Завтра будет солнце

5

На столе — два стопарика русской водки, и жить им осталось недолго. Вокруг компания бакланов, пара спортсменов в трико, какие-то левые телки. Когда я вошел в бар «Бьянко», тот, что в парке Семпионе, Беттега уже сидел там. Он хотел было затащить меня во «Франк», где мы обычно тусовались, но опасался, что в присутствии друзей, приятелей и гламурных девиц у нас не получится поговорить серьезно.

Возможно, чтобы чуть поднять настроение, судьба выбрала для меня место через два столика от табурета, на котором сидел этот бычара, Джанмария. Ну, вы помните, я вам рассказывал про одного своего приятеля — я пер его подругу, а он нас застукал и там же, на месте, проблевался? Так вот, это он самый. Вообще-то, я вам рассказал анекдот, в котором все переврал. Это меня вырвало. И это я застал Джанмария в постели с моей девушкой. Правда только то, что это был действительно мой день рождения, и мне исполнилось двадцать два года, и мы тогда все были упитые в нулину. Пардон, мне это казалось самым эффективным способом изгнания бесов, которые вообще ни хрена не умеют делать, только появляются в самые неподходящие моменты.

Я сделал вид, что не заметил приятеля, и он тоже глазки скромно опустил, сволочь. Как я его ненавидел, все еще ненавидел, с того самого дня.

Беттега же смотрел на меня безмятежным ясным взором человека с чистой совестью и уверенностью, что все проблемы рано или поздно уладятся. В самом деле, весьма нечасто мне приходилось вот так плотно разговаривать с другом. Обычно наши тусовки протекали по одному и тому же сценарию: аперитивчик, следом что-нибудь покрепче, для газу. Потом я выслушивал пожелания и отправлялся к Дуке за дурью. Потом ужин в «Финджерс» или в «Оригами», потом на флэт к какой-нибудь подружке, там кумар-раскумар, а потом секс, иногда секс с виагрой. Хотя в последние годы мне больше нравилось «дернуть» в одиночку. Но вовсе не об этом нам предстояло поговорить нынче вечером с Беттегой. Речь не о коксе, а об Аните. Опрокинув рюмку, Беттега решительно начал:

— Из-за чего ты на меня взъелся?

— Блин, он еще спрашивает! Два раза тебя видел — и оба раза с Анитой! А меня предупредить нельзя? И вообще, ничего мне не говоришь, что там у нее, как и что мне теперь делать… И что я, блин, должен теперь думать?

— Я не говорил с тобой исключительно из уважения к ней. Она не хочет, чтобы обсуждались вещи, из-за которых она страдает. Ей реально плохо.

«Страдает». Как мне понравилось это слово! Если страдает, значит, что-то еще есть, по крайней мере кусочек надежды. А Беттега, на мой взгляд, вел себя излишне дипломатично, и потом, он все-таки оставался моим другом. Он же не мог в подобной ситуации выеживаться, как какой-нибудь шоумен на дискотеке.

— Послушай, Беттега, скажи мне только одно: что мне теперь делать? Что мне теперь, ждать? Знаешь, я уже десять дней ни в одном глазу. Так? Я ведь из-за нее.

Соврал, конечно, но, если друзья играют с тобой нечисто, что прикажешь делать, тоже начнешь передергивать.

— Анита говорит, что хочет некоторое время побыть одна. У вас единственная проблема, и ты ее прекрасно знаешь. Она думает, что разлука с ней заставит тебя задуматься о том, какой страшный бардак в тебе самом.

— О’кей, тогда почему она сама мне об этом не скажет? Ты сам-то что, миротворец из ООН? Подыскал себе работу?

— Так и есть, я на последнем курсе юридического.

— Ладно, замнем. В общем, по-твоему, я сейчас должен вести себя примерно и ждать, так?

— Так.

— Хорошо, давай тогда еще по рюману… или мне нужно вообще тормознуться?

— Думаю, сегодня лучше воздержаться.

— Ладно, Беттега, как скажешь.

— Тогда скажу тебе еще одну вещь, Леон. На похоронах я жутко рассердился, увидев, что ты меня в чем-то подозреваешь. Я такой же твой друг, как и ее, и смотреть на твою идиотскую рожу меня не прикалывает, вообще никак.

