Зависть

19

— Это комната всегда была моей любимой! — воскликнула Марис, наслаждаясь уютом домашнего кабинета отца, где они сидели вдвоем. Ною в последнюю минуту понадобилось срочно встретиться с менеджером контрактного отдела, чтобы обсудить несколько спорных договоров, и Марис пришлось отправиться к отцу без мужа. Ной обещал подъехать, как только освободится, но Марис была даже рада возможности побыть наедине с Дэниэлом. Со дня своего возвращения из Джорджии она виделась с отцом только дважды, да и то мельком, и несколько раз говорила с ним по телефону.

— Я и сам ее люблю, — признался Дэниэл. — Здесь я провожу почти все свое время. А когда ты со мной, комната нравится мне еще больше.

Марис рассмеялась.

— Ну, так было не всегда, — сказала она. — Я отлично помню времена, когда я приходила сюда, чтобы отвлечь тебя от работы, которую ты брал на дом, а ты меня прогонял. Вернее, пытался прогнать, но у тебя это получалось редко. — Она улыбнулась воспоминанию. — Я вела себя как овод, который пытается прогнать с луга быка.

Дэниэл вздохнул.

— Ах, как бы мне хотелось вернуть те времена, дочка, — сказал он. — Если бы это было возможно, я бы… Честное издательское, я бы чаще ходил с тобой на каток и играл в «Монополию». Увы, теперь мне остается только сожалеть об упущенных возможностях.

— Не переживай! — Марис нежно погладила его по руке. — Я совсем не чувствовала себя брошенной. У меня было все, и у меня был ты!

— Спасибо на добром слове, но мне все же кажется — ты преувеличиваешь! — Это было сказано бодрым тоном, но Марис без труда расслышала в голосе отца затаенную грусть. Дэниэл был рад видеть ее, однако в его оживлении угадывалась какая-то напряженность. Даже привычная перебранка с Максиной выглядела так, словно оба играли хорошо заученную роль, и только улыбка Дэниэла, оставаясь прежней — сердечной и доброй, порой казалась искусственной.

— Что-то не так, папа? — осторожно спросила Марис. — Как ты себя чувствуешь?

— Честно говоря, дочка, мне действительно немного не по себе. Ведь утром похороны Говарда Бэнкрофта.

Марис сочувственно кивнула:

— Я тебя понимаю… Ведь дядя Говард был не просто нашим главным юрисконсультом. Он был добрым и преданным другом всем нам.

— Мне будет его недоставать. И не только мне, я думаю… Не понимаю, что толкнуло его на… на этот ужасный шаг?!

Было только естественно, что Дэниэл скорбит о своем старом и преданном друге, однако Марис подозревала, что дело не только в этом. Быть может, подумалось ей, Дэниэлу передалось ее собственное не особенно веселое настроение? Весь вечер Марис была задумчива и молчалива, и причин этому она могла найти только две: Ной и Паркер, Паркер и Ной…

О муже Марис думала больше. Объяснения, которые он ей дал, выглядели весьма правдоподобно, к тому же слова Ноя подтвердил и сам Дэниэл. И все же Марис казалось странным, что отец и муж не удосужились сообщить ей о таком важном деле, от которого, без преувеличения, зависело будущее «Мадерли-пресс». Да, в последнее время она действительно была занята по горло, но все же не настолько, чтобы от нее следовало скрывать подобную информацию! Кроме того, по своему положению в компании она обязана быть в курсе всех дел. Старший вице-президент фирмы просто не имеет права находиться в неведении, когда речь идет о столь важной вещи, как предложение о слиянии, и ее статус жены и дочери не должен был повлиять на решение Дэниэла и Ноя ничего ей не сообщать. Либо она заслуживает их доверия, либо нет — третьего не дано.

Однако вовсе не это разозлило Марис больше всего. Ее привело в ярость то, как небрежно Ной отмахнулся от всех ее требований, будто она милая, но глупая девчонка, которая хороша в постели, но ничего не смыслит в бизнесе. Он поступил с ней как с ребенком, которого легко можно отвлечь от баловства со спичками, пообещав мороженое или сунув в руки леденец.

Да, то, как Ной с ней обошелся, было еще унизительнее, чем его оскорбительные сексистские выпады. Неужели он всерьез считал, что ее можно просто погладить по головке — и она успокоится?!

