Зеленая кухня, или Самый опасный рецепт

Глава 11

Аррен

После похорон жизнь в поселке пошла по-прежнему. Выйдя в поселок, мы увидели, что люди, которым наконец-то не надо было бояться мертвеца, вышли на улицы и направились по делам спокойно, а не оглядываясь по сторонам в ожидании нападения нечистой силы. Откуда-то доносились песни, по улице шла стайка девушек, не боящихся мертвого Марти, а возле кабака сделалось многолюдно. Какой-то пьяница даже прилег на землю.

— И ты ведьма, и муж у тебя ведьмак, и коза у тебя тоже как есть ведьма! — дородная баба грозила кулаком из-за забора такой же дородной соседке. Бертран усмехнулся и громко сказал:

— Ведьмы по моей части. Приходите с заявлением — разберусь.

Бабы тотчас же притихли и уставились на Бертрана с нескрываемым ужасом. Должно быть, представили, как именно он будет разбираться.

— Это мы так, — сказала баба из-за забора. — Это мы просто ругаемся. Слова такие. А ведьм у нас нету, нам и без них забот хватает.

Джереми Коскинена мы увидели в тот момент, когда он выходил из лавки с покупками. Компанию ему составлял один из сыновей — Рикку, как я понял по отсутствию обручального кольца на пальце. Лешак был прав: этого парня действительно можно было назвать сильной молодой порослью. Высокий, стройный, крепкий, он напоминал дуб — и на лацкане его сюртука тоже был дубовый лист.

— Интересные у вас броши, — вежливо, но холодно заметил Бертран. Коскинен покосился на свой лацкан и с достоинством ответил:

— Спасибо. Это символ нашей семьи. Дуб не ломается.

Мне стало жаль его, но я сделал все, чтобы не показать свою жалость. Такие люди терпеть не могут, когда их жалеют — они считают это подтверждением своей слабости, а Джереми Коскинен не был слаб.

— Мы хотели бы поговорить с вашим сыном. С Фредриком, — сказала Джейн — уж она-то не задумывалась о том, кто что любит, а что нет, и в ее взгляде было искреннее сочувствие и понимание. Коскинен приказал Рикку отправляться к какому-то Дитте, парень быстрым шагом пошел по улице, а мы неторопливо побрели в другую сторону. Меньше всего это было похоже на допрос — просто хорошие люди отправились погулять после обеда.

— Зачем вам понадобился Фредрик? — осведомился Коскинен сухо, но без злости. Я даже обрадовался тому, что Джейн первой заговорила с ним о деле: она производила впечатление человека, которому можно открыть душу.

— Я знаю, какая беда случилась с Ханни, — ответила Джейн, глядя ему в лицо, и я вспомнил, как бросился в воду за будущей русалкой. Тогда в ее взгляде было такое же отчаяние и мольба. — Видите ли, мне приходилось пережить что-то подобное. И я всегда буду благодарить богов за то, что рядом со мной оказался смелый и достойный человек… такой же, какой спас вашу невестку.

Ноздри Коскинена едва заметно дрогнули, и я увидел, как напрягся Бертран, словно готовился отражать удар. Но Коскинен не стал бы нападать на нас посреди улицы, для этого он был слишком умен.

— Моя семья хочет просто жить, — негромко, но отчетливо произнес Коскинен, глядя в глаза Джейн. Наверно, именно такого отца она хотела бы иметь — чтобы он стоял вот так, закрывая своих детей от всего мира, и за его спиной можно было бы спрятаться от любого горя. — Я уже пятнадцать лет назад знал, что Ханни будет моей невесткой. Они с Фредом любят друг друга. И будут спокойно жить дальше. Теперь, когда грязь отсюда вымели.

— Я понимаю вас, — кивнула Джейн. — Но нам нужно знать правду, чтобы защитить их.

Коскинен вопросительно поднял левую бровь — если он в принципе ожидал, что расследование выйдет на его семью, то теперь был по-настоящему удивлен.

— Защитить? Я правильно расслышал?

— Да, — ответила Джейн, не сводя с него глаз. — Вы воспитали хороших сыновей. У вас будут хорошие внуки. И мы хотим, чтобы…

Коскинен махнул рукой, и Джейн умолкла.

