9

Паркер сидел за компьютером уже несколько часов. Он давно проснулся и пытался работать, но никак не мог сосредоточиться на чем-то одном. Ум его то и дело принимался блуждать или прыгал с одного на другое, точно пущенный умелой рукой камешек по воде.

Майкл принес ему третью чашку кофе. Ставя ее на стол, он сказал:

— Твоя гостья вышла из флигеля и движется к нам по дорожке вдоль берега. Она часто останавливается и любуется морем, но скоро она будет здесь.

Паркер сам попросил Майкла проследить за Марис. Выслушав доклад, он кивнул, с интересом глядя на растекавшийся по столу кофе. Обычно Майкл был очень аккуратен, но сегодня с ним явно что-то случилось. Выплеснувшись из чашки, кофе подтек под блокнот с рукописными заметками, а теперь тонкий коричневый ручеек подбирался к клавиатуре.

Подняв голову, Паркер внимательно посмотрел на своего старшего товарища.

— Извини, сейчас я уберу, — сказал Майкл.

— Будь так любезен…

Майкл фыркнул.

— Послушай, — сказал Паркер, — если тебе хочется что-то сказать — скажи, а не веди себя как мальчишка.

— Мне кажется, ты отлично знаешь, что я хочу сказать.

— Ты хочешь меня поздравить?

— Вовсе нет. Пора взглянуть на вещи трезво, Парк. Или ты действительно ждешь, чтобы тебя похвалили за удачную выдумку?

— Но ведь она здесь, не так ли?

— Да, она здесь, — подтвердил Майкл, но его лицо не выразило ни радости, ни воодушевления, и Паркер нетерпеливо дернул плечами.

— Ну что тебе опять не нравится? Ведь мы же с тобой обо всем говорили, и не раз! Я забросил наживку, и вот — рыбка клюнула, как мы и надеялись. Если ты в чем-то сомневаешься, почему ты не выбросил записку с телефонными номерами, которую принес тебе шериф?! Ведь ты передал ее мне, хотя мог этого не делать! Мне оставалось только позвонить, и вот — она приехала. Чем ты теперь не доволен?

Повернувшись, Майкл сердито затопал на кухню.

— Кажется, у меня булочки подгорели, — буркнул он через плечо.

Паркер вздохнул, вытер кофе тряпкой и, бросив на подоконник намокший блокнот, снова уставился на экран компьютера, но всякое желание работать пропало окончательно. Он никак не мог сосредоточиться на двух последних абзацах, которые написал. Сейчас они казались ему бессмысленными, простым нагромождением ничего не значащих слов и не связанных между собою фраз. Пытаясь постичь их смысл, Паркер заставил себя прочесть абзацы слово за словом, но яснее они от этого не стали. С тем же успехом он мог читать текст на суахили.

Неожиданно Паркер понял, почему он перестал понимать написанное. Он нервничал, волновался, как школьник! Это было по меньшей мере странно, поскольку его план осуществился почти в точности так, как он задумывал. Правда, по ходу дела ему пришлось внести кое-какие уточнения, однако они были сделаны только для того, чтобы лучше приспособиться к характеру Марис. В целом же она реагировала на созданные им ситуации намного лучше, чем он ожидал.

Пожалуй, заманить ее на Санта-Анну оказалось даже слишком просто, подумал Паркер, вспоминая предшествующие события. Ему достаточно было только потянуть за ниточки, и вот уже Марис, как послушная марионетка, шагает по канату и отплясывает твист. Должно быть, из-за этого Майкл так надулся. Ведь она ничего не подозревала, и это превращало ее почти в жертву.

«Но она не жертва!» — упрямо подумал Паркер.

Да, ему пришлось кое-что предпринять, чтобы заставить Марис сделать то, что он хотел, однако, по большому счету, она всегда могла остановиться. Никто ее не вынуждал, не ставил в безвыходное положение — все зависело только от того, насколько понравится ей «Зависть» и понравится ли вообще.

Это обстоятельство и было причиной его волнения, и совсем не потому, что от этого зависело осуществление его плана. Мнение Марис интересовало Паркера как писателя — ему очень хотелось услышать, что она думает о тех двадцати страницах, которые вчера вечером она унесла с собой. Что, если Марис скажет — чушь собачья? Что, если она вежливо поблагодарит за возможность ознакомиться с продолжением, но скажет — оно ей не понравилось, и откланяется?

В этом случае его план полетит ко всем чертям, а самолюбие будет глубоко уязвлено.

Не в силах продолжать работу, Паркер повернулся вместе с креслом к окну и увидел Марис, которая медленно шла по дорожке, соединявшей флигель с особняком. Когда-то в этом небольшом уютном домике помешалась летняя кухня, но он решил устроить там комнаты для гостей. Правда, гости у него бывали редко, и Паркер не планировал увеличения их числа в обозримом будущем, однако распорядился, чтобы флигель был перестроен и оборудован всем необходимым.

И вот теперь в нем появилась гостья — или птичка, сама залетевшая в ловушку, которая должна была вот-вот захлопнуться.

Марис тем временем подняла голову, увидела его в окне «солярия» и, улыбнувшись, помахала рукой. Помахала? Паркер не помнил, когда в последний раз ему вот так махали рукой. Чувствуя себя полным дураком, он тоже поднял руку и помахал в ответ.

Меньше чем через минуту Марис уже входила в стеклянную дверь.

— Доброе утро. Паркер.

— Привет.

Ее кожа все еще казалась влажной, и пахло от нее каким-то душистым мылом — кажется, земляничным. Рукопись Марис держала в руке.

