Глава 5

Каттер Эмбервилл решил выбрать себе колледж в Калифорнии, а не оставаться четыре года на Восточном побережье. Пусть его и брата разделяет самое большое расстояние, какое только возможно, чтобы быть подальше от тех мест, где упоминание фамилии Эмбервилл сразу же заставляет людей задавать вопрос, а не приходится ли он родственником Зэкари. В Стэнфорде, или на «Ферме», как в шутку окрестили известные своим интеллектуальным снобизмом студенты университета в Беркли возле Сан-Франциско своего элитарного соперника, не отличавшегося тенденцией к равноправию, Каттер завел те же самые знакомства, что и в Андовере, то есть с наиболее богатыми студентами, у которых было то, в чем он больше всего нуждался.

Хотя в Стэнфорде Каттеру пришлось заниматься куда серьезнее, чем в Андовере, он довольно быстро научился сводить свои занятия лишь к самому необходимому, оставляя по возможности больше времени совсем для других дел, в чем он мог по-прежнему блистать: тенниса, сквоша, парусного спорта, поло и горных лыж. Эти виды спорта были несомненно настоящим делом для джентльменов, вообще для людей состоятельных, и, чтобы добиться в них совершенства, требовались годы: на молодого человека, преуспевшего во всех этих видах, смотрели с восхищением. И самое важное, такой молодой человек сразу же вызывал доверие. Еще бы, он обладал мастерством, выдержкой и – особенно это касалось поло и горных лыж – мужественной готовностью идти на риск. Каттер и в самом деле не боялся рисковать, естественно в разумных пределах, сидя верхом на лошади или мчась на лыжах по горному склону, но то был тщательно скрываемый холодный расчет. Он давно понял, что мужество физическое однозначно воспринимается как мужество вообще. Что касается его брата, главного его врага, тот никогда не мог похвастаться спортивными успехами.

Основное внимание Каттер уделял теннису и сквошу. В то время как другие из любимых им видов спорта требовали единоборства с лошадью или со стихией, в этих двух бороться надо было против одного-единственного вооруженного ракеткой соперника – человека. Победа всегда требовала усилий, но они не шли ни в какое сравнение с тем мастерством и техникой, которыми он овладел, чтобы блестяще проиграть несколько решающих геймов тщательно подобранным партнерам – отцам его новых друзей. Эти люди играли просто потрясающе для своего возраста. В основном то были банкиры: придет день, и они устроят его на работу в той сфере бизнеса, где личные связи зачастую означали получение прибыльных заказов. Умение проиграть на теннисном корте, проиграть достойно, сохраняя невозмутимость и не вызывая при этом ни малейших подозрений, что он не выложился до конца, стало одним из бесценных достоинств Каттера Эмбервил-ла. Таким же, как безупречные манеры и безупречно красивая внешность, и уж, конечно, более ценным, чем его неоспоримое мужество…


– Вчера я вместе с молодой миссис Эмбервилл ходила по магазинам, – с кислой улыбкой заметила Пэвке Мейеру редактор Зельда Пауэре, ожидая за рюмкой аперитива, пока им подадут ленч.

– Моя дорогая, вид у тебя такой кислый, как и твои слова. Не забывай, Зельда, что она еще очень юная и в ней очень много британского. Почти с самого рождения она, по словам Зэкари, была оторвана от реального мира, потому что жила в другом – балетном. Так что если она умеет носить пачку и ничего больше, это не должно тебя удивлять.

– Но Лили уже научилась носить и кое-что другое, – возразила Зельда, метнув на Пэвку раздраженный взгляд.

– Так что, у нее плохой вкус? Или просто обычная провинциалка? Британцы, кстати, не отличаются особым умением одеваться.

– Мы были в универмагах у Бергдорфа, Сакса, Бонвита, во всех самых лучших магазинах Нью-Йорка, ведь Зэкари запретил мне заходить с ней в оптовые лавки. Ну и что? Она осмотрела всю продукцию наших лучших дизайнеров, проявив не больше интереса, чем если бы я привела ее на выставку дождевых червей, – злорадно продолжала Зельда. – Она даже ничего не примеряла. Ничего! А ведь ей же надо что-то купить, пойми, Пэвка. Она так стремительно выскочила замуж, что ее мамочка не успела подготовить никакого приданого. И к тому же ни та, ни другая понятия не имели, что носят в Нью-Йорке молодые замужние дамы. У нее, представь, одни только твидовые костюмы пастельных тонов – нечто среднее между Алисой из «Страны чудес» и молодой коронованной особой, которая прибыла с государственным визитом в какую-нибудь не слишком дружественную державу.

– Но зато как же она хороша собой, эта особа, – мечтательно отозвался Пэвка.

– Никто и не отрицает ее красоты… я просто хотела помочь… ты ведь знаешь: для Зэкари я сделаю все. Уже под занавес я повела ее к «Мэйнбочеру» – и там она наконец чуть-чуть оттаяла. В общем, перед тем как нам уходить, она отобрала тридцать семь нарядов, по-моему, у них и образцов больше не осталось. Через неделю первая примерка.

– Ну и что тут такого? Ты же свою задачу выполнила!