— Марис!

Она подняла голову и улыбнулась отцу.

— Прости, я немного задумалась…

— О чем, если не секрет? Марис пожала плечами.

— О, в последнее время у меня так много всего на уме… Сразу и не расскажешь.

— В таком случае плесни мне еще виски с содовой. Марис заколебалась, и Дэниэл раздраженно махнул рукой:

— Знаю, знаю, ты тоже считаешь, что я слишком много пью. Кстати говоря, твоего Ноя с его «мужскими разговорами» я вижу насквозь. Я сразу понял — это ты его подослала!

— Я не имею ничего против виски, — возразила Марис. — Говорят, виски даже расширяет сосуды и снимает стресс. Дело не в нем, а в твоих больных ногах. Как ты будешь подниматься по лестнице, если и без виски это для тебя достаточно трудно?

— Ну, если я напьюсь, ты всегда сможешь дотащить меня наверх, закинув за спину. Как тебе такой план?..

Окинув Дэниэла критическим взглядом, Марис взяла у него стакан и подошла с ним к бару.

— Кстати, и сама выпей, — добродушно сказал Дэниэл. — Мне кажется, тебе это не повредит.

Марис налила отцу скотча с содовой, а себе — бокал «Шардонэ».

— С чего ты взял? — спросила она, поворачиваясь к отцу.

— С чего я взял, что тебе необходимо снять стресс? — Дэниэл улыбнулся и принялся набивать трубку. — Все очень просто, дочка. Сегодня у тебя весь вечер такое лицо, будто твой любимый щенок удрал из дома.

Он был прав. Гнетущее чувство потери преследовало Марис почти постоянно, и она знала, кто тому виной.

Паркер Эванс, кто же еще?

Поставив перед отцом стакан с виски, она села в кресло и оглядела — в который уже раз! — собрание переплетенных в кожу первых изданий, стоявших за стеклянными дверцами в массивном шкафу. Каждая книга здесь стоила несколько сотен или даже тысяч долларов, поэтому не удивительно, что все они содержались в образцовом порядке. И сразу же ей вспомнились потрепанные книги в особняке Паркера — книги на полках, на подоконниках, на полу, на сиденьях плетеных кресел. Дэниэл не допустил бы у себя ничего подобного — даже если предположить, что он стал бы терпеть у себя в кабинете какие-то плетеные кресла! Мебель в его доме была добротной и дорогой, а камин, у которого он любил посидеть с книгой и трубкой в зубах, был вывезен из Италии — из какого-то дворца, принадлежавшего разорившемуся дожу.

Размышляя обо всем этом, Марис неожиданно поймала себя на том, что, как ни дороги ей воспоминания детства, она скучает по острову Санта-Анна — по скрипучим дубовым полам в особняке Паркера, по светлому и просторному «солярию», по старинной ванне на медных «львиных лапах» и уютному гостевому домику на обрыве, Ей не хватало звона посуды, доносившегося из кухни, где хозяйничал Майкл, не хватало перестука компьютерной клавиатуры, на которой Паркер двумя пальцами набирал очередную страницу своей «Зависти». Марис с грустью подумала о том, что она еще долго не услышит звона цикад и шороха прибоя за окном, сладкого запаха цветущей жимолости и не увидит Паркера…

Да, продолжать обманывать себя было бы глупо. Ей не хватало Паркера, и Марис ничего не могла с этим поделать.

— Ты думаешь о нем? — мягко спросил Дэниэл, нарушив течение ее мыслей. — Это он тебя так расстроил?

— Расстроил? Ну, я бы не сказала… — Марис решительно качнула головой. — Скорее, разозлил. Иногда мне казалось — так бы его и задушила, если б могла! Он меня постоянно провоцировал — каждую секунду от него можно было ждать какого-нибудь подвоха. А его отношение к писательскому ремеслу… Этот человек органически не приемлет критики; каждый раз, когда даешь ему совет, он принимается спорить, причем его аргументация носит эмоциональный, а не рациональный характер. И хотя замечания он старается учитывать, сразу было видно — ему очень не нравилось, что какая-то нью-йоркская фифа пытается им командовать. Кроме того… — Марис немного помолчала, прежде чем продолжить. — Кроме того, этот уединенный островок, каким бы райским уголком он ни был, стал для него своего рода укрепленным бастионом. И он засел в нем, чтобы держать оборону против всего света, хотя на самом деле ему просто необходимо быть среди нормальных, живых людей, среди собратьев по перу, издателей. Я-то хорошо знаю, как писатели заинтересованы в том, чтобы продвигать, рекламировать свои рукописи; обычно автор хватается буквально за любую возможность издать свою книгу, а он… Он делает вид, что он выше этого. Но я-то знаю, что это не так. И главная причина, по которой он предпочитает уединение, — это его инвалидность.

