Я покорю Манхэттен

Глава 20

– Все дело в том, Мэксим, что ты чересчур импульсивна, – изрекла Лили, как всегда разглядывая дочь с еле сдерживаемым недовольством.

– Я знаю, что за мной это водится, и, уверяю тебя, отнюдь не горжусь своим поведением, но «Би-Би» – нечто совсем другое. – Она в упор взглянула в сузившиеся опаловые глаза матери. – И с твоей стороны несправедливо считать, что для меня это всего лишь очередная забава, пока ты не убедилась, насколько серьезны мои планы в отношении нового журнала. Вот посмотри, я принесла тебе макет первого номера, так что ты сама легко можешь убедиться.

И Мэкси с готовностью протянула Лили свой макет.

– Нет, Мэксим, я все равно не могу ни о чем по нему судить. Да и вообще я плохо разбираюсь в журналах особенно в новых. Даже твой отец должен был в конце концов это признать, а видит Бог, он старался изо всех сил обучить меня азам своего искусства. Так что положи его обратно в кейс, дорогая, чтоб не забыть, когда будешь уходить.

– Ну, пожалуйста, мама, взгляни хоть разок. Может, тебя это немного развеселит, – продолжала упрашивать Мэкси.

Как-то ведь надо же ей достучаться до сердца Лили. После ее возвращения из Европы они почти не виделись друг с другом. В основном из-за Мэкси: у нее просто не было времени, чтобы хоть изредка явиться к матери на ленч или вместе с ней пойти на утренний балетный спектакль – в последние годы именно такого рода свидания позволяли им поддерживать наиболее удобную и наименее травмирующую форму общения. На сей раз, однако, ей в виде исключения пришлось принять приглашение (а по существу, прямой вызов!) матери на чай, этот единственный безусловно британский ритуал, с которым Лили упорно не желала расставаться после того, как тридцать с лишним лет назад переехала на Манхэттен.

– Я бы все-таки предпочла этого не делать, дорогая. Конечно же, я прочту номер, когда журнал будет напечатан, но пока что лучше подожду. Я надеюсь потом на приятный сюрприз. Причина, по которой я оторвала тебя сегодня от работы, Мэксим, заключается в том, что в последнее время я немало думала о судьбе «Эмбервилл пабликейшнс» и мне было любопытно, сколько денег уходит на эту твою новую прихоть… ну, то, что ты решила вдруг заделаться издателем, редактором или там еще кем-нибудь.

– Так, значит, Каттер тебе не говорил? – поразилась Мэкси.

После ее беседы с Каттером у него в офисе прошло несколько дней, и она была убеждена, что матери уже все известно.

– Нет. Так, что-то весьма неопределенное. Мне показалось, что ему хочется избежать этого разговора. Из-за этого-то я и решила выяснить, что же все-таки происходит. Не витает ли чего-то в воздухе, что мне следует знать, поскольку это касается вас обоих.

– «В воздухе»? Ты хочешь сказать, возникли у меня проблемы с Каттером или нет? Да?

– Совершенно верно. – И Лили подлила Мэкси еще чаю.

– У нас с ним небольшая ссора, мама. Он считает, что я трачу чересчур много денег, а я убеждена, что не могу тратить ни цента меньше, если рассчитывать на будущий успех. Если я перестану сейчас вкладывать деньги в журнал, то все первоначальные издержки полетят в тартарары. Поступать так, как я считаю правильным, или вообще от всего отказаться – другого выбора нет, а этого он не может понять, как я ни старалась. Отец бы сразу со мной согласился. Да, я признаю, что не была с Каттером особенно тактична, даже грубила ему, но, мама, он ведь ничего не понимает в журналах! У него образ мыслей типично уолл-стритовский: лишь бы баланс сходился. Это и понятно, он же всю жизнь занимался банковскими инвестициями, но говорить с ним об издательских делах невозможно. Если бы отец…

– Мэксим, твой отец умер. Твоя ссора с Каттером вызвана твоей личной к нему неприязнью. Это лишенное всякой логики слепое чувство доставляет мне много горя. Между тем он весьма сведущий человек и заинтересован в том, чтобы понять тебя.

– Мама, дело совсем не в моей…

– Минутку, Мэкси. Дай мне докончить. Я старалась разгадать причину твоего глубокого… антагонизма… по отношению к Каттеру. Уверена, что кто бы ни появился в моей жизни после твоего отца, он вызвал бы у тебя такие же чувства. Ты всегда была отцовой дочкой. И тебе от этого не избавиться.

