Завтра будет солнце

34

Это были тяжелые деньки, много раз мне хотелось бросить все к черту и убраться восвояси. Но остаться значило гораздо больше, чем обычная игра с фатумом. Это была проверка на зрелость, как экзамен на степень доктора honoris causa в Гарварде. Стометровка без допинга.

Несмотря на переписку по мобильникам, Джулия строила недовольные рожи, но в ней-то я был теперь уверен на сто процентов. Остальные члены бригады также были недовольны моим прогулом по неуважительной причине, какие-то их планы из-за меня порушились. Даже Кесслерши меня демонстративно бойкотировали, развлекая друг друга базарными пересудами. Единственный, кто не утратил своего благорасположения ко мне, был старый Арольдо, может, из-за своего преклонного возраста, а может, просто из интереса к чужакам, к которым он, скорее всего, меня и причислял. Чувствуя такую общую напряженность, Спрут переставил меня в пару к старику, а Джулию определил к Кесслершам.

Мы трудились на виноградниках Пьеве, заброшенного имения возле замка Галико, где выращивается санджовезе, основной сорт винограда в Тоскане. Виттория относилась к нему с нескрываемым почтением, даже с подобострастием, будто к эстрадной звезде. «Это капризный тосканский мальчик, — приговаривала она. — Если с ним ласково обращаться, он дает сумасшедшие результаты, но ежели сбор не задался, то и в итоге получишь шиш». Но наш сбор — по крайней мере до сего момента — шел превосходно, хотя, понятно, бабки можно будет подбивать, когда весь виноград будет передавлен и запечатан в погребах, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

На меня все продолжали смотреть косо, один только Арольдо здорово помог мне, а то бы я умер с тоски. Я получил прекрасную возможность пообщаться со стариком, узнать его получше и понять, что он был далеко не кретином. Я смеялся над его анекдотами, я даже начал понимать его диалект. Вот какие темы запечатлились в моей памяти:

злоключения кота по имени Вялые Яйца, которого Арольдо считал голубым, потому что кот пытался совокупиться с кроликами, когда старик выпускал их из клетки. Но потом в один прекрасный день кот нашел себе невесту, и не одну, а потом его прикормила другая семья, и котяра сделал ноги. Недурная бы получилась парочка — Вялые Яйца и Ламенто, а?;

искривленные зубы у Вонючки, одного из кроликов. Нижние зубы у него выросли непропорционально большие, даже ноздри закрывали. Арольдо был вынужден удалить их при помощи секатора;

несчастная любовь к Лоррейн, англичанке, которая вот уже двадцать лет была замужем за итальянцем и даже имела троих детей.

Последнюю историю, в частности, Арольдо рассказывал на универсальном языке, понятном для всех влюбленных, делая продуманные паузы, тщательно подбирая слова, дабы не ошибиться даже в мельчайшем нюансе. Когда человек находится в состоянии восторженного самозабвения, неизвестно почему он вдруг начинает предъявлять самые суровые требования к собственной памяти. А память у Арольдо была блестящая: они встретились впервые на вендемии[33], но симпатия — если использовать точное выражение рассказчика — вспыхнула уже на сборе олив, в ноябре. Дальше следует история, наполненная любовными записками, красноречивыми взглядами, тайными свиданиями на парковке Джельси, у торгового центра в Синалунге. Как-то раз Арольдо оставил свою черную «панду» на стоянке незапертой, а его пассия втихаря от мужа открыла дверку и оставила для него на сиденье домашний пудинг в коробочке, блин, трэш какой-то.

Через месяц нерешительных попыток парочке наконец-то удалось совокупиться «аки диаволам» в маленьком амбаре за его огородом. Однако муж, как в худших классических сюжетах, узнал об их порочной связи, угрожал ему, угрожал ей, в общем, роман закончился. Через год женщина отправила Арольду описание своей несчастной жизни на двух листочках, в котором она плакалась на свою участь узницы и невозможность что-либо изменить.

— Ну а твои истории, Грандукинчик, наверное, не такие крученые?

— Не знаю. Скорее, не такие романтичные. Я и сам очень пошлый.

— Нет, ты мне вовсе таким не кажешься. Ты весь такой порядочный, образованный; у тебя, конечно, есть недостатки, как и у всех, но в целом я считаю тебя хорошим парнем. И потом, ты же внук синьора Эдуардо, и я к тебе со всем уважением. Да, тот был человеком старой закваски, воспитанный, с манерами, все такое. Бывалоча, встречал меня, всегда говорил: «Буонджорно, синьоре». Жаль, что он в последние годы перестал здесь появляться, а потом мне сказали, что у него страшный недуг.