— Инвалидность? — переспросил Дэниэл.

— Разве я тебе не сказала? — удивилась Марис. — Он передвигается в инвалидной коляске. Я тоже этого не знала, пока не попала на остров. Поначалу это меня просто потрясло. Из нашего телефонного разговора нельзя было понять, что у него есть какие-то проблемы со здоровьем. Впрочем, по прошествии какого-то времени я… Нет, нельзя сказать, чтобы я привыкла — тут все гораздо сложнее. Понимаешь, когда я смотрю на него, я даже не замечаю его коляски.

Марис немного помолчала, пораженная тем, насколько точно соответствовали истине эти ее слова. Она действительно перестала замечать инвалидную коляску Паркера и его покалеченные ноги, но вот в какой момент это произошло, она затруднялась сказать.

— Должно быть, — продолжила Марис после паузы, — все дело в том, что он очень сильная личность. Это доминирующая черта его характера, которая делает все остальное не существенным, неважным. И знаешь, он прекрасно владеет языком. Я больше чем уверена, что непристойности, которые он не стесняется произносить вслух — тоже способ самозащиты, который он для себя изобрел. Во всяком случае, в его текстах непристойных выражений почти нет — кроме случаев, когда они абсолютно необходимы, — и это его выдает.

Он не чужд юмора, но его юмор довольно своеобразен и не всегда безобиден. Впрочем, в подобных обстоятельствах человек, вероятно, имеет право ворчать, жаловаться и даже мстить тем, кто здоров и способен передвигаться на своих ногах. В особенности такой человек, как он, — ведь он молод, и ему вдвойне обидно, что он не может… Одним словом, эта его раздражительность не только понятна, но и простительна, но… — Марис поколебалась. — Я вовсе его не оправдываю, папа, потому что на самом деле он ведет себя глупо. Он стесняется своих шрамов, не понимая того, что люди — в том числе женщины — могут находить его привлекательным. Я бы не сказала, что он… красив, но… В нем есть некий природный магнетизм, если ты понимаешь, что я хочу сказать. Кажется, он излучает энергию, даже когда сидит неподвижно. А стоит ему заговорить, и вовсе чувствуешь себя как под гипнозом. Я испытала это на себе и скажу откровенно: слушая его, очень трудно думать о чем-нибудь постороннем, кроме предмета разговора. Этой гипнотической силой он наделен в избытке — должно быть, в качестве компенсации за его ограниченную подвижность.

Марис посмотрела на отца, который внимательно ее слушал, и добавила:

— Только не подумай, будто он этакий субтильный крючок и при том — гигант духа! На самом деле он довольно неплохо развит физически. Видел бы ты, какие у него руки!..

Его руки… Марис отлично помнила, как они удерживали ее голову во время поцелуя, с какой силой они сжимали ее бедра, когда он схватил ее в джине. Но эти руки умели быть нежными и мягкими — Марис почувствовала это, когда он вынимал запутавшийся у нее в волосах лист. В другой раз она показывала ему найденную на берегу раковину. Тогда Паркер провел пальцем по ее затейливым завиткам с такой осторожностью, словно боялся невзначай раздавить хрупкую вещицу. Такое прикосновение способно было заставить любую женщину замереть и затаить дыхание.

— В общем, — сказала Марис взволнованно, — более сложного и противоречивого человека я, пожалуй, не встречала. Но он очень талантлив… — На мгновение она представила себе лицо Паркера и добавила почти против собственной воли:

— Хотя он зол, очень зол на всех или, быть может, на кого-то… Это тоже чувствуется в том, как он пишет, хотя иногда это прорывается, даже если он спокоен или шутит с Майклом. Да и в его улыбках есть что-то… тревожное, какое-то двойное дно. Больше всего это похоже на жестокость, хотя я и не верю, что он жесток по складу характера. Скорее всего, это все та же озлобленность.