— Как здесь здорово! — воскликнула она и счастливо рассмеялась. — Вчера в темноте я так и не разглядела твою усадьбу толком, но сегодня… Это просто чудо! Теперь я понимаю, почему ты здесь поселился. — Она обернулась, чтобы бросить еще один взгляд на бархатную лужайку, белый пляж и лазурные просторы Атлантики. — Должно быть, тебе здесь так покойно…

— Извини, я забыл дать тебе фен.

Марис машинально заправила за ухо влажную прядь.

— Действительно, я его не нашла, — сказала она, — но в такое теплое утро это не важно. Мне было даже приятно, что волосы мокрые. Что касается твоею гостевого домика, го за исключением фена там есть все необходимое. Мне там было очень хорошо.

— Рад это слышать.

Паркер продолжал внимательно ее рассматривать. Как он и рассчитывал, его пристальный взгляд смутил Марис.

— …И мебель.. — добавила она несколько растерянно. — Вся мебель подобрана с большим вкусом, а главное — без той пестроты, без смешения стилей, какие иногда встречаешь в домах, обставленных «под старину». Особенно мне понравилась кровать с коваными спинками и ванна на ножках в виде львиных лап.

— Это Майкл придумал.

— Блестящая идея!

— Да он у нас большой любитель железных кроватей, бронзовых ванн и резных каминов.

— Просто он внимателен к деталям.

— Вероятно.

Некоторое время оба неловко молчали, потом вдруг заговорили одновременно.

Паркер сказал:

— У тебя блузка мокрая. Марис сказала:

— Я прочла первую главу…

— Ну и что скажешь?

— Блузка?..

— Да. Она мокрая.

Марис опустила взгляд. Она была одета в ту же юбку и блузку, в которых приехала на Санта-Анну, и Паркер заметил это сразу, как только она вошла. Весь ее багаж остался в отеле в Саванне, и доставить его в усадьбу не представлялось возможным — во всяком случае, не вчера вечером, когда, поддавшись на уговоры Майкла, Марис согласилась переночевать в гостевом флигеле.

Именно поэтому сегодня ей пришлось надеть то, что было на ней накануне; только жакет Марис оставила в домике, так как утро выдалось по южному жарким. И вот теперь спереди на блузке отпечатался влажный след, в точности повторявший кружевные узоры ее лифчика.

Выпрямившись, Марис нервно свернула страницы рукописи в трубочку, стараясь подавить подсознательное желание прикрыть ими грудь.

— Вчера я постирала кое-какие веши, но они не успели высохнуть.

«Веши, — подумал Паркер. — Она употребила множественное число. Это значит — лифчик и трусики. В чем же она спала?.. Голышом?» От этих мыслей ему неожиданно стало жарко, и он почувствовал, как его лоб покрывается испариной.

— В домике есть калорифер, — заметил он.

— Наверное, это влажность виновата. — Марис неуверенно улыбнулась.

— Наверное.

Их взгляды на мгновение встретились, но Марис сразу же отвернулась. Паркер понял — ему таки удалось ее смутить, и это, пожалуй, было очень неплохое начало. Нет, просто отличное!.. Паркер собирался продержать ее в таком состоянии как можно дольше, надеясь ослабить возможное сопротивление. Жаль только, что Майкл не одобрял его стратегии.

Наклонившись вперед, Паркер вытащил из ее пальцев свернутую в трубку рукопись.

— Ты прочла?..

— Три раза.

Паркер удивленно приподнял брови:

— Вот как?

— Да. И надо сказать — у меня есть несколько замечаний.

— Каких же? — Он обиженно вздернул подбородок.

— Кто-нибудь будет завтракать? — спросил Майкл, появляясь в дверях. Перед собой он толкал ресторанную тележку на колесиках, на которой стояли тарелки с яичницей, беконом и большое блюдо с нарезанной ломтиками дыней. В плетеной корзинке, накрытой полотенцем, лежали свежевыпеченные булочки. В супнице дымился горячий бульон, а в мисках с овсянкой таяли кусочки сливочного масла.

У Паркера, который давно был голоден, рот наполнился слюной, а в животе заурчало; тем не менее он сердито покосился на Майкла, который, как назло, появился в самый неподходящий момент. Паркер, впрочем, был почти уверен, что Майкл подстроил это нарочно.

— Ладно, — проворчал он, — я с тобой потом поговорю.

— О чем? — притворно удивился Майкл, продолжая избегать его взгляда.

— Сам знаешь. — Паркер состроил ему свирепую гримасу, но Майкл и ухом не повел. Поклонившись Марис, он жестом пригласил ее за стол, на котором Паркер иногда обедал во время работы.

— Боже мой! — проговорила Марис, пока Майкл наполнял ее тарелку. — Обычно я завтракаю тостами и кофе!..

Негромко фыркнув, Майкл напомнил ей, что завтрак — это наиважнейшая из трех дневных трапез, так как от него зависит настроение на весь день.

— …Как полопаешь, так и потопаешь. — Этим высказыванием он закончил свое короткое назидание, и лишь некоторое время спустя до Марис дошло, что Майкл слегка переврал известную пословицу.

— Возьмите булочку, Марис, а я налью вам бульона, — предложил Майкл. — Бульон из баранины, но я думаю — вам понравится.

Вот уже несколько лет Марис старалась избегать жирной пищи. Не то чтобы у нее были проблемы с весом или с сосудами — просто в Нью-Йорке считалось дурным тоном не заботиться о своем здоровье, поэтому вкус бульона — довольно жирного и приправленного какими-то незнакомыми специями — был ей незнаком. Впрочем, после нескольких ложек Марис поняла, что перед ней удивительно вкусная вещь.

