Завтра будет солнце

24

Донна Лавиния наконец-то подарила мне нечто похожее на улыбку. Хотя, возможно, это у нее просто лицо было такое суровое, резкие черты которого производили впечатление, что старуха вечно чем-то рассержена. Я только-только вошел в комнату и собрался было сходить в проблемный душ, как она постучалась в мою дверь. Я предложил донне Лавинии расположиться в маленькой гостиной, но она как полновластная хозяйка дома решительно двинулась прямиком в комнату Грандуки.

— Мне сказали, что ты решил нам помочь.

— Да, блин…

— Пардон?

— Не… я… да, я охотно вам помогу. Это не так трудно.

— Трудно или не трудно — через пару дней сам поймешь. Прежде чем начнешь, знаешь, обязательно сообщи Виттории завтра утром твой ИНН, код налогоплательщика, иначе мы не сможем оформить тебе страховку.

— Чудно.

— Что чудно?

— Ну… чудно… в смысле хорошо. Хотя у меня нет ни малейшего понятия, существует ли у меня вообще этот чертов ИНН. В жизни не думал, что он мне когда-нибудь понадобится.

— Нет, необходимо, чтобы ты его обязательно предоставил.

Я кивнул, будто ученик в ожидании похвалы, но похвалы не последовало. Вместо этого у меня в руках оказалась небольшая холщовая сумка, которую я раскрыл с некоторым опасением. В сумке лежал короткий садовый секатор и две потертые кожаные перчатки.

— Твой дедушка приезжал сюда в сентябре и всегда шел на сбор винограда. Даже если он здесь и оставался всего на пару дней, все равно большую часть времени проводил на винограднике. Твой дед говорил, что виноградная лоза проявляет свои лучшие свойства лишь в моменты, когда испытывает страдания. И он сравнивал это со своей собственной жизнью. Трогая живую лозу, часами обливаясь потом, он обретал смысл своего послушания, своих трудов и своей любви.

— Вы любили друг друга?

— Что ты себе позволяешь?

— Я и не думаю подначивать. Просто важно это знать.

— …

— Мне было бы очень приятно знать, что дедушка встретил свою большую любовь. Для нашей семьи это что-то исключительное.

— Давай поговорим об этом как-нибудь в другой раз, Леон. Впрочем, даже не знаю, захочу ли я об этом с тобой говорить. Я собираюсь ехать в Подеруччо на ужин к своей подруге Даде. Она обещала показать мне керамическую посуду, которую сама расписывает.

— А как насчет моего ужина?

— Это к Мене. Если хочешь, поешь вместе с Рикардо на кухне. А хочешь, сходи в остерию, ту, что на заднем дворе, там кушают наши агротуристы. Только смотри, тут по окрестностям шныряет банда байкерш. По-моему, они просто бандитки.

Я ответил понимающей улыбкой. Я был восхищен этим вулканом, с виду потухшим, но в любой момент готовым взорваться жизненной силой, чего, например, так не хватало мне. Я проводил донну Лавинию до двери, увидел, как ее силуэт растворился в сумраке бильярдной комнаты, а потом заперся — сам в себе.

Блин, где я теперь найду этот самый ИНН? Здесь шутить не любят, без документов я могу забыть про телефильм со мной и Джулией в главных ролях, продюсер Аарон Спеллинг, добрейшей души человек. Я пошарил в бумажнике, но кроме кредитных карточек, карточки с Человеком-Пауком и мятых купюр ничего не нашел. Был только один человек, который мог спасти меня в этой дурацкой ситуации, и я бросился ему звонить. Связи не было вообще, даже в заветном углу мобильник жалобно сообщал мне, что со звонком ни хрена не получится. Чтобы занять время, я вытащил зубную щетку и пасту Cristi и пошел в ванную почистить зубы. Ванная комната была освещена закатным светом, даже не оранжевым, а таким, слегка розоватым, с сумеречной голубизной. С некоторым стыдом я вынужден был признаться самому себе, что наслаждаюсь этим светом. Лицо я обтер белым полотном, чистым, но жестким от бесконечных стирок. А может, здесь просто не умели пользоваться кондиционером для белья. Эх, сюда бы Маризелу.

Вернувшись в комнату, я обнаружил на телефоне чудесным образом нарисовавшиеся две полоски. Я воспользовался моментом и позвонил своему любимому бюрократу.