В голосе Лили зазвучала прежняя знакомая горечь, которую обычно она умудрялась держать под контролем: этот голос лучше всяких слов сказал Мэкси, что мать считает само собой разумеющимся, что, как и раньше, должна получать все, что ей хочется, – и никто не вправе ей перечить.

– Ты просто не представляешь себе, как много значит для меня этот человек, – продолжала Лили. – А если все-таки представляешь, хотя в это и верится с трудом, то тебе нет до зтого дела. Мне пятьдесят, Мэкси, а в январе будет пятьдесят один. Уверена, ты считаешь, что я уже слишком стара, чтобы иметь какие-то там чувства. В двадцать девять чем может казаться тебе мой возраст, когда у тебя самой вся жизнь впереди, и та, что уже прошла, не была вроде бы такой уж тусклой? И сможешь ли ты, в свои двадцать девять, даже отдаленно догадываться о моих подлинных переживаниях.

– Бога ради, мама, пятьдесят – это еще не вечер! И я не настолько глупа, чтобы полагать, что у тебя нет сердца и тела. Хоть в этом ты должна мне церить. Может быть, тебе в моем возрасте пятьдесят и казались глубокой старостью, но времена меняются! – В возбуждении Мэкси так резко отставила чашку с чаем, что Лили всю передернуло от звука тонко звякнувшего фарфора.

– Хорошо, пусть времена изменились, но только в принципе. Человеческая природа остается прежней, – настаивала на своем Лили. – И природа эта заставляет тебя считать собственную мать безнадежной мумией. Такое отношение неизбежно, хотя, видит Бог, ты сама пыталась избежать того же в своих отношениях с Анжеликой, и пока что успешно. Ты до такой степени непредсказуема, что она может вполне участвовать в твоей жизни и тебе кажется это вполне само собой разумеющимся. Она как бы хвост твоей кометы. Но учти, Мэксим, придет день – и она будет считать тебя такой же древней мумией.

– Постой, при чем тут Анжелика? – обиделась Мэкси. – Мне казалось, ты хочешь поговорить о том, что я трачу чересчур много денег на «Би-Би».

– Придет день, Мэксим, и ты на себе почувствуешь, каково это – оставаться вечно молодой, тогда как твое тело стареет, несмотря на все твои усилия остановить бег времени. – Лили говорила, словно дочь уже не ответила ей. – Вот я смотрю на фотомодели в журналах мод и думаю: да, сейчас вы все, но через двадцать лет на эти фото будет невыносимо смотреть. Быть красивой в прошлом – о, это пожизненное заключение, а не благо. Знать, что ты потеряла то замечательное, которое было частью тебя самой…

– Мама, перестань себя заводить. Ты красива сейчас, ты была красива и такой же останешься всегда. Но какое это все имеет отношение к нашему чаепитию?

– Мне следовало бы знать, что этот разговор будет бесполезен, – вздохнула Лили, поправляя гладкий тяжелый шиньон. – Я пыталась объяснить тебе кое-то насчет себя и Каттера, но твоя толстокожесть, как всегда, затрудняет мою задачу. А теперь, Мэксим, скажи мне, во что обойдется этот твой журнал?

– Точной суммы я не смогу назвать… пока. Ведь если все будет хорошо, сумма будет одна, а если нет – совсем другая.

– Хорошо, а сколько ты уже истратила денег?

– Сумма расходов составит где-то около пяти миллионов на ближайшие полгода.

– Да? И что, это, по-твоему, нормально? Еще до того как точно станет известно, что выйдет из новой затеи?

– Абсолютно нормально. Это даже меньше, чем у других. Вот Морт Цукерман. В «Атлантик» он вложил восемь миллионов и в течение, по крайней мере, года не рассчитывает на получение прибыли. А сколько вложил Ганнет в «Ю-Эс-Эй Тудэй»? И это при том, что его издает не кто-нибудь, а сама Кэти Блэнк. Ну и наконец, ты же сама знаешь, что на «Стиль» ушло целое состояние, прежде чем он стал на ноги…

– Пощади меня, Мэксим! Когда ты начинаешь забрасывать меня цифрами, я просто умираю. Совсем как твой отец, но ты просто попугайничаешь, а он, по крайней мере, знал, что делает. В общем, с тех пор как ты вернулась из Европы, «Эмбервилл пабликейшнс» лишилась пяти миллионов долларов.