— Вы так едите каждое утро? — спросила она, когда ее чашка опустела.

— Нет, просто сегодня — особый случай, — ответил Майкл.

— Он пытается произвести на тебя впечатление, — заметил Паркер.

— Что ж, ему это удалось. — И Марис улыбнулась Майклу такой улыбкой, что Паркер испытал что-то вроде приступа ревности.

— Было бы лучше, если бы вместо булочек ты принес ей фен, — проворчал он, низко наклонившись над своей тарелкой.

Закончился завтрак более или менее мирно. Майкл и Марис болтали о разных пустяках, и только Паркер, очистив свою тарелку в рекордно короткий срок, покатил свое кресло в кухню. Он продолжал нервничать, поэтому, когда Майкл сделал движение, чтобы отправиться за ним, Паркер поспешно сказал:

— Не беспокойся, я справлюсь…

На кухне он некоторое время сидел неподвижно, глядя в одну точку и стараясь дышать глубоко и ровно. Потом он взял со стола деревянный поднос, положил его на колени и, поставив на поднос кофейник с горячим кофе, вернулся в «солярий». Майкл и Марис вели светскую беседу о выращивании рододендронов, а Паркер готов был грызть ногти от нетерпения. Когда же они заговорили о сравнительных достоинствах «Кошек» и «Бульвара Сансет»*[2], он едва не задушил обоих. Спора о том, следует ли разрешить женщинам играть в Национальной баскетбольной ассоциации, Паркер вынести уже не мог.

— Может быть, поговорим о моей книге? — вмешался он, довольно нелюбезно перебив обоих.

— Куда ты спешишь? — удивился Майкл. — Твоя книга никуда не убежит, да и Марис, я думаю, тоже.

— Позволю себе напомнить, что это не светский прием и не семейный завтрак. Мы здесь по делу.

— А жаль… — Майкл принялся собирать пустую посуду и составлять обратно на тележку. — Мне не часто удается поболтать с приличным человеком.

— А я, по-твоему, неприличный?

— Не особенно.

Рассмеявшись, Паркер скомкал салфетку и ловко закинул ее на тележку.

— Ладно, тащи это все на кухню и возвращайся скорее. Ты уже показал Марис, какой ты щедрый и гостеприимный хозяин, но я-то знаю: тебе не терпится узнать, что она скажет о моей «Зависти».

Майкл вышел, что-то бормоча себе под нос, а Паркер повернулся к Марис.

— Готов спорить на что угодно, этот не слишком лестный монолог посвящен мне, — сказал он, как только Майкл исчез в кухне и не мог их услышать.

— Он — твой родственник? — поинтересовалась Марис.

— Не по крови.

— Но он тебя любит.

Паркер остро взглянул на нее, но, когда он увидел, что Марис не пытается язвить, выражение его лица несколько смягчилось. Несколько секунд он раздумывал, потом медленно кивнул:

— Да, пожалуй. Я думаю, можно и так сказать…

— Разве ты никогда об этом не задумывался?

— Задумывался, но… не такими словами.

— Майкл всегда заботился о тебе?

— Нет, не всегда.

— Я имела в виду после… после несчастного случая…

— Несчастного случая?!

Марис указала на его инвалидное кресло:

— Мне показалось…

— С чего ты взяла, что это был несчастный случай?

— Разве с тобой произошло что-то другое?

Из кухни появился Майкл, но, почувствовав, что мешает серьезному разговору, нерешительно остановился на пороге. Паркер махнул ему рукой. На этот раз он был почти благодарен ему за невольное вмешательство. А может — и даже скорее всего! — вольное. Мало что ускользало от внимания Майкла Стротера.

Набрав полную грудь воздуха, Паркер медленно выдохнул и повернулся к Марис, которая села на плетеный диванчик в углу, предварительно сдвинув в сторону несколько географических атласов.

— О'кей, давай с этим кончать, Марис. Что ты хочешь сказать?

Она рассмеялась.

— Это не суд, и я не судья, — сказала она.

— Нет?

— Совсем нет. Но свое мнение у меня имеется, и я хотела бы его высказать. То, что я прочла, мне понравилось. Очень понравилось… — Она замолчала, переводя взгляд с него на Майкла и обратно.

— Что-то мне подсказывает, что следующее предложение ты начнешь с большого-пребольшого «но»… — заметил Паркер. Он старался говорить шутливым тоном, но голос его чуть заметно дрожал, и Марис снова улыбнулась.

— То, что я держу в руках, — только набросок, Паркер. Превосходный набросок, и все же это не совсем…

Майкл негромко кашлянул и, опустив голову, уставился на мыски своих кроссовок.

— Набросок?

— Именно… — Марис облизала пересохшие губы. — Да, написано очень хорошо, просто великолепно написано, но… Ты скользишь по поверхности, даешь только контуры, общие описания событий, тогда как они должны быть глубже, рельефнее.

— Понятненько…

— Да нет же, Паркер, это совсем неплохо, просто…

— Ты хочешь сказать — хуже некуда? — развернув кресло, Паркер покатился к стеклянной стене и остановился там спиной к Марис, неотрывно глядя на побережье, где легкие волны накатывались на песчаный пляж. На Санта-Анне сильный прибой случался крайне редко, и берег не был обезображен волноломами, дамбами и прочими инженерными сооружениями, уродующими континентальное побережье возле портов и поселков.

