Зависть

33

Черт бы побрал Майкла Стротера!

Эта мысль была чуть не единственной свежей мыслью в голове Паркера. Не переставая проклинать своего друга — бывшего друга, по всей видимости, — он резким тычком выключил компьютер, завершив тем самым еще один сеанс работы, не принесший ему ни удовлетворения, ни результата. Паркер просидел за компьютером весь день и, занеся пальцы над клавиатурой, ожидал чуда — прилива вдохновения, но оно так и не пришло.

Такое происходило с ним в последнее время слишком часто, чтобы по этому поводу можно было не тревожиться.

Паркер работал над очередной книгой из своей детективной серии, однако главный герой — Дик Кейтон — не вызывал у него ничего, кроме отвращения. С каждой страницей он все больше походил на сексуально озабоченного дебила с пудовыми кулаками, который не в состоянии сказать ничего умного или хотя бы нетривиального. Присущая этому персонажу мужская грубоватость превратилась в грубость громилы, привлекательность и тонкий юмор вовсе исчезли, а кому нужен такой герой? Во всяком случае, не ему и не его читателям. И дело было не только в том, что мистер Кейтон превратился в заурядного костолома. Он стал карикатурой на себя прежнего, а это был уже серьезный просчет.

Что касалось подруги Дика, то и она не вызывала у Паркера симпатии. Глупая, вздорная, пустая бабенка, которую только тронь пальцем — и она уже закрывает глаза, валится навзничь и начинает раздвигать ноги. Тьфу!..

От Майкла не было никаких вестей с тех пор, как он уехал с острова. Примерно с того же самого времени Паркер не написал ни одной достойной строчки, словно старина Майкл наслал на него порчу.

Когда Майкл был дома, Паркер искал уединения и тишины, чтобы, как он говорил, «работать спокойно». Сейчас же он не переставал удивляться, как же сильно не хватает ему старого ворчуна. Несколько раз он ловил себя на том, что неосознанно напрягает слух, стараясь расслышать в тишине дома знакомые шаги, доносящийся с кухни звон посуды, скрип закрываемой двери или жужжание пылесоса. Оказывается, понял Паркер, именно эти звуки и создавали в доме уютную, спокойную атмосферу. Без них же он чувствовал себя одиноким и покинутым.

Много лет назад, когда он кочевал из одной больницы в другую, ему очень не хватало друга. Общаться он мог только с соседями по палате или с сиделками, но первые выздоравливали и покидали больницу, со вторыми же никакой дружбы не получалось. Нет, разумеется, сиделки были с ним вежливы и предупредительны; некоторые искренне жалели его, однако Паркер чувствовал — на самом деле им не до него. У каждой из них были свои заботы, свои проблемы, семьи, друзья. А он был совершенно один на всем белом свете. Именно тогда в его сердце свили себе гнездо беспощадная язвительность и ненависть. Только с их помощью он мог защититься от одиночества. Язвительность была его щитом, а ненависть — мечом, которым он разил наповал.

Но когда Паркер снова начал писать и добился первых успехов после выхода книги о Дике Кейтоне, положение изменилось. Он сам начал уставать от ненависти. Она утомляла его, высасывала силы, и Паркер наконец захотел от нее избавиться, Но как он ни старался, как ни клялся себе, что с завтрашнего дня попытается любить окружающих и станет доброжелательным и внимательным — ничего не выходило. Ненависть и злость так глубоко укоренились в нем, что вырвать их из сердца можно было только «с мясом», а на это у него не хватало ни сил, ни мужества. И Паркер продолжал потихоньку подкармливать свои тайные пороки, пока в один прекрасный день не обнаружил, что уже не может без них обойтись.

Это был своего рода симбиоз. Ненависть — и как абстракция, и как вполне реальное чувство — не могла существовать сама по себе; чтобы выжить, ей нужен был он, Паркер. Но и ему ненависть была необходима, так как без нее жизнь теряла смысл, превращаясь в бессмысленное существование.

И теперь, когда Майкл исчез, Паркер снова остался один на один со своим единственным союзником.