– Да, мама. Не стану скрывать, это лишь начало. Но обещаю, что результат тебя не разочарует!

Если бы Лили повнимательнее пригляделась к лицу дочери, она увидела бы в нем то же выражение упрямой решимости, какое бывало у Зэкари.

– Обещаешь… – Лили пожала плечами с еле уловимой иронией. – Что ж, я больше не буду ни о чем беспокоиться. Хочешь еще чаю?

– Нет, мама, спасибо. Мне, правда, надо уже ехать обратно в офис.

– Понимаю, дорогая. Передай Анжелике мои наилучшие пожелания. Если она в следующую субботу свободна, то учти, у меня билеты на балет на дневной спектакль.

– Уверена, что она будет просто счастлива, – произнесла Мэкси, целуя мать на прощание.

Опять они не поняли друг друга. Как и всегда, послушать Лили, так во всем виновата только она, Мэксим: и толстокожа, и Каттера не ценит, и папенькина дочка, да еще хочет, чтобы мать вникала в ее работу. В общем, ты, Мэксим, слишком уж многого ждешь от своей матери.

Вызвав звонком горничную, которая должна была убрать чайный поднос, Лили похвалила себя за то, что провела сегодняшний разговор. Да, ее дочь по-прежнему верна себе. Пять миллионов – на ветер, а результат? Какой-то там жалкий макет. Лили хоть и не любила говорить о делах, но знала: если Мэкси сама признает, что намерена тратить деньги и дальше, значит, траты предстоят немалые. Беззаботная мотовка, что знает эта девчонка о том, как зарабатываются все эти миллионы? Пяти миллионов как не бывало, а ведь прошло всего несколько месяцев. Беспокоиться пока, правда, нечего: Кат-тер уверял ее, что баланс вполне приличный. Вся эта история только подтверждает (если такие подтверждения еще, нужны), что после смерти Зэкари семье Эмбервилл надо кончать с журнальными делами как можно скорее.

И вовсе не из-за грозящих им всем убытков, думала она, поднимаясь к себе в гардеробную, а из-за тех перегрузок, которые испытывал из-за этого Каттер. Как это было с его стороны благородно – и как для него характерно! – ни словом, в сущности, не обмолвиться об ужасных подробностях транжирства Мэкси. Наверняка он был вне себя от ярости, но, не желая беспокоить свою Лили, решил не сообщать ей о том, как непозволительно ведет себя ее дочь. Само великодушие, почти до неприличия. Он был должен был ей сказать, что ее Мэкси просто взбесилась с этим своим журналом!

Критическим взглядом окинула Лили содержимое платяных шкафов. О, как не хватает ей теперь дорогого ее сердцу «Мэйнбочера»… Да, но кто может поручиться за Тоби и Джастина, мелькнуло у нее в голове. Как ни любит она их, но совсем не уверена в том, как они поведут себя в будущем. Вместе с Мэкси они владеют тридцатью процентами компании Эмбервиллов. Нет уж, увольте, иметь детей в качестве партнеров… Пусть она и не понимает в делах, подумала Лили с той проницательной практичностью, которую всегда скрывала от других и от себя самой, но это-то, слава богу, ей ясно.

– А ну давай-давай проходи! – огрызнулся на Анжелику человек, торговавший с тележки.

– Для чего это вы продаете кожаные хлысты? – не унималась она.

– Кому говорят, мелюзга, дуй отсюда! – попытался урезонить ее продавец («Кто станет покупать садомазохистские принадлежности, когда рядом бродят дети, да еще такие, как эта, любопытная длинноволосая дылда?» – подумал он с неприязнью, и протянул девчонке доллар.). – Держи. Купишь себе «хот дог».

– Спасибо. – И Анжелика направилась к тележке фирмы «Сабретт», где перед входом в жилую часть «Трамп-Тауэр» продавались сосиски. Завтра надо будет привести сюда всю ее трамп-тауэрскую кодлу под названием «войско». Каждому – бесплатный «хот дог»? А почему бы и нет? С аппетитом уминая свою сосиску, Анжелика оценивающе оглядела все тележки на их пятачке Пятой авеню: бумажники, пояса, шарфы, драгоценности… В большинстве все это было сделано где-нибудь за тридевять земель, прежде чем попасть в магазины самой богатой торговой улицы мира и теперь красоваться на тележках, заставивших весь когда-то совсем чистый тротуар. Впрочем, «войско» никогда не видело Пятой авеню в дни ее былой славы. Эти предводительствуемые Анжеликой «головорезы» в количестве от одиннадцати до пятнадцати человек были единственными детьми на всю «Башню», и для них уличные торговцы являлись постоянными источниками забав, составной частью манхэттенской жизни и вместе с тем естественным противовесом роскоши, окружавшей их в апартаментах, стоивших многие миллионы долларов.