В одной из глав романа есть описание гнева, которое Рурк испытывает к Тодду. Он сравнивает его с темно-стального цвета змеей, которая бесшумно скользит в спокойной черной воде. Она почти не поднимается на поверхность и ничем не выдает своего присутствия, и тем не менее змея здесь — грозная, зловещая, готовая неожиданно ужалить, отравить врага своим ядом. Знаешь — это меня потрясло! Рурк — и автор — понимают, что гнев способен погубить не только того, против кого он направлен, — гнев убивает и того, кто несет его в сердце. Такое можно написать только основываясь на личном опыте. Впрочем, — перебила сама себя Марис, — возможно, я преувеличиваю, и все дело только в том, что он чувствует себя ущербным и завидует всем, кто здоров. И все же… все же мне кажется — есть что-то, что я пропустила, не заметила…

Она вдруг негромко рассмеялась и отпила глоток вина.

— Интересно было бы узнать, что это может быть? Этот человек уже преподнес мне несколько сюрпризов, и не все они были приятными. — Марис слегка пожала плечами:

— Вот, пожалуй, и все, папа. Ну как, ответила я на твой вопрос?

Некоторое время Дэниэл задумчиво разглядывал ее, продолжая машинально набивать трубку табаком. Курил он теперь редко, но Марис знала — отказаться от самого ритуала Дэниэлу было гораздо труднее, чем от никотинового допинга. Кроме того, отец всегда говорил: чтобы собраться с мыслями, что ему необходимо чем-то занять руки.

— Вообще-то, — проговорил наконец Дэниэл, — я спросил тебя о Ное, а не об этом твоем гениальном и сердитом авторе.

Марис почувствовала, что ее лицо заливается краской. Добрых десять минут она расписывала Паркера, а оказывается, Дэниэл говорил о ее муже.

— Ну, в общем… Он… Да, пожалуй. Я бы не сказала, что он меня расстроил, но… Честно говоря, мне действительно было неприятно узнать о его встрече с Блюмом. И еще больше я была огорчена, что он ни слова мне не сказал об этом.

Отложив в сторону трубку, Дэниэл взял со столика стакан с виски. Задумчиво разглядывая янтарную жидкость, он спросил:

— Ной сказал тебе, что встречался с Говардом Бэнкрофтом в тот самый день, когда Говард покончил с собой?

Тон, каким был задан этот вопрос, заставил Марис вздрогнуть. Она сразу поняла — отцом движет не праздное любопытство, но, к чему Дэниэл клонит, Марис не понимала.

— Он… он упоминал об этом. Да.

— Ной побывал у Говарда меньше чем за два часа до трагедии.

Вино вдруг показалось Марис безвкусным, и она отставила бокал в сторону. Ладони у нее были влажными, и она машинально потерла их друг о друга.

— А о чем они разговаривали?

— Ной утверждает, что Говард хотел показать ему новый вариант лицензионного договора между «Мадерли-пресс» и одним из наших зарубежных партнеров. Ной одобрил все сделанные Говардом поправки. Так, во всяком случае, он утверждает.

— Ты… — Марис слегка покашляла. — У тебя есть какие-то сомнения?

— Для сомнений у меня нет оснований. Как будто нет, но…

Марис, затаив дыхание, ждала, что Дэниэл скажет дальше.

— Но?.. — не выдержала она наконец. Дэниэл покачал головой:

— Секретарь Говарда сказал мне, что в тот день его патрон ни с кем больше не встречался и что, когда он уходил домой, на нем лица не было.

— И что это значит?

— Это значит, что он выглядел весьма расстроенным. Во всяком случае, так показалось его секретарю. — Дэниэл отпил глоток виски. — Возможно, конечно, что одно никак не связано с другим. Говарда могло расстроить что-то совсем другое — например, какие-то личные проблемы, которые не имеют никакого отношения ни к Ною, ни к «Мадерли-пресс». К тому же у него недавно умерла мать, которую он очень любил…

Но Марис видела — Дэниэл сам не верит в то, что он только что сказал. В противном случае он бы не стал заводить этот странный разговор.

