Запретные навсегда

6

САША

Я едва замечаю окружающий меня дом спускаясь по лестнице, моя рука больно зажата в хватке Арта в локте в насмешку изображающая пару, идущую вместе ужинать. Для меня это вряд ли имеет значение, насколько я понимаю, он выглядит так же, как дома любой другой богатой семьи мафии. Роскошный, дорогой, созданный для демонстрации власти и денег. Я никогда не встречалась с Эдо Кашиани и никогда не собиралась этого делать, но все равно я его уже ненавижу. Макс должен был жениться на его дочери, и хотя я не могу ненавидеть ее, когда она мертва, я вполне могу ненавидеть его.

Когда мы входим в столовую, мужчина, который я предполагаю Эдо Кашиани, уже сидит во главе стола, и мой мир останавливается, когда кусочки встают на свои места. Я уже видела этого седовласого мужчину с бочкообразной грудью за этим столом раньше. В последний раз, когда я видела его, он приставлял дуло пистолета к животу мужчины, которого я люблю, прямо перед тем, как нажать на спусковой крючок. В этот же ужасающий момент я осознаю с тошнотворной волной, что, вероятно, на мне одежда его дочери.

— Ты, — я выдыхаю это слово, чувствуя, как у меня перехватывает горло от эмоций. Я пытаюсь вырваться из хватки Арта, в то время как другая моя рука сжимается в кулак, но Арт удерживает меня там, прижав к себе. — Ты убил Макса!

Эдо смотрит на меня через стол, его лицо спокойно и бесстрастно.

— Я застрелил человека, ответственного за смерть моей дочери, да. Ты, должно быть, совсем новичок в этом мире, если это тебя шокирует, малышка.

Я чувствую холод до мозга костей, как будто я тоже уже труп.

— Макс не виноват, — шепчу я.

— Тогда кто? — Эдо кивает на место справа от себя. — Садись, Артуро. С девушкой.

— Я не собираюсь с тобой ужинать! — Я вырываюсь из объятий Арта, и он отпускает меня только для того, чтобы в мгновение ока протянуть руку и схватить меня сзади за шею клещами.

— Я сорву с тебя это платье и привяжу к этому стулу, пока мы спокойно ужинаем, — рычит Арт. — Ты находишься в присутствии тех, кто лучше тебя, ты, грязное маленькое отродье, и ты закроешь свой рот, пока я не укажу тебе, как им пользоваться.

— Я откушу твой гребаный член, если ты попытаешься.

— Господи. — Эдо массирует переносицу. — Макс был дураком, сделав так много для этой бесполезной соплячки. — Его холодный взгляд скользит по мне, оценивая, но в нем нет того голода, который всегда таится в глазах Арта. — Она прекрасна, но я бы вряд ли подарил ее даже своим охранникам в качестве подарка. Она не стоит таких хлопот.

— Она для меня. — Арт грубо подталкивает меня к моему месту, выдвигая стул и заставляя меня сесть, положив руку мне на шею. — Я буду наслаждаться разрушением того, что мой брат пытался защитить.

— Я могу это понять. — Взгляд Эдо не отрывается от меня. — Но есть вопрос о желаниях ее отца. Он хочет ее смерти, и без преимущества брака с Агости я не склонен сталкиваться лицом к лицу с Обеленским. Максимилиан с трудом убедил меня в этом. Если бы я увидел эту соплячку, я бы, возможно, не согласился. Она обуза.

— Она моя. — Арт прищуривает глаза. — Я расплачусь с Обеленским. Это того стоит, чтобы получить удовольствие от того, чего Макс так сильно хотел. Все, что он хотел.

— Если Максимилиан не был ответственен за смерть моей дочери, то кто, по-твоему, был? — Эдо обращается ко мне, полностью игнорируя Арта, а также женщину, которая входит в комнату, одетая в типичную одежду домашней прислуги, когда ставит перед нами тарелки с супом и заправленным салатом.

Мне приходится приложить все силы, чтобы не выплеснуть горячий суп ни в лицо Эдо, ни в лицо Арту. Все, что меня останавливает на самом деле, это неспособность решить, кому именно.

— Кто бы это ни был, он тот, кто хочет его смерти, — выдавливаю я. Я не хочу принимать его вопросы всерьез, я вообще не хочу участвовать в этом ужине, но если кто-то и может уберечь меня от Артуро, то это Эдо. Это могло бы означать, что меня доставят к моему отцу, и я бы предпочла это. — Тот, с кем Арт объединил усилия, чтобы убить собственного брата из-за денег и титула.

Эдо слабо улыбается.