– У меня все внутри переворачивается. В ее возрасте – и заказывать у «Мэйнбочера»? Самая дорогая одежда в Америке! Знаешь, Пэвка, такие спокойные тона… такой хороший тон… продумано все до мелочей… само совершенство. Можно даже носить наизнанку, если хочется. Покупают там одни нью-йоркские богачки. По-моему, они все состоят в одном привилегированном клубе. Заказывать платья «Мэйнбочера» – да это надо еще заслужить, черт побери! Держу пари, что ни одна из тех богачек за один раз никогда столько не заказывала. Этот… этот подросток даже не поинтересовался, сколько ее наряды стоят! Ей это и в голову не пришло!

– Ну и что? Для Зэкари это не проблема.

– Дело не в деньгах, а в ее отношении. Из-за него я и распсиховалась. Да, он тебе говорил про дом, который собирается купить? Еще бы, ведь он ей понравился. Единственный во всем городе!

– Да, что-то говорил, но, честное слово, я не особенно слушал.

– Она меня туда сводила. Пэвка, ты же знаешь, что за человек Зэкарии. Простой, земной, до показухи ему нет дела. И каково, ты думаешь, будет ему жить в этом сооружении из светло-серого мрамора, которое занимает чуть ли не полквартала. Три этажа! Зал для бальных танцев! Да, да, дорогой! А за домом огромный сад! И все это для двоих! Какой там дом – дворец!

– Ничего, если ей там понравится, то и ему будет хорошо, – проговорил Пэвка, которому явно нравилось во всем противоречить Зельде.

– Боже, но с какой стати этой девчонке должен нравиться именно дворец? Кто сейчас так живет, скажи мне? Подумай о ремонте, об интерьере, о том, сколько потребуется прислуги, чтобы поддерживать в доме порядок. И еще ведь нужен будет дворецкий, чтобы всеми ими командовать. Она же или не будет знать, какие распоряжения отдавать, или не захочет себя утруждать. Подумай и о садовниках. Нет, садовники в Нью-Йорке! Ты хоть приблизительно представляешь себе, во сколько это ему влетит?

– Ни малейшего представления! Но и ты, и я, мы оба прекрасно знаем, что Зэкари вполне может позволить себе не один, а сто и больше таких домов! Честно говоря, я не сторонник решать за других, как им лучше тратить свои деньги, Зельда. Да и ты тоже, насколько мне известно, – прибавил он, нежно ущипнув ее за локоть, чтобы смягчить последние слова.

– Ты что, намекаешь, что я ревную, дорогой Пэвка?

– А разве…

– Конечно, ревную! Мне должно быть стыдно. Но я не стыжусь.

– Даже Зельда Пауэре и та позволяет себе иногда реагировать, как всякая нормальная женщина. Осторожно! Ты можешь потерять свою неповторимость! А вместе с ней потеряет своих читателей и «Стиль».

– На твоем месте я бы не спешила с выводами.

– А я и не спешу. На твоем месте я бы заказал еще рюмочку аперитива. Тем более что плачу я…


После окончания войны, в бытность свою молодыми холостяками Нат Лендауэр и Зэкари Эмбервилл целыми днями пропадали на бегах в компании Барни Шора, приятного рыжеватого парня лет двадцати пяти, соседа Ната по общежитию в Сиракузах. Точно так же, как Нату предстояло возглавить «Файв стар баттон компани», Барни был обречен заняться семейным бизнесом, о котором сам он мимоходом отзывался как о «вешалке».

– Для одежды, что ли? – как-то спросил его Зэкари.

– Нет, для журналов.

– И твоя фирма, значит, их делает?

– Нет, мы «развешиваем» журналы, – ответил Барни, не испытывая особого интереса к предмету разговора и явно предпочитая изучать очередной номер бюллетеня с информацией о предстоящих скачках. Это поглощавшее уйму времени занятие, впрочем, еще ни разу не принесло ни малейшей пользы ни ему, ни Зэкари.

Только начав издавать «Стиль», Эмбервилл понял всю важность фирмы «Кресент», основанной Джо Щором, отцом Барни: вместе с Кертисом, Уорнером и компаниями «Селект» и «Эн-Ай-Си-Ди» она была одной из основных фирм – агентов по распространению журналов.

Без этих могущественных распространителей журнальный бизнес просто не смог бы существовать. Пока Зэкари владел только ежемесячником, «Индустрия одежды», журнал продавался лишь по подписке. Но как только появился «Стиль», продававшийся в основном в розницу, он тут же подписал трехгодичный контракт с Джо Шором на распространение по всей Америке – и поступал подобным же образом впоследствии. В первый год он выплачивал фирме «Кресент» по десять процентов от продажной цены каждого проданного номера, а во второй и третий – по шесть. В обмен на это «Кресент» выступал в роли банкира, финансируя весь тираж журнала.

Джо Шор, обладавший обманчиво вкрадчивым манерами, на самом деле был человеком весьма твердым, и от него зависело: жить журналу или умереть. Ведь именно он решал, какому оптовику, куда именно и сколько экземпляров направить. Те, в свою очередь, направляли номера журналов розничным торговцам, которые в конечном счете, раньше или позже (каждый издатель, понятно, молил бога, чтобы это было как можно раньше), «развешивали» их на «вешалках», чтобы они получше смотрелись.

Зэкари Эмбервилл сразу же пришелся по душе грубовато-невозмутимому Джо Шору, завоевать расположение которого было не так-то просто: впрочем, после того как это происходило, он обычно не менял своих привязанностей, если только речь не шла о нарушении взаимной договоренности. Убийство, поджог или злостное загрязнение окружающей среды – ни одно из этих уголовно наказуемых деяний не в состоянии было лишить вас расположения Джо Шора, только бы вы умели держать слово.


