Я покорю Манхэттен

Глава 25

Когда после нескольких часов тщательного осмотра картин в Лувре, этой самой длинной картинной галереи в мире, Мэкси очутилась в самом дальнем конце огромного второго этажа, ею овладело мучительное чувство полной пресыщенности зрительными образами. Она знала, что стоит ей увидеть хотя бы еще один очередной шедевр – и ни в какой музей ее больше не выманишь. Однако до выхода ей еще предстояло не менее трехсот пятидесяти ярдов. Проблему она разрешила следующим образом: обратный путь она почти пробежала, насколько позволяли ей уставшие от долгого хождения ноги, пригнув голову так, что могла видеть разве только паркет. В поле ее бокового зрения не попадали даже рамы, не говоря уже о самих картинах. Таким вот образом она добралась до крылатой богини победы и спустилась по мраморным ступеням к входным дверям.

Примерно так же двигалась она сегодня по своей собственной – вернее, уже бывшей – квартире, направляясь прямо к телефону, стоявшему на тумбочке возле кровати (все еще ее кровати), чтобы договориться с агентами «Сотбис», которые должны были прийти как можно быстрее для описи всех тех ценных предметов, которые можно будет выставить на ближайшем же аукционе, включая и те, что находились на хранении.

Теперь, подумала Мэкси, кладя трубку на место, она сидит уже на своей бывшей кровати: наверняка эта резная и позолоченная кровать в польском стиле восемнадцатого века с коронообразным пологом из расшитого шелка пойдет за приличную цену. А матрац? Она что, сидит тоже на бывшем матраце? Скорей всего, да, решила Мэкси, если матрацы, правда, выставляются на аукционах вместе с кроватями. Но уж лучше об этом не думать.

– Мэкси, – услышала она чей-то голос, – где ты?

– Здесь, в… спальне, – ответила Мэкси, неожиданно поймав себя на том, что не может произнести слово «своей».

На пороге выросла фигура Анжелики, разгоряченной после приключений очередного дня «загула».

– Ты еще не обнимала сегодня мамочку, по-моему, – слабым голосом проговорила Мэкси.

– Что-то непохоже, чтобы тебе были особенно нужны мои объятия, – заметила Анжелика, с опаской приближаясь к матери. – Похоже, тебе больше подойдет реанимационная палата. Может, надо сделать переливание крови. Ты слишком заработалась.

– Все же попробуй обнять меня, – посоветовала Мэкси, и Анжелика заключила ее в свои мощные, поистине атлетические объятия, сперва приподняв и несколько раз подкинув вверх, а затем повалившись вместе с матерью на кровать.

– Ну как, помогло? – спросила она, глядя на Мэкси в упор своими правдиво-беззащитными глазами.

– И очень. Спасибо, дорогая. У меня есть что тебе сказать. Не слишком, правда, приятное.

– Ты больна! – воскликнула Анжелика, присев на кровати.

– Нет, черт побери. Совсем нет. Я в отличной форме. Но мне только что пришлось продать квартиру. Так что жить здесь мы уже не сможем.

– Нет, ты все-таки больна!

– Клянусь, что нет. Чем угодно!

– Моей головой.

– Хорошо, клянусь твоей головой, что я, твоя мать, полностью здорова. Ты удовлетворена?

– Н-да. А зачем тогда продаешь квартиру? – с явным облегчением в голосе осведомилась Анжелика.

– Это длинная и запутанная история. Но в общем-то из-за того, что мне срочно нужны деньги.

Лицо Анжелики сморщилось: она никак не могла взять в толк слова, которых до сих пор от матери ей не приходилось слышать ни разу в жизни.

– Ты, значит, хочешь что-то купить? – наконец сообразила она.

– И да… и нет.

– Ма, – терпеливо, насколько она могла, попросила Анжелика, – я правда думаю, что будет лучше, если ты расскажешь мне все по порядку. Пусть это длинная история, но я постараюсь в ней разобраться. Я ведь уже не маленькая.

Когда Мэкси кончила говорить, Анжелика некоторое время сидела молча, оценивая ситуацию. Наконец она изрекла:

– Мне кажется, ты сделала то, что должена была сделать. Так оно в настоящей жизни и происходит. Сама эта история и есть настоящая жизнь. К тому же интересная. Может, и не очень приятная, но зато дает пищу для размышлений. Теперь решим практический вопрос: где мы будем жить? Я бы предпочла Колумбус-авеню, потому что это клевое место. Но ты, я знаю, не согласишься. И потом, мы ведь сейчас должны постараться жить бесплатно, правильно? Почему бы нам не напроситься тогда пожить у дяди Тоби? Это ничего не будет нам стоить, лишняя комната у него есть, а кормежка – сама знаешь! И ему, наверное, будет веселее. И еще, после школы я смогу заходить к тебе в «Би-Би» и делать там все, что тебе надо. Доставлять пакеты, отсылать письма или помогать в художественном отделе.

– Чтоб близко не подходила к этому отделу!

– А что, там змеи водятся? Хорошо-хорошо, не подойду, но почему я не могу заглянуть туда и чем-нибудь помочь.

– Нечего там никому помогать.

Мэкси оглянулась в поисках носового платка, которым она разжилась у Дональда Трампа, потому что такой обычной вещи, как «Клинекс», он при себе не имел, и, найдя его, постаралась вытереть увлажнившиеся глаза.

– И последнее, – заключила Анжелика. – Пусть ты считаешь, что я засоряю свой язык, но по моему глубокому убеждению, ма, Каттер – просто говнюк!

Мэкси обвела глазами комнату, ища то, что ей здесь знакомо. Брат принял ее и Анжелику весьма радушно, разместив их в двух небольших комнатах на четвертом, верхнем этаже своего длинного, но узкого кирпичного дома. Первый этаж был целиком отведен плавательному бассейну и кухне, второй занимала одна большая гостиная, третий – личные апартаменты самого Тоби. Вообще-то, Мэкси казалось, что Тоби предоставит им с Анжеликой большую запасную спальню рядом со спальней Тоби, но было это еще до того, как она обнаружила, что Тоби давно уже живет с Инди, которая прилетает к нему чуть ли не на каждый уик-энд. Все встроенные шкафы в спальне буквально ломились от вещей Инди и даже (о Господи, она и сюда его навезла) ее постельного белья. Ни за что на свете Мэкси не согласилась бы находиться на одном этаже с парочкой, пытавшейся создать для себя нечто вроде уютного гнездышка. Да и вообще, знай она раньше, что Инди проводит теперь столько времени на Манхэттене, она не стала бы набиваться к Тоби в гости, хотя он и настаивал, чтобы сестра с Анжеликой перебирались к нему.