— Такая невинная. Убийства из-за титула случались и раньше, конечно, из-за денег, и это случится снова. Иногда и за меньшую сумму. Так было со времен Каина и Авеля, и так будет до конца времен.

— Как скажешь. — Я чуть не выплевываю это слово. — Это не делает Макса ответственным за то, что случилось с Адрианой.

Выражение лица Эдо мрачнеет.

— Не смей произносить ее имя за этим столом, — рычит он низким и опасным голосом. — Я не хочу слышать его от тебя, мусор. — Его руки лежат плашмя на столе, когда он наклоняется ко мне. — Максимилиан попросил о помощи. Он попросил у меня силу за спиной, имя моей семьи, мой голос, чтобы другие семьи тоже поддержали его. Все для того, чтобы защитить тебя. — Его губы изгибаются, когда он оглядывает меня с ног до головы. — Какая гребаная трата времени.

Он откидывается на спинку стула, берет ложку и постукивает ею по дереву.

— Я согласился в обмен на брак. Моя дочь вышла бы замуж за некогда могущественное имя Агости, и мы бы вместе вернули ему былую славу. В обмен я оказал бы ему небольшую услугу и выступил бы против Обеленского, если бы он попытался добраться до тебя. На самом деле это было несложно. Но моим твердым условием был брак.

Эдо делает глоток супа, раздумывая, прежде чем снова взглянуть на меня.

— Максимилиан пытался вывернуться, ссылаясь на целибат священства. Я вызвал его на это, превратив все в шутку. Главарь мафии, глава семьи, соблюдающий целибат? Это неслыханно. Семьям нужны наследники. Конечно, я узнал об этом, потому что все это было ложью.

Он бросает взгляд на Арта.

— Артуро здесь заполнил для меня пробелы.

— Какое отношение все это имеет к тому, что ты убил его? — Выплевываю я. — Он пытался сделать то, что ты хотел! Даже несмотря на то, что это разбило ему сердце…

Эдо раздраженно машет рукой.

— Меня не волнует ни его сердце, ни твое. Я заботился о своей семье. Своей дочери. — Он смотрит на меня, в его взгляде снова тот темный блеск, обещающий мне неприятности. — Адриана оказалась в той комнате из-за него. Из-за того, о чем меня попросил Максимилиан Агости. Ее кровь была на его руках, и я отомстил, как сделал бы любой отец.

Он делает паузу, возвращаясь к своему супу. Мое блюдо все еще нетронуто, поскольку Арт сидит и ест рядом со мной, совершенно не обращая внимания на разговор.

— Теперь у меня в столовой дочь другого мужчины. И я должен задаться вопросом, стоит ли угождать другому Агости такого удовольствия, которое я получил бы, увидев тебя мертвой, зная, что все попытки Максимилиана были напрасны.

— Это тоже самое, — раздраженно перебивает Арт. — Если я возьму ее, это тоже будет напрасно. Он хотел защитить ее.

— Он хотел, чтобы она умерла?

— Я бы сказал, что быть моей игрушкой — это то, что Макс посчитал бы хуже смерти.

— Ты можешь перестать говорить обо мне так, словно меня здесь нет? — Я взрываюсь, мои руки на коленях сжимаются в кулаки. — Мне все равно, что ты со мной сделаешь. Я не собираюсь поддаваться Арту. Я буду сражаться с ним до последнего вздоха.

— Ты предпочла бы получить пулю в лоб, стоя на коленях за русским бетонным зданием? — Эдо поднимает седую бровь, глядя на меня, и каким-то образом, несмотря на мой ужас, мне удается спокойно встретить его взгляд.

— Я бы предпочла что угодно, только не Арта — говорю я ему категорично. — Не важно, что это такое. Даже если это смерть.

— Интересно. — Эдо поджимает губы. — Я больше склонен отдать ее тебе сейчас, Артуро, если она так отчаянно хочет освободиться от тебя.

Блядь. Я изо всех сил стараюсь сохранить нейтральное выражение лица, не желая, чтобы Эдо увидел, каким холодным шоком для меня являются его слова. Я гребаная идиотка. Он хочет причинить мне боль. Он сделает все, чего я меньше всего хочу.

— Не бросаться в заросли шиповника, — бормочу я себе под нос, и Арт поворачивается, чтобы посмотреть на меня, на его лице явно написано раздражение.

— Что?

— Ничего. — Я натягиваю на лицо натянутую улыбку. — Я просто думаю о том, как сильно мне понравится откусывать твой член.

— Я выбью тебе все зубы до единого, маленькая сучка. — Губы Арта растягиваются, когда он говорит, слова вырываются резкими отрывистыми фразами. — Ты понятия не имеешь, что такое боль. Сразись со мной, и я покажу тебе.