– Джо, – обратился к нему Зэкари во время совместного обеда – этот разговор происходил в 1953 году, – я хотел бы, чтобы вы с женой познакомились с Лили. Что, если мы все вместе соберемся через неделю во вторник? Ты, миссис Шор, Барни и его новая девушка.

– С удовольствием, Ззк. Постой, постой, ты сказал, «вторник»?

– Да, но не в этот, а на следующей неделе.

– В любой другой вечер, Зэк, но только не во вторник. А то жена меня убьет!

– Такого симпатягу? А я думал, вы идеальная пара.

– Перестань дурака валять, Зэк! Я ведь и сам это умею.

– Нет, я серьезно. Что там происходит по вторникам?

– Как что? Люди смотрят Мильтона Берли! Каждый вторник в восемь.

– Ну и что?

– Сколько статей давали у тебя в «Семи днях» про Мильтона Берли, ты считал?

– Не знаю точно… Так, увидишь очередную чертовщину и подумаешь: а надо все это или нет? Но мой главный из телеотдела говорит, что ручается – надо! Раз уж я поднял ставку вдвое, чтобы переманить его из «Лайфа», то теперь стараюсь особенно к нему не цепляться. Вообще-то сам я телевизор почти не смотрю – не хватает времени, а Лили им совсем не интересуется. Может, – Зэкари ухмыльнулся, – проблемы с языком.

– Да что с тобой говорить после этого! Ты даже не знаешь, что потерял, – в изумлении покачал головой Шор. – Держу пари, что у тебя и телевизора своего еще нет.

– Я тут разок посмотрел одно шоу у Барни, так там ничего, кроме кроликов, не было. Нет, им надо подтянуться. Другое дело кино или бродвейский мюзикл – готов бежать в любое время. Еще кофе?

Подумать только, размышлял Зэкари, возвращаясь к себе по шумным нью-йоркским улицам, Джо Шор, в чьих руках реальная сила, какую не так уж часто встретишь, не может в такой-то день отправиться на встречу, потому что по вторникам, видите ли, по телевидению выступает Мильтон Берли. Интересно, а смотрел ли эту передачу Эйзенхауэр и его мамочка? Сенаторы Джозеф Маккарти, Истее Кефовер? У него самого просто не хватало терпения, чтобы высидеть целый вечер перед экраном, разве только если транслировали особенно интересный бейсбольный или футбольный матч. Для него ТВ было всего лишь конкурентом, переманивающим доллары рекламодателей; куда больше Зэкари занимали соперничавшие с ним журналы. На углу Пятой авеню и Пятьдесят второй улицы он неожиданно остановился. Нет, неужели все в этой стране останавливается по вторникам в восемь вечера? И точно так же все, возможно, замирало по другим дням, когда на экранах царили Люсиль Болл и Сид Цезарь, когда шел «Медовый месяц» и хрен его знает какие еще шоу? Да после этого он, Зэкари Эмбервилл, полный профан, кретин, конское дерьмо, которое почти уже возомнило, что имеет, дескать, право судить о вкусах американской публики по своим меркам. Но, к счастью, дерьмо не слишком большое, чтобы вовремя не спохватиться. Итак, что это будет? «Телевизионная неделя»? Звучит чересчур по-деловому. «Неделя на телеэкранах»? Слишком длинно. «Телевизионный еженедельник»? Что-то тут нарочито интеллектуальное, как в названии «Харперс» или «Атлантик». «Твоя теленеделя». Все равно длинновато. «Неделя на ТВ». Да, в самый раз! Переходя улицу, он уже четко знал, как будет выглядеть первый номер. Квадратный формат, восемь на восемь, первоклассная бумага, все забито фото и текстовками к ним плюс, естественно, программа телепередач на неделю, а на обложке большой портрет Мильтона, Берли в цвете. Ускорив шаг, Зэкари Эмбервилл вскоре вернулся к себе в офис. И хотя он еще не вполне осознал это теперь он был на несколько десятков миллионов долларов богаче, чем тогда, когда отправлялся на обед с Джо.


За несколько месяцев до того как закончилось переустройство особняка из серого мрамора на Семидесятой улице, Лили обнаружила, что беременна. Первой ее реакций был страх: что станет с ее фигурой? Но она тут же улыбнулась: это же типичная реакция балерины! Но чего ей-то страшиться за свою карьеру, если она сама решила от нее отказаться ради жизни обычной женщины. Пусть ее ребенок станет доказательством, если таковое требуется, ее полной свободы – свободы женщины, уже дважды отвергнувшей правила того замкнутого мирка, из которого она выбралась на волю. Как и раньше, Лили начинала каждое утро упражнениями у станка в течение часа: сейчас к ее услугам была специальная комната в просторном номере-люкс гостиницы «Уолдорф-Тауэрс», куда Эмбервиллы въехали на время, пока не закончится ремонт их «дворца». С момента переезда в Нью-Йорк она ни разу не сходила ни на один балетный спектакль: ежеутренние упражнения у станка являлись всего лишь данью давней привычке, обычным средством, чтобы быть в форме.