На мгновение ему стало ужасно жалко самого себя, однако это не помешало ему оценить злую иронию судьбы. Ведь в том, что в конце концов он остался совсем один, Паркер мог винить только себя.

— Бедный я, бедный!.. — прошептал Паркер. — Впрочем, если посмотреть на это с другой стороны, все не так уж плохо. Во всяком случае, до конца осталось немного…

Он был уверен в этом. Последний козырь лег на стол в тот момент, когда он отправил «Зависть» Ною, и теперь Паркер не мог бы ничего изменить, даже если бы захотел. Так или иначе, скоро все должно было завершиться. Цель, которую Паркер поставил перед собой четырнадцать лет назад, была близка к воплощению, и ему оставалось только дождаться финала.

Каким будет этот финал, Паркер пока не знал, однако вне зависимости от того, победит он или проиграет, эти четырнадцать лет дались ему нелегко. Все, что он думал, делал, говорил или писал, — все было подчинено одной, единственной цели; ни на что другое у него уже не оставалось ни времени, ни сил.

Он добился известности, но его настоящего имени никто не знал, потому что Паркер сам пожертвовал славой ради своей главной цели. У него были большие деньги, но ему не на что было их потратить. Он был хозяином прекрасного особняка, но дома у него так и не было. В пустых комнатах царило одиночество, которое Паркер разделял лишь с призраком повесившегося плантатора, а жажда мести стоила ему его единственного настоящего друга.

И, похоже, она стоила ему Марис.

Марис ему не хватало настолько сильно, что он испытывал боль почти физическую. Если бы Паркер был женщиной или ребенком, он мог бы даже заплакать, но крепился. Каждый раз, когда на глаза ему попадался предмет, к которому она прикасалась, он чувствовал, как у него сжимается сердце. Паркер даже дышать старался поглубже, надеясь уловить в воздухе запах ее духов, хотя каждый раз при этом он невольно сравнивал себя со спятившей теткой Майкла, которая жила на чердаке со своими горько-сладкими воспоминаниями о невозвратимом прошлом и страхом перед немытыми фруктами.

Марис была необходима для исполнения его замысла, но Паркер не мог и подумать, что она станет так нужна ему самому. За то короткое время, что она была рядом, Марис стала для него буквально всем. Во всяком случае, без нее жизнь Паркера начинала разваливаться на части.

«Но у меня есть другое, главное дело!» — говорил себе Паркер, но это не помогало. Напрасно Паркер пытался убедить себя, что, будь Марис для него всем на свете, он бы поступил, как советовал Майкл, — предоставил бы Ноя его судьбе, а сам провел остаток жизни, любя ее и позволив ей любить себя. По вечерам, ложась спать, он едва не пускал слюну от умиления, представляя себе, как Марис на берегу бросает палку золотистому ретриверу, не забывая одним глазом присматривать за двумя румяными малышами, строящими из песка замок. Картина была один к одному рекламный ролик цветной фотопленки «Кодак», но Паркера это не смущало.

Во всяком случае, он черпал в ней своеобразное утешение, если только несбыточная мечта способна утешить.

Еще чаще — пожалуй, даже слишком часто, чтобы он мог обрести подобие спокойствия, — ему вспоминались картины их близости, но запретить себе думать об этом Паркер был не в состоянии. Боже, как приятно было держать ее в объятиях, покрывать кожу поцелуями, прикасаться пальцами к… Но самыми сладостными были ощущения, когда он прижимал ее к себе. Просто прижимал и лежал, не шевелясь, слушая, как бьется ее сердце, и чувствуя ее теплое дыхание на своей щеке. Лишь в эти мгновения Паркер забывал о том, что у них впереди только одна ночь и что утром он должен будет смертельно ее оскорбить.

Иными словами, в его плане Марис была единственным слабым звеном, из-за которого он мог передумать или по крайней мере привести его к иному финалу.

Но Паркер не мог так поступить — не мог, даже если бы захотел. Он мстил не только за себя, но и за Марию Катарину.

А Ной ее убил.