Неожиданно я почувствовал себя виноватым. Со мной такие фокусы легко проходят, это правда. Достаточно упрекнуть меня в чем-либо строгим тоном, и я уже готов взять на себя полную ответственность за все, вплоть до обрушения башен близнецов. И это вовсе не из-за мягкости характера, а только из-за моего безграничного доверия людям. Из-за этого своего доверия я наделал немало глупостей.

Беттега был Беттегой. Мы дружили еще с лицея. Я тогда учился в Лозанне, а он посещал один из колледжей в Милане, и каждые выходные мы уматывали в Сан-Мориц и зажигали там в «Кингз». До сих пор для меня загадка, почему меня там встречают с распростертыми объятиями?

Единственным недостатком Беттеги было неприятие кайфа. Он мог, конечно, нюхнуть пару раз, но так, без задора, исключительно чтобы поддержать компанию. Я припомнил случаи, когда Беттега привозил меня домой в полном бесчувствии, вспомнил сцены, которые закатывала Анита. Должен признать, что Беттега был настоящим верным моим другом, каких не так уж и много. Истинные друзья переживают за тебя не меньше, чем за самих себя, и всегда начеку, но делают все возможное, чтобы ты этого не заметил. Я почувствовал себя намного увереннее. Уверенность, подкрепленная водкой. Отбросив подозрения, я начал умолять Беттегу дать мне совет.

— Стало быть, ты считаешь, что если я продержусь какое-то время без безобразий, а потом приду к ней — она меня примет?

— Хорошо бы, конечно, но я не уверен. Мне не хочется, чтобы она думала, будто мы чего-то крутим у нее за спиной. И потом, вот еще беда — Мария Соле вовсе не на твоей стороне.

— Сука.

— Леон, будь выше этого. А главное, постарайся успокоиться. Тем более вы ведь собираетесь на Ибицу, день рождения Пьера праздновать, не так ли?

— Если мои согласятся. Знаешь, после смерти дедушки… А ты сам не хочешь поехать?

— Увы. Я должен заниматься адвокатской практикой, иначе мой папаша перекроет мне кислород… Он уже урезал мой месячный рацион до трех тонн.

— И как же ты?

— Экономлю на шмотках. Еще мама иногда чуть-чуть подкидывает… Но за это я должен покупать себе одежду в ее дурацких магазинах.

— Значит, хрен тебе, Беттега, а не Ибица.

— Странно будет ехать туда без Ани, а впрочем, может, это и к лучшему. Тем более всего на три дня. Смогу я три дня не гудеть?

— Попробуй. Если получиться — станешь мифом, нет — останешься простым смертным.

Я обнял его на прощание, пошел и оплатил выпивку.

Потом помчался домой, ликуя, как пацан. На светофоре я отдал типу, который протирал водительские стекла, аж целых две десятки. По сути, Беттега мне ответил положительно. Да, Анита заставила бы меня сойти с небес, тем не менее мы опять станем One из ее песенки — одним целым, как и прежде. Мы будем снова встречаться. Я возьму ее голову в ладони и заставлю ждать вечность, прежде чем поцелую, а потом она захочет еще раз, начнет вздыхать, как девственница, — и вот мы опять на моей террасе, занимаемся любовью яростно, изо всех сил. Наша страсть напоминает борьбу.

У подъезда я столкнулся нос к носу с Лолой. Она возвращалась с бонной-француженкой со своего балета. Ее не приняли на классический курс при театре «Ла Скала» — о, как убивалась мама! — и тогда пришлось зачислить ее в платную школу DY&G. По-моему, она там была самая бесталанная. В преддверии неотвратимо надвигающегося выпускного спектакля целыми днями Лола вертелась перед зеркалом — отрабатывала вращение, пируэты и особливо свое любимое grand plie[4], но зад у нее постоянно отклячивался, и вообще все выходило ужасно скверно. А она-то, дурында, этого никак не понимала, дома же ей все только аплодировали.

Мы поднялись наверх, и, чтобы не видеть ее танцев в гостиной, я пообещал поиграть с ней немного в куклы «Винкс». Лола обожала этих кукол, а моя мать ее за это осуждала, говоря, что в такие игрушки играют только дети пролетариев. А Лола назло маме представляла себя в роли своей любимой героини, смуглокожей феи — куклы по имени Айша. Много месяцев Лола ходила за мамой, пока ей наконец не купили куклу ростом с ребенка. Когда к нам приходили гости, мама металась по дому, выискивая, куда бы засунуть проклятую куклу, и бормоча под нос: «От этих филиппинок и так уже не протолкнуться».