Боже, до чего восхитительны ее новые наряды! Лили в отчаяние сжала ладонями виски. Подумать только, еще несколько недель – и их уже не наденешь! Но тут уж ничего не поделаешь. Сегодня же нужно съездить к «Мэйнбочеру» и заказать полный набор одежды для беременных. И еще срочно написать матери! А может, лучше позвонить? Самое время, чтобы та начала поиски английской няни, которая смогла бы от всего ее освободить. Доктор Вольф рекомендует следить за весом… хороший доктор, а советует такую чепуху. Спрашивается, разве был хоть один миг в ее жизни, когда она этого не делала? Лили обвила себя руками, с радостью предвкушая скорые перемены. Еще немного – и маленькие груди балерины станут соблазнительно пышными: до чего прекрасно будет она тогда смотреться в вечернем декольте! У «Мэйнбочера» надо будет обязательно пошить что-нибудь в этом роде. И непременно широкая юбка, перехваченная пояском не на талии, а под грудью – в стиле ретро. Пока грудь не опадет, следует всячески ее подчеркивать. Ну, конечно, это не надолго, ведь не станет же она сама кормить ребенка? Ее кузины, правда, все кормили грудью, но это просто ужасно. Такая трата времени! Сидеть часами, день и ночь, а какая-то малявка высасывает из тебя молоко, как из коровы! К тому же это существо потом даже не поинтересуется, кормили его грудью или искусственно, и уж во всяком случае не будет испытывать ни малейшей благодарности к своей кормилице.

Да, надо сказать планировщикам, чтобы разместили детскую подальше от ее спальни. Ни при каких условиях не должна она слышать криков младенца – ни днем, ни ночью. Что может быть в целом мире отвратительнее, чем детский плач? И она не намерена его терпеть, как не намерена когда-либо покупать готовое платье.

Стать матерью в ее возрасте? Впрочем, если уж суждено, пусть это произойдет поскорее, пока она молода. В королевских семьях так всегда и поступают. Правда, было досадно, что она совсем недавно заказала у «Мэйнбочера» новый гардероб, только-только войдя во вкус пребывания в роли человека, который в состоянии позволить себе все что угодно. Впрочем, ребенок – это совсем недолго, каких-нибудь несколько часов, и потом опять можно будет наслаждаться жизнью.

Еще в Лондоне Лили узнала, что Зэкари страшно богатый человек. Однако лишь теперь она увидела, что он много-много богаче, чем она представляла, и много-много щедрее кого-либо из тех, кого она знала. Отец всегда был скуповат, как она теперь поняла. Ему представлялось, что детей следует воспитывать в строгости, предполагавшей ограничение карманных денег до минимума. Впрочем, ей и не требовалось никаких карманных денег, поскольку раньше, в сущности, не на что было их тратить. Однако, после того как она распрощалась с балетом, оказалось, что в мире существует множество вещей, которые так хотелось приобрести. Магазины Манхэттена-представляли слишком большое искушение. К тому же было так… удобно сознавать, что там нет ничего, что бы она не могла себе позволить. Ничего, в чем Зэкари захотел бы ей отказать.

«Состоятельная» – какое противное слово. Богатая! Это слово следует произносить, не повышая тона. Да, богатая. Очень, очень богатая. Когда ребенок немного подрастет, она, возможно, разрешит, чтобы его фото напечатали в «Стиле». Почтенная миссис Зэкари Эмбер-вилл со своим ребенком. Впрочем, «Стиль» вряд ли подойдет. Он не рассчитан на очень богатых. Наверно, поэтому журнал так хорошо расходится. Может быть, тогда «Вог» или еще лучше «Таун энд Кантри». В этом есть своя изюминка: впервые появиться на страницах модного журнала, который читает весь Нью-Йорк, не в качестве очередной юной невесты, а в качестве молодой матери.

Правда, весь Нью-Йорк по сравнению, скажем, со «всем Лондоном» – это просто смешно. Там ты или принят в обществе, или нет, одно из двух. Если ты, к примеру, дочь виконта, то всегда ею и останешься, за кого бы ты ни вышла замуж. При тебе всегда твои родственники, предки, словом, свое место в созвездии. Ты можешь выйти замуж за титулованную особу, за провинциала, даже за американца – и все равно каждый будет помнить, кем ты была до замужества. Должно смениться несколько поколений, прежде чем подобный факт твоей биографии забудется. Может быть, он вообще никогда не забудется. И через сотню-другую лет люди все так же будут говорит: «О да, леди Мелинда… ее прапрапрабабушка была дочерью банкира, до того как выйти замуж за графа Такого-то». Снобизм, понятное дело, жуткий снобизм. Но так уж оно ведется.

А Нью-Йорк! Да здесь чуть не все «великосветские леди» всего лишь третье-четвертое поколение какого-нибудь «барона», на поверку оказывающегося всего-навсего удачливым вором, не более. Да, у них есть потомки тех, кто в свое время приплыл сюда на «Мейфлауэре»[15], или существует «Общество Цинциннати», куда входят потомки офицеров, сражавшихся в армии Вашингтона. Другими словами, размышляла про себя Лили, это потомки тех колонистов, которые почему-то взбунтовались против вполне приличного короля. И было все это каких-то две сотни лет назад. Всего только.

Конечно, Зэкари имел полное право быть членом этого общества, это считалось страшно престижным, но его почему-то не волновало. За несколько недель до свадьбы мать рассказала ей, что хотя пятьдесят нью-йоркских семей претендуют на то, чтобы называться «великосветским обществом», всего горстка из них действительно является потомками аристократических родов Старого Света. Ван Ренсселеры, чей семейный герб ведет свое происхождение от принца Оранского, ныне лишились последних земель; в отличие от них Ливингстоны по-прежнему процветают и даже возвратились в лоно благородного шотландского дома Каллендеров; Пеллы в свое время на самом деле относились к одному из самых аристократических семейств Англии; что же до Дуэгов и Рутерфордов, то состояние их генеалогического дерева вполне удовлетворительное. Да, предки здесь, похоже, в чести, с усмешкой подумала Лили, только вот на могильных памятниках что-то маловато патины, не то что в Англии.