— Скажи честно, папа, неужели ты думаешь…

— Я вижу, вы начали без меня! — громко сказал Ной, распахивая широкие двойные двери кабинета. — Извините, что заставил вас ждать… — Он приблизился к Марис и поцеловал ее в губы, потом слегка причмокнул. — Отличное вино. «Шардонэ» и, кажется, очень хорошего года? — добавил Ной с видом знатока.

— Да, — подтвердила Марис и, встав с кресла, снова направилась к бару, стараясь скрыть от себя и от мужа свое волнение. — Налить тебе?

— Нет, спасибо, лучше я выпью то же, что и Дэниэл, только без льда. У меня был тяжелый день.

Пожав руку тестю, Ной опустился на низенький диванчик и принял из рук Марис бокал.

— Ну, за здоровье присутствующих! Кстати, Максина просила передать, что ужин будет готов через десять минут.

— Надеюсь, она не пересолила рагу, как в прошлый раз, — проворчал Дэниэл.

— Максина никогда не пересаливает, — возразила Марис, удивляясь про себя, как они могут так спокойно обсуждать столь тривиальные вещи, как пересоленная телятина, если всего несколько секунд назад разговор шел о загадочном самоубийстве Говарда.

— Пересолено оно или нет, вам лучше поспешить, иначе от него ничего не останется, — сказал Ной и первым поднялся с дивана. — Я просто умираю с голода!

«Возможно, одно никак не связано с другим», — пронеслось в голове у Марис. Ей очень хотелось этому верить, ведь речь шла не о ком-то постороннем, а о ее муже — о человеке, в которого она влюбилась когда-то и которого продолжала любить, о мужчине, с которым она делила постель и от которого хотела иметь ребенка.

— Идем, — сказала она, протягивая ему руку, и Ной рассеянно накрыл ее пальцы своей рукой, продолжая разговаривать с Дэниэлом. Этот жест выглядел таким семейным и глубоко интимным, что Марис почувствовала себя успокоенной.

Ужин прошел превосходно. Нежнейшее телячье рагу было выше всяческих похвал. К тому времени, когда Максина подала чай и тарталетки с лимонной цедрой, Дэниэл уже зевал. Сразу после ужина он попросил у Марис и зятя прощения, сказав, что хочет отдохнуть.

— Посидите еще, если хотите, — сказал он, вставая. — Максина приготовит вам кофе. А мне пора в постель — завтра я иду на похороны Говарда, нужно встать пораньше. — Он вздохнул. — Печальное событие, но ничего не поделаешь!

— Спокойной ночи, папа, — ответила Марис. — Но мы, пожалуй, тоже поедем. Сегодня у всех нас был тяжелый день.

Дэниэл первым вышел из гостиной. Марис задержалась и задержала Ноя. Как только дверь за папой закрылась, она повернулась к мужу и, привстав на цыпочки и взявшись за лацканы его пиджака, нежно поцеловала.

— Знаешь что, — сказала она, — я сейчас поеду домой, а ты еще немного побудь с отцом, ладно? Ной обнял ее за талию и привлек к себе.

— Мне казалось, на сегодняшний вечер у нас с тобой было запланировано одно мероприятие…

— Я помню, но мне хотелось попросить тебя об одолжении. Не мог бы ты помочь отцу лечь? Я знаю, это не твое дело, но…

— Да нет, пожалуйста….

— Понимаешь, папа всегда так сердится, когда речь заходит об этой ужасной лестнице и о том, как ему трудно подниматься наверх, а я имела неосторожность заговорить с ним об этом, когда наливала ему вторую порцию виски. Вот если бы ты придумал какой-нибудь предлог, чтобы подняться с ним, тогда это бы не выглядело, будто ты его сопровождаешь. А уж я бы постаралась тебя отблагодарить! — Она игриво ущипнула его за подбородок.

— Хорошо, дорогая, я все сделаю и поеду вслед за тобой. Они вышли в прихожую. Дэниэл уже ждал их, чтобы попрощаться. У самых дверей Марис притворилась, будто забыла взять из своей спальни на третьем этаже старую записную книжку.

— Ее придется искать, — сказала она. — Я не помню, где именно она лежит.