— Пьер! Блин, если я тебе не звоню, то ты, сучара, вообще исчезаешь… Нет, у меня включен, он берет только в одном месте, в углу… Да при чем тут две линии, плевать я хотел… Ну и как Ибица?.. Караул, правда?.. А, даже они… Вот суки… Молодец, ты правильно сделал… Знаю, ну, может, на следующий год… Мне было так хреново… А в Патагонии?.. То есть как это, будто ты это спрашиваешь?.. У тебя изменилось мировоззрение?.. В смысле ты снова начал курить?.. Я ни на что не намекаю… Ладно, сам не заводись… Да, я знаю, что мама разозлилась из-за того, что ты устроил скандал с «Энель»[21]… В темноте… смешно!.. Да нет, Маризела не виновата… Всегда с ней… А что, счета мама сама не может оплачивать?.. Все, хватит про это… Нет, здесь хлеб с маслом не едят… Какие там караваи, нет… Какой хлеб дают, такой и ем! Абсолютно без соли… но вкусный… Да, старовата… Вообще ни хрена, хотя здесь неплохо… Кстати, ты не мог бы найти мой ИНН… Для работы… Это значит, что я решил здесь поработать… На сборе винограда… Руками, чем же еще… Своими собственными… Крестьянин — это звучит гордо… и потом, здесь такая девушка работает… Да мне по фигу, что на свете много красивых девушек!.. Я не повышаю голос… Да так, несколько дней… Часов пять-шесть… Да по фигу мне эти мозоли!.. Не называй ее старой шлюхой, она просто старая, и все… Да по фигу, что ее дед пялил… Так, ты найдешь мне мой ИНН или нет?.. Нет, ручки нет… Хорошо, шли SMS… Прикрой меня, наконец! Я тебя прикрывал тысячу раз… Ладно, но я бы не отступил… Не волнуйся, исключительно, чтобы поиметь эту цыпу… Джулия… У нее бар, даже несколько… Ну да, целая сеть… Потому, что ей нравится бывать на свежем воздухе… Да на фиг мне тебя обманывать!?!.. Всего лишь несколько дней… Нет, с кайфом завязано… Тогда зачем тебе life coach?.. Одно дело мировоззрение, другое — реальность… Что значит трюизм?.. Нет, папу я вообще видеть не хочу… Да по фигу мне, что он там страдает… Потом расскажу… А Лола?.. Горюет?.. Имя такое, типа Айша… Да, цветная… Точно, это она спрятала… сам ей скажи… Смысла нет, сам знаю, но она ведь еще ребенок… Понял, но… Молодец… И что?.. Опять ему плохо?.. Что значит его ОТЫМЕЛИ?.. У него не может так просто взять и появиться аллергия… Да он и раньше рычал… А, сейчас все больше?.. Даже так… И сколько уколов ему сделали?.. Бедный Хулио… Н-да, мне жаль… Знаешь, Ламенто твой кот!! Вот и нет, зеркало тоже было не мое, это твоей бывшей… Забудь… На ужин с одним кубинцем, местным… Нет, кубинок тут нет… здесь же не бордель! Симпатичный парень… Дистанция, разумеется, дистанция. Не волнуйся… Хорошо.

Не прошло и секунды, как на мобильник пришло новое сообщение. И это отнюдь не мой братец оперативно реагировал, нет, это пришел запрос, заявка, от которой окружающий мир несколько содрогнулся: «Найдешь мне три пары обуви сегодня вечером? Руди». Наконец-то дружбан, который вспомнил обо мне. Наконец-то живое существо, которому я был для чего-то нужен: добыть три грамма кокаина. Я удалил мессагу, не отвечая и не раздумывая, но тут же, с безрассудным отчаянием — и почти бессознательно, — решил просмотреть все Анитины сообщения, которые из памяти не стирал.

SMSок было дикое количество, все в куче, со смайликами и подмигиваниями. Расстелив полотенце, я растянулся на кровати и начал медленно, будто на маленькой гильотине, убивать один за одним следы моей любви, которые я столь долго сохранял. Перед тем как уничтожить послание, я сначала его перечитывал, а потом несколько секунд колебался, когда на дисплее высвечивался вопрос «Удалить сообщение?».

Я пробовал каждое из них на вкус — в последний раз, тупо упираясь взглядом в «Сообщение удалено». Это казалось освобождением, но уж точно не облегчением. Не знаю даже, правильно ли я поступал, когда-нибудь я об этом пожалею, но голосок у меня внутри говорил, что все в порядке, и я ему не перечил. Вне всяких сомнений, эта казнь не смогла бы состояться в моей комнате в Милане, где каждый предмет, каждая деталь напоминали мне об Аните, у меня там просто не хватило бы мужества. Но здесь — совсем другое дело, здесь уже был не я, я мог поиграть в героя.

Валяясь на кровати с мобильником в руке, я чувствовал, как в комнату вместе со свежим воздухом проникало странное ночное пение. Потом пришла кухарка Мена и своим зычным голосом пробудила меня. Странно, но меня это уже не особо раздражало. Тем не менее мне как-то совсем не улыбалось ужинать на кухне в компании с полузнакомым кубинцем, ублажавшим хозяйку дома. И потом, о чем мне с ним говорить? О коммунистах? О борьбе с голодом? О малярии? О Че Геваре? Мы же все отлично понимаем, что Че стал таким популярным просто потому, что имел великолепные данные, в смысле был физически красив. Настоящая поп-икона из мультисерий Уорхолла, которую отец Аниты не замедлил бы приобрести. Хотел бы я посмотреть на своих подружек, богатых коммунисток, если бы Че был маленьким, вонючим и плешивым, надели бы они майку с его изображением? Или сделали бы татуировку на плече? Че им нравится исключительно потому, что с этим парнем, идеологическим таким Джимом Моррисоном, они бы не отказались переспать. По сути, о Геваре они толком-то ничего и не знают, за исключением его подвигов, характерных для всех героев.