Всего за несколько лет до войны Штатов за независимость французский король Людовик XIV, как известно, продавал княжеские титулы по шесть тысяч шестьсот ливров за штуку (интересно, сколько это составит в нынешних деньгах?), оставляя пробел в том месте, где представителям новой знати полагалось вписать свое имя и фамилию. Так что знатность рода при внимательном рассмотрении зачастую не распространялась дальше двух-трех веков. Ведь и Адамсфилды до 1300-х годов были всего-навсего обыкновенными сквайрами. Весь этот родовой снобизм, решила Лили, скверная штука, и она постарается стоять выше этого.

Однако… Однако ей предстояло жить на Манхэттене, и простое самоуважение требовало, чтобы ей оказывалось должное почтение. После родов она должна будет появляться в свете, завести знакомства: немного, но с действительно достойными людьми. Ее наперебой будут приглашать вступить в благотворительные комитеты (или как они здесь называются). Что ж, она тщательно отберет несколько самых лучших. Неумно проявлять торопливость в выборе друзей, когда перебираешься на новое место. Это не раз говорила ей мать. Потом лет десять придется от них избавляться.

Лили сладко потянулась. Дом, антиквариат, который она покупала, чтобы его обставить, бесконечные наряды, знакомство с Манхэттеном, чьей королевой ей предстояло стать, прислуга, нанимавшаяся к ней на работу, перспектива увлекательных путешествий, когда в Нью-Йорке или слишком жарко или слишком холодно, привычное лицезрение изумительных драгоценностей в лучших манхэттен-ских ювелирных магазинах… Все это соединялось сейчас в один круг, составлявший сферу ее забот и удовольствий.

Да, это же надо было быть круглой идиоткой, чтобы проводить большую часть жизни прикованной к балетному стайку, не оставлявшему ни времени, ни сил для удовольствий, если не считать мимолетных наслаждений от одного-двух выдающихся спектаклей.

Балерины, а особенно примы, заключила она, горестно покачав головой, настоящие рабы. Рабы собственных немыслимо высоких требований, своих учителей и своего тела. Но главное, рабы публики, платящей деньги и считающей себя вправе ожидать совершенства, цену которому она навряд ли понимает. Чем не дрессированные животные, прыгающие через обруч, с той лишь разницей, что свое рабство они выбрали сами. Как ей повезло, что она вовремя вышла из игры: стань она примой – а в этом сомневаться не приходилось, – отказаться от засасывающей тебя целиком жизни было бы куда труднее.

Телефонный звонок прервал ее раздумья.

– О, дорогой, я спала превосходно, – ответила она на вопрос Зэкари. – Нет, ничего нового, если не считать очередных бесед с мебельщиками и драпировщиками… Не говори глупости, дорогой, мне правда приятно.

Она, наверное, должна была бы позвонить сама, чтобы сообщить о своей беременности, но эта новость просто вылетела у нее из головы. Ничего, успеется, можно будет поговорить и вечером. Конечно, он поймет, что скоро им придется спать отдельно. Скоро, совсем уже скоро.

Она положила трубку и тут же взяла ее снова, чтобы позвонить мисс Варни, своей продавщице у «Мэйнбочера», и договориться о встрече на завтра. Нет… сегодня днем. К чему откладывать?


– Не буду кормить ребенка? Нет, дорогой, ничего такого я и не думала говорить.

– Ну как же, дорогая, разве ты не помнишь? Я же собственными ушами слышал, как ты говорила Минни, что все эти антитела в материнском молоке очередная американская мода, а на самом деле все зависит от свежего воздуха и хорошей няни.

– Может, и так. Уверена, что ты прав. Но какое это имеет значение, если я передумала? Куда подевалась няня с ребенком? Она уже пять минут как должна была прийти. Зэкари, ты не посмотришь, где они? А то я боюсь, еще дадут малышу эту ужасную молочную смесь, чтобы не возиться с кормлением. Здесь, по-моему, просто ненавидят кормящих матерей.

Пока Зэкари рыскал по коридору роддома в поисках нянечки, хоть какой-нибудь, но нянечки, Лили, лежа в постели, нетерпеливо морщилась.

Тобиас родился три дня назад: роды оказались на редкость легкими. Впервые увидев сына, с венчиком светлых волос, пухлыми щечками и совершенным сложением, она поняла, что никогда никого прежде не любила. Ни родителей, ни балет, ни своего мужа. Меньше всего Лили ожидала от себя взрыва материнского чувства, а между тем она проплакала целый день, потому что Тобиаса сразу же забрали в детское отделение, где он должен был находиться вместе с другими новорожденными. Он был eel Часть ее тела! Как они посмели забрать его, как будто он ей не принадлежит! К сожалению, как объяснил доктор, было уже слишком поздно ставить кроватку в ее комнату, чтобы малыш мог постоянно находиться рядом. Дело в том, что большинство рожениц предпочли как раз такой вариант и у роддома просто не нашлось для них достаточно числа кроватей. Надо было, оказывается, позаботиться месяца два-три назад. Как будто тогда она могла знать, что Тобиас будет именно таким, что ей не захочется разлучаться с ним.