— Хорошо, идем. Не знаю, как вы догадались, но раз уж догадались… Только постарайтесь поспокойнее, Ханни нельзя волноваться.

У Коскинена был хороший дом — большой, крепкий, ухоженный. Сразу было видно, что к нему приложены сильные крепкие руки и их труд. На скамье в палисаднике сидела молодая женщина с вязанием — подняв голову и увидев нас, она улыбнулась, но улыбка получилась слабой и беспомощной. Коскинен махнул рукой.

— Сиди, Ханни, сиди. Фред в доме?

— В сарае, инструмент правит, — ответила Ханни. Маленькая, словно кукольная кофточка для ребенка, дрогнула в ее руках. — Гости к нам?

— Сиди, сиди, — повторил Коскинен, стараясь говорить спокойно. — Мы разберемся.

Мы обошли дом — вышли к огороду и сараям, и я увидел Фредрика — он отличался от брата только отпечатком угрюмой заботы на лице. Убийство тяжкий груз, и нести его нелегко, но я прекрасно понимал поступок парня. Испытывал нечто похожее в отношении Энтони Локсли.

Мерзавцы есть в любом краю света. Главное понять, что с ними делать. Понять и спасти своих близких тогда, когда им нужна помощь.

— Вот, Фред, к тебе гости, — глухо произнес Коскинен. — Расскажи, как все было. Они знают.

Фредрик вздрогнул так, словно хотел броситься бежать. Замер и вдруг усмехнулся.

— Тут стол и скамейки в огороде, — ответил он и его лицо вдруг сделалось очень юным и очень несчастным. — Проходите. Я уже устал молчать об этом.

Джейн

— Мы с Ханни с самого детства вместе. Ее родители сюда переехали из Парканмаа, там уголь добывали. Я ее увидел и все. Отец вон шутит иногда: увидел и пропал. Ну а что, я тогда сразу сказал: моя девочка, и я на ней женюсь.

Мы сидели за столом возле огромного жасминового куста — считалось, что жасмин приносит благополучие в семейных делах. Ханни принесла чай и пирожки с картошкой и хотела было что-то сказать, но свекор придержал ее руку и спокойно, но твердо велел:

— Иди, милая, иди. Тебе нельзя волноваться. Мы тут сами разберемся.

Ханни шмыгнула носом — она с трудом сдерживала слезы и, возможно, уже прощалась с любимым. Я смотрела на Фредрика и понимала: нам повезло увидеть ту любовь, о которой пишут в книгах. Ту, которая приходит один раз и остается на всю жизнь.

— Ну а потом… — Фредрик вздохнул, нервно постучал пальцами по столешнице и вдруг хлопнул по ней ладонью так, что чашки подпрыгнули. Бертран от неожиданности даже плечом дернул. — Он, гадина такая гнилая, надругался над ней. И сказал: что захочет, то и возьмет, и ничего ему не будет. Ханни от озера шла, он ее и…

Он умолк, прижав ладонь к губам, словно каждое слово причиняло ему нестерпимую боль. Я тоже едва сдерживалась, чтобы не заплакать — такое горе сейчас переполняло Фредрика.

— Жаловаться? В суды идти? — усмехнулся Коскинен. — У него дядя — поселковый голова. Он бы никакому делу хода не дал. Еще бы вывернул так, что это Ханни на Марти напала, а не он на нее. Он мужик неплохой, Тойво-то, но мы все стоим за свою семью. Какой бы она ни была. Оставалось только утереться и жить дальше.

Но Фредрик не стал утираться. Не таким человеком он был.

— А потом? — спросила я. Вспомнилась весенняя ночь, луна, что качалась над водой, расшвыривая по реке брызги золотых монет, мое отчаяние, которое помрачало рассудок… Как хорошо, что Ханни могла опереться на своего любимого после пережитого горя. Как хорошо, что я встретила Аррена.

— Я к ней сразу пришел, — ответил Фредрик. — Она меня пускать не хотела, плакала. Все равно я в комнату зашел и говорю: чуть оклемаешься — пойдем в церковь. И никогда не вспомним про то, что случилось. А Ханни говорит: я чувствую, что понесла от него, и лучше бы мне было там умереть.