— Вы и вправду жалеете?

— Не забывай, я ведь как санджовезе… Что думаю, держу про себя… а эти вот вокруг, они тобой не разговаривают, знаешь, почему? Просто завидуют. А я чего на это говорю: «Ежели у тебя так все круто, да и фиг с тобой, да и слава богу!»

— Спасибо, блин.

— Спасибо за блины?

— Нет, я говорю, спасибо вам.

— Всегда пожалуйста…

— …

— А чего вы с Джулией все воюете, чего бы вам любовью не заняться, обоим же неймется?

Черт, старик прав, но ситуация была слишком деликатная, чтобы пересказывать ее, срезая грозди одну за другой. Вполоборота я глянул в сторону Джулии: она тихонечко работала на шпалере с Кесслершами, а убогие тетки вовсю перемывали косточки женщинам поселка. В конце-то концов я всего лишь продинамил ее с пиццей, она уперлась, я не хотел тормошить ее, хотя мне и не доставляло никакой радости ее нахмуренное личико. Проблема в том, что, когда появляется, из чего выбирать, все эти любовные страдания перестают быть страданиями.

Джулия не задавала мне никаких вопросов, вела себя абсолютно спокойно, но хотя бы словечко в мою сторону. Не то что «Дьяболик», — даже сандвича с яйцами и помидорами не предложила. Я решил не трогать ее пока, хотя, признаюсь, тревога теснилась в моей груди, и никак не удавалось мне эту боль избыть.

Ева, о да, она ведь играла роль Евы, и ведь ни одной женщине такое даже в голову не приходило. Во время обеденного перерыва Джулия куда-то ускакала — ты где, дорогая? — а в пять она первая отправилась домой, не реагируя на злобные шуточки, которые почему-то так любят отпускать разные уроды в адрес беззащитных. Я совсем уже пал духом, я не понимаю девушек, которые так вот со мной себя ведут, хотя я им еще пока ничего не сделал. Эй, говорю я, чем же это я мог разочаровать вас? Мамма миа, какие же все-таки женщины обидчивые создания.

Я обсудил эту тему вечером с Рикардо, под мохито и чудную музыкальную нарезку из Эроса, Тициано и Лауры — он их так называл. Рикардо, оказывается, мечтал пригласить всех троих в качестве свидетелей на свадьбу брата Рамона. Четвертым, по всей видимости, должен был быть я. Я рассматривал фотографии с крещения племянницы Рикардо, но мне почему-то казалось, что это не религиозная церемония в Гаване, а какая-то свадьба в Тиране. В качестве подарка я бы наверняка вручил дисконтную карту магазина Cenci в Нью-Йорке, поскольку, полагаю, на Кубе такого не водится. Ну, разумеется, я это только подумал, а не сказал. Видите, я потихоньку начинаю становиться лучше.

Рикардо наконец был введен в курс дела — частично, что касалось Аниты, и почти во все, что касалось Джулии. И я отметил для себя две вещи. Первое: впервые я обращался к кому-то за советом в сердечных делах. Второе: кубинец, который приехал в Италию, чтобы ублажать не в меру резвую семидесятилетнюю старушку, очевидно, не самый лучший советчик в таких вопросах. Но другого слушателя у меня не было. Увы, порой мы почитаем людей за лучших товарищей просто за неимением альтернативы, грустно, конечно, но это так.

— Ты сам реши, чего больше хочешь — солнце или луну, солнце и луну трудно иметь одновременно, хотя иногда получается, энтьендес?

— А кто солнце, кто луна?

— Ты сам знаешь. Но, по-моему, Джульетта — солнце, а мучача из Милана — луна.

— А по-моему, наоборот.

— Вот смотри, та из них, которая вызывает в тебе улыбку, та и солнце. А та, которая вызывает в тебе грустные мысли, — та луна. Извини, я, наверное, переборщил с ромом в мохито, я чего-то расклеился…

Потом мы говорили о нотах Estrella gemela, и я представлял себя персонажем какого-то телесериала.

— Так, и что же мне делать, чтобы у меня были сразу и солнце, и луна?

— Ты и сам прекрасно знаешь, что делать, Леон, ты ведь всегда так и делал, правда? Ты когда-нибудь в чем-нибудь себе отказывал?

— Никто никогда не говорил мне нет.

— Уверен? Ты уверен, что Джульетта тебя хочет? С тех пор, как я здесь, в Италии, я только одно понял про итальянских женщин: важно не давать им себя подмять. Но вообще-то это, наверное, не только с итальянками, это со всеми бабами так надо.