Неужели, думала Мэкси сейчас, она считает себя, живя у Тоби, как бы ответственной за их поведение? Вряд ли. Скорей она ощущала себя воспитательницей в летнем лагере. Вот именно, летний лагерь. И она и Анжелика живут в таком месте, где обе они оказались вырванными из привычного окружения, спят на чужих койках. Единственное, что перекочевало сюда из их прежней жизни, – это несколько любимых чучел птиц, на чем настояла Анжелика, стопка ее учебников и две-три фотографии самой Мэкси в рамке. Что касается ее одежды, то она висела на громоздких металлических вешалках, поскольку встроенные шкафы оказались слишком узкими. Больше всего их нынешнее жилище напоминало Мэкси некий гибрид палатки в летнем лагере и тесной мастерской дизайнера.

Слава тебе, Господи, что она загодя успела купить весеннюю и летнюю одежду, пока еще могла себе это позволить, подумала она, глядя на развешанные вокруг костюмы и платья, занимавшие чуть не всю комнату. Как они сейчас ей кстати: ведь хорошая одежда так помогает во время деловых ленчей, где она должна перед лицом своих собеседников выглядеть и уверенной в себе, и небрежно спокойной, чтобы обхаживать своих потенциальных рекламодателей. К счастью для женщин – редакторов журналов мод, большинство фирмачей, как правило, посылают через своих представителей по связям с общественностью в виде «личного одолжения» многочисленные образцы одежды, из которых редактор всегда может выбрать подходящий – конечно же, по оптовой цене.

Впрочем, сегодня вечером, прикидывает Мэкси, ей можно особенно не беспокоиться: кашемировые галифе цвета слоновой кости от «Зорана» и его же шерстяной с шелком, в тон, пуловер до талии с рельефной резинкой и воротом «лодочкой». Ансамбль этот стоил безумно дорого, и его следовало носить на три размера больше. Мягкий кашемир нежен, как материнское молоко, да и достать его куда легче, подумалось Мэкси, пока она шнуровала тенниски. Ей не слишком хотелось, чтобы дождливая апрельская погода сменилась весенним теплом. Если бы она могла, то носила хоть по шесть кашемировых свитеров одновременно – пока не сумеет добиться победы над Каттером.

При мысли об этом Мэкси печально вздохнула: ведь и самая дорогая шерсть не в состоянии своим теплом растопить холод той тревоги, в которой она живет все последнее время. Сердце ее переполнилось невыразимой печалью, когда она подумала о дяде Нате и тете Минни. С ними бы она, как ни с кем другим, могла поделиться своими бедами, но после того, как дядя Нат скончался от инфаркта всего в пятьдесят с небольшим, Минни перебралась в Палм-Бич, где находилось фамильное поместье Лендауэров. Тревожить ее сейчас в этом прекрасном далеке запутанными делами, связанными с новым журналом, было бы сейчас неэтично, но, Господи, как не хватало ей сейчас их обоих.

Спустившись по лестнице, Мэкси остановилась у двери в кухню, одновременно служившую Тоби и столовой. Тоби как раз занимался готовкой, и оттуда доносился его голос:

– Это мясной рулет. Считай, что тебе повезло, если такое сооружение достанется тебе за столом самого шеф-повара.

Неужели он разговаривает сам с собой? Мэкси даже забеспокоилась: вроде бы он для этого еще не так стар. Предполагалось, что сегодня они будут ужинать вдвоем, посколько Анжелика была у Рокко, а Инди – в Голливуде. Мэкси не без любопытства заглянула в большую комнату, где орудовал Тоби. Несколько разбросанных там и сям изрядно потертых кожаных предметов одежды сразу подсказали ей, к кому обращается Тоби. Джастин!

Мэкси налетела на него как вихрь: все последние дни они вместе с Монти с утра до ночи занимались сметой очередных номеров «Би-Би» и не имела ни одной свободной минуты, чтобы пообщаться с Джастином.

– Я хотел преподнести тебе сюрприз, – признался Тоби, радуясь, что затея с приглашением брата удалась на славу!

– У тебя что, припасены и другие сюрпризы? – поинтересовалась Мэкси.

– Нет. Сегодня никого больше я не жду. Будем мы трое. Сдается мне, что в таком составе мы встречались за ужином, только когда были детьми, – ответил Тоби. – Потом я уехал учиться в колледж, ты вышла замуж… Всегда, если мы бывали вместе, вокруг нас находились другие люди – главным образом кто-нибудь из твоих мужей. Так что считай, что мы вспоминаем свое детство, поскольку все мы обожаем мясной рулет. И к тому же у нас есть еще кое-какие общие интересы.

– Как например? – тут же поспешила уточнить Мэкси.

– Будущее «Эмбервилл пабликейшнс», – выпалил Джастин. – Ты ведь не считаешь себя единственной, кого оно заботит?

– Конечно, нет.

– Но ты и не подумала обратиться к нам за помощью, Златокудрая, – упрекнул ее Тоби. – А тебе не кажется, что ты должна была бы это сделать, вместо того чтобы взять и продать свою квартиру, а теперь еще и спускать на аукцион все свои ценности?

– Нет, не кажется, – возразила Мэкси. – Это борьба, на которую решилась я – и только я. Более того, у меня отнюдь нет уверенности, что, одержи я победу, вы не будете разочарованы. Может, вам даже лучше получить каждому свою долю наличными, если сделка все же состоится. Вот об этом-то, мне кажется, я должна была с вами посоветоваться.

Как бы там ни было, но ты к нам не обращалась. И нас обоих это, мягко говоря, здорово разозлило. Так что сегодняшний ужин, если ты еще не поняла, это ловушка, в которую мы тебя заманили, – с улыбкой произнес Тоби, поливая рулет соусом из свежих помидоров с добавлением базилика.

– Да, я уже начала догадываться, что дело тут нечисто. Так что, вы не возражаете, если мама продаст компанию? Значит, вы за то, чтобы я подняла лапки кверху, закрыла «Би-Би» и, кончив шуметь по пустямкам, сделала вид, что все прекрасно?!

– Тоби, ты заметил, что у нее явная тенденция неадекватно на все реагировать? – обратился к брату Джастин.