— Хочешь, я найду ее? — тут же предложил Ной. — А ты не жди меня — поезжай домой и ложись. У тебя усталый вид.

— Хорошо. Спасибо тебе, милый, — ответила Марис, гадая, удалось ли им провести Дэниэла или нет. Как бы там ни было, отец ничего не сказал, и Марис вздохнула спокойнее. По крайней мере на этот раз она не волновалась, что Дэниэл может оступиться на лестнице.

Потом они в последний раз пожелали друг другу спокойной ночи, и Дэниэл крепко обнял дочь.

— Как-нибудь расскажи мне поподробнее про эту новую книгу и ее автора. Судя по тому, что я сегодня услышал, это очень-очень необычный человек.

Напоминание о том, как она взахлеб рассказывала отцу о Паркере, смутило Марис.

— Я буду рада узнать твое мнение, — нашлась она. — Завтра утром я сделаю копию с тех глав, которые он дал мне с собой, и пришлю тебе с курьером. Когда ты их прочтешь, мы с тобой встретимся и поговорим конкретно.

Дэниэл кивнул и несильно пожал ей руку. В этом рукопожатии было столько тепла и заботы, что Марис захотелось снова, как в детстве, забраться к отцу на колени, прижаться щекой к его груди и почувствовать, что все ее тревоги — сущие пустяки.

Но, к сожалению, это было уже невозможно. И в прямом, и в переносном смысле она стала большой, и ее страхи и заботы были не детскими, а взрослыми. И далеко не всеми проблемами Марис готова была поделиться с отцом.

Ной обнял Марис за плечи.

— Дэниэл немного перевозбужден, — шепнул он. — Я хочу предложить ему капельку бренди, как только он уляжется. Сразу после этого я приеду.

— Хорошо, — так же шепотом ответила Марис. — Только поспеши, ладно? Я буду ждать.

Но Марис не сразу поехала домой. Ей было не по себе от того, что пришлось использовать в качестве предлога здоровье Дэниэла, чтобы заставить Ноя задержаться, однако другого выхода у нее не было. Да и не стала бы Марис обманывать мужа и отца, если бы не назойливые подозрения, которые в последнее время терзали ее постоянно.

Остановив такси, она назвала водителю адрес в Челси, где находилась новая квартира Ноя. Меньше чем через десять минут она уже стояла перед знакомой дверью, чувствуя, как часто стучит в груди сердце. Марис слишком боялась того, что она могла обнаружить в этой квартире.

Открыв дверь ключом, который остался у нее со дня вечеринки, Марис нащупала на стене выключатель и включила свет. В квартире стояла полная тишина — только негромко урчал кондиционер и капала на кухне вода из плохо закрытого крана.

Немного постояв на пороге, Марис шагнула в коридор, направляясь в кухню. По дороге она заглянула в гостиную, и ей показалось, что подушки на диване были недавно взбиты.

На кухне она машинально завернула кран и огляделась. В посудомоечной машине не было ни одной тарелки, мусорная корзина под раковиной тоже была пуста.

Марис задумалась. Приходящая прислуга? Ной не говорил, что нанял уборщицу, но это вовсе не означало, что он этого не сделал.

Вернувшись в коридор, Марис подошла к двери кабинета мужа и, взявшись за ручку, мысленно произнесла коротенькую молитву, хотя она не могла бы сказать, о чем, собственно, молится.

Потом она повернула ручку и толкнула дверь.

Окинув взглядом кабинет, Марис разочарованно привалилась плечом к дверному косяку. Кабинет выглядел так же, как в тот день, когда она была здесь в последний раз. Все вещи лежали на своих местах, словно с тех пор к ним никто не прикасался. В корзине под столом не было скомканных листов бумаги. На столе не валялись раскрытые справочники и записные книжки с пометками и загнутыми страницами. К экрану компьютера не было приклеено ни одного самоклеящегося листочка.