— Я вовсе не разочарована тем, что я прочла, — сказала за его спиной Марис. — Скорее наоборот…

В наступившей неловкой тишине ее негромкий голос прозвучал робко, почти испуганно. Из кухни доносился шум воды — там работала посудомоечная машина, но это был единственный звук, нарушавший безмолвие большого дома.

Неожиданно плечи Паркера начали трястись, и он поспешно закрыл ладонью рот, стараясь заглушить рвущиеся из груди звуки.

— О, Паркер, пожалуйста, не надо! — воскликнула Марис. Теперь она действительно не на шутку испугалась.

Этого он уже не выдержал. Повернувшись к ней вместе с креслом, Паркер захохотал во все горло. К нему немедленно присоединился Майкл.

Марис ничего не понимала.

— Твоя взяла, старый черт! — выдавил наконец Паркер. — С меня пятьдесят баксов.

— Я же говорил, — откликнулся Майкл, довольно хихикая. — Интуиция никогда меня не подводила!

Марис вскочила с дивана и с гневом посмотрела на обоих. Уперев кулаки в бока — чего, строго говоря, ей делать не следовало, так как тонкая блузка на груди тотчас натянулась, и мокрые кружева под ней обозначились яснее, — она сердито сказала:

— Несомненно, речь идет о какой-то очень веселой шутке! Не хотите ли посвятить меня в подробности, чтобы и я могла посмеяться вместе с вами?

— Это не шутка, Марис. — Майкл перестал смеяться, и на лице его даже появилось виноватое выражение. — Это было… гм-м… что-то вроде эксперимента. Лучше сказать — испытания.

— Испытания?

— Несколько месяцев назад мы прочли о вас статью в одном профессиональном журнале. Мне показалось — вы действительно отличный редактор и знающий издатель. А Паркер начал спорить, что вы, скорее всего, ничего особенного собой не представляете и что статью заказал ваш отец…

— Я сказал не «заказал», а «заплатил», — вставил Паркер. — Он заплатил за публикацию. А потом ваш отдел рекламы состряпал хвалебную статью, в которой тебя превозносили до небес.

— Да, — с несчастным видом согласился Майкл. — Уж очень вас в ней хвалили, Марис!.. Вот Паркер и завелся. Он сказал, что своей репутацией вы, без сомнения, обязаны деньгам своего папеньки и что вы выглядите слишком молодой и… гм-м… неопытной…

— Я сказал — «глупой», — снова поправил Паркер.

— …Чтобы отличить хороший текст от плохого, и что вы, наверное, не читаете ничего, кроме журнальных статей…

— О себе, — ввернул Паркер.

— Еще он сказал, — продолжил Майкл, бросив на него предостерегающий взгляд, — что хорошим книгам вы предпочитаете хороший… гхм!..

— Подберите нужное слово и заполните пропуск! — с блаженной улыбкой заключил Паркер.

Все это Марис выслушала молча, и на ее лице не дрогнул ни один мускул. Наконец она повернулась к Паркеру, и он сразу понял, что, когда в книгах пишут «ее глаза метали молнии», это не просто метафора.

Глаза у Марис были серовато-синими — совсем как грозовые тучи, которые внезапно наползают с запада жарким летним полднем, закрывая солнце. Обычно они были спокойны, но могли отражать и гнев, и ярость. Сейчас ее глаза потемнели, словно туча, готовая метнуть вниз жаркую молнию.

— По-моему, ты обиделась, — спокойно заметил Паркер, небрежно пожимая плечами. — Но припомни: я сделал все, что только было в моих силах, чтобы помешать тебе приехать сюда. Но ты все равно притащилась… Когда вчера вечером я, — он покосился на Майкла и решил не упоминать про поцелуй, — пытался убедить тебя уехать, ты не послушалась.

Но этих объяснений было явно недостаточно, чтобы Марис простила его.

— По-моему, ты законченный сукин сын! — отчеканила она.

— По большей части — да, — согласился Паркер и скромно потупился.

— Ты пытался меня проверить!

— Грешен, — согласился Паркер. — Пытался.

— И если бы я начала хвалить твою рукопись, ты бы понял, что я лгу…

— Или что ты — паршивый редактор.

— Я-то знал, что это не так, — вмешался Майкл, стараясь как-то смягчить ситуацию. — Мне приходилось читать книги, которые редактировали вы, Марис. Вот почему я сказал Паркеру, что его мнение о вас как о неопытном или неумелом редакторе является ошибочным. Когда же он предложил поспорить на пятьдесят долларов, я согласился… — Он слегка пожал плечами. — Это был верный выигрыш, я ничем не рисковал.

Марис кивнула в знак того, что слышала, однако гнев ее нисколько не остыл. Впрочем, на Майкла она почти не сердилась — больше всего ее пил Паркер, который сидел в своем инвалидном кресле и улыбался довольной улыбкой крокодила, который только что проглотил гнездо болотной уточки вместе с утятами. Несомненно, он продолжал поддразнивать ее, и Марис решила — это не должно сойти ему с рук. Она готова была сказать ему какую-нибудь резкость, но не знала — какую; пока же она раздумывала, Паркер спросил:

— Ну что, теперь-то ты жалеешь, что приехала? Может, принести тебе телефон, чтобы ты могла вызвать катер и вернуться на континент?

Марис набрала полную грудь воздуха и неожиданно для себя выпалила:

— От чего умер отец Тодда?

Паркер почувствовал, как сердце в груди подпрыгнуло от облегчения и радости. Его улыбка, которая так раздражала Марис, была лишь способом скрыть собственные волнение и тревогу, однако этого она знать не могла.

— Он скончался внезапно или, может быть, он долго болел? — уточнила она.

