «Эмбервилл пабликейшнс». Да, она не выходила за пределы того, что ей причиталось, но не более того. Между тем она почему-то считала, что у нее оставались какие-то излишки, хотя на ежемесячно присылаемых ей счетах ясно значилось, что дебет и кредит сходятся.

– Почему же вы меня не предупредили, мистер Мейпол? – протестующе заявила Мэкси, все еще не веря своему банкиру, но уже начиная сердиться.

– Мы всего лишь считаем ваши деньги, а не бережем их, мисс Эмбервилл, – ответил Лестер. – Получаем переводы, оплачиваем счета. Нам и в голову не приходило, что вы не знаете о том, что сумма ваших расходов полностью совпадает с доходами. Наше дело следить, чтобы первые не превышали вторые – вот и все. Вы никогда не выражали интереса к вопросам инвестиций ваших капиталов, иначе мы бы вам сказали, что вкладывать вам попросту нечего. Имеющиеся у вас предметы искусства, квартира, драгоценности – это, безусловно, ваши активы. Но что касается всех остальных средств… – И он выразительно помахал рукой.

– Я их пустила по ветру?

– О, не будьте к себе чересчур строги. Ведь реставрация замка Киркгордона действительно обошлась вам почти в три миллиона долларов…

– Лэдди Киркгордон продал буквально все, кроме кровати, чтобы выплатить налог на наследство… и самое меньшее, что я могла для него сделать… в замке не было даже центрального отопления, вообще никакого не было, – попыталась объяснить Мэкси, живо вспоминая холодные годы в замке своего титулованного мужа.

– А в Монте-Карло, – продолжал Лестер, – у вас украли жемчуга… причем дважды. Две двойные нитки стоили почти девятьсот тысяч долларов, а страховки у вас не было. Оба раза вы ведь покупали новые.

– Вообще-то это было не в Монте-Карло. Там-то полиция нашла бы их в два счета. А украли их пираты.. з открытом море… Может, и не пираты, но мне так показалось. Застраховать я их не могла, мистер Мейпол. Жена Денниса Брэйди, даже такая временная, как я, не пользуется кредитом доверия у тех, кто занимается этими делами. И я их понимаю. Но что мне было делать? Должны же у невесты быть жемчуга? – с негодованием воскликнула Мэкси, считавшая, что если уж не на бриллианты, то, по крайней мере, на жемчуга она имеет право.

– Ну и в довершение всего вы как-никак входите в категорию лиц, облагаемых самыми высокими в стране налогами. Добавьте сюда огромные суммы, которые вы жертвуете на благотворительность, а также несколько состояний, потерянных вами в казино… – Банкир кашлянул с едва заметным неодобрением.

– Знаете, как приятно играть! Но кто же в здравом уме может рассчитывать на выигрыш? – пояснила Мэкси.

– Я тоже, в общем, склонен так считать, – негромко заметил Лестер.

– Так что, денег нет совсем?

– Ну, так бы я вопрос не ставил. Вы по-прежнему весьма состоятельная молодая женщина. Владелица десяти процентов акций крупной компании. Так что вы вправе тратить свои деньги, как вам хочется.

– Еще бы! – прошипела Мэкси в ярости.

– Вы могли бы нанять специального человека, занимающегося недвижимостью.

– А разве сейчас не поздно?

– Боюсь, правда, что это надо было делать раньше. Но в июне мы узнаем насчет поступления очередных дивидендов. До этого вы доскрипите, если, конечно, уже не купили чего-нибудь, о чем мне неизвестно.

– А каких дивидендов вы ждете? – с неожиданно вспыхнувшей надеждой в голосе спросила Мэкси.

– Это будет зависеть от вашей матери. Она владеет конктрольным пакетом акций и в этом качестве имеет право определять размер дивидендов.

– Ну а ваши прогнозы на этот год, мистер Мейпол? Ладно, не берите в голову. Что я могу сделать со своими десятью процентами акций «Эмбервилл»? Я хотела бы получить под них деньги – и побольше.

– Продать их можно только вашей матери, – ответил Мейпол, недоумевая, что она не знает даже этого.

– Но это же все равно акции! – упрямо возразила Мэкси с таким видом, будто Мейпол мучает ее ради собственного удовольствия.

– Под них вам не дадут ни цента, мисс Эмбервилл.

– Так что, выходит, этих десяти процентов как бы и нет? Они не в счет?

– Пожалуйста, мисс Эмбервилл, не расстраивайтесь. Они есть, они существуют и принадлежат вам. Просто под них вам не одолжат денег – вот и все. Потому что их нельзя продать на сторону.

– То есть денег у меня нет, так?

– Можно сказать и так. Сейчас, по крайней мере, их нет. Я имею в виду наличные.

– Спасибо, мистер Мейпол. – И Мэкси исчезла, как будто рядом с ним ударила молния, оставив покрывшегося потом Лестера Мейпола в тревоге и смущении.