Бертран угрюмо посмотрел куда-то в сторону. По долгу службы он видел и не такое, но сейчас выглядел так, словно все, что случилось с Ханни и Фредриком, затронуло его лично. Словно они тоже были его семьей.

— А я ответил, как моя бабка говорила: чей бы бык ни бегал, а теленочек наш. И ребенок этот наш, и детей мы с ней нарожаем целый мешок. И всех любить будем одинаково, — Фредрик покосился в сторону дома с искренним теплом и любовью. — Вот и поженились. Живем.

— Так почему вы все-таки метнули тот камень? — спросил Аррен. Фредрик вздохнул.

— Мы тогда все пошли борозду солью посыпать. Марти шел рядом со мной, и вот ему прямо в радость было издеваться. Спросил, хорошо ли мне в борозде, которую он проложил. Я зубы сжал, молчу. Соль сыплю. А ведь с такими как: чем больше молчишь, тем сильнее их раззадоривает. И вот мы идем дальше, землю солим, а он все не унимается. И про то рассказывает, и про это. Думал, тварь такая, что ему ничего не будет. Привык, что ничего не бывает.

Он сделал паузу. Ханни снова вышла из-за дома, посмотрела на нас так, словно готова была упасть на колени и умолять, чтобы мы оставили в покое ее мужа.

— А потом сказал, что заглянет по старой памяти. Чтоб она сравнила, кто лучше, как мужик, — произнес Фредрик. — И еще сказал, что я ничего не сделаю, что я грязь от ссыльной грязи. И буду стоять и смотреть, как они… Вот я и не вытерпел. Пращу мы все с собой всегда носим, а камень подобрать дело нехитрое.

Бертран легонько махнул рукой, словно хотел сказать, чтобы его не перебивали.

— Ты подожди, парень, о чем ты говоришь? Какой камень? Я внимательно изучил тело, господин Эленбергер мне помогал. Причиной смерти был направленный бросок сконцентрированного заклинания темной природы. Я думаю, что Марти как-то нагадил в лесу и разгневал лешака. Мы все видели эту нечисть, когда осматривали тело — он выглянул из-за сосен.

Над столом воцарилась густая тишина. Коскинен смотрел на нас так, словно не мог понять, почему Бертран так говорит. А потом он понял — и горькая тьма во взгляде сменилась благодарностью и теплом.

— Края раны обгорели, — продолжал Бертран. — Так и бывает, когда человека убивает нечистая сила. Ты лешака-то видел?

Фредрик нахмурился. Отец толкнул его ногой под столом.

— Видел, — ответил Фредрик. — Он ходил там у борозды. Его еще Петер видел, говорил потом, что чуть штаны не намочил, когда лешак сбоку вышел. И Наймо подтвердит.

— Ну вот, для моего отчета достаточно свидетельств, — улыбнулся Бертран и поднялся из-за стола. — Отправлю его по протоколу. Возможно, сюда пришлют инквизиторское усиление, раз нечисть так лютует. То русалки по поселку шастают, то лешаки нападают… эх! Весело тут у вас.

— Спасибо, — едва слышно проговорил Фредрик. Бертран только рукой махнул.

— Да что спасибо, служба такова. И опасна, и трудна. В лес пока не ходите, пусть лешак перебесится.

Мы направились в сторону дома: Аррен шел чуть впереди и вдруг замер, словно наткнулся на невидимую преграду. Ханни сделала несколько шагов к нам, и я увидела, как возле ее рук завиваются струи воздуха, похожие на полупрозрачные плети.

От молодой женщины веяло такой жутью, что становилось больно дышать. Вся пережитая боль, вся тьма, в которую ее погрузило насилие, сгустились и выплеснулись из истерзанной души.

Ей было страшно.

Ей было невыносимо.

— Отойдите, — хрипло прошептала она. — Отойдите, я не…

— Стихийная ведьма, — бросил Бертран и добавил уже громче: — Всем назад! Она себя не контролирует!

Аррен шагнул так, чтобы закрыть меня собой, и я увидела, как над его головой поднимаются искры — он готовился выпустить заклинание, которое остановило бы Ханни и спасло бы всех нас. В воздухе повеяло запахом идущей грозы.

А потом Ханни выбросила одну из своих плетей, и все погрузилось во тьму.