– Раз уж ты сам об этом заговорил, то я бы сказал, ее главная беда в том, что она чересчур склонна делать поспешные выводы, – ответил Тоби.

– Я бы даже сказал, что она поспешно прыгает в воду, не поинтересовавшись, есть ли на борту судна спасательный круг, – уточнил Джастин.

– Не совсем так. Ее беда, что она путает себя с генералом де Голлем. Ну, знаешь, он вроде говорил: «L'Etat c'est moi»[53]. В общем, «Эмбервилл» – «c'est elle»[54] или что-то в этом духе.

– Это не де Голль, а Людовик IV говорил, – поправил брата Джастин. – Он тоже страдал манией величия, но это было так задолго до Революции, что его можно извинить, а Мэкси – никогда.

– Мне не кажется, что ваши сравнения так уж смешны, хотя вы оба очень собою довольны, – с раздражением заметила она.

– А главная беда Мэкси в том, что она даже не чувствует, когда люди хотят одолжить ей денег, – торжествующе произнес Тоби.

– Ах вот оно что. Да чтоб я к вам за деньгами обращалась – не бывать этому! У вас своя жизнь, свои дела, и с чего это вдруг мне ожидать, что вы станете одалживать свои деньги на что-то, что касается только одного моего решения? Я хочу дать моему журналу шанс продержаться на плаву, пока он сам не научится плавать. Это моя проблема, и деньги на нее должны быть потрачены тоже мои.

– Но я работаю для «Би-Би». Что ж, у меня нет права голоса? – спросил Джастин.

– Послушай, Джастин, я ведь прекрасно знаю, что тебе претит работа в журнале и ты туда пошел только ради меня. Большей жертвы от тебя я ожидать не вправе, мне слишком хорошо известно, как она тебя связывает, – еще больше посерьезнев, ответила Мэкси. – Так что не жди, что я еще взвалю на тебя и денежное бремя.

– Ну а я, Златокудрая? Я же все-таки твой старший брат, и можно было попробовать ко мне обратиться? – не отступал Тоби.

– Перестань, Летучая Мышь! Ты, по-моему, никогда не проявлял к журналам никакого интереса. И не убеждай меня в обратном. Нет, Тоби. Это не твой, а мой ребенок. И занимаюсь им я. И не годится впутывать вас обоих в это дело. Знаю, уверена, вы меня любите и, конечно, поймете, что хоть раз в жизни чего-то я должна добиться сама, собственными силами. До сих пор я все время выезжала за чужой счет – и мне было все равно. Но сейчас с этим покончено.

– Слушайте! Слушайте![55] – воскликнул Джастин, искоса поглядывая на сестру любящим, насмешливо-недоверчивым взглядом.

– Настоящая беда Мэкси в том, – продолжала она, – что эта особа постоянно голодна, буквально умирает от голода, ей обязательно надо что-то жевать. Такой вот уродилась. И когда она голодна, но нрав у нее тут же портится. Так что хватит совать нос в мои дела, ребята! Прочь с дороги, вы, лоботрясы! Лучше скажите, где этот ваш хваленый рулет? Наверное, мясо уже давно переварилось?..

– Пожалуй, Мэкси, тебе все же следовало взять у них деньги, – упрямо заявил Монти, уже в третий раз, глядя, как она подписывает чеки. – Или уж, во всяком случае, узнать, о каких суммах идет речь.

Мэкси отрицательно покачала головой. Не могла же она открывать Монти, что Лили намерена продать компанию целиком. А следовательно, она не могла поделиться с ним ни теми надеждами, которые возлагала на выживание «Би-Би», ни вероятностью, что Лили все-таки переменит свое решение. Пусть вероятность эта и представлялась весьма сомнительной, но ничего другого у нее в запасе не было. Если сейчас она станет предаваться сомнениям, тогда пиши пропало. Это уж точно. Чтобы увести Монти от темы денег, которые, по его мнению, ей надо было взять у братьев, она перевела разговор в другое русло.

– В прошлом месяце наш тираж был где-то на уровне четырех миллионов, ведь так, Монти? Если «Би-Би» и дальше продержится на том же уровне, то как, по-твоему: после полугода сумеем мы в новом контракте с рекламщиками потребовать резкого увеличения расценок?

– Н-да… Если все наши рекламодатели не будут возражать против размеров предполагаемого увеличения, что вовсе не обязательно, поэтому лучше на такой вариант не рассчитывать. В конце концов, ты же до сих пор точно не знаешь, кто эти твои четыре миллиона читательниц, каков их возраст, доход… Демография, Мэкси, демография. На Мэдисон-авеню привыкли иметь дело с определенной аудиторией, рассчитывать на определенные интересы. Но если рекламщики все же согласятся на новые расценки, то с седьмого номера ты сможешь начать видеть свет в конце тоннеля, то только начать. Сейчас каждый номер, который идет за доллар с полтиной, обходится нам самим в два доллара пять центов, и это не считая тех денег, которые тратит Барни Шор, чтобы журналы попадали на самые престижные места. «Би-Би» имеет такой бешеный успех, что ты теряешь на номере пятьдесят пять центов. Помножь эту цифру на четыре миллиона – и ты получишь чистый ежемесячный убыток в два миллиона двести тысяч долларов.

Мэкси удивленно подняла брови, так что они почти исчезли под спутавшейся челкой:

– До выхода седьмого номера осталось еще три. Получается около семи миллионов… правда, лучше, чем у министерства обороны, но все равно на аукционе надо будет постараться и сорвать приличный куш.

– Только не гонись за тиражом, – предупредил Монти. – Успех убивает журнал в два счета.

– Не волнуйся. Кое в чем я все же разбираюсь. Это что, единственный бизнес в мире, где само изделие стоит дороже, чем можно за него выручить?

– Про кино ты слыхала? – печально спросил Монти. – Или про театр? Балет, оперу, концерты? А также теле-программы, которые никто не смотрит?

– Так, выходит, мы относимся к шоу-бизнесу? – подытожила Мэкси.

– Это так, черт побери! – мрачно согласился Монти.

– Если б у тебя водились деньги, ты бы вложил их в шоу-бизнес?

– Нет уж, – убежденно заявил Монти. – Шоу-бизнес – грязный бизнес.