Несомненно, он разделался и с Дэниэлом Мадерли.

Паркер надеялся, что власти отнесутся к расследованию смерти старика с должным вниманием, так как от объяснений Ноя несло буквально за версту. То был… запах Ноя, который Паркер знал очень хорошо. Впрочем, он сомневался, что полиции удастся найти какие-нибудь улики. Ной, конечно, позаботился о том, чтобы не оставить никаких следов. Кто-кто, а уж он-то постарался бы, чтобы смерть старика выглядела как несчастный случай, а не как убийство! Что бы он ни сообщил властям, его объяснения были, несомненно, правдоподобны и внушали доверие. На этот счет Ной был большой мастер.

В истинности своих догадок Паркер не сомневался — ведь он знал Ноя так же хорошо, как самого себя. Прямая агрессия была не в его стиле — и не в его характере. Ной был умен и предпочитал действовать хитростью, а не силой. Впрочем, и в кулачной схватке он мог постоять за себя — Паркер знал и это тоже, так как над глазом у него до сих пор сохранился шрам, при виде которого во рту сразу же появлялся металлический привкус крови. Но главная сила Ноя была все же не в умении орудовать кулаками. Он искусно интриговал, превосходно маневрировал, просчитывал намерения противника на пять ходов вперед. Ной предпочитал действовать исподтишка, заставая жертву врасплох, и наносил смертельный удар, не давая ей опомниться.

И это делало его весьма опасным хищником.

У Ноя было единственное слабое место. Он не терпел людей, которые одержали над ним верх.

Паркер был уверен: когда Ной прочтет «Зависть», он вылетит в Джорджию первым же рейсом. Он просто не сможет удержаться. Рукопись подействует на него, как красная тряпка на быка.

Ведь если в последние годы он и вспоминал Паркера, то, без сомнения, думал о нем как о побежденном враге, об угрозе, которую он недрогнувшей рукой устранил раз и навсегда.

В крайнем случае Ной приедет на Санта-Анну из простого любопытства. Он явится взглянуть на своего врага, покуражиться над его немощью и выяснить, что же такого нашла его жена в прикованном к инвалидной коляске калеке.

Да, Ной придет. В этом не было никаких сомнений.

А Паркер будет его ждать.

Когда Марис припарковала взятый напрокат автомобиль на стоянке для гостей, в университете вот-вот должны были начаться утренние занятия. В разгаре был летний подготовительный курс, поэтому учащихся, спешивших в аудитории, было значительно меньше, чем в начале первого осеннего семестра.

Несмотря на то что Марис никогда раньше здесь не была, ей не пришлось выспрашивать дорогу, чтобы сориентироваться. Университетский городок, в который она попала, был не просто похож на описанный в «Зависти» — это был тот самый кампус, где когда-то жили Рурк и Тодд.

Или — Паркер и Ной.

Чтобы попасть сюда, Марис проделала долгий путь. Из полицейского участка в Массачусетсе, где она побывала сутки назад, она отправилась прямо в Нью-Йорк, не переставая повторять в уме фразу Ноя: «Если быть откровенным, старый козел умер очень своевременно». Она зарезервировала билет на рейс до Нэшвилла, и поэтому ей пришлось торопиться, чтобы успеть с делами. На протяжении всего пути от Беркшира до офиса «Мадерли-пресс» на Манхэттене она несколько раз превысила установленный лимит скорости, однако, на ее счастье, ей не встретился ни один полицейский патруль.

Марис намеревалась пробыть в офисе совсем недолго. Она собиралась только забрать почту и спросить у секретарши, не звонил ли ей кто-нибудь. После этого Марис планировала отправиться в городской дом Дэниэла, собрать вещи и успеть на свой самолет. Но не все получилось так, как она хотела.

При виде Марис секретарша бросилась ей навстречу.

— Слава богу, вы здесь! Я пыталась дозвониться на ваш мобильный телефон, но вы не отвечали…

— Батарейка села, — ответила Марис. — А что случилось?