О своей «Башне» трамп-тауэрская шайка знала все. Каждый из «воинов» мог, например, незамеченным проскользнуть через встроенное контрольно-пропускное устройство, за пультом которого дежурные должны были находиться круглосуточно. Это давало возможность попасть в небольшое, торжественно обставленное роскошное фойе, выдержанное в бежевых тонах, а оттуда – в огромный, высотой шесть этажей, застекленный роскошный зимний сад розового мрамора, где, подчиняясь чьей-то невидимой руке, низвергался величественный водопад, а у входа за роялем всегда сидел некто во фраке и лилась тихая музыка. Уставшие нью-йоркцы с благодарностью забредали сюда, чтобы хоть немного отойти душой, послушать знакомые мелодии, может быть, перехватить сандвич, пока в одной из многочисленных дорогих лавок в этой же части здания, только несколькими этажами выше, покупательницам из разных стран мира продавали ночные рубашки по четыре тысячи долларов. Воинство Анжелики знало каждый из этих магазинчиков; знало оно о существовании специального этажа с комнатами, отведенными для горничных, проживающих в «Трамп-Тауэр»; лично знало хозяйку «Башни», белокурую красавицу миссис Трамп, которую удалось уговорить разрешить «воинам» Анжелики время от времени посещать сад, венчавший «Башню»: там на крыше можно было погулять среди настоящих больших деревьев.

Анжелика стала предводителем трамп-тауэрской детворы потому, что была коренной американкой и жила в самой большой квартире, обозначашейся двумя буквами «LH». Большинство других ребятишек приехали из-за границы, и квартиры, в которых они проживали, рассматривались их родителями в качестве своего рода временного убежища, поскольку всю свою жизнь они только и делали, что переезжали из одной столицы мира в другую. Правда, сегодня Анжелика не была расположена выходить на связь с кем-либо из своих верных адъютантов. Ее мучило беспокойство за мать, и она сама не могла бы сказать почему.

С одной стороны, рассуждала она, покупая вторую сосиску уже на собственные деньги, Мэкси стала вдруг сумасшедше организованной. Наняла повариху, которая, похоже, в отличие от своих предшественниц не собиралась уходить со своего места. Мать оставляла подробный перечень всего, что надлежало сделать за день, и к тому же в помощь ей была нанята уборщица, которой поручалась вся черновая работа. Мэкси, никогда ничего в жизни не планировавшая, теперь начала планировать, что и как готовить, чуть ли не на неделю вперед, так что закупки можно было делать наиболее экономно. В результате, Анжелика знала это наверняка, их кухарка – единственная в «Трамп-Тауэр», кто в последнюю минуту не заказывает продукты по телефону у «Гристед» с доставкой на дом, а сама покупает их загодя на Лексингтон-авеню, что обходится куда дешевле. Что случилось, недоумевала Анжелика, вспоминая, как годами Мэкси устраивала званые обеды экспромтом, а сама питалась чем придется и когда придется, зачастую ела прямо из коробки, в которой посыльный приносил еду из ближайшего магазина. Так было всегда и вдруг…

Дело даже не в том, что теперь они с Мэкси ужинают вместе дома. Мать регулярно проверяет теперь ее домашние задания! Не то что бы она смотрела, правильно ли решены задачи по математике, преподавание которой за последние годы так сильно продвинулось вперед, что ма в этом, естественно, как, впрочем, и раньше, не разбиралась, но выясняла, сделано ли задание в срок. Более того, Мэкси начала всерьез интересоваться туалетами дочери, вместо того чтобы, как в старые добрые времена, позволять ей самой покупать что понравится и спокойно оплачивать поступавшие из магазинов счета. А ведь Анжелике это позволялось с десяти лет! Буквально на днях она заявила:

– Скромные платья – вовсе не обязательно плохие…

Услышать из уст Мэкси подобное кошмарное заявление, да от этого просто глаза лезут на лоб!