– Если ты не кончишь хандрить, я сейчас кое-что тебе вставлю, – пригрозила Мэкси, в ответ на что Монти попытался изобразить на лице нечто, отдаленно напоминавшее улыбку. – Что ж, будем молиться, чтобы цены на бумагу, печать и распространение не подскочили, – заметила Мэкси в задумчивости.

– И чтоб Барни Шор не помер, – добавил Монти.

Мэкси так и подпрыгнула:

– Негодяй! – И она стала надвигаться на него с выставленным вперед средним пальцем. – Беги, если не хочешь лишиться жизни. И посмотрим, кто окажется проворнее!

– Если откровенно, Мэкси, то, по-моему, ты просто спятила, заклинилась и скапустилась, – заметила Инди, распаковывая очередной из девяти чемоданов, привезенных ею на ту неделю, что она собиралась провести у Тоби. – Если бы кто-нибудь захотел купить мое семейное дело и это принесло бы мне больше денег, чем я когда-нибудь могла себе представить, я бы уж своего шанса не упустила. Не знаю, может, и отец твой согласился бы на условия, которые предложила вам эта «ЮБК».

– Ему был всего шестьдесят один, когда он умер. Ручаюсь, он ни за что бы не продал «Эмбервилл», чтобы уйти на покой. Что он стал бы потом делать? Он ведь жил ради своих журналов. Это был его якорь спасения. А для меня таким якорем был он сам. Неужели ты не понимаешь?

– И ты, значит, отождествляешь себя с ним. Своего рода подмена?

– Таким, как ты, все надо разложить по полочкам, где для каждой вещи свой ярлычок. Похоже, ты уже обсуждала это со своим доктором Флоренс Флоршайм.

– Естественно, – с достоинством парировала Инди. – Вообще-то я стараюсь о тебе не говорить, но это становится все труднее с тех пор, как я встретила Тоби.

– Ну и что говорит твоя докторша?

– Что ты, наверно, не хочешь ста миллионов.

– Ого, значит, она теперь стала высказывать свое мнение?

– О других людях – сколько угодно. Она ведь тоже человек, в конце концов. У нее нет своего мнения, когда дело касается меня. По крайней мере, она мне его не высказывала, позволяя мне самой делать выводы о том, что у нее на уме.

– Слушай, Инди, а тебя не удивляет, что она права? Я действительно не хочу этих ста миллионов долларов.

– А, собственно, почему?

– С тех пор как ты сделалась кинозвездой, ты не перестаешь жаловаться, что постоянно демонстрировать свою красоту на публике – тяжелая обуза. Сколько женщин, по-твоему, будут в состоянии понять эту проблему? Я уж не говорю о том, чтобы они сочувственно к ней отнеслись. Ты вот все стонешь, что какая-то там перестановка твоих генов привела к отклонению от общей нормы. Миллионы совершенно незнакомых людей начинают воображать бог знает что при одном только взгляде на твои высокие скулы. Или сходят с ума от твоих глаз – какой разрез, какой цвет! А сколько несбыточных мечтаний порождает один твой подбородок или нос – именно этой, а не другой длины, – цвет волос и бог знает что еще. И весь этот груз ты должна, подумать только, тащить на своих хрупких плечах! Ты говоришь, что никто не знает тебя по-настоящему, кроме такого старого друга, как я, или Тоби, который почти слепой, или твоего психоаналитика, которому это все безразлично. Ты жалуешься, что люди трепещут перед тобой просто потому, что ты случайно такой уродилась. В то же самое время ты смущаешься, так как знаешь, о чем они думают. Послушать тебя, так ты не можешь дружить ни с кем из женщин, поскольку все они тебе завидуют. А что касается мужчин, то почему-то тебе попадаются одни психи, как этот, который звонит тебе по нескольку раз в день и пишет чудовищные письма. Кстати, ты по-прежнему их получаешь?

– К несчастью, да. Только пожалуйста, не говори о них в присутствии Тоби. Мой «поклонник» уже звонил сегодня сюда – совсем спятил. Но не будем о нем. Да и вообще, какой отношение имеют подобные странные субъекты к проблеме денег?

– Самое прямое. Деньги вызывают те же самые несбыточные мечтания. Даже хуже. Неужели ты не понимаешь этого, Инди? Я была о тебе раньше лучшего мнения. Вот люди читают в газетах, что состоится та или иная сделка: ну, продается какая-нибудь частная компания, например. В разделе «Финансы» сразу же появляются всякие пикантные подробности, которые тут же проникают в масс-медиа. После мне никогда уже не стать вновь простой смертной. Я автоматически перехожу в разряд сказочно богатых женщин, и размер моего состояния отныне включается в списки, которые регулярно печатаются в журналах. Какая же личная жизнь может у меня быть после этого? И сейчас уже дела в этом смысле не слишком хороши. При первой встрече со мной у людей глаза потихонечку вылезают на лоб, как будто в темноте они увидели вокруг меня свечение или нимб, как у святой. И без него они меня уже не в состоянии воспринимать. Я чувствую это в каждом слове, которое они произносят, в том, как тут же умолкают, стоит мне только открыть рот, чтобы сделать даже самое банальное замечание. Да, деньги – великое дело, но они же главное препятствие, мешающее богатым жить, как все, – вздохнула Мэкси, закончив свою тираду и целиком намотав всю светлую прядь на палец как на бигуди.

– Бывают моменты, особенно на работе, когда я действительно чувствую себя одной из… Боже, какое это счастье – быть, как все. То, что я из семьи Эмбервиллов, конечно, значит, что я богата. Но никто ведь толком не знает насколько. А это как раз та деталь, которую американцы просто обожают: им непременно надо знать, сколько долларов ты стоишь. И не только америкацы. Это интересует всех. И все из-за этого с ума сходят. Ну я ладно. Но представляешь, каково придется Анжелике? Я-то уже, по крайней мере, взрослая и сама знаю цену и себе, и своим друзьям. А бедной дочурке предстоит пройти через все соблазны, когда на нее со всех сторон будут пялить глаза. Слава богу, пока она всего лишь обычная девочка.

– Может, и обычная, но уже не маленькая, – заметила Инди. – Во всяком случае, последний раз, когда я ее видела, она мне такой не показалась. А было это, между прочим, сегодня утром.

– Ей всего двенадцать с небольшим, – не сдавалась Мэкси.