Я никогда не умела хорошо скрывать свой страх, и я никогда не умела переносить боль. Я уступила охраннику на складе, потому что боялась, что он причинит мне боль, если я этого не сделаю, хотя и знала, что наказание за то, что я позволила ему, может быть ужасным. Я призналась Максу в своем самом большом позоре, в том, что умоляла Катерину уступить Алексею, чтобы он прекратил избиение. Но в этот момент я собираю все свое мужество, которое у меня есть, потому что я не хочу, чтобы Арт знал, как я напугана. Я не хочу, чтобы кто-то из них знал. Я хочу быть храброй, потому что это все, что у меня есть. Это все, что я могу сделать, чтобы жертва Макса стоила того, чтобы не дать им понять, что они со мной делают. Я надеюсь, что, если Арт выполнит свои угрозы, у меня хватит сил не умолять его остановиться, что я смогу взять все это в руки и выплюнуть ему в лицо.

— Хватит! — Эдо хлопает ладонями по столу, расплескивая часть моей все еще полной тарелки супа. — Мы примем это решение после нашего ужина. Мы сядем здесь… все мы… и цивилизованно поужинаем. А потом мы пойдем в мой кабинет, и я решу, что нам делать с этой Обеленской.

Странно, когда к тебе обращаются таким образом, именем, которое не похоже на мое. Всю свою жизнь я была Сашей Федоровой и никогда не знала ничего другого. Ничто в этом не похоже на мою личность, на меня, и все же это определит мою судьбу.

Также кажется невозможным сидеть и есть нормальный ужин с двумя мужчинами рядом со мной, которые решат ту же участь. Я здесь бессильна, и на каждую попытку побега или план, который я прокручиваю в уме, откусывая маленькие кусочки от еды, чтобы хоть как-то имитировать поедание, я знаю, что это бессмысленно. Я бы никогда не выбралась из дома, а даже если бы и выбралась, я не знаю, где я. Макс умер, и у меня нет возможности обратиться за помощью.

Что бы ни случилось дальше, я собираюсь довести дело до конца.

Эдо заставляет меня просидеть весь пародийный ужин, вплоть до десерта из шоколадного торта из муки и ягод. Я ничего из этого не пробую, ни суп, ни сырную тарелку, ни блюдо из баранины, ни десерт. Во рту у всего этого вкус картона, маленькие кусочки застревают в горле, хотя я уверена, что все это восхитительно. Я поражена, что вообще могу подавить хоть что-то из этого, но я не хочу злить Эдо еще больше, чем он уже есть, поэтому я делаю все, что в моих силах.

Арт ест, но по его резким, отрывистым движениям я могу сказать, что он сердит, его рот сжат в жесткую, раздраженную линию, как у ребенка, которого предупредили, что у него могут отобрать игрушку. Эдо кажется совершенно невозмутимым, он ест свой ужин с тем же спокойным аппетитом человека, с которым не случилось ничего необычного. Он удовлетворенно хмыкает, когда доедает последний кусочек торта, поднимает салфетку с колен и бросает ее на стол, а затем отодвигается, чтобы встать.

— Пойдем со мной, — хрипло говорит он и поворачивается, чтобы покинуть столовую.

Арт тоже отодвигается от стола, его рука грубо сжимает мой локоть.

— Давай, — рявкает он, поднимая меня и увлекая за собой. Мы в нескольких шагах позади Эдо, и он наклоняется, его губы касаются раковины моего уха. — Не делай никаких гребаных глупостей, — шипит он в мою холодную плоть. — Я — единственный способ для тебя выбраться отсюда живой.

— Я бы предпочла умереть, — шиплю я сквозь стиснутые зубы, и Арт холодно смеется низким рокочущим звуком.

— Ты говоришь это только сейчас.

Мы следуем за Эдо по длинному коридору к двери, охраняемой охранниками. Они расступаются, когда он открывает дверь, заходят внутрь и включают свет. Он по-прежнему мало что делает для освещения комнаты, кроме тусклого свечения, а насыщенный темный цвет и обстановка комнаты придают ей мрачное ощущение, которое заставляет мое сердце еще глубже проваливаться в желудок. Дверь все еще открыта, и Эдо указывает пальцем на одного из своих охранников. Когда человек в черном заходит внутрь, Эдо кивает мне.

— Наденьте на нее наручники, заткните рот кляпом и усадите на один из этих стульев.