С другой стороны, что-то неладнее творится и с ее личной жизнью. У Мэкси ее просто нет, а она ничего даже не замечает! Может, у нее климакс? Правда, поразмыслив, решает Анжелика, в двадцать девять вроде еще рановато. Но ведь, насколько она помнит, в жизни Мэкси всегда был какой-нибудь хахаль: они постоянно менялись, а иногда, как подозревала Анжелика, их даже бывало и двое – одновременно. Уже в возрасте, но трахальщики все первый класс. А с этим «Би-Би» у нее ни на кого не оставалось времени. Если она не торчит у себя в офисе или не беседует с ней, прикидывает Анжелика, то, значит, весь вечер проводит с Джастином, Джулией или еще с кем-нибудь из журнала, а часто – и это особенно поразительно! – даже одна. Совсем одна. Сидит, запершись, у себя в спальне, склонившись над желтым блокнотом, потом вдруг начинает громко смеяться. Наверное, над своей собственной остротой, поскольку телевизор в спальне не включен. Это то, что люди называют одержимостью? Если это так, то хорошо это или плохо?

При всем при том, однако, не видно, чтобы для Мэкси это было особенно плохо: на куски она не разваливается. Наоборот, стала удивительно собранной: ей нравится то, что она делает, явно нравится, а это, в сущности, было самое плохое. Ведь «взрослая» ма, занимавшаяся делами, уже не могла доставить своей дочери того удовольствия, которое та получала от необходимости присматривать за своей взбалмошной милой маленькой мамочкой. У новой ма появились и какие-то новые мысли насчет того, как надо наладить их совместную жизнь, а это совсем не входило в планы Анжелики. В общем, ее ма менялась прямо на глазах, это уж точно, и Анжелике это не нравилось. Нисколечки. Потому что если из них двух взрослой была ма, то кем же тогда считать ее, Анжелику?

В истории семьи Сиприани не было случая, чтобы кто-либо из мужчин прокусил себе нижнюю губу, подумал Рокко, слегка разжав сжатые до боли зубы.

– Ясно, что я избежала классической ошибки, – произнесла Мэкси, храбро расправляясь с наперченным супом и плавающей в нем вареной треской, как если бы это было пресное картофельное пюре.

– Что еще за классическая ошибка? – настороженно спросил Рокко, не понимая, как это вообще он дал себя уговорить встретиться с ней за обедом.

Скорей всего, решил он, им двигало просто любопытство.

После того как столько времени было убито на макет и он подыскал ей потрясающего художественного редактора, молодого Брика Гринфилда, чтобы тот двигался дальше по проложенному им пути, он волей-неволей испытывал какой-то интерес к будущему «Би-Би», хотя беззаботность, проявляемая Мэкси, обжигала его сердце не меньше, чем креольская кухня в ресторане «У Леони» – его небо. Владелица ресторана, улыбчивая гаитянка, взяв их под свое крылышко, сама заказала то, что считала нужным.

Рокко уже слышал от очень многих, что Мэкси успела лично обойти большинство главных рекламодателей, всякий раз используя его (да-да, его) макет в виде своеобразной визитной карточки. Это помогло ей убедить их купить место для рекламы в ее журнале, для чего, безусловно, понадобились также вся ее изворотливость, хитрость и обаяние, не говоря уже о принадлежности к семейству Эмбервиллов. Даже он вынужден был признать, что концепция «Би-Би» могла звучать вполне логично, да еще в сладкоречивых устах Мэкси, особенно для тех, кто раньше не имел с ней дела. Или если вы, к примеру, видели ее впервые в жизни и она смогла убедить вас: все, что вам надо, – это новый журнал, который считает читателей своими друзьями, и только он поможет вам наилучшим образом разместить вашу рекламу в масс-медиа, в дополнение к услугам самых лучших агентств, таких, как «Сиприани, Лефковитц и Келли», где этим занимаются профессионалы высочайшего класса. А тут к какому-нибудь толстозадому кретину, заведующему рекламным отделом фирмы, заявляется экстравагантная девица, называющая себя издателем да еще и менеджером по рекламе, и, действуя в обход законного рекламного агентства, уговаривает его напрямую отдать ей свою рекламу, чего, находясь в здравом уме, он ни за что бы не сделал.

– Рокко, зачем ты кусаешь губу? У тебя же кровь пошла! Или это просто томатный соус? – И встревоженная Мэкси протянула ему свою салфетку.