Нет-нет, я решительно не мог ужинать один в компании коммуниста-эмигранта. Я обернул полотенце вокруг бедер, прикрыв свою пушку, открыл Мене дверь и попросил ее принести ужин в мою комнату — может, подобное обслуживание не предусматривалось только в отношении завтрака — и извиниться за меня перед Рикардо. Она в ответ начала так громко ржать, что мне стало не по себе. Она опять назвала меня бездельником — второй раз за день — и заявила, что через десять минут ставит на стол суп.

Почти против воли я в мгновение ока оказался в кресле донны Лавинии, по ее, как выяснилось, распоряжению, бок о бок с ее латинским жеребцом, который излучал неистребимую жизнерадостность. Черт, это уже начинает досаждать. Как можно все время быть в отличном настроении? Почему этот тип никогда не сорвется, не заорет? Улыбчив, уверен в себе, терпелив, всегда к вашим услугам. Постоянно. Вообще-то я и разговаривал с ним всего три раза. Ну не может же такого быть, чтобы он не выдал ни разу какую-нибудь гадость, на которую нельзя было бы достойно ответить. Нет, я не могу терять время, выслушивая типа из Копакабаны или там из Гаваны, в общем, вы меня понимаете. А сейчас я вот с ним сижу за одним столом, а он смотрит на меня своими голубыми глазами, с гребаной улыбочкой, будто официант, ожидающий чаевых. Я изобразил дежурную улыбку, кивнул Мене, и она подала на стол какое-то варево из синей капусты, свеклы, фасоли, с мелко нарезанными кусочками ветчины. Впрочем, для домашнего супа похлебка оказалась довольно вкусной. Рикардо ел шумно, стучал ложкой, и я, разумеется, вышел из себя.

— Пожалуйста, когда ешь, ты не мог бы делать это чуть приличнее?

— Леон, ло сьенто мучиссимо. Но я галантности совсем не обучен.

— Не галантность, а благовоспитанность. И вообще, я это говорю ради твоего же блага.

— Это здорово. Знаешь, я тебя даже прошу, указывай мне на все, что я делаю неправильно за столом…

— Ты издеваешься надо мной, что ли?

— Даже и не думал. Ты мне симпатичен.

— …

— …

— Как это?

— Ну так. Потому, что ты приехал из другого мира и потому, что ты хочешь всем показать, что тебе здесь хорошо, и еще ты думаешь, что хватит угнетать других. Можно так сказать — «угнетать»?

Я не знал, как отреагировать — надавать ему по шее, вылить кастрюлю с супом на голову, опозорить его на глазах у Мены или продолжать слушать. И решил все-таки дослушать этот бред, который раньше бы отверг сразу же и с презрением. Встречаются люди, которые за секунду просекают мою гнилую душу, раздевают ее догола и пронзают насквозь. Такие меня всегда пугают, особенно те, кому нечего терять. Этот сейчас сидел рядом со мной.

Рикардо поднялся и подошел к небольшому стеллажу с бутылками в углу кухни. Он тщательно исследовал их одну за одной и наконец выдал:

— Поскольку донны Лавинии с нами нет, я бы предложил сегодня отведать хорошего брунелло… те густа?

— Чудно.

— Это ее любимое вино, называется Primadonne[22].

— Все женщины — шлюхи.

— Не энтьендо…

— Давай, наливай…

Боже, как он умел открыть бутылку, разлить по бокалам, вдохнуть аромат — такая утонченность заставила меня раскаяться в том, что я наехал на Рикардо за его неумение вести себя за столом. Хотя это его невежество в глазах моей семьи выглядело ужасным преступлением, и не сказать ему об этом было бы просто-напросто свинством. Вино было превосходным, и я поразился тому, как медленно я его пил, почти смакуя, наполняя своим дыханием бокал. Я не жрал вино глотками, захлебываясь, как это делал обычно. О, я был распутным сыном Бахуса, освобождающимся из рабства: а это еще что, блин, за фильм?

Рикардо безмятежно улыбался, а я жадно ловил каждое его движение. Он улыбался, потому что и жизнь ему улыбнулась, и смотрел на меня глазами человека, который научился схватывать все на лету. В его взгляде сквозило любопытство, смешанное с жалостью, и еще чувство, которому было наплевать на формальности — все это сводило на нет то, о чем мой брат каждый раз напоминал мне: держи дистанцию.

Мы уплетали стейк кьянина с кровью, поджаренный на гриле с грибами, под бдительным взором Мены. Я подносил к губам очередной бокал, как вдруг Рикардо тронул меня за руку.

— Леон, можно я скажу тебе одну вещь?

— Скажи.

— Ты неправильно держишь бокал. Держи его за ножку, потому что, когда ты его держишь за чашечку, тепло от ладони передается вину, и это неправильно.

— …

— Но ты не беспокойся. Я никому не скажу.