Арт открывает рот, чтобы возразить, но Эдо бросает на него испепеляющий взгляд. Это дает мне минутную надежду, а затем жуткое чувство ужаса охватывает меня, когда я внезапно осознаю, что моя смерть — это лучшее, на что я могу надеяться в этой ситуации.

Охранник хватает меня, не слишком нежно, заламывает мои запястья за спину и туго затягивает их чем-то похожим на тонкую пластиковую застежку-молнию. Я невольно вскрикиваю от силы этого, и он пользуется этой возможностью, чтобы засунуть толстый резиновый ремешок мне в рот, оборачивая его вокруг затылка. Он щиплет меня за волосы, дергая за кожу головы, когда охранник усаживает меня на стул перед столом Эдо, с силой вдавливая в сиденье.

— Спасибо. — Эдо кивает охраннику. — Ты можешь идти.

Когда мы трое снова остаемся одни в комнате, Арт разваливается на сиденье рядом со мной, словно в прямой противоположности тому, как я скрючена в позе, которая с каждым мгновением причиняет все больше боли, Эдо поворачивает экран планшета, чтобы все мы могли это видеть.

Он нажимает на номер, вызывая экран вызова, и в комнате на мгновение воцаряется тишина. Сначала я не уверена, кому он звонит, а потом экран заполняет сурового вида мужское лицо с квадратной челюстью, суровыми голубыми глазами и коротко подстриженными светлыми волосами.

— Скажи Обеленскому, что это дон Кашиани, — резко говорит Эдо мужчине. — У меня здесь девушка.

Глаза мужчины устремляются на меня, в них мелькает намек на любопытство, когда он кивает.

— Я спрошу, может ли он говорить.

Стена за камерой на другом конце представляет собой грязно-кремовый шлакоблок. Что-то в этом скручивает мой желудок от холодного, тревожного страха, когда мы смотрим на это, ожидая, что кто-нибудь вернется. Несколько минут спустя экран становится черным, как будто повесили трубку, и я вижу, как лицо Эдо напрягается. Мое сердце переворачивается, когда я задаюсь вопросом, так ли это, если этот человек, который, по-видимому, мой отец, решил, что ему все равно, что со мной будет, в конце концов, и меня просто отдадут Арту. Затем, как раз в тот момент, когда Эдо собирается выключить планшет, низкий, хриплый голос с русским акцентом заполняет комнату, экран по-прежнему темный.

— Эдо Кашиани?

— Да? — Хрипло отвечает Эдо, его брови подозрительно хмурятся. — Кто это?

— Константин Обеленский. Девушка у тебя?

Девушка. Ни его дочь, ни даже Саша. Конечно, он должен знать мое имя, раз послал людей выслеживать меня, и я знаю, что мне должно быть все равно. Для меня это не должно иметь значения. Но это происходит, внезапно меня охватывает боль, о существовании которой я и не подозревала. Я сижу в оцепенении, впервые слыша голос моего настоящего отца и нутром понимая, что ему наплевать на меня, кроме того, он знает, что от меня избавятся так, как он хотел с того момента, как я начала существовать.

— Откуда мне точно знать, что это Обеленский? — Резко спрашивает Эдо. — Это неправильный способ решения вопроса.

— Тебе просто нужно довериться мне. — В голосе слышатся насмешливые нотки. — Мне не нужно доказывать свою правоту итальянцам. Если вы не заинтересованы в заключении сделки, тогда я просто позабочусь о том, чтобы девушку вернули моим собственным способом, а вы станете побочным ущербом.

— Я ожидаю компенсации за то, что передам ее тебе. Это должно быть лучше, чем просто твое согласие оставить мою семью в покое. Моя дочь мертва из-за этой маленькой сучки, у меня есть свои идеи на ее счет, если нет лучшего стимула, чем это.

— Мы можем обсудить сумму. — Голос Обеленского острый, как нож, режущий и холодный, как холодная сталь. — Но девушка придет ко мне живой.

— У меня есть для тебя предложение получше. — Арт садится, наклоняясь вперед, как будто Обеленский может видеть его и, возможно, он может. Я понятия не имею, на нашей ли стороне камера, и что-то у меня внутри переворачивается при мысли, что мой отец может видеть меня после стольких лет, но я не могу видеть его.

— Кто это? — Спросил он. В голосе Обеленского слышится нотка нетерпения.

— Артуро Агости. Последний наследник семьи Агости. У меня свои счеты с этой девушкой, и я готов щедро заплатить тебе, чтобы ты позволил мне делать то, что я хочу, и забыть о ней. — Жестокая улыбка расплывается по лицу Арта. — Поверь мне, ей это не понравится.