Разговор прервался, потому что в комнату ввалилась Виттория «в штатском». На ней была юбочка, которая придавала Виттории какой-то уж совсем раздолбайский вид, хотя не могу сказать, что меня это раздражало. Два раза в неделю она училась танцевать сальсу в комнате у Рикардо, а по четвергам отправлялась двигать задницей в одноименный (с собой!) кабак — «Виктория ди Торрита», а Рикардо подрабатывал там аниматором.

Виттория дерябнула с нами душистого коктейльчику — Рикардо готовил мохито, замачивая свежую мяту — особый секрет, — которую выращивал тут же, в своей комнате, в горшке из-под лимонного дерева. А еще добавлял тростниковый сахар и лайм, отдавая дань ностальгии. А вот меня, например, в Милан вообще, ну его к черту, не тянет.

Тут Виттория объявила, что, мол, готова, и я поднялся было, чтобы оставить их одних предаваться безудержным шевелениям тазобедренных суставов, но они в один голос стали упрашивать меня остаться: им, видите ли, нужна была публика. Не то что бы меня шибко привлекала такая перспектива, но с другой стороны, что меня ждало в моей комнате: телека нет, Интернета нет, у мобильника пунктирный прием, нет даже завалящего «Дьяболика», поскольку Джулия прекратила ежедневные поставки. Ладно уж: я вытянулся в кресле, взгромоздив ноги на столик, а Виттория и Рикардо отодвинули второе кресло в угол, освобождая пространство. Сначала они попробовали двигаться без музыки, а потом завели пронзительную Seduce me, которую, похоже, оба знали уже наизусть. Рикардо показывал танцевальные па setenta complicada и при этом болтал на каком-то своем диком птичьем жаргоне.

— Так, начинаем с setenta, только не на месте, двигаемся, двигаемся, поворачиваешься вокруг, вот так, кларо? Муй бьенб, ми амор… Раз, два, выше руку… пять, шесть, семь.

Здесь проводились ярчайшие празднества.

— Теперь правую ногу вперед, и вращение с подшагом… по кругу… Раз, два, три… пять, шесть, семь.

Казалось, здесь мы можем узреть блестящих кавалеров на балах в Версале, чуть хмельных после ласк Марии Антуанетты.

— На счет семь я поднимаю левую руку, ты деречо, фиксируешь переднюю позицию… так… Идешь на меня… раз, два, три, теперь я сдвигаюсь алла дереча…

Находясь здесь, я не понимаю ничего, но так чудесно за всем этим наблюдать.

— Теперь подбираешь правую ногу, разворачиваешь ее ко мне… я тебя впускаю… так… дальше поворачиваюсь назад… Теперь кубинский проход с двойной поддержкой… и финальный оборот дамы.

Фильм «Грязные танцы», ни дать ни взять, бьющая через край чувственность, он трется об ее задницу, о, если б то была моя женщина, я б давно вскочил и расквасил ему морду. Хотя в этом было и что-то необычное, когда они исполняли эту столь романтическую сальсу, репетируя замысловатые па. Это был перформанс куртуазности и счастья, их движения подчинялись животным инстинктам, были одновременно продуманными, выверенными — и спонтанными. Бедра ходят ходуном, и тебе невдомек, почему танец ведет именно мужчина, как утверждает Рикардо, хотя уж он-то натанцевался в своей жизни по самые небалуйся.

Наблюдая, как он ритмично двигается под музыку, я испытал искреннее, неподдельное чувство восхищения им. Это было зрелище для глаз и для души. Эх, должен же быть где-нибудь в Милане хоть один кабак, где можно было бы полюбоваться на подобный спектакль, хотя, вероятно, такие танцы распространены только на юге.

Но особенно поразительным было наблюдать за тем, как Виттория, обычная крестьянка, осваивала все эти движения, я даже стал посматривать на нее, как на довольно опасную женщину. Она была совсем даже ничего. Подумаешь, пара морщинок, однако остальные атрибуты у нее были все на месте. А главное, она умела быть чертовски чувственной. Как я переживал, когда она по той или иной причине спотыкалась, делая серпантин, ну никак не выходил у нее гладко этот серпантин. А финальное каске? Неожиданно для самого себя я разразился аплодисментами, налил в бокалы чистый ром и вынес их на подносе двум dirty dancer, которые подарили мне целый час волшебства. Они оба выпили по чуть-чуть, на их лицах блестели капельки пота, они явно были рады видеть такого зрителя, как я. На секунду я представил себе, как маленький Рикардо репетирует, готовясь к карнавалу, чтобы получить наконец новые брючки и башмачки. Ситуация мне казалась настолько невероятной, что, несомненно, где-то в этом рассказе должна быть ошибка. Но, скорее всего, я просто-напросто плохо знал свой мир.