Аррен

Я не виновата. Я не хотела этого.

Пожалуйста, простите меня.

Пожалуйста, прошу…

Слова Ханни долетали до меня издалека, словно сквозь толстый слой ваты. Подхватив Джейн на руки, я бросился к дому, а в голове что-то щелкало, анализируя то, что случилось.

Ханни оказалась стихийной ведьмой — бывает так, что магия пробуждается в женщинах от сильного потрясения и дремлет до поры, до времени, а потом выплескивается так, что удар идет по всем, кто находится рядом. То же самое произошло с Джейн.

Я успел выбросить заклинание защиты. Бертран выставил дополнительные оберегающие чары.

Я же успел…

Изо рта Джейн вытекала струйка крови — темная, почти черная: ударом Ханни был поражен один из главных энергетических центров; я машинально отметил это и так же машинально подумал, что дело скверно. Все мысли и чувства будто приморозило: остался лишь короткий вскрик Джейн и взгляд, направленный куда-то за край жизни. Теперь ее глаза были закрыты, а лицо заволакивало смертной восковой серостью. Вот дом Коскинена, вот большая просторная комната на первом этаже, которая служит и гостиной, и столовой, вот диван, и я кладу на него Джейн, не в силах поверить, что она умирает.

Мы с Бертраном смогли отразить удар Ханни — беда лишь в том, столкновение всех наших магических полей породило природное проклятие, Кокон, который окутывал Джейн, не выдержал его и взорвался.

На какой-то миг я рухнул в прошлое — и увидел не Джейн, а Элейни, уже зная, что не смогу ей помочь, что часть моей души умрет вместе с ней.

Я не мог назвать слово “убила”. Я не мог думать о том, что Джейн сейчас умирает так же, как когда-то умирала Элейни. Вокруг суетились какие-то люди, кто-то сказал, что доктор Тарво уже идет сюда, а я торопливо окутывал Джейн чарами, чтобы хоть немного, но помочь. Схватить за руку ее душу, вылетающую из тела, удержать, вернуть. Остановить.

Я не знал, смогу ли. Нити заклинаний ложились на Джейн, утопали в коже, но смерть не отступала. Она стояла рядом с ее головой, смотрела на меня и беззвучно говорила, что я проиграл. В очередной раз проиграл — потому что человек не может быть сильнее судьбы.

Все случилось так быстро. Так отчаянно и жестоко.

Глядя на Ханни, нельзя было понять, что она стихийная ведьма. Никто бы этого не понял. Она лишь испугалась, что Бертран заберет ее мужа, и этот страх выплеснулся из ее души.

И Джейн теперь лежала на диване сломанной куклой — и я пытался починить ее, но не мог. Жизнь вытекала из нее едва заметными голубыми ручейками. Мы ведь так и не успели пожениться — в этой мысли было столько горечи, что больно было дышать.

Доктор Тарво, торопливо вбежавший в дом, склонился над Джейн, заглянул ей в лицо, нащупал пульс на запястье и сокрушенно произнес:

— Я не разбираюсь в магических делах… но она умирает.

— Увы, — глухо откликнулся я. У меня снова остался только один выход — и я хотел им воспользоваться.

Когда умерла Элейни, то зелье истинной любви отняло четверть моей души. Сейчас умирала Джейн — а зачем мне тогда душа, если ее не станет? Если все, что мне останется — холм, заросший зеленой травой, ветер, бескрайняя тишина?

— Ваш проселениус, доктор, — негромко, но отчетливо сказал я. Медлить было незачем. — Десяток самых крупных цветов. Бертран, сможете принести мандрагору с моей зеленой кухни?

Доктор Тарво кивнул и торопливо отправился в свой заросший сад. Я надиктовал Бертрану все, что нужно было принести из моего дома, чувствуя себя полководцем, который отдает приказы. Джейн неподвижно лежала на диване, Фредрик обнимал плачущую Ханни, сокрушенно качая головой и утопая в ужасе понимания, что может утратить свою семью, а у меня осталась только вера в то, что я сумею справиться.

Зелье истинной любви можно было приготовить в любом горшке на любой кухне. У Джереми Коскинена была не только печь, но и небольшая плита, и он охотно вызвался ассистировать.