В самом деле, она не понимает разницы между деньгами и наличностью – и он, пытаясь объяснить ей это, сам вдруг перестал понимать. Лестер заглянул в бумажник: двадцать четыре доллара. Он вызвал секретаршу.

– Линда, – обратился он к ней, и сердце его подозрительно забилось. – Принесите-ка мой портфель ценных бумаг. И побыстрей. А потом отвезите чек в банк. Нет, мне просто нужны наличные, по пять долларов. Сейчас же!


Мэкси протиснулась сквозь толпу людей, теснившихся вокруг пианиста и скрипача, исполнявших «Голубое платье Алисы» в фойе «Трамп-Тауэр». Она не замечала ни восьмидесятифутового водопада, низвергавшегося с этой высоты на самой большой из трех возможных скоростей, ни стен и пола, выложенных устрично-розоватым или напоминавшим цвет спелого манго мрамором. Не взглянула она и на роскошные косматые пальмы, и на влюбленные парочки, целовавшиеся на эскалаторах. Мэкси решительно повернула вправо и вошла в первый же лифт, поднявший ее на административный этаж, где располагались офисы дирекции.

– Луиза, – обратилась она к приятной блондинке, вице-президенту «Трампа», – я могу заложить свою квартиру?

Луиза Саншайн Ничуть не удивилась. Годы работы с беспокойным и непредсказуемым Трампом выработали у нее иммунитет к шоковым состояниям.

– Правление жилфонда обычно не расположено к такого рода операциям. А что, Мэкси, дорогая, вы надумали купить Пентагон?

– Да, что-то вроде этого. Дональд у себя?

– Для вас, Мэкси, всегда да. Подождите минутку – я просто проверю, не говорит ли он по телефону.

Мэкси в нетерпении обернулась к окну, и сердце ее тревожно заныло. Отсюда, с высоты, правда, гораздо меньшей, чем ее шестьдесят третий этаж, открывался вид, который она так любила: он был словно специально изобретен для того, чтобы заставлять людей любить или ненавидеть, вид города, который каждый воспринимает по-своему – как личное оскорбление, вызов или, наоборот, нечто такое, с чем лучше вообще не связываться. Никогда не был Нью-Йорк просто городом. Нет, он должен или целиком принадлежать тебе, или быть целиком вытеснен из твоего сознания. И нет на Манхэттене другого такого места, откуда бы город выглядел столь же захватывающе прекрасным, столь сказочно отрешенным от реальности.

– Проходите! – Неожиданное появление Луизы Саншайн заставило ее вздрогнуть.

Владелец «Башни» Дональд Трамп, блестящий, честолюбивый и удачливый молодой торговец недвижимостью, чью обезоруживающую искренность признавали даже его противники, немедленно поднялся при ее появлении.

– Ну, моя красавица, какие у вас проблемы?

– Мне нужны наличные – и немедленно.

– Такое бывает и в самых лучших семействах, – осклабился он.

– Вы можете продать мою квартиру, Дональд? Но на этой неделе?

– Погодите, Мэкси. Вы действительно убеждены, что хотите этого? – Теперь он выглядел уж совсем по-иному – абсолютно серьезным. – У меня ведь целый список желающих ее заполучить. Не считая моей, это самая большая и самая лучшая квартира во всей «Башне». И если вы сейчас с ней разделаетесь, то уже навсегда. Второй такой больше не будет.

В его озабоченности не было совершенно ничего напускного.

Часть квартир в доме поменяла своих хозяев, но в основном это касалось тех, для кого покупка квартиры с самого начала была формой вложения капитала. Мэкси же, любившая свою квартиру так же, как он свою, считала ее как бы частью самой себя, продолжением собственной жизни, так что для нее продажа – последняя жертва, которая могла вызываться лишь чревычайными обстоятельствами.

– И вы гарантируете, что я получу деньги на этой неделе?

– Мэкси, сколько денег вам надо? Может, есть другой способ…

– Точно не знаю. Но по крайней мере шесть миллионов долларов. Возможно, и больше.

– Ого! И так срочно? – Он помолчал и добавил: – Да, тогда другого выхода действительно нет. Но учтите, мне понадобится некоторое время, чтобы гарантировать вам наилучшие условия сделки. Впрочем, если вы согласны передать квартиру мне, я тут же выпишу вам чек на шесть миллионов. А потом, если я выручу за нее больше, думаю, так оно и будет, то по завершении сделки вы получите остальное.

– Где мне расписаться? – спросила Мэкси.

– Надеюсь, что жертва, на которую вы идете, стоит того, ради чего вы это делаете, – отозвался он, покачивая головой и доставая чековую книжку из ящика стола.

– Стоит, чтобы попытаться выиграть, Дональд. Даже если все сорвется. Дайте мне вашу ручку. Черт побери! И еще этого дерьмового «Клинекса»…

Загрузка...