– То есть скоро будет тринадцать. Так что гляди в оба! Гормоны дают о себе знать. Тем более что она будет и богатой и безумно красивой: у ребенка в жилах как-никак кровь Сиприани. Ты, Мэкси, хотя тебе почти тридцать, чертовки мила. – Инди окинула Мэкси с ног до головы профессионально оценивающим взглядом. – Но, извини, никакого сравнения с Анжеликой..

– Можешь не извиняться, тоже мне подруга. В конце концов, я ведь и выходила за Рокко только из-за его красоты.

– Ну, если мне не изменяет память, то не только.

– Самое худшее в старых друзьях – это что они не настолько великодушны, чтобы какие-то вещи просто не помнить. Если хочешь, то Рокко всю жизнь был жалким брюзгой, но с годами он сделался совсем невыносимым. Он прямо соткан из недостатков, так что трудно выбрать, что в нем самое отвратительное. Все-таки, я думаю, это его неблагодарность. Недавно я вылечила его от простуды, а он даже не позвонил, чтобы поблагодарить.

– Ты что, знаешь, как лечить простуду? Это же очень ценно, наука годами бьется над той же самой проблемой, – с сомнением в голосе прокомментировала Инди.

– Не все простуды, а только некоторые. И еще, я почти готова была купить ему кучу всяких подарков за то, что он сделал для Джастина. Правда, не купила, потому что как раз тогда осталась без денег, но все равно. У него отвратнейший характер.

– А мне Рокко всегда нравился, – решительно заявила Инди. – Во всяком случае, думаю, он и сейчас божественно красив.

– Да, некоторые, наверно, так и считают, но сколько это может продлиться? Красота, увы, не долговечна. Даже твоя, – добавила Мэкси сочувственно.

– А теперь, дорогая, расскажи-ка о своей сексуальной жизни, – потребовала Инди, в упор глядя на Мэкси своими бирюзовыми глазами. – Сдается мне, что-то тебя все время гложет. Слишком ты чувствительна к этой теме, да и раздражена не в меру. Зная тебя, могу предположить, что на твоем горизонте появился кто-то новый?

– Хм! У кого это в наши дни есть время для секса? Я уж о нем и думать забыла. Поработай, как я, увидишь, что сексуальный аппетит тут же пропадает – и главное, это совсем не жалко.

– Ах, вот оно что! Отсутствие либидо. Правда, с другой стороны, это единственное известное мне средство удержать тебя от опрометчивых шагов. Помни, что ты дала обет никогда больше не выходить замуж.

– Да мне и не за кого. Или, точнее, зачем? Кто это говорил: «Я был мужчиной, и я был женщиной – по-моему, на свете должно быть еще что-то получше»? Именно таково мое нынешнее отношение к замужеству.

– Мне кажется, ты все перепутала. Разве не Таллудах Бэнкхед говорил: «У меня был мужчина, и у меня была женщина – по-моему, на свете должно быть еще что-то получше»?

– Неважно, – отмахнулась Мэкси. – Ты знаешь, о чем я.

– Если по-честному, то нет. Я, например, больше всего на свете хотела бы выйти замуж, – мечтательно произнесла Инди.

– Естественно, ты же этого не пробовала. Поэтому тебе и хочется. И потом Тоби в тысячу раз лучше любого из моих мужей. Но как тебе удастся его уговорить, другое дело.

– Да, но тогда я становлюсь твоей невесткой. Не знаю, смогу ли я с тобой ужиться при твоем теперешнем пессимистическом взгляде на мир. Ну-ка, выше голову! Если в «Би-Би» все разлетится на куски и ты станешь в результате дико, до неприличия богатой, то всегда сможешь пожертвовать все свои деньги на благотворительность. Или создать свою собственную секту. Или выкупить у Гетти его бизнес. Впрочем, нет, на него у тебя не хватит. Но киностудию ты точно сможешь купить, а это самый быстрый способ расстаться с деньгами.

– Почему бы тебе не написать роман под названием «Непрошеные советы»? Или, может, другой – «Я тоже украшаю витрины»? – предложила Мэкси, слегка ущипнув Инди за ее обожаемый миллионами кинозрителей нос. – В общем, спасибо за заботу, но, видишь ли, я ведь и сама занимаюсь шоу-бизнесом…

Мен Рэй Лефковитц и Рэп Келли, партнеры Рокко, сидя за ленчем в ресторане «Перигор-парк», незаметно прислушивались к разговору, который за соседним столиком вела Мэкси, всячески обхаживая представителя по рекламе от такой важной фирмы, как «Сигрэм». Долетевший до них голос по силе своего воздействия напоминал хорошую дозу нитроглицерина, от которой мороз прямо-таки пробирает по коже: в его модуляциях слышалось что-то пьяняще наркотическое и вместе с тем сугубо деловое, что не позволяло им перейти ту грань, за которой их можно было бы счесть обольстительными.

– У нас уже имеются все демографические выкладки, Джордж. Мы получили их одними из первых. – Голос Мэкси звучал почти заговорщически, но у нее это получалось искренне. – Конечно, времени на сбор информации потребовалось немало. Зато теперь мы знаем: четыре миллиона наших читательниц – это в основном работающие женщины, ъ большинстве замужние, имеющие детей. Средний возраст – от девятнадцати до сорока четырех, средняя годовая зарплата – двадцать шесть тысяч долларов. В минувшем году это составляло примерно двадцать два процента всех доходов, приходившихся на долю американок. И еще, Джордж, наши читательницы отнюдь не трезвенницы. Главная причина, заставляющая их покупать «Би-Би», – удовольствие от чтения журнала. Впрочем, вы уже об этом осведомлены. Но вот известно ли вам, что семьдесят процентов из них во время чтения держат журнал в одной руке, а рюмку с выпивкой – в другой? Расслабляются после работы, просто сидят и ждут, пока приедут домой их мужчины, или, может, готовят ужин – тут полной ясности еще нет, но данные эти мы вскоре получим. «Би-Би» – просто не тот журнал, который читают, находясь на диете или решив завязать со спиртными напитками. Для этого наша типичная читательница слишком себя любит и ублажает – изо дня в день. Она привыкла к праздникам… и, если праздновать нечего, она сумеет найти подходящий повод.

– Но она, по-вашему, все-таки не алкоголичка, Мэкси? – поинтересовался Джордж.

Мэкси слегка развернулась в его сторону, правда, постаравшись, чтобы это не бросалось в глаза, но не упустив при этом возможности продемонстрировать во всей красоте свои ножки, грудь, плечи и прическу, равных которым – по крайней мере в зале ресторана – явно не было.