— Стойте на месте и никуда не уходите! — воскликнула Джейн, поспешно набирая какой-то номер. — Передайте мистеру Штерну: она только что вошла, — сказала она в трубку и повернулась к Марис:

— Мистер Штерн сказал, что ему необходимо срочно поговорить с вами.

— О чем?

— Он звонит вам с самого утра через каждые пятнадцать минут. Он думал, вы придете на работу, и…

— У меня были дела за городом, — устало сказала Марис. У нее не было ни сил, ни времени на долгие разговоры со старым юристом. Так она и сказала, но секретарша была непреклонна:

— Я все понимаю, Марис, но он заставил меня поклясться, что я не выпущу вас, пока вы с ним не переговорите. Пройдите в ваш кабинет — я уверена, он сейчас позвонит. Я соединю вас по второй линии.

Устало вздохнув, Марис вошла в кабинет и опустилась в свое рабочее кресло. Вскоре позвонил мистер Штерн. Новости, которые сообщил ей юрист, оказались поистине сногсшибательными.

— …Мистер Мадерли хотел сам объявить вам о своем решении, когда вы вернетесь из Джорджии, — сказал он в заключение. — К несчастью, у него не оказалось такой возможности, однако я не перестаю удивляться тому, как своевременно был сделан этот шаг… — Штерн немного помолчал. — Надеюсь, вы довольны?

Марис действительно была глубоко тронута тем доверием, которое оказал ей отец, поэтому ответила совершенно искренне:

— Очень!

Старый юрист с легким сердцем пустился в обсуждение подробностей последнего распоряжения Дэниэла Мадерли, но главное он уже сказал. Отец доверил Марис дело всей своей жизни, и, хотя это была гигантская ответственность, она была ужасно горда тем, что Дэниэл счел ее достойной продолжательницей семейной традиции.

Слегка откашлявшись, Штерн сказал:

— Теперь только от вас зависит, сохранить ли за мистером Ридом место вице-директора или нет. Мистер Мадерли конфиденциально сообщил мне, что, если он останется в штате даже в качестве наемного работника, в свете предстоящего развода это может быть… гм-м… нежелательно для вас, мисс Мадерли.

«Значит, — поняла Марис, — отец все знал». Ну конечно, он знал!.. И этот шаг он сделал совсем не случайно, как, видимо, казалось Штерну. Несомненно, Дэниэл уже давно планировал что-то в этом роде, так как не сомневался — как только ее брак прекратит свое существование, начнется схватка за контроль над издательством. Вот он и позаботился о том, чтобы этого не случилось.

— Откровенно говоря, — добавил мистер Штерн, — ваш отец уже довольно давно начал подозревать, что не все действия мистера Рида соответствуют интересам предприятия. Однако вопрос о его увольнении предстоит решать вам.

После этого они еще несколько минут беседовали о всяких малозначительных деталях. Наконец Марис взглянула на часы и поспешила закончить разговор:

— Спасибо, мистер Штерн. Огромное вам спасибо.

— Не за что, мисс Мадерли. Надеюсь, что и в новом своем качестве вы не откажетесь от моих услуг?

— Безусловно, мистер Штерн.

— Я польщен. — Он немного помолчал, потом неожиданно спросил:

— Скажите, мисс Мадерли, каково это — чувствовать себя одной из самых влиятельных женщин Нью-Йорка?

Марис рассмеялась:

— Сейчас самая влиятельная женщина Нью-Йорка чувствует себя как на иголках, потому что опаздывает на самолет.

После разговора с юристом Марис отдала секретарше необходимые распоряжения и, оставив машину на служебной стоянке издательства, поехала домой на такси.

У дома ее ожидал еще один сюрприз. Взбежав по ступеням особняка, она уже взялась за ручку двери, когда к парадному подкатил шикарный лимузин и из него вышла Надя Шуллер.

— Привет, Марис!

Надя была одета в облегающее черное платье и шляпку для коктейлей, которая на любой другой женщине выглядела бы нелепо, но Наде — и это, увы, был неоспоримый факт! — шляпки очень шли.