— Пошел ты! — Я пытаюсь кричать из-за кляпа, но из меня вырываются лишь приглушенные звуки. Я поворачиваюсь на стуле, и Арт внезапно встает, его руки крепко ложатся мне на плечи, когда он наклоняется.

— Подумай об этом, — шепчет он мне на ухо. — Ты можешь сколько угодно говорить, что хочешь скорее умереть, чем пойти со мной, Саша, но подумай об этом в реальности. Я поторгуюсь с твоим отцом о твоей безопасности. Я даже позволю тебе жить, и жить хорошо, если ты сдашься мне. Доставь мне удовольствие, и я смогу быть добрым к тебе. Может быть, со временем я даже отпущу тебя на свободу.

Проходит секунда, потом еще одна, и я борюсь с собой, чтобы не расплакаться. Я чувствую себя измученной и подавленной, меня со всех сторон бомбардируют страхом и ужасным выбором, и я чувствую, что начинаю терять свою решимость.

— Я единственный оставшийся Агости, — очень тихо говорит Арт. — Теперь у меня вся власть.

Я была так близка к тому, чтобы сломаться. Я почти подумывала о том, чтобы согласиться, в надежде, что со временем смогу сбежать от него, что мне, возможно, придется терпеть его лишь некоторое время. Но это напоминание о том, что Макс мертв, что причиной всему Артуро, укрепляет мою решимость никогда больше не поддаваться ему.

Не важно, что это значит для меня.

Я поворачиваю голову, кусая руку на своем плече. Это безрезультатно, у меня слишком туго заткнут рот, чтобы по-настоящему укусить, но мои зубы царапают тыльную сторону ладони Арта, и он отдергивается, сильно ударяя меня.

— Ты гребаная идиотка, — шипит он. — Ни на что не годная сучка.

— Я рассмотрю это предложение, — говорит Обеленский ровным и невозмутимым голосом, как будто для него это был обычный день и, возможно, так оно и есть. Что я, блядь, знаю обо всем этом?

— Я попрошу одного из моих людей связаться с вами завтра, — продолжает он. — Чтобы сказать тебе, хочу ли я сам эту девушку и что я готов тебе за это дать или что бы я взял в качестве платы, чтобы оставить ее с тобой. — Он делает паузу. — Если я оставлю ее с тобой, мне понадобятся гарантии, что она мертва, когда ты закончишь.

В комнате воцаряется тишина, и я чувствую, как меня охватывает безнадежность, которой я никак не ожидала. Я думала, что уже смирилась с тем, что умру тем или иным способом, даже надеялась на это, но знание того, что у меня больше нет будущего, просто вопрос о том, сколько часов или дней осталось для меня между настоящим моментом и забвением, и насколько болезненными они могут быть, заставляет меня чувствовать себя опустошенной.

— Отведи ее обратно в ее комнату. — Эдо смотрит на Арта. — Оставь ее в наручниках, чтобы у нее не возникло никаких идей. И… — он прищуривает глаза. — Не насилуй ее. Пока ее отцу не заплатят, и она не станет твоей, ты ни в коем случае не должен к ней приставать. Он может потребовать большей компенсации за любое… удовольствие… если это обнаружится.

Это не такое уж большое облегчение, но это уже что-то, особенно учитывая гневное разочарование, которое я вижу на лице Арта, когда он поднимает меня со стула за запястья. Он ни в малейшей степени не проявляет нежности, когда тащит меня вверх по лестнице, но мне почти все равно. Пока не принято решение о том, что со мной произойдет, ему не позволено причинять мне боль, не так, как я больше всего боюсь. Физическая боль не имеет значения, по сравнению с этим.

Он практически распахивает дверь в мою комнату, подталкивая меня к кровати. Я падаю лицом вниз, и Арт хватает меня за запястья и волосы, швыряет на матрас и переворачивает на спину. На какой-то ужасающий момент мне кажется, что он собирается проигнорировать приказ Эдо и все равно взять меня. Но он просто ухмыляется мне сверху вниз, плотоядно поглядывая, потирая одной рукой перед своих брюк, где я вижу, как бугорок его отвердевшего члена натягивает ткань.

— Не волнуйся, Саша, — напевает он, его голос тошнотворно сладкий, в отличие от его поведения. — Ожидание сделает все только лучше, когда ты наконец будешь у меня. В казне Агости полно денег, и я собираюсь потратить их столько, сколько потребуется, чтобы иметь удовольствие разрушить то, ради чего погиб мой брат.

Он не утруждает себя выниманием кляпа. Он оставляет меня в темноте, связанную резиновым ремнем, который натирает мне губы, и выходит из комнаты.