– Для столь привлекательного мужчины у вас потрясающее чувство юмора, – заметила Мэкси с той дьявольской издевкой, которая в сочетании с очаровательной лестью не позволяла ему понять, что в конце концов она имеет в виду (даже ночью, когда он вспоминал об их беседе). – У замечательных во всех отношениях мужчин юмора как раз не хватает.

– Целиком разделяют ваш подход, – уверил ее Джордж, судорожно пытаясь сообразить, куда она клонит. – Демографические данные интересные. Весьма интересные. Четыре миллиона женщин – и все потягивают виски и читают «Би-Би».

– Но, Джордж, я никогда этого не говорила. Только семьдесят процентов из моих четырех миллионов пьют виски во время чтения «Би-Би». Другие делают в это время что-то другое. А пьют уже потом. Вот почему у меня так много клиентов, которые хотят на следующий год купить заднюю обложку для рекламы своего виски.

Двое мужчин за соседним столиком в немом изумлении поглядели друг на друга.

– Послушай, Келли, – прошептал Лефковитц, – неужели она его убедит? Джордж все-таки не такой дурак, чтобы поверить откровенной лжи.

– Хочешь пари? – прошипел Келли.

– Вообще-то нет. Ты только посмотри на нее. Уж…

– Ну что это ему стоит? Он же не свои деньги будет тратить! – рассмеялся наконец Келли.

– А откуда, ты думаешь, у нее эта самая демография?

– Из «Правды», – рискнул высказаться Келли.

– Да нет, там все-таки работают поаккуратней. Давай, знаешь, сделаем ей хорошее дело, – предложил Лефковитц. – Рокко в последнее время что-то стал сдавать по творческой части. За то время, что Мэкси стала выпускать свой журнал, мы смогли заполучить всего двух выгодных клиентов. Правда, очень выгодных – по двадцать пять миллионов в год. Но все равно что-то, по-моему, с Рокко не так, что-то его гнетет. Не удивлюсь, если это как-то связано с мыслями насчет успеха «Би-Би». Ну, сам понимаешь. Бывшая жена начинает заниматься бизнесом – и вдруг такое везение.

– Скажи-ка мне… Нет, не говори. И так знаю, – поправился Келли.

– Давай будем с ней поласковей.

– Да, но Рокко говорил, чтобы мы ни в коем случае не предоставляли ей режима наибольшего благоприятствования.

– Я же просто сказал «поласковей», – заметил Мен Рэй Лефковитц, – и ничего больше.

Они заплатили каждый по своему счету и, поднявшись, чтобы уйти, обогнули столик Мэкси, направляясь к двери.

– О, мисс Эмбервилл, – воскликнул Келли. – Я и не видел, что вы тоже здесь. Как поживаешь, Джордж? Как это тебе повезло? Похоже, ты опередил всех других рекламщиков? Негодяй ты эдакий! Но я тебя не виню. Надеюсь, хоть за ленч-то ты заплатишь? Мисс Эмбервилл, могу ли я еще раз выразить вам свою признательность за место для рекламы, которые мы купили у вас в «Би-Би»? Самая лучшая наша сделка, я не преувеличиваю.

– Минуточку, Келли, – перебил его Лефковитц, которого не удивило, когда он увидел, что Келли отвел ему роль «плохого полицейского». – Всего одну маленькую минуточку. Я, например, считаю, что «Би-Би» еще должен отблагодарить нас за услугу. Мы ведь купили место для своей рекламы до выхода первого номера. Это показало, что мы верим в новое издание и готовы идти на риск. И поэтому, думаю, можем рассчитывать на некоторую скидку, когда будут вводиться эти новые расценки на рекламу. Не знаю, какую именно, но какая-то скидка, черт подери, должна же быть! Я, конечно, не предполагаю, чтобы мы возобновили контракт на первоначальных условиях, когда рекламную площадь нам дали, в сущности, за бесценок… но, конечно, я был бы весьма огорчен, если бы не получили в той или иной степени режим наибольшего благоприятствования. В конце концов, для нас мисс Эмбервилл – почти член семьи.

– Ладно, ребята, не волнуйтесь, – обворожительно улыбнулась Мэкси. – Кой-какие уступки сделаю… но только один раз. И скажите Рокко, что на этот раз я ни за что не стану уступать место в журнале за гроши. Наверно, он-то вас и подослал с таким предложением.

– Ну, так он вопрос не ставил, – смутившись, промямлил Келли.

– Наоборот, Рокко всегда отзывается о вас с уважением. Он, правда, сказал, что сейчас как раз самое время договариваться о новых условиях, если вы уже готовы возобновить контракт, но он лично ни на что особенно не рассчитывает, только потому… ну, что и вы, и он еще помните доброе старое время, – докончил Лефковитц как можно более деликатно.

– А где, – язвительно отозвалась Мэкси, – прежние сладкие речи, что фирма почла бы за счастье размещать у меня рекламу и прочее?

– Может, вы тогда присели бы за наш столик, а то так ведь и до вечера простоите? – постарался скрыть свое раздражение Джордж. – Я ведь тут, между прочим, пытаюсь бизнес делать! Так что до встречи в другом месте в другой раз?

– Надеюсь, что ваш аукцион не за горами? – спросил Монти, глядя, как, Мэкси один за другим подписывает чеки по скопившимся за май счетам. – Если бы завтра, было бы совсем неплохо. Ну а сегодня – и говорить нечего.

– Не сегодня и не завтра, конечно, – ответила Мэкси как можно небрежнее. – Я думала, позвоню – и тут же все устроится. Как обычная распродажа, только классом повыше. Но где там, «Сотбис» заявляет, что драгоценности, например, нельзя выставлять до осени, когда у них намечен специальный аукцион, а сейчас – уже не сезон, поскольку много богатых людей уехали из города. В общем, для предрождественской продажи чересчур рано или что-то еще в этом же роде. Мои коллекции, на их взгляд, чересчур разношерстные. Картины, как они говорят, тоже должны полежать, пока не наберется на целую выставку. А что до шкатулок, то за них много не возьмешь, если не продавать большими партиями. Бред какой-тп. Послушаешь их, так выходит, что в июне они могут выставить только мою мебель. Проводить аукционы – целое искусство, и они не намерены разрешать мне устанавливать свои сроки. Похоже, что у меня не так уж много ценных вещей, чтобы сразу пустить их все на один аукцион. Если, правда, я не околею – это, как я понимаю, наложило бы на аукцион особый отпечаток и помогло собрать кучу денег, – пожала плечами Мэкси, как если бы речь шла о пустячной проблеме.