— Позвольте помочь вам, — решительно произнес он. — Когда-то я прошел медицинские курсы… и сделаю все, что смогу.

Он хотел хоть как-то исправить то, что случилось, но я отказался. Зелье истинной любви требовало только одних рук — любящего человека. Доктор Тарво принес проселениус — белый, отборный — и дом озарило свежим прохладным запахом.

Ножи у Коскинена были в идеальном состоянии — сверкающие, отлично наточенные. Я аккуратно нарезал проселениус на маленькие кусочки и отправил в горшок, свирепо булькающий кипятком. Пришел Бертран с мандрагорой — та смотрела настолько отважно, словно готова была влезть в горшок целиком, лишь бы спасти Джейн.

— Режьте меня! — приказала она. — Вот хоть всю режьте, лишь бы помогло. Пляк! Пляк…

И мандрагора затряслась всем тельцем и расплакалась, закрыв глаза ручонками. Осторожно отрезав несколько кусочков, я добавил их к проселениусу, и прозрачная вода в горшке обрела насыщенно золотой цвет.

Великие боги, пусть у меня все получится.

— Что я могу сделать? — сдержанно спросил Бертран, выставив на стол нужные пузырьки.

— Ничего. Я спас ее один раз… и спасу во второй, — ответил я, отмеряя в варево ровно четырнадцать капель кевеларина. Содержимое горшка изменило цвет с золотого на сиреневый — пока все шло так, как надо. Пока.

— Там у вас расцвел удивительный цветок, — вдруг сообщил Бертран. — Такой белый, крупный. Три бутона на одной ветке.

— Трицветок, — ответил я, и в носу стало жечь от подступающих слез. Говорят, что мужчины не плачут. Говорят, что не бывает вечной и верной любви. Говорят, что однажды все пройдет, и любая потеря сгладится и забудется. Врут. — Она должна его увидеть.

Джейн

Все вокруг было золотым — бескрайним океаном с теплыми ласковыми волнами. Я плыла сквозь это золото, вдыхая его медовый аромат — издалека доносилась торжественная песнь, и меня влекло к ней так, словно она была самым центром мира. Дойдешь до нее — и все станет хорошо, уже навсегда.

Здравствуй, дитя.

Голос окутал меня прикосновением ласковых ладоней — он был солнечным светом и детской улыбкой, осенней листвой и цветущей вишней, полуденным зноем и запахом новогодней ели. Он был всем.

— Здравствуй! — откликнулась я. Золотые волны качнулись, увлекая меня вперед, к музыке, к единственному счастью. — Вот я и дома.

Наконец-то я шла туда, куда должна была прийти. Все кончилось, дорога привела меня в мой единственный дом, туда, где я должна была быть. Я вернулась.

Как ты, дитя? Все ли хорошо?

Хорошо? Слишком простое слово. Как им можно описать тот окрыляющий восторг, который накрывал меня с головой? Песнь становилась все громче, я различала в ней все новые и новые оттенки и переливы, и каждая моя частица откликалась на ее зов, стремясь стать участницей в вечном хоре.

— Да! — ответила я и вдруг поняла, что сейчас заплачу. В этом мире не было места слезам — но как не плакать, когда душа наконец-то там, где больше не будет ни горя, ни тоски, ни печали? — Да, все хорошо!

Посмотри. Я покажу тебе кое-что.

Золотые волны качнулись, наполняясь разливами красок. Я увидела яркий весенний день — это был май, и сад возле дома был погружен в облака сирени. Сирень не цветет на севере так рано, но это был особый сорт, Аррен вывел его на первый день рождения нашего сына, Эрика.

Аррен? Эрик?

— Мама! — маленький мальчик выбежал, раскинув руки, и я увидела себя — повзрослевшую и счастливую. Подхватила его, прижала к себе — Эрик был нашем первенцем, а потом будут и Мэри, и Лиза, и Стивен. Вся наша молодая поросль, как сказал бы байн-биин-адаар. Я целовала упругую детскую щеку и видела одновременно всех своих детей. Видела дом, наполненный солнечным светом, смехом и голосами. Видела огромную зеленую кухню — Аррен аккуратно привязывал стебель лекарственного растения к тонкой жердочке. Его травы покупали не только в Просторном уделе — он поставлял