– Возьми обратно! Черт тебя побери, у меня что, своей нет? Дьявол! Чуть не полстручка красного перца откусил.

– Пожалуйста, будь осторожней.

Мэкси огляделась по сторонам. «У Леони» был ее любимый ресторанчик на Первой авеню. Маленький, всего каких-то шесть столиков, он воспроизводил ту атмосферу, которая ей нравилась: из старинного фонографа, спрятанного в дальнем углу, доносилась негромкая старинная карибская музыка (пластинки тоже были старинные); с канделябров повсюду стекали капли перегретого воска, как в кинофильмах Кокто; стены мягко-желтого цвета увешаны семейными фото хозяйки. Мэкси казалось, что она в отпуске на одном из островов Карибского бассейна, а не на Манхэттене. Но, похоже, Рокко настолько зачерствел в этой своей конторе на Мэдисон-авеню, что вся поэзия «У Леони» на него не действует. А ведь когда-то, подумать только, горький стручковый перец был его любимым блюдом! Да, печально…

– Так какую ты не сделала классическую ошибку? – снова спросил Рокко, несколько успокоившись и обретя прежнее достоинство.

– Не упустила из виду, что у каждого номера моего журнала два заказчика: читатель и рекламодатель. Рекламу не заполучить, если у тебя нет читателей, но и читателей тоже не будет, если нет рекламы, потому что тощий журнал без нее вызывает подозрение. Вот почему я обеспечила себя рекламой практически на ближайшие полгода. Не то чтобы я раздала свою рекламную площадь даром, но особенно за деньгами я тоже не гналась. Брала гораздо дешевле, чем надо бы. Абсурдно дешево. Но зато первый номер выйдет пухленьким, как хорошенькая курочка. И это подействует на людей успокоительно. Еще бы, всего за доллар с полтиной читатель сможет взять журнал в руки и, как говорится, иметь вещь. Рокко, оставь немного места для второго!

– Как, это еще не все?

– Обожди, – предупредила Мэкси с улыбкой, заставившей предательски дрогнуть родинку в ложбинке над верхней губой, своими очертаниями похожей на идеальной формы лук (с каким бы удовольствием Рокко сейчас наподдал ей хорошего шлепка и посмотрел, что она станет делать).

– Ты все продумала со своим журналом, кроме, кажется, одного. Как ты думаешь его распространять? Ведь можно сделать прекрасный номер, какого еще не знал мир, поместить через страницу четырехцветную рекламу, а до миллионов читателей, о которых ты постоянно твердишь, журнал не дойдет. Как, спрашивается, они его смогут купить?

– Рокко, ты когда-нибудь слышал о человеке по имени Джо Шор?

– Нет, ни разу.

Мэкси вздохнула:

– Замечательный был старикан, но уже лет, думаю, пятнадцать как его нет в живых. Мы с ним ходили на скачки – до самого последнего дня. Он всегда покупал мне столько «хот догов», сколько захочется. А умер он, как и мечтал, в своей ложе в Бельмонт-парке, после того как его лошадь выиграла. Правда, поставил он всего два доллара, но все равно.

– Слушай, Мэкси, к чему ты все это говоришь?

– Дядя Джо – отец дяди Барни. Конечно же, связей с дядей Барни мы никогда не прерываем. Он еще страшно огорчался, когда я развелась с Лэдди Киркгордоном… Ему так нравилось, что я стала графиней. Он с женой гостил у меня в замке, и мы чудесно проводили время.

– Дядя Барнет? Ты имеешь в виду Джея Бернарда Шора? Президента фирмы «Кресент»?! – Рокко знаком пеказал, чтобы ему не подавали огромного блюда с тушеным эскалопом, курицей, желтым рисом и копченой уткой. – »Кресент»? – Его голос осекся.

– Ну да, «Кресент». Чтобы распространяли по всей стране, – терпеливо стала пояснять Мэкси.

– Можешь мне не рассказывать, – медленно процедил Рокко.

Нет, она все же явно стремится его убить. Сперва креольская кухня, а теперь еще это, как будто ей мало одного красного горького перца. До каких пределов может доходить человеческая злоба? Интересно, есть у него уже язва или она только зарождается? «Кресент», да это же самая большая компания по распространению журналов в Соединенных Штатах! Конечно, «Эмбервилл пабли-кейшнс» для них – важный клиент. Но «Би-Би»?

Смех да и только, если они хоть что-нибудь понимают, а уж за них-то можно не волноваться.