– Июнь! Так что до это времени больше денег не предвидится?

– Ты же слышал. И еще неизвестно, сколько мы получим. Ведь они берут приличные комиссионные. Главное богатство – моя квартира, но Дональд не смог выручить за нее даже тех шести миллионов, которые он мне дал, так что пришлось вернуть ему разницу. Говорит, это из-за того, что курс доллара теперь завышен. Почти половиной «Трамп-Тауэр» владеют иностранцы, и в прошлом месяце они не склонны были тратить свои доллары. Ах, попробуй разберись в экономике. Только зря время тратить.

– Мы сидим по уши в… в макулатуре, Мэкси.

– Да, но восемьдесят пять процентов, может быть, даже больше, наших рекламодателей подписали новые контракты.

– Часть из них вступает в силу лишь в июле, а другая – в августе и даже в сентябре!

– А мы что, не можем получить от банков ссуду под новые расценки? Все-таки нам дают рекламу не кто-нибудь, а ведущие фирмы. И деньги это верные. И пожалуйста, Монти, не говори мне, что это невозможно. Я уже знаю… потому что сама к ним обращалась.

– Если бы решение зависело от меня, я бы дал тебе любую ссуду. Но я не банк. Жаль, конечно, но увы и ах, – грустно вздохнул Монти. – Ты не думаешь, что пора просить у сотрудников согласия на сокращение зарплаты?

– Даже если бы они работали вообще бесплатно, то что такое их зарплата? Капля в море по сравнению с другими нашими расходами. И потом, если слух о сокращении окладов дойдет до Мэдисон-авеню, там могут подумать, что у журнала крупные неприятности, и отказаться от тех соглашений по размещению рекламы, которые они с нами заключили. Никакой экономии ни в чем! Бесплатные ленчи тоже не отменяются. Качество фотографий снижаться не будет, гонорары для именитых авторов сохраняются на прежнем уровне. Менять все это было бы самоубийством. Пусть мы и погибнем, но достойно, ничем себя не запятнав.

Мэкси тем временем закончила подписывать чеки. Поставив на последнем из них размашистую завитушку, она одарила Монти той ободряющей улыбкой, что он воздержался от того, чтобы на сей раз выпрыгивать из окна. Да, денег оставалось не больше миллиона, но Мэкси делала поистине героические усилия, чтобы Монти не почувствовал всей глубины ее отчаяния. Когда она поднялась из-за стола, майское солнце, подобно водяным брызгам, так и засверкало на копне ее темных блестящих волос.

Каждый проданный номер «Би-Би» убеждал ее в правильности мысли, однажды пришедшей ей в голову. Читательницы нуждаются в журнале, ничего не спешащем добавить к унынию, унижению и тревогам, которыми они и без того перекормлены.

– Признавайся, Монти, тебе не доставляет некоторого, пусть самого крохотного, удовольствия сознание, что мы находимся на самом краю? – с улыбкой спросила Мэкси, взглянув не него в упор своими ослепляюще зелеными глазами.

– Чего именно? – едва сумел удержаться от ответной улыбки Монти.

– Банкротства.

Ровно через неделю, в начале июня, Мэкси в одиночестве сидела на кухне у Тоби, доедая остатки вчерашнего ужина. В доме никого не было – хорошая погода выгнала всех его обитателей на улицу. Хотя Мэкси и чувствовала безмерную усталость, оставаться одной ей все-таки казалось невыносимым. Днем, на работе, она старалась бодриться, чтобы люди по возможности ничего не заметили. Но все чаще и чаще, как только она лишалась аудитории (пусть даже в лице одного-единственного собеседника), ее охватывала паника. Впервые с начала своего единоборства с Каттером она стала задумываться: а не донкихотство ли это с ее стороны, не затеяла ли она глупую борьбу без всякого шанса на выигрыш, борьбу, об истинных размерах которой она и не помышляла, отправившись в тот роковой день к Каттеру, чтобы использовать против него «моральное давление». И кто в самом деле уполномочивал ее выступать в роли попечительницы отцовского состояния? Ведь управление своей компанией он передал не ей, а матери. Означает ли это, что он хотел, чтобы все желания Лили неукоснительно выполнялись даже в том случае, если речь шла о полной ликвидации «Эмбервилл пабликейшнс»? Почему она, Мэкси, единственная из членов семьи, кто знал (или, во всяком случае, думал, что знал), как будто сам Зэкари Эмбервилл сказал ей вб этом, что необходимо сделать все возможное и невозможное, чтобы не допустить гибели журналов? Да потому, что никто из них, включая и мальчиков, никогда не был так близок с отцом, как она. Он был единственным, кто верил в нее, заступался за нее, какой бы очередной финт она ни выкинула, но вот имеет ли она все-таки право решать сейчас вместо него?

Единственный, на чьи плечи она могла хотя бы отчасти переложить свои сомнения и тревоги, был Пэвка, с которым она уже успела переговорить днем за ленчем. Мэкси взяла себе за правило встречаться с ним не реже одного раза в неделю, чтобы иметь тем самым возможность быть в курсе того, что происходит с другими изданиями «Эмбервилл пабликейшнс». Картина, которую он ей рисовал, становилась все более мрачной. Любые предпринимавшиеся им за последние несколько месяцев шаги, на которые уходили весь его опыт, изобретательность и мудрость, с тем чтобы как-то поддерживать уровень журналов, несмотря на отданные Каттером распоряжения, стоили Пэвке неимоверного терпения и требовали величайшей изворотливости. И тем не менее добрая половина его усилий пропадала даром, многие его уловки обнаруживались и блокировались Люисом Оксфордом, ежедневно общавшимся с Каттером. Если бы не обещание, данное Мэкси, Пэвка уже давно ушел бы с работы, где он больше не мог контролировать ход событий. Мэкси, сама находившаяся на пределе сил, не могла не чувствовать вины за страдания этого человека, как и она, не складывавшего оружия. Между тем ни ею, ни им не руководили честолюбивые или эгоистические помыслы: они делали то, что делали, не ради себя, а ради Зэкари Эмбервилла, а вернее – его памяти.