— Я понимаю, что тебе совсем не хочется разговаривать со мной, — добавила Надя, видя, что Марис не отвечает. — Ты, конечно, считаешь меня изрядной мерзавкой, но… я прошу тебя уделить мне минутку твоего драгоценного времени.

— У меня нет минутки, — сухо ответила Марис. — Я действительно очень тороплюсь.

— Ну пожалуйста! — воскликнула Надя совсем другим тоном. — Прежде чем я решилась приехать сюда, мне пришлось выпить два… нет, даже три мартини. И все равно я чувствую себя очень неуверенно.

После непродолжительных сомнении Марис неохотно кивнула.

— Хорошо, я слушаю… — сказала она, и Надя рассказала ей о своем завтраке с Дэниэлом.

Изумлению Марис не было пределов.

— Мне сказали, что у него кто-то был перед отъездом в Беркшир, но… я не ожидала, что это окажешься ты!

— Я сама не ожидала, — призналась Надя. — Когда он позвонил и попросил… нет, приказал мне приехать, я растерялась. У меня, правда, было такое ощущение, что он спешит встретиться со мной, пока его экономка отлучилась по делам, но… — Надя обезоруживающе улыбнулась. — …Но никакого преимущества, на которое я рассчитывала, мне это не дало. Твой отец был не из тех, кого легко смутить; это был не мужчина — кремень! Кремень и умница. Он предвидел, что Ной может состряпать какой-нибудь документ, согласно которому контроль над издательством перешел бы к нему. Но еще больше мистер Мадерли потряс меня, когда сообщил сенсационную новость о твоем назначении исполнительным директором издательства… Он хотел, чтобы я написала об этом в своей колонке.

— И ты явилась сюда, чтобы меня поздравить?

— В том числе и за этим.

— Что ж… спасибо.

— Материал о том, что «Мадерли-пресс» перешло в твои руки, появится в газетах завтра. Твой отец просил меня подождать неделю, и я согласилась. Разумеется, тогда я понятия не имела, что он… что его…

Марис с удивлением заметила в глазах Нади слезы, которые не скрыла даже вуаль.

— Мистер Мадерли был настоящим джентльменом, Марис. Даже по отношению ко мне. — Надя прикрыла рот ладонью в перчатке и несколько секунд молчала. Потом у нее вдруг вырвалось:

— Не могу себе простить, что не предупредила его! Я должна была сказать, чтобы он не ездил…

— С Ноем?

Надя кивнула.

— Ты можешь мне не верить, но я лучше тебя знаю, каким хитрым и коварным он умеет быть! Я не верила, что Ной может пойти на убийство, но, когда узнала все обстоятельства, я… я задумалась.

— Я тоже… задумалась, — негромко сказала Марис.

— Ты?!

— Да. — Марис коротко рассказала Наде о том, как они с Ноем побывали в полицейском участке Беркшира.

— Так что, даже если он и столкнул отца с лестницы, доказательств все равно нет, — закончила она.

— Какая же я была дура, что не предупредила его! Ведь я могла, могла!.. — с чувством воскликнула Надя.

— Я тоже могла предупредить его, Надя. Но я этого не сделала, — ответила Марис, опуская голову.

— Похоже, мы все недооценили Ноя.

— Похоже, что так, — подтвердила Марис.

— Кстати, мы с ним расстались…

— Меня это не интересует, Надя. Надя пожала плечами.

— Знаешь, — сказала она, — перед тем, как приехать сюда, мне представилась возможность сказать Ною, что издательство перешло теперь в твои руки. Боюсь, он воспринял эту новость болезненно, так что… Будь осторожна, Марис!

— Я его не боюсь.

Надя пристально посмотрела на Марис.

— Да, теперь я вижу, что ты его не боишься, — проговорила она наконец и на мгновение опустила голову, но тут же снова вздернула подбородок и храбро посмотрела прямо в лицо Марис. — Я никогда не испытываю чувства вины, Марис. Это… это было единственное исключение. Спасибо, что выслушала меня.