Марис хорошо знала, как выглядит — должно выглядеть — рабочее место писателя. В этом отношении оборудованный в «солярии» кабинет Паркера мог бы служить образцом. Шаткие стопки атласов и справочников, залитые кофе блокноты, компьютерные дискеты, отдельные листы бумаги с наскоро нацарапанными заметками, красные карандаши и маркеры, скрепки, словари, старые распечатки — все это было разбросано в полнейшем беспорядке, который обычно принято называть «творческим», однако Марис уже знала, что стоило Майклу что-нибудь тронуть или переложить на другое место, и Паркер устраивал другу грандиозный скандал. Это казалось невероятным, но он совершенно точно помнил, где что лежит, и требовал, чтобы все оставалось как есть. Майклу запрещалось даже прибираться в комнате, словно беспорядок помогал Паркеру сосредоточиться на работе.

Рабочее место Ноя, напротив, было в идеальном порядке, но, приглядевшись, Марис заметила тонкий слой пыли, покрывавшей клавиатуру компьютера. Если на ней когда-нибудь и работали, то довольно давно.

Марис выпрямилась. Ее сердце больше не билось как сумасшедшее — оно как будто заледенело.

Погасив свет, Марис вышла из квартиры на площадку и автоматически заперла за собой дверь, хотя, зачем она это делает, ей самой было непонятно — ведь внутри не было ровным счетом ничего, что было бы ей дорого.

Спускаясь по ступенькам, Марис со страхом думала о неизбежном объяснении с Ноем. Что она ему скажет? И что он скажет ей? Ной вернется домой в полной уверенности, что его любящая покорная жена с нетерпением ждет своего ненаглядного супруга, чтобы заняться с ним сексом на ковре у камина. Она сама его к этому приучила, сама дала повод считать себя податливой и мягкой, как глина, из которой он может лепить все, что ни пожелает.

Он вернется домой в уверенности, что их спор из-за переговоров с «Уорлд Вью» давно забыт. Он по-прежнему будет думать, что никто не считает его причастным к самоубийству Говарда Бэнкрофта. Он, возможно, попросит налить ему перед ужином рюмочку бренди, так как сегодня он «набросал вчерне» пролог своего будущего бестселлера.

Но на этот раз вместо бренди он получит неприятный сюрприз.

Марис огляделась в поисках такси и сразу заметила остановившуюся невдалеке машину, из которой как раз выходил пассажир. На подобное везение Марис не рассчитывала, поэтому сразу подняла руку, подавая сигнал водителю освободившегося такси.

Рассчитавшись с пассажиром, таксист, не закрывая дверцы, лихо подкатил к Марис, но она на него даже не взглянула. Взгляд ее был прикован к мужчине, который уверенно взбежал по ступеням такого же трехэтажного дома из красного кирпича и вошел в подъезд с таким видом, словно торопился домой после долгого и трудного рабочего дня.

Медленно опустив руку, Марис махнула водителю в знак того, что машина ей не понадобится, а сама зашагала вдоль тротуара к дому, в котором скрылся мужчина.

Дом был очень похож на тот, из которого она только что вышла. Подъезд был не заперт, консьержа в вестибюле тоже не оказалось, и Марис никто не остановил. Подойдя к почтовым ящикам на стене, она принялась изучать таблички с фамилиями жильцов. Один из ящиков привлек ее внимание. На нем не было таблички, а это означало, что квартира 2-А либо свободна, либо ее владелец получает почту по другому адресу.

Марис поднялась по лестнице и остановилась у дверей квартиры 2-А. Она была на удивление спокойна. Решительно постучав, Марис повернулась так, чтобы ее лицо было хорошо видно в дверной «глазок».

Прошло несколько секунд, дверь распахнулась, и Марис оказалась лицом к лицу с Надей Шуллер. На ней был только тонкий шелковый халатик, небрежно завязанный поясок которого она еще не успела выпустить из рук.

Лицо ее не выражало ни смятения, ни неловкости. Надя вызывающе улыбнулась и распахнула дверь шире, и взгляд Марис невольно устремился в глубь квартиры. В узком коридорчике она увидела Ноя, который вышел из кухни с двумя стаканами в руках.

Увидев жену, Ной остановился как вкопанный.

— Марис?!

— Надеюсь, — вставила Надя, — вы оба достаточно воспитанные люди и не станете разыгрывать здесь пошлую мелодраму?

Но Марис не слышала ее слов. Взгляд Марис был устремлен на мужа. Она словно впервые видела этого человека, невозможно было и представить себе, что ее Ной с его безупречным вкусом, с его умом и интеллигентностью может изменить ей с этой вульгарной женщиной.