– Ну, в общем, я повидалась с дядей Барни и рассказала насчет своих проблем. Он знает, что я всегда ставила на выигрыш, с трехлетнего возраста. Так что подписать с ним контракт было проще простого. Они, конечно, берут свои десять процентов от стоимости каждого номера, на меньшее он просто не мог согласиться, но зато обещал выставлять нас в первом ряду во всех пунктах продажи. Рокко, что с тобой? Леонй! Быстрей! Наверное, он поперхнулся. Господи, Леонй, там что, были рыбные косточки в этом супе? Рокко, подними руки над головой! Нет, Леонй, не надо бить его по спине! Рокко, хочешь я сделаю тебе искусственное дыхание? Проведи пальцем по горлу, если не можешь дышать… о, так ты в порядке? Господи, как ты меня перепугал. Больше никогда тебя сюда не приведу. Леонй, помоги мне… рюмку гаитянского коньяку, пожалуйста! Я совсем без сил.

– Значит, первый ряд во всех пунктах продажи? – с трудом прошептал Рокко, останавливаясь после каждого слова. – Ты уверена, что так он и сказал?

– Совершенно уверена. Сказал, если потребуется, он сам поставит новые стеллажи, чтоб мне хватило места.

– И сколько это будет стоить?

– Это уже другая проблема. Мне придется платить непосредственно продавцам. Около пяти долларов за три недели. Понятно, что в каждом месте. Но ясно же, что никто не станет бесплатно продавать «Би-Би» в супермаркетах на контроле. Это ведь не благотворительная акция, правда, Рокко? Наверное, так же получали свои места в первом ряду и «Пипл», и «Нэшнл инквайерер», и «Космо»? Там, где мимо них просто не пройдешь. Ну что ж, бизнес есть бизнес, – энергично подытожила Мэкси, наконец-то оправившись от потрясения, вызванного тем, что Рокко поперхнулся и ему грозит опасность, и в виде компенсации набросилась на приправленный перцем «чиле» эскалоп, оставленный Рокко нетронутым.

– Ты ж потеряешь, мать твою, кучу денег! – взревел он.

– Пожалуйста, потише. Или, по крайней мере, выбирай выражения! Может, и потеряю. Но я иду на этот риск сознательно, потому что ставлю – на себя! И дядя Барни, между прочим, тоже… Он ведь выступает в роли моего кредитора в первый год, когда мне будет обеспечено место в первом ряду. Один раз я посоветовала ему поставить на Экзакту. И он выиграл, впервые в жизни. Мне было тогда три года, я даже читать не умела. Рокко, ради бога, отхлебни немного моего коньяка… Мне так за тебя страшно. Ты никогда не думал, чтоб лечь в клинику и провериться? У меня есть хороший терапевт, его специальность – как раз нервные сотрудники рекламных агентств. Впрочем, что я говорю – они же там все такие.

Группа, которая спустилась по трапу самолета, приземлившегося в аэропорту Линчбурга в Виргинии, выглядела весьма торжественно: в этот день должны были начать печатать первый номер «Би-Би». Гигантский полиграфический комбинат «Мередит Бурда» находится неподалеку от Линчбурга. Прибывшие сразу же разделились на две группы, поскольку в один взятый напрокат «кадиллак» все семеро не помещались. Джастин, прилетевший, чтобы оказать сестре моральную поддержку, вел первую машину: рядом сидела Мэкси, а на задних сиденьях – Джулия и Брик Гринфилд. Вторую машину вел Алленби Уинстон Монтгомери, директор-распорядитель, которого сосватал ей Пэвка. Его длинное мрачное лицо по обыкновению выражало чувства человека, вынужденного, сохраняя полное достоинство, не спеша подниматься на эшафот, хотя с тех пор как Мэкси решила, что прозвище Монти подходит ему больше, чем Фельдмаршал, настроение его заметно изменилось к лучшему. Однажды он даже улыбнулся ей, и хотя больше этого пока не случалось, внимательные наблюдатели утверждали, что не исключают новой улыбки – еще до конца нынешнего года. В его машине ехали Анжелика, не позволившая Мэкси лететь без нее («Ничего, – заявила она, – школа подождет»), и Харпер О'Малли из секретариата, в чьи обязанности входило ежемесячно наезжать в типографию и следить, чтобы экземпляры печатались без ошибок, а если таковые будут, устранять их на месте.