Марис кивнула и снова взялась за ручку двери, но что-то заставило ее обернуться. Из лимузина вышел Моррис Блюм и придержал для Нади заднюю дверцу. Он вежливо кивнул Марис, но она была слишком ошеломлена, чтобы ответить. Вместо этого, она снова обратилась к Наде.

— Как ты думаешь, — спросила она, — почему отец пригласил тебя к завтраку и рассказал все это?

— Я сама спрашивала себя об этом, наверное, тысячу раз, — ответила Надя. — И в конце концов… Впрочем, это только мои домыслы…

— И все равно я хотела бы их услышать.

— Мистер Мадерли знал, что Ной тебе изменяет, но он был слишком стар, чтобы хорошенько надрать ему задницу. Поэтому он решил, что публикация в моей колонке будет для Ноя хорошей зуботычиной. Для Ноя будет огромным унижением увидеть мою статью о том, как чудо-ребенок издательского мира лишился своего лаврового венка. — Надя натянуто улыбнулась. — Кроме того, твой отец, несомненно, испытывал огромное удовольствие, предлагая тайной любовнице Ноя информацию, от которой та будет не в силах отказаться.

— Несомненно, — кивнула Марис и улыбнулась. «Похоже, — подумала она, — отца все они тоже недооценили».

— Еще одно, Марис… — Надя уже собиралась сесть в машину, но снова выпрямилась. — Если, конечно, тебе это интересно…

— Да, я слушаю.

— Мне показалось, делая это, он испытывал удовольствие. Во всяком случае, в то утро у него было прекрасное настроение!

— Спасибо, Надя! Это для меня очень много значит.

Проведя в городском доме около получаса, Марис успела в аэропорт к самой посадке. В Нэшвилле она сняла номер в отеле при аэропорте и сразу легла, едва успев раздеться. Утром она проглотила вегетарианский завтрак и, взяв машину, отправилась в университет.

И вот теперь, вышагивая по вымощенным кирпичом дорожкам университетского городка и вспоминая вчерашние события, Марис и верила, и не верила, что она действительно здесь. Оглядываясь по сторонам, она испытывала сильнейшее ощущение дежа-вю, что было, в общем-то, совсем не удивительно. Ведь однажды она уже побывала здесь, правда, только мысленно, однако это ничего не меняло. Паркер выдумал только название университета. Что касалось всего остального, то его описания были предельно точны, и Марис с первого взгляда узнавала аллеи, учебные корпуса и общежития.

Она быстро нашла общежитие студенческого землячества, с самого начала отлично зная, где оно находится. Оно было именно таким, каким его описал Паркер. В летние месяцы трехэтажное кирпичное здание с перекошенными ставнями на окнах и великолепными бредфордскими грушами перед входом пустовало, однако Марис без труда могла вообразить кипевшую здесь когда-то жизнь.

От общежития она двинулась по той самой тропе, по которой морозным ноябрьским утром Рурк бежал на консультацию к профессору Хедли. Она не удивилась, когда тропа действительно привела ее к старому учебному корпусу, где когда-то находился кабинет профессора. По-прежнему не спрашивая ни у кого дороги, Марис поднялась по широкой мраморной лестнице на второй этаж и зашагала по длинному коридору. В книге Рурк столкнулся здесь с товарищами, но сейчас коридор был сумеречен и пуст. Лишь одна дверь была приоткрыта, и Марис увидела внутри женщину, которая сосредоточенно работала за компьютером. Марис она не заметила.

Марис шла все дальше, пока не обнаружила кабинет под номером двести семь. Сверкнула в полутьме потускневшая латунная табличка. Наконец-то!..

Дверь была чуть приоткрыта — совсем как в тот день, когда Рурк принес сюда свою дипломную работу, и, когда Марис неуверенно взялась за ручку, сердце у нее стучало так же сильно.

Собравшись с духом, Марис отворила дверь и замерла на пороге.

За столом, спиной к ней, сидел мужчина.

— Профессор Хедли? — несмело окликнула она. Человек обернулся:

— Доброе утро, Марис.

Привалившись плечом к косяку, Марис растерянно хихикнула, а потом рассмеялась с чувством облегчения:

— Майкл!