Долго эта борьба не могла продолжаться. Ведь в конце июня, как было известно Мэкси, сделка с «ЮБК» должна состояться – к этому времени ожидалось очередное подведение итогов за второй квартал. В любом случае ждать оставалось не больше месяца: в конце июня у нее просто может не оказаться денег, чтобы обеспечивать публикацию «Би-Би». Теперь все зависело от аукциона, где выставлялась на продажу ее антикварная мебель.

Аукцион предполагался на следующей неделе, и если он пройдет наилучшим образом, то можно надеяться, что пусть с трудом, но ей удастся наскрести нужную сумму. В этом случае, будучи уверенной, что очередной номер журнала все же выйдет, она сможет попросить Лили пересмотреть свое первоначальное решение.

Пока что Мэкси решила забрать свои драгоценности и шкатулки из рук «Сотбис»: уж слишком они медлительны и осторожны, лучше продать самой, постаравшись выручить побольше, или заложить, если никто сразу не купит. Только вот откуда взять на все это время? И потом, она никогда в жизни ничего не закладывала и не знает, как это делается. Да, надо было бы покупать в свое время недвижимость, а не красивые побрякушки! В конце концов, можно ведь носить и фальшивые жемчуга, а деньги вкладывать в надежные ценные бумаги, вместо того чтобы накупать старинную мебель; одному богу известно, во сколько ее оценят на рынке. И зачем, спрашивается, надо было ей устанавливать центральное отопление в замке, когда она вполне могла мерзнуть там и помалкивать? Словом, надо было ей быть белочкой из басни, которая запасает на зиму орешки в отличие от беспечного кузнечика. Надо было… надо было… не быть самой собой, подмала она со злостью. Сейчас уже поздно что-нибудь предпринимать. И смысла в самобичевании – никакого. Звонок в дверь прервал ее размышления.

– Джастин! Боже, как я рада тебя видеть! Могу предложить тебе сразу пять видов паштетов, еще не имеющих названия, но за качество ручаюсь – работа Тоби! Я еще к ним не приступала – давай присоединяйся. Вот тарелка.

Джастин подчинился, но, сев за стол, согласился выпить только стакан вина.

– Какие новости с фронта?

– Пленных не берем.

– Я уже слышал. Об этом все говорят.

– А что именно говорят? – нахмурилась Мэкси..

– Все, что угодно, начиная со слухов о продаже, наверняка идущих от «ЮБК», и кончая полным их опровержением. Так что можешь себе представить. У вас разброд, гражданское неповиновение, солнечное затмение. Послушай, я не хочу, чтоб ты думала, что я уклоняюсь от участия в финале, но мне надо, поверь, уехать из Нью-Йорка. Этот чертов город! Я сыт им по горло, Мэкси. Эти камни, они давят мне на сердце. Сейчас такая погода – и торчать здесь? Когда в мире столько чудесных мест, где мне хочется побывать. В дорогу! Малыш, я уже не могу больше терпеть. Скорей, пока не начался сезон дождей. Да, песни Гершвина прекрасны, но я ненавижу Нью-Йорк в июне.

Он говорил вроде бы в шутку, но голос его выдавал душевное страдание.

– Я знаю твои чувства и, честно говоря, понимаю их. По крайней мере, я всегда могу быть уверена, что рано или поздно, но ты все равно вернешься.

– Так получается, что меня не будет на твоем дне рождения.

– Ну и что, дорогой? Ты никогда ни на одном из них и не был. И если по правде, то я особенно из-за этого не переживаю. А вот ты, наверное, переживаешь из-за моих тридцати? Думаешь, настанет время моего заката и все такое? Признавайся! Джастин, ну что такое тридцать? Что такое сорок? Бетти Фридан наверняка все сорок, клянусь Богом.

– Не Бетти, а Глории Стайнем, – поправил ее Джастин.

– Видишь, возраст ничего не значит. А у меня к тому же полно других вещей, над которыми приходится ломать голову, можешь мне поверить.

– Ну в общем, какого черта ходить вокруг да около, я тут хотел заранее сделать тебе подарок ко дню рождения. Чтоб тебе не так горько было расставаться со своими фантастическими колоритными любовными похождениями последнего десятилетия. – С этими словами Джастин как можно небрежнее вытащил из кармана листок бумаги и положил на стол.

Рука Мэкси не двинулась с места:

– Это с какого еще времени ты стал дарить своей собственной сестре чеки?

– С тех пор как она выросла, поумнела и знает, что с ними делать.

Джастин взял чек и мягко опустил его на пустую тарелку, стоявшую перед сестрой. Она скосила глаза и прочла сумму, на которую он был выписан. Достаточно, чтобы «Би-Би» мог выходить, пока не поступят деньги от рекламодателей – уже по новым расценкам. Достаточно, чтобы спасти журнал.

– Я разве не говорила, что ни цента не возьму у тебя взаймы? Не возьму – и все тут, – напомнила она с мрачной серьезностью, взяв чек и швырнув его обратно. – Это мои дела, ясно?

– Забудь про свою гордость, Мэкси. Мы все в семье этим грешим – и ты, и Тоби, и я. Наверно, это влияние матери. Но-скажи, если бы отцу нужны были деньги для спасения своего журнала, в который он по-настоящему верил, разве он не пошел бы на все, что можно, не считая, понятно, • мошенничества? Проглоти гордость, Мэкси. И потом я же дарю, а не даю взаймы. Подарок обратно не принимается. И тебе не остается ничего другого, кроме как сказать: «Спасибо, Джастин!»

– Но с чего это вдруг? Не понимаю.

– С чего? Да это единственный для меня способ принять участие в борьбе. Мы ведем ее вместе, мы – одна семья и делаем все ради чести семьи. Вот почему я должен в этом участвовать. В конце концов, Зэкари Эмбервилл был ведь и моим отцом тоже, Мэкси! Не ты одна его любила, учти. Пусть ты не выиграешь, я все равно буду знать, что сделал все, что мог. Прошу тебя: разреши мне помочь! Ради всех нас. Ну, пожалуйста, Мэкси, возьми. – В его словах прозвучала мольба. Она еще ни разу не видела это обычно ироничное и отчужденное лицо таким взволнованным.

Мэкси протянула руку и схватила бумажку с надеждой и нетерпением, как будто это был, по крайней мере, хвост спустившейся на Землю кометы.

– Спасибо, мой дорогой Джастин! А пока что, раз уж ты пребываешь в столь щедром настроение, не одолжишь ли мне до получки долларов десять?