Сидя в машине, Мэкси судорожно сжимала в руках бесценную верстку, куда ею, Бриком Гринфилдом и Монти были внесены последние исправления после множества предварительных, вносившихся в обычные гранки и первую цветную верстку, которые тут же отсылали обратно в «Мередит Бурда». Глаза Мэкси, казалось, не видели проносившихся мимо виргинских пейзажей. Все это время она мучительно пыталась вспомнить, когда в последний раз испытывала подобные же чувства, которые, честно говоря, можно бы назвать и страхом, снизойди она до подобного определения.

Ну, конечно. Это с ней уже было. За три дня до родов. Она и Рокко пошли тогда в кино. Неожиданно, в середине сеанса, до нее дошло, что у ее ребенка есть лишь один способ выйти из ее тела. Это не поддававшееся никакому словесному выражению открытие, которое она умудрилась сделать только теперь, поразило Мэкси до такой степени, что ею овладела одна-единственная мысль: как можно скорее покончить со всем этим. Должен же, не может не существовать какой-нибудь способ избавиться от родов! Но, поглядев на свой вздувшийся живот, даже она должна была подчиниться неумолимой логике жизни. Ничего не поделаешь, придется пройти через страх. Придется пройти через годы… Горка листков верстки, лежавшая сейчас у нее на коленях, должна пойти под пресс, как должна была тогда выйти из-под «пресса» ее Анжелика. Мысль об этом несколько успокоила Мэкси, и она даже позволила себе выпустить верстку из рук и любовно провести по ней ладонью. Что бы ни принесло будущее, она лично сделала все, что могла.

Кроме Харпера О'Малли и Брика Гринфилда, которые уже бывали на комбинате раньше, по делам других журналов, у всех остальных уже самые его размеры вызвали благоговейный трепет, если не просто ужас. Внутри, в огромном, высотой пять этажей, зале, где их встречали несколько ведущих работников типографии, змеились гигантские автоматические прессы. Разговаривать тут было невозможно из-за стоявшего вокруг шума, оглушительного, всепроникающего, почти невообразимого, но все пожали друг другу руки, изобразили губами слова приветствия, и Мэкси вручила верстку. Совсем как в чаплинских «Новых временах», подумала она, если только присовокупить к ним еще и «Звездные войны». То тут то там вокруг них мигали глазки компьютеров, проверявших правильность сочетания желтой, красной и синей типографских красок: люди из группы «Би-Би» сгрудились все вместе, молчаливые и неулыбчивые, ожидая, когда из-под пресса выйдет первый номер их журнала. Несмотря на всю автоматику и компьютеры, необходимость в человеческом глазе все же сохранялась (да и пропадет ли она когда-нибудь?) – именно он должен был просмотреть каждую страницу, чтобы убедиться, что она выглядит именно так, как задумано. И вот он появился, этот долгожданный номер, и они тут же принялись листать его, страница за страницей.

За исключением Анжелики и Джастина, все остальные думали, что знают, чего можно ожидать, так как сотни раз до этого уже обсуждали каждое слово и фото. Но увидеть их в переплете, в готовом виде, под обложкой было совсем не то, что видеть разрозненные страницы или развороты. Почти так же, как сперва лицезреть в кинотеатре свой вздувшийся живот, а потом собственного ребенка, которого ей показали в родильном отделении, подумалось Мэкси.

После того как она, Монти, О'Маллии и Гринфилд одобрили первый номер, была дана команда запускать весь тираж. Огромные машины складывали экземпляры «Би-Би» в большие пачки, которые перевязывались «скотчем» и тут же доставлялись конвейером на погрузочную платформу возле комбината, где уже ждал наготове целый парк грузовиков. Через четыре дня номера «Би-Би» будут выставлены во всех крупных газетных киосках и в каждом супермаркете США.

Предводительствуемая Мэкси, вся семерка подошла к платформе, чтобы посмотреть, как уйдет первый грузовик.

– Ну вот, – прервал внезапное молчание Монти, – вот они и пошли.

Его голос дрогнул. И тут от вдруг улыбнулся, словно наблюдал, как отравляется в свой перелет стая птенцов. Мэкси тяжело вздохнула. Стоявшая рядом Анжелика обхватила ее и слегка приподняла, сжимая в своих, могучих объятиях и целуя попеременно то в одну, то в другую щеку.

– Эй, ма, что с тобой? – закричала она. – Ты плачешь!