— Присаживайтесь, Марис.

Поднявшись, профессор снял с единственного в комнате стула стопку книг и положил их прямо на пол, где уже громоздились кипы книг, рукописей, тетрадей, каких-то папок с тесемочками, растрепанных блокнотов. Стул он придвинул Марис, и она села, не сводя взгляда с его лица.

Майкл улыбнулся:

— Я знал, что в конце концов вы догадаетесь. Интересно было бы узнать, на чем я погорел?

— О том, что Рурк — это Паркер, я начала догадываться уже довольно давно, но считала, он взял себя лишь в качестве прообраза героя новой книги. Но вчера Ной произнес фразу, которая была почти точной цитатой из «Зависти». Он сказал про моего отца, что он «умер очень своевременно»…

— То же самое Тодд сказал о смерти своей матери, верно?.. — Майкл кивнул. — Я помню. Благодаря этому событию он смог переехать во Флориду.

— Мне следовало раньше догадаться, что профессор Хедли — это вы.

— Да, это я. — Он вздохнул и улыбнулся. — Хедли — фамилия моей матери. По правде говоря, я рад, что вы не догадались раньше… Описывая меня, Паркер не слишком старался приукрасить мою скромную персону, скорее — наоборот. И если бы вы узнали меня по его описаниям, мне впору было бы подавать на него в суд за публичную диффамацию.

Марис оглядела комнату.

— Во всяком случае, ваш кабинет он описал довольно точно. Скажите, Майкл, какое положение вы занимаете в университете?

— Заслуженный профессор в отставке.

— Это большая честь!

Майкл фыркнул.

— Это пустой титул, который означает только одно — что ты уже слишком стар, чтобы и дальше заниматься тем, чем занимался когда-то. Этот кабинет закреплен за мной пожизненно. За это я каждый семестр читаю курс лекций по Фолкнеру для двухсот молодых скучающих балбесов, которые знать ничего не желают, кроме бейсбола. Я был бы весьма польщен, если бы хотя бы один из них не дремал во время моих лекций, но… — Он пожал плечами. — Если не считать этого, никаких других служебных обязанностей у меня нет.

— Готова спорить, — тихо сказала Марис, — Паркер не спал на ваших лекциях.

— Он был исключением. В своей книге он, кстати, ничуть не преувеличил того восторга, который я питал к Рурку и к его таланту. Скорее наоборот — он его преуменьшил.

— А правда, что вы спасли его от наркотической зависимости?

— Как я уже говорил, Паркер сам себя спас. Он слишком часто прибегал к болеутоляющим средствам, и, зная, какие он испытывает страдания, я не мог винить его за это. Но на каком-то этапе Паркер начал принимать таблетки, чтобы избавиться не от физической, а от душевной боли. И я не смог бы его спасти, если бы он сам не захотел этого. Моя заслуга состоит лишь в том, что я включил у него в голове сигнал тревоги. Но это Паркер прошел через мучительную абстиненцию, а затем сделал все, чтобы привести себя в форму. — Майкл улыбнулся. — Можно сказать — я показал ему, где находится гора, но на вершину вскарабкался он сам.

— И все равно я считаю, что Паркер перед вами в долгу.

— Как и я перед ним. Редко кому из нас, преподавателей изящной словесности, выпадает счастье тесно работать с по-настоящему талантливым писателем.

— Жаль только, что писатель он куда лучший, чем человек.

Майкл долго разглядывал ее, потом потянулся к столу и извлек из кучи бумаг свернутую в трубку рукопись, стянутую широкой желтой резинкой. Взвесив ее на ладони, он протянул рукопись Марис.

Марис развернула рукопись, взглянула на первую страницу, и ее губы скривились в горькой усмешке.

— Это я уже читала!

— Большую часть, — поправил Майкл. — Но не все. Тут есть главы, которых вы не видели. Прочтите их и… не судите его слишком строго.

Он поднялся и шагнул к двери

— Я иду в столовую. Хотите, принесу вам кофе и булочку?..