— Так ты все-таки хочешь поговорить о книге? Марис пропустила этот вопрос мимо ушей.

— Как воспринял Тодд эту потерю? Он страдал или, наоборот, радовался, что его отец избавился от мучений? Любил ли он отца? Старался ли ему подражать? Или эта смерть освободила Тодда от морального ига и тирании отца? — Придвинув плетеный стул к креслу Паркера, Марис села и выхватила у него из рук рукопись. — Надеюсь, ты понимаешь, к чему я подбираюсь?

— К тому, что мои персонажи страдают схематичностью.

— Именно! Ты должен сделать их объемными, облечь, так сказать, скелет плотью. Откуда родом были Тодд и Рурк, кем были их родители, в каких условиях они воспитывались и росли… Все это очень важно. Да, ты пишешь, что они оба хотели стать писателями, но не объясняешь, как появилось у них это желание. Почему они выбрали такой путь? Просто потому, что оба с детства любили литературу, или сам процесс писания был для них чем-то вроде катарсиса — способа дать выход своим чувствам, мыслям, переживаниям?

— Катарсиса?..

— Ты слушаешь меня или нет?

— Ладно, в следующий раз буду держать под рукой словарь.

— Ты отлично знаешь, что означает это слово! — отрезала она.

Паркер снова улыбнулся.

— Да, знаю. — Краем глаза он увидел, что Майкл тихонько встал и вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. Марис не обратила на это внимания — гнев все еще бурлил у нее внутри, и она не замечала ничего вокруг.

— Жизнь в общежитии студенческой общины…

— В другой главе об этом написано подробнее.

— Ага, значит, есть еще одна глава!

— Я работал над ней сегодня утром, — быстро нашелся Паркер.

— Отлично. Что касается первой главы, повторю: она мне очень понравилась, несмотря на… то, что я тебе только что сказала. Когда я ее читала, я буквально ощущала запах нестиранных носков. А эпизод с зубной щеткой — он просто великолепен! Мне даже не верится, что такое можно выдумать. Быть может, ты взял его из собственного опыта?..

— Над чем еще мне стоит поработать? — холодно осведомился Паркер, и Марис кивнула:

— Ага, понимаю, я задала слишком личный вопрос.

— Если вчера ты постирала свое белье, тогда в чем ты спала?

Марис даже задохнулась от возмущения. Слегка отдышавшись, она открыла рот, чтобы отбрить наглеца, но передумала. Закрывая рот, она случайно клацнула зубами, и Паркер это услышал.

— Ни в чем, правда? — сказал он и ухмыльнулся.

Марис опустила глаза. Паркеру показалось, она смотрит на его ноги, и ему захотелось сказать: «Да, ноги у меня больные, но эта штука работает отлично. Если хочешь убедиться — можешь ее потрогать». Но он промолчал, испугавшись, что тогда она точно вызовет катер и уедет от него навсегда.

— Ты права, — проворчал он. — Не стоит задавать слишком личных вопросов.

Марис кивнула и, не поднимая головы, стала просматривать страницы рукописи, на полях которой сделала кое-какие пометки.

— Да, первую главу надо сделать более развернутой, — сказала она и исподтишка покосилась на Паркера, следя за его реакцией. Он ничего не ответил, и Марис со вздохом выпрямилась. — Ты знал, что я это скажу, правда?

Паркер кивнул:

— Как ты справедливо заметила, я скользил по поверхности, не углубляясь в детали.

— И ты сделал это только для того, чтобы проверить мою редакторскую квалификацию?

— Гм-м…

— Ты устроил мне что-то вроде экзамена, как при приеме на работу, правда?

— Что-то вроде того.

Улыбка Марис показалась Паркеру снисходительной, всепрощающей — так мать смотрит на свое непутевое дитя. Она явно решила быть «хорошим парнем» и не отвечать злом на зло. От этого Паркеру стало не по себе. Он бы предпочел, чтобы Марис пришла в ярость, накричала на него, обозвала подонком и мерзавцем, наконец, влепила ему пощечину. Если бы она проявила себя настолько же стервой, насколько он сам был мерзавцем, ему было бы легче исполнить то, что он задумал. Но она повела себя совершенно иначе. Они с Марис словно выступали в разных весовых категориях, причем она об этом даже не подозревала.

— У тебя есть полное право послать нас с Майклом к чертовой бабушке, а то и подальше, — сказал он.

— Мой отец не одобряет подобных выражений, — ответила Марис с достоинством.

— Значит, ты действительно «папенькина дочка»?

— Как правило, да, потому что он очень хороший отец. Мой папа — джентльмен и очень много знает. Мне кажется, ты бы ему понравился.

Паркер хрипло рассмеялся.

— Вряд ли, если, конечно, он настоящий джентльмен.

— Ошибаешься. Папе всегда нравились отважные и дерзкие люди. Думаю, он бы даже назвал тебя крутым.

Паркер снова улыбнулся.

— Разные люди вкладывают в это слово разный смысл.

— Как бы там ни было, папа прочитал твой пролог, и он ему понравился. Он сам сказал, чтобы я занялась этим проектом.

Кивком головы Паркер указал на страницы, которые она держала в руке.

— Так занимайся!..

Марис опустила голову и снова стала листать рукопись, просматривая свои пометки.

— Ты можешь не спешить, Паркер, — сказала она. — Объем тебе тоже никто не ограничивает. В случае необходимости рукопись можно будет сократить в процессе редактирования — я сама этим займусь. Единственный совет — не вываливай всю информацию о персонажах в первых же главах — лучше всего, если она будет равномерно разбросана по всему тексту, чтобы читатель постепенно узнавал, как жили герои, какими они были до того, как впервые увидели друг друга.