Конечно, у нее, как и положено, родился мальчик. Несмотря на все эти разговоры («неважно, кто родится, лишь бы был здоровенький»), в глубине души каждый знает, что первенец должен быть мальчиком. Это знал еще первый из пещерных людей, а вслед за ним все остальные.

– А вот и мы! – воскликнул Зэкари, пропуская вперед няню с младенцем. – Похоже, он голоден. Я обнаружил его по крику.

– Это не от голода. Ему просто требуется развивать легкие, – авторитетным тоном пояснила Лили, так же как это делала раньше ее мать.

– Хотите, чтобы я оставила сына с вами? – спросила няня, видя, как молодая мама жадно тянется к ребенку.

– Спасибо. Сейчас вы можете быть свободной, – ответила Лили. – Зэкари, дорогой, ты ведь не возражаешь? Мне хотелось бы, чтобы нам с Тоби никто не мешал… Приходи где-нибудь через час, хорошо? Малышу спешить некуда.

– Через час? – протянул Зэкари, стараясь не показать, насколько он задет. – А тебе ничего не понадобится? – Он с нежностью взглянул на жену, возлежавшую на целой горе подушек в шелковых наволочках, отделанных старинными кружевами; точно такими же были простыни и пододеяльники, тоже привезенные из дома. Еще никогда Лили не была столь ангельски хороша с распущенными по плечам волосами. В ее ушах посверкивали серьги в бриллиантовом обрамлении. Сапфировые – на счастье, чтобы родился мальчик. Шкатулка, в которой находились ожерелья и браслеты, довершавшие весь набор, стояла открытой рядом с кроватью, а сами драгоценности, приобретенные у «Ван Клиффа и Арпелса», лежали около настольной лампы – наглядное воплощение мечты из какого-нибудь сна в летнюю ночь.

– Если что, я всегда смогу воспользоваться этим звонком, – она указал на столик возле кровати, – обещаю тебе. А сейчас прошу вас обоих удалиться, прежде чем мой сын поднимет на ноги весь город.


Сколько бы ни бурлили страсти, что важнее для формирования характера – наследственность или среда, с Тобиасом Адамсфилдом Эмбервиллом все казалось ясным: из него должно было вырасти чудовище. Еще бы, любимец отца и матери, для которой он, в сущности, являлся продолжением ее самой (а себе она привыкла не отказывать ни в чем!), он не мог не стать чудовищно избалованным. Но этого не случилось.

– Благодаря крови Андерсонов, что течет в его жилах, – заметила Сара Эмбервилл, бабушка Тоби. – Он настоящий протестант по своему отношению к труду.

Лили, находившаяся на седьмом месяце беременности, весело рассмеялась:

– Но, Сара, он же еще совсем ничего не делает по дому.

– Да ты только погляди, с какой серьезностью и упорством он копается в саду. Можно подумать, что ему платят за каждый совок земли! За все время, что я у вас гощу, он ни разу не заплакал. Вовремя идет спать, не капризничает. И няня тоже говорит, что с ним никаких хлопот. Ест все положенные ему овощи, а ведь даже Зэкари в детстве этого не делал. Надеюсь, второй ребенок будет таким же.

– Мы решили, что второй ребенок должен составить Тобиасу компанию. Самому же ребенку плохо, если в семье он единственный, поэтому-то я так и спешила. А так бы с удовольствием ограничилась одним сыном. Сидела бы и смотрела, как он подрастает.

Сара Эмбервилл ничего не ответила. Она до сих пор не привыкла к невестке, и вряд ли ей когда-нибудь это удастся. Вообще-то Сара даже побаивалась Лили. Она знала: стоит ей не угодить невестке – и не видать ей не только внука, но и сына. Минни уже несколько месяцев как отказали от дома после того, как она имела неосторожность заметить, что поскольку в Америке детская одежда ничем не уступает европейской, вряд ли имеет смысл привозить ее из Лондона, тем более что Тоби так быстро вырастал из нее.

– Смотри, он уже идет обратно. Наверное, проголодался, – заметила свекровь.

– Посмотрим еще, что скажет завтра садовник, – усмехнулась Лили.

– А что, он удивится?

– Тоби выкопал тюльпаны. Все до одного. А они на следующей неделе должны были уже распуститься. Осенью садовник посадил четыреста штук.

– Боже мой, – в ужасе пробормотала свекровь.

Ей и в голову не приходило, что Лили с самого начала прекрасно знала, какие тюльпаны «собирает» ее сын. Вот уже два часа Сара из всех сил старалась сидеть спокойно, плотно сжимая губы, чтобы, не дай бог, не сболтнуть чего-нибудь лишнего. Что ж, наверное, найти хорошего садовника на Манхэттене не проблема. А у них в Андовере такой проблемы и вообще не возникало. Она с сожалением убеждалась, что быть бабушкой совсем не такое удовольствие, как ей ыечталось. Ну а во всем остальном разве не так?


Более некрасивого ребенка, чем Мэксим Эмма Эмбервилл, на взгляд Лили, невозможно было себе представить. Появившись на свет, она напоминала общипанного цыпленка: безволосая голова, кривые ножки и сыпь с самого первого дня. Ее мучили колики, она кричала и когда бывала голодна, и когда сыта. Из всех новорожденных, как поделилась с Лили врач детского отделения роддома, она самый трудный ребенок.

– Надеюсь, ты послала эту врачиху куда подальше? – взорвался Зэкари, когда жена передала ему эти слова.