— Не надо извиняться и «все объяснять», — сказала она холодно. — Ты лжец и предатель, и я больше не желаю тебя видеть. Я хочу, чтобы отныне ты больше не показывался мне на глаза. Никогда! Я сейчас же позвоню Максине; она соберет и передаст тебе твои вещи, потому что я не хочу к ним даже прикасаться. Между нами все кончено!

С этими словами она повернулась и, стремительно сбежав по лестнице вниз, выбежала на улицу. Марис не плакала — ее глаза были совершенно сухими. Она не испытывала ни гнева, ни сожаления, ни боли. Она и сама еще толком не осознала, что произошло, но какое-то необъяснимое облегчение пришло в ее сердце.

Но далеко она не ушла. Догнав, Ной грубо схватил ее за руку и рывком повернул к себе. На губах его играла холодная злая усмешка, которая испугала Марис.

— Ну что ж, Марис, очко в твою пользу… — прошипел он. — Вот уж не ожидал, что у тебя хватит ума следить за мной!

— Отпусти меня сейчас же! — Марис попыталась вырваться, но Ной держал ее крепко. Его пальцы лишь еще сильнее впились в руку Марис.

— Заткнись и слушай!.. — Он так резко встряхнул ее, что Марис прикусила язык и вскрикнула. — Я же тебя выслушал, Маленькое Отважное Сердце! Твоя речь произвела на меня сильное впечатление — особенно твои заключительные слова. «Между нами все кончено!» — это надо же!.. По-моему, этот затертый штамп давно перестали употреблять даже графоманы. Пожалуй, дорогая, мне придется сказать тебе, как все будет на самом деле, чтобы ты не питала пустых иллюзий. Наш брак всегда был таким, каким хотелось мне, и таковым он и останется! Я уйду из твоей жизни только тогда, когда я захочу, а не когда захочешь ты. Это тебе понятно, Марис? Все будет так, как решу я. Тебе придется подчиниться. Поверь — у тебя нет другого выхода.

— Ты делаешь мне больно, Ной! Ной рассмеялся.

— Я еще даже не начал делать тебе больно, — процедил он сквозь зубы и в подтверждение своих слов так стиснул ее руку, что у Марис потемнело в глазах. Но хотя от боли у нее по щекам покатились слезы, сдаваться она не собиралась. — Так вот, — продолжал Ной, — пока мы вместе, я буду делать, что захочу. Я буду на твоих глазах трахаться с Надей, а ты будешь подавать нам кофе в постель и молчать, как подобает послушной маленькой женушке, ясно? Иначе я превращу твою жизнь и жизнь тех, кто тебе дорог, в ад. Ты ведь знаешь — мне это по силам. — Он наклонился к ней, и его глаза угрожающе сверкнули. — И я сдержу свое обещание!

Ной отпустил ее так внезапно, что Марис, не ожидавшая этого, покачнулась и больно ударилась спиной о стальную решетку, которой были отгорожены мусорные контейнеры. Но Ной даже не взглянул на нее. Повернувшись, он зашагал назад — к дому Нади.

— Не жди меня, сегодня я домой не приеду, — бросил он через плечо и скрылся в подъезде.

Проводив Ноя взглядом, Марис еще долго смотрела на захлопнувшуюся за ним дверь. Страха она почти не испытывала — в душе Марис бушевали совсем другие эмоции. Несмотря на то, что рука и спина немилосердно ныли, а во рту стоял металлический привкус крови, она до сих пор не верила тому, что только что произошло. Неужели Ной и вправду ей угрожал? Неужели он действительно готов исполнить все, о чем говорил?

Потом Марис начало трясти. Только сейчас все происшедшее предстало перед ней в реальном свете. Оказывается, она совершенно не знала своего мужа! Человека, в которого она была влюблена, на самом деле вообще не существовало. Ной играл роль, и играл настолько убедительно, что она ему поверила. Зная, что Марис очарована Сойером Беннингтоном, он искусно подрожат персонажу собственной книги и ни разу не отступил от этого образа ни на дюйм.

Вплоть до сегодняшнего дня — ни разу…

Марис содрогнулась, поняв: только что она познакомилась с настоящим Ноем Ридом!