— Я уже знаю… — Паркер постучал себя согнутым пальцем по виску. — Вот здесь.

— Превосходно, Паркер, только читатели, к сожалению, не могут читать твои мысли.

— Тем хуже для них!

Марис выровняла страницы и отложила рукопись.

— Что ж, у меня пока все, — сказала она и улыбнулась. — Я рада, что выдержала ваше дурацкое испытание. Ты не представляешь, как сильно я соскучилась по такого рода работе. Я и сама этого не сознавала, пока вчера вечером не начала работать с твоей рукописью. Мне всегда нравилось править текст по-своему, а потом спорить с автором, в особенности — с талантливым автором.

Паркер ткнул себя пальцем в грудь:

— Талантливый автор — это, очевидно, я?

— Очевидно и бесспорно.

Ее взгляд, такой открытый, искренний и серьезный, заставил Паркера внутренне поежиться. Отвернувшись, он долго смотрел на океан, чтобы не видеть ее глаз, не чувствовать… Ничего не чувствовать.

Похоже, это он выступал не в своей весовой категории. Наклонившись вперед, Марис легко тронула его за колено и сказала очень тихо, почти прошептала:

— Ты, наверное, не изменил своего решения и не скажешь мне, кто из твоих героев…

— Может, хватит, а?.. — Паркер рванул колеса инвалидного кресла и покатил в сторону своего рабочего стола. — Мне некогда. У меня не редактор, а настоящая стерва, которая навалила на меня целую гору работы!

«ЗАВИСТЬ»
Глава 4
1985 год

Вторник накануне Дня благодарения*[3] выдался морозным и пасмурным. Как по заказу, холодный фронт понизил температуру до двадцати трех градусов", словно индейка и тыквенный пирог были несовместимы с теплой погодой.

Будильник Рурка был заведен на половину восьмого утра. В семь сорок пять он был уже побрит и одет в свой лучший костюм. Без десяти восемь он спустился в столовую, где, прихлебывая горячий кофе, в последний раз просматривал рукопись и гадал, что скажет профессор Хедли о работе, в которую он вложил столько труда и душевных сил.

От этого зависело многое — в частности, го, как пройдут предстоящие праздники. Он либо проведет их спокойно и счастливо, с полным сознанием того, что его усилия не пропали даром, либо будет терзаться бесконечными сомнениями в собственных способностях.

Между тем время поджимало, и Рурк залпом проглотил остатки кофе. До объявления вердикта оставалось каких-нибудь полчаса, и каким бы ни был отзыв профессора — положительным, отрицательным или резко отрицательным, — Рурк знал, что выслушает его с облегчением. Неизвестность, томившая его со вчерашнею вечера, была хуже самого ругательного отзыва.

— Хочешь пирожок с джемом. Рурк?

Он поднял голову и увидел остановившуюся возле столика

"Около пяти градусов по шкале Цельсия.

Мамочку Брен, распоряжавшуюся в студенческом общежитии буквально всем.

— Нет, Мамочка, спасибо, — ответил он. — Мне пора бежать.

Рурк давно понял, что Мамочка была, наверное, самой многострадальной женщиной в мире. Миссис Бренда Томпсон давно овдовела, однако, вместо того чтобы выращивать в саду пионы и судачить с соседками, она добровольно переселилась в общежитие, где обитало восемьдесят два молодых человека, которые вели себя, словно стая диких павианов.

Это сравнение Рурк придумал сам, и оно казалось ему весьма удачным. Члены студенческого братства не чтили устоев, не уважали чужой собственности и никого не боялись. Для них не существовало ничего святого. Бог, родина, семья — для них эти слова были в лучшем случае пустыми звуками. Любые проявления чувств тотчас становились объектом грубых насмешек.

В словаре студентов не было понятий «прилично — неприлично». Как и все самцы рода Homo sapiens, оказавшиеся в группе численностью свыше двух человек, они деградировали буквально на глазах. По сравнению с ними даже неандерталец показался бы образцом благовоспитанности и хороших манер. Все, что их матери запрещали им делать дома, молодые люди со смаком проделывали в общежитии и кичились друг перед другом своим недостойным поведением.

Но миссис Томпсон, как и подобает настоящей леди, не обращала внимания ни на их дикие выходки, ни на выражения, которыми студенты уснащали свою речь, ни на их персональные привычки. Ее долготерпение и заботу, с которой она относилась ко всем без исключения обитателям общежития, снискали ей всеобщую любовь и доверие. Миссис Томпсон и в самом деле была Мамочкой для восьмидесяти двух сорвиголов, однако в отличие от настоящих родителей она никогда не пыталась приучить их к порядку и дисциплине.

Она словно не замечала пьянства, ругани и богохульств, в упор не видела сновавших из комнаты в комнату полуодетых девиц и никогда не жаловалась, если ее подопечные включали свои стереосистемы на полную катушку. А когда студиозусы, решив наказать некую девицу за измену одному из «братьев», выбрили в шерсти ее кошки аббревиатуру СЗУТ, обозначавшую название братства, Мамочка Брен сказала только, что еще никогда не видела таких ровных и красивых букв.

Впрочем, в ее присутствии, в особенности по средам, когда члены общины собирались в столовой на традиционную общую трапезу, студенты старались поддерживать видимость порядка. Откуда-то появлялись засаленные пиджаки и заляпанные кетчупом галстуки, и каждый, кто выругался, рыгнул или испортил воздух, спешил извиниться перед Мамочкой. Извинения неизменно принимались с благосклонной улыбкой, а уже через секунду с противоположного конца столовой доносился столь же оскорбительный звук.