– Зэкари! Как ты можешь такое говорить? Да бедная женщина ума не могла приложить, как успокоить малышку. Я се тут же обрадовала, сказав, что мы завтра же поедем домой. Что меня действительно тревожит, так это наша няня. Она так привязана к Тоби. Что, если она не выдержит и уйдет от нас?

– По-моему, она чересчур мало занята, учитывая, сколько мы ей платим.

– Пока что я позвонила в агентство, чтобы они прислали вторую няню. Мне предложили мисс Хеммишс, у нее отличные рекомендации. И как раз специализируется по трудным детям. Завтра, когда мы приедем, она уже должна появиться. И сразу же приступит к работе. К счастью, комната Мэкси далеко от спальни Тоби, так что он сможет спокойно спать.

– Господи, Лили, у ребенка обычные колики, а не проказа! Думаю, у нее чертовский упрямый характер – вот и все. И ее внешность мне нравится. Будь я проклят, если она не похожа на меня.

– Глупый! Ты же знаешь, что дьявольски красив!

– О, ты не видела моих детских фото, – ухмыльнулся Зэкари.

– Наверное, со временем она похорошеет. Дурнеть ей, во всяком случае, явно некуда, – пробормотала Лили.

И колики, и сыпь исчезли одновременно. За полгода Мэксим набрала вес, ее кривые ножки выпрямились, на них даже появились ямочки. Как только у нее на голове стали расти черные волосы, выяснилось, что они прямые и густые и, к великому удовольствию Зэкари, который был буквально на седьмом небе от счастья, в них пробивалась белая прядь – как раз в том месте, где и у него самого. Что же касается ее духа, то он оказался сильнее, чем у хваленого специалиста по трудным детям. Мисс Хем-мингс, продержавшись менее двух лет, чуть не плача, пришла к Лили.

– Мадам, – обратилась она к хозяйке, – у меня каких только детей не перебывало. Крикливые и такие тихие, что не знаешь даже, живые они или умерли, н непоседы, которые всюду суются, особенно когда увидят шоколадные конфеты, или лазят по деревьям раньше, чем научатся ходить. Были у меня и такие, когда за четыре года я так и не смогла обучить ребенка пользоваться туалетом. Всякие бывали, всякие. Но таких, как Мэкси… Я больше не могу, мне надо отдохнуть, мадам, а то, боюсь, может наступить нервный срыв.

– Прошу вас, не делайте этого, мисс Хэммингс, – взмолилась Лили. – Не уходите!

– Но я должна отдохнуть. Я люблю вашего ребенка, она восхитительна, но абсолютно неуправляема. Наказывать Мэкси у меня не хватает духа, а для ребенка, поверьте, нет ничего хуже этого.

– Я полагала, что вы как раз и занимаетесь решением такого рода проблем, – заметила Лили уже довольно холодно, понимая, что переубедить няню явно не удается. – Мне кажется, вы ее совершенно испортили. Она требует того, что ей хочется и когда хочется. Как раз с этим-то и надо было бороться.

– Я пыталась, мадам, но…

– Не сумели? Так и надо признать. Честно и прямо.

– Что ж, если вы так ставите вопрос, то да, вы правы, – согласилась мисс Хэммингс.

Ее тон явно свидетельствовал, что она не намерена откровенно делиться с Лили своими мыслями.

– Лично я считаю вас целиком ответственной за недисциплинированность Мэкси, мисс Хэммингс. Поэтому, боюсь, не смогу дать вам хорошей рекомендации.

– Ваше право, мадам. Только вряд ли другая няня сможет хоть что-нибудь исправить в характере Мэкси.

– Ну это мы еще посмотрим! Я уверена, что новый человек прекрасно со всем справится! – Лили теперь по-настоящему рассвирепела.

Мисс Хэммингс не смогла стерпеть подобного унижения своей профессиональной гордости.

– Обычно, – изрекла она, – я не склонна винить родителей. Но одной, без их помощи, няне с ребенком не справиться. А сейчас, мадам, с вашего позволения, я хотела бы…

– Погодите, погодите! – перебила ее Лили. – Что вы, собственно, хотели сказать этим своим замечанием насчет родителей, мисс Хэммингс?

– Ничего, кроме того, что девочка испорчена потому, что ее отец позволяет ей все, а вы все свое свободное время уделяете Тоби. Мэкси изо всех сил старается обратить на себя ваше внимание. Вы сами просили меня высказаться: так вот, для девочки отец стал заменой матери!

И, прежде чем Лили нашлась, что ответить, мисс Хэммингс вышла из комнаты и направилась к себе наверх собрать вещи. За все долгие годы безупречной службы она ни разу столь определенно не высказывала своего мнения, как теперь. И хотя ей жаль было уходить от Мэкси, мисс Хэммингс была по-настоящему довольна собой.


Миссис Браун, английская няня Тоби, была не столь чувствительна, как мисс Хэммингс. Без особых церемоний взялась она за воспитание «этой двухлетки» (в самих этих словах уже сказывался весь ее педагогический подход). Со своей стороны, Лили, уязвленная замечанием мисс Хэммингс, почти каждый вечер что-нибудь читала Мэкси перед ужином, умирая от скуки. Она также позволяла девочке играть своими драгоценностями по воскресеньям: утром, пока Лили была еще в постели, Мэкси, сняв башмачки, восседала там в обрамлении старинных кружев, похожая на фигурку, украшающую свадебный пирог.

«Во всяком случае, – думала молодая мать, – меня теперь никто не сможет упрекнуть».


Это случилось вскоре после того, как Тоби исполнилось четыре года: он начал часто падать со своей кровати. Уже два года как Тоби иногда просыпался посреди ночи и осторожно, стараясь не шуметь, шел знакомым путем в ванную.

Однажды он спросил Лили, нельзя ли оставлять в его комнате ночник.

– О, дорогой, – ответила она, – мы делали это, только когда ты был совсем маленьким. Тебе что, приснился какой-нибудь дурной сон?

– Нет, просто когда я просыпаюсь, то ничего вокруг себя не вижу. Я даже не знаю, в каком месте кровати я лежу, пока не ощупаю все руками. И если вдруг окажусь на краю, то падаю на пол. А найти лампу на столике у кровати я не могу, потому что вокруг темно. Я уже падал несколько раз – это очень больно.

– Наверное, в твоей комнате слишком темно?

– Да нет… раньше так не было. С улицы всегда шло достаточно света, чтобы видеть что надо. Не знаю, я почему-то перестал видеть в темноте.

– Уверена, милый, ничего страшного нет, – успокоила его мать, хотя сердце ее при этом сильно забилось. – Мы, конечно, обследуем тебя у доктора Стивенсона. Скорей всего, тебе просто надо будет есть побольше морковки, родной.

Педиатр внимательно осмотрел Тоби.

– Чудесный мальчик, миссис Эмбервилл, – заключил он. – Ну а что касается падений с кровати, это, думаю, не слишком тревожно. Впрочем, для перестраховки давайте покажем его глазнику.

– Но зачем? Вы же проверяли его глаза? – воскликнула Лили.

– Пусть посмотрит специалист. Я же сказал: для перестраховки.

– Какой еще перестраховки?

– О, не беспокойтесь. Дети то и дело выдают всякие тревожные симптомы. Особенно когда так стремительно растут, как ваш мальчик. Но все же всегда имеет смысл проверить, даже если беспокойство оказывается напрасным.


Известный офтальмолог Дэвид Рибин, к которому доктор Стивенсон их направил, устроил Тоби тщательную проверку. Лили в это время сидела в приемной, стараясь заставить себя читать журнал. Неожиданно она подняла глаза и увидела возле своего стула Зэкари.

– Нет! – вскрикнула она, сразу поняв, что врач вызвал мужа по телефону.

– Лили, Лили! – Ззкари мягко обнял ее. – Что бы это ни было, медицина с этим справится. С глазами сейчас делают просто чудеса. Это самая передовая отрасль науки, Лили! Я сам этим займусь, не беспокойся. Пошли, доктор нас ждет. А с Тоби пока занимается сестра, я видел, когда сюда шел.

– Мне весьма жаль, но я вынужден сказать вам, – начал доктор Рибин, – что у Тоби «retinitis pigmentosa». Причины этой болезни науке не известны. Ночная слепота – один из ее первых симптомов.

– Болезнь, но что это за болезнь? – спросил Зэкари, беря Лили за руку.

– Во-первых, мистер Эмбервилл, я должен пояснить, что сетчатка – весьма тонкая мембрана внутри глаза. Она содержит цилиндрики и конусы, весьма чувствительные к свету. Цилиндры – рецепторы, функционирующие при слабом свете. Поэтому-то, когда их функция нарушена, как у вашего Тоби, сразу же наступает так называемая ночная слепота.

– Но какое существует лечение, доктор Рибин? – почти оборвала его Лили, взбешенная столь длинным объяснением.

– Никакого, мисс Эмбервилл. Нервные клетки сетчатки не восстановимы, если их затронула болезнь.

– Никакого? Что, нет никаких лекарств?

– Боюсь, что так.

– Значит, операция? Тоби придется оперировать? – в ужасе воскликнула Лили.

– Этой болезни не помогают никакие операции, – веско заявил врач.

– Невозможно! Не верю! Сейчас излечивают всех! А Тоби всего четыре года, совсем еще малыш, совсем еще малыш! – закричала Лили с яростью, которая была даже сильнее обрушившегося на нее горя.

– Но что ждет Тоби? – спросил Зэкари, до боли сжимая руки жены.

– Это прогрессирующее заболевание, мистер Эмбервилл. Вначале обычно задевается периферия сетчатки. Центральная же часть может оставаться у Тоби не затронутой в течение многих лет. По мере его взросления поле зрения будет постепенно сужаться. В конце концов, неизвестно, когда именно, останется только небольшая точка, способная видеть. Но это может случиться через много-много лет. Во всяком случае, я надеюсь, что у него это произойдет еще не скоро, но обещать ничего не могу.

– Извините, доктор, а не может быть так, что его болезнь… другая? – спросил Зэкари, по лицу доктора видя, каков будет ответ.

– Я хотел бы ошибаться. Впрочем, можете для полной уверенности показать ребенка другому специалисту. К сожалению, хотя болезнь эта довольно редкая, исход ее известен нам, увы, слишком хорошо. Разбросанные по сетчатке сгустки пигмента, суженные сосуды – все указывает именно на это заболевание. Мне больно говорить столь безапелляционно, мистер Эмбервилл. Повторяю, я хотел был думать, что ошибаюсь…

– Но откуда могла у него взяться такая болезнь? – не удержалась Лили, в ее голосе звучало неподдельное отчаяние. – Скажите мне, как это могло случиться?

– «Retinitis pigmentosa» у детей, миссис Эмбервилл, – не возрастное перерождение сетчатки, которое свойственно пожилым. В нашем случае речь может идти только о скверной наследственности.

Загрузка...