Иными словами, в миссис Томпсон члены землячества обрели Идеал Матери.

Рурк давно подозревал, что Мамочка Брен относится к нему более тепло, чем к большинству обитателей общежития, хотя объяснить этого не мог. Во всяком случае, дело было не в поведении, поскольку Рурк был так же груб и так же плохо воспитан, как и большинство его товарищей. Однажды после вечеринки в честь окончания второго курса он заполз под стоявший в гостиной на первом этаже кабинетный рояль и там заснул. Очнулся Рурк от сильной рвоты, сотрясавшей все его тело. В гостиной было темно, холодно и сильно пахло «Джеком Дэниэлсом», извергнутым из его желудка.

Мамочка Брен появилась в гостиной внезапно. Очевидно, она только что проснулась, так как была одета только в длинный фланелевый халат и шлепанцы на босу ногу. Включив свет, она наклонилась над Рурком и, потрепав по плечу, спросила, как он себя чувствует.

«Спасибо, мэм, хорошо», — ответил Рурк, хотя каждому было ясно, что ему очень плохо.

Но Мамочка не произнесла ни единого слова осуждения. С неколебимым спокойствием фронтовой сестры милосердия она взяла одеяло, которое кто-то набросил на уродливую, как смертный грех, но зато исполненную во всех анатомических подробностях надувную резиновую куклу, находившуюся в общей коллективной собственности обитателей общежития, и заботливо укрыла Рурка, которого уже начинало знобить от холода и подступающего похмелья.

С той ночи Мамочка Брен прониклась к нему особой симпатией. Быть может, все дело было в том, что, протрезвев, Рурк поблагодарил ее за помощь и извинился, а быть может, в том, что он собственноручно убрал под роялем и вычистил за свой счет испорченный ковер. Ни один человек в общежитии, похоже, не обратил внимания ни на то, что ковер был заблеван, ни на то, что он снова стал чистым. Но Мамочка заметила. Очевидно, именно это и убедило ее в том, что Рурк не совсем безнадежен и из него еще может выйти что-то приличное.

— Что-то ты сегодня рано, — заметила она теперь, ставя на стол бумажную тарелочку, на которой лежал пирожок с джемом. Обычно Мамочка не разносила еду — студенты обслуживали себя сами, снимая с длинного транспортера дежурные блюда, приготовленные вечно недовольным, ворчливым поваром.

— Сегодня я встречаюсь с моим дипломным руководителем, — объяснил Рурк и взял с тарелки еще горячий пирожок. — Спасибо, Мамочка.

— На здоровье. — Она поглядела на разложенные на столе бумаги. — Это и есть та книга, которую ты пишешь?

— Да, мэм. То есть она еще не закончена.

— Я уверена, у тебя все будет отлично.

— Благодарю, мэм.

Она пожелала ему удачи и направилась к другому столику, за который как раз усаживался Дирк — еще один студент, который только что спустился в столовую со своего этажа. Этот парень слыл здесь первым красавцем; во всяком случае, девушки липли к нему, как мухи. («…К дерьму!» — обычно добавляли завистники). Впрочем, несмотря на зависть, которую Дирк вызывал во многих сердцах, в общежитии его любили. Трудно было ненавидеть такого отзывчивого и щедрого парня, к тому же вместо того, чтобы эксплуатировать свою внешность, извлекая из нее максимум выгоды, Дирк почти стеснялся ее.

Заметив Рурка, он приветливо кивнул ему, тряхнув золотистыми кудрями.

— Как дела, Шекспир?

— Как сажа бела, Дирк. Сегодня иду к Хедли — получать фитиль в зад…

Рурка звали Шекспиром все, за исключением Тодда. Соседи по общежитию давно прознали о его страсти к литературе, а Шекспир был единственным писателем, фамилию которого они могли припомнить не напрягаясь. Рурк даже не пытался объяснить товарищам, что Шекспир писал пьесы, а он пишет романы, отлично понимая, что разница между белым стихом и прозой — как и многие другие отвлеченные теории — может оказаться его однокурсникам не по зубам. Слишком уж памятен ему был случай, когда на занятиях по английской литературе один из студентов, которому преподаватель показал портрет великого британца, заявил, что не обязан знать всех американских президентов.

Впрочем, втайне Рурк даже гордился своим прозвищем, но сегодня утром оно звучало как насмешка. Он был почти уверен, что профессор Хедли не оставит от его трудов камня на камне и ему придется начинать все сначала. А как, скажите на милость, начинать сначала, если окажется поколеблена сама вера в собственные литературные способности?..

Вспомнив о профессоре, Рурк бросил взгляд на часы и заторопился, хотя у него было еще целых пятнадцать минут. Сунув рукопись под мышку и на ходу дожевывая мамочкин пирожок, он почти выбежал из столовой и поспешил к выходу из общежития.

Только на улице Рурк понял, насколько сильно переменилась погода. Правда, пруд в центре студгородка еще не замерз, но лужи покрылись хрустевшим под ногами ледком, холодный ветер забирался под джинсовую куртку, и Рурк пожалел, что не надел теплое полупальто, в котором обычно ходил зимой.

Здание филологического факультета — как и большинство университетских корпусов — было выстроено в георгианском стиле, который отличало наличие портика с колоннами. Колонны эти давно пожелтели, а кирпичные стены сплошь заросли плющом, который буквально за одну ночь стал из зеленого багрово-красным.

При виде знакомого здания Рурк невольно прибавил шаг, но не потому, что боялся опоздать, а потому, что боялся замерзнуть насмерть. Несмотря на то что он получил консервативное воспитание, включавшее, в частности, воскресные походы в церковь, его представления о происхождении, свойствах и точном местонахождении бога были более чем смутными. Он был далеко не уверен, что Верховное Существо, которому молва приписывала такие замечательные качества, как всеведение и вездеприсутствие, может всерьез интересоваться каким-то Рур-ком Слейдом, его надеждами и тревогами. Но сегодня любая помощь ему бы не помешала, поэтому, взбегая на ступеньки крыльца, он пробормотал коротенькую молитву, в которой про сил бога по возможности его помиловать и смягчить каменное сердце профессора Хедли.

В вестибюле Рурка обдало запахом теплой пыли, которым тянуло от старых печей. Несомненно, по случаю холодов их раскочегарили на полную мощность, так как в здании было непривычно тепло. Скинув куртку, Рурк повесил ее на руку и легко взбежал по широкой лестнице на второй этаж.

В коридоре его приветствовали несколько студентов, занимавшихся у тою же научного рук водителя. Худой, длинноволосый парень в очках, как у Джона Леннона, даже подошел к нему и хлопнул по плечу:

— Привет, Слейд.

Рурк что-то пробурчал в ответ. По имени его звали только девушки. Что касалось остальных, то, кроме Тодда, вряд ли кто-нибудь из них помнил его имя.

— Выпьешь с нами кофе? — предложил «Джон Леннон». — Мы собираемся в десять часов в столовой — хотим создать учебную группу по подготовке к выпускным экзаменам.

— Не знаю, успею ли я освободиться к этому времени. Я как раз иду к Хедли на экзекуцию.

— Что, прямо сейчас? — удивился его собеседник.

— Да, а что?

— Не завидую тебе, приятель. Что ж, в любом случае — удачи.

— Спасибо. До скорого…

— Увидимся.

Рурк пошел дальше. Пирожок с джемом, проглоченный практически целиком, перекатывался в желудке, словно чугунное ядро. После кофе во рту остался горьковатый привкус, и Рурк пожалел, что не запасся мятной жевательной резинкой.

Но вот наконец и кабинет профессора. Остановившись перед дверью с полированной латунной табличкой, Рурк одернул свитер и, набрав полную грудь воздуха, решительно выдохнул. Вытерев вспотевшие ладони о джинсы, он негромко постучал.

— Войдите.

Профессор Хедли сидел за рабочим столом, положив обутые в замшевые мокасины ноги на выдвинутый ящик. В зубах у него дымилась сигарета, а на коленях лежала стопка бумажных листов — несомненно, рукопись какого-нибудь будущего Драйзера или Хемингуэя. Кроме колен профессора, рукописи лежали буквально на всех горизонтальных поверхностях, и Рурк невольно подумал, что если всю эту бумагу переработать обратно в деревья, то получился бы довольно большой лес. В перерасчете на квадратный дюйм, профессорский кабинет был, несомненно, самым большим бумагохранилищем в мире.

— Доброе утро, профессор.

— Доброе утро, мистер Слейд.

Официальная нотка в голосе Хедли заставила Рурка насторожиться. Правда, профессор никогда не панибратствовал со студентами. Напротив, он держался с ними презрительно, почти брезгливо, а от его едких насмешек не были застрахованы даже старшекурсники.

Преподавательский метод профессора Хедли заключался в том, чтобы заставить учащегося почувствовать себя полным невеждой. Только после того, как несчастный студент утрачивал последние крохи самоуважения и начинал считать себя тупицей из тупиц. Хедли начинал чему-то его учить и достигал порой впечатляющих успехов. Похоже, он считал, что только унижение способно разбудить в человеке стремление к знаниям.

Рурку, впрочем, удалось довольно быстро убедить себя, что холодность, с какой встретил его профессор, была только привычкой и что ему не стоит принимать ее на свой счет.

— Нет-нет, не закрывайте дверь, — сказал Хедли, глядя на него в упор.

— О, простите… — Рурк повернулся и открыл дверь, которую машинально захлопнул.

— Я-то прошу, а вот простите ли вы себе — еще вопрос… Рурк растерялся.

— Я… я не понимаю, сэр.

— У вас что, плохо со слухом, мистер Слейд?

— Со слухом? Нет, а что?..

— Я сказал, что вам надо просить прощения не у меня, а у себя… — Профессор посмотрел куда-то за спину Рурка и закончил:

— …Потому что вы опоздали ровно на пятьдесят шесть с половиной минут.

Рурк обернулся. Позади него висели над дверью большие часы. Белый циферблат, крупные черные цифры… По циферблату зайцем прыгала секундная стрелка. Часовая была почти на девяти. Минутной оставалось три деления до двенадцати.

«Спятил старик!.. — подумал Рурк. — Нет, точно — у него что-то с мозгами. Быть может, это современная бумага выделяет какие-то ядовитые вещества?..»

Он слегка откашлялся.

— Простите, сэр, но я пришел вовремя. Вы назначили мне на девять, и я…

— Не на девять. На восемь, — поправил профессор.

— Да, сначала так и было, но потом вы мне позвонили и перенесли встречу на час вперед. Разве вы не помните?

— Я еще не сошел с ума, молодой человек, — насмешливо сказал профессор Хедли. — И память меня пока не подводит. Ни я, ни мой секретарь вам не звонили. — Он посмотрел на Рурка из-под густых черных бровей. — Это вы что-то перепутали. Мы должны были встретиться ровно в восемь ноль-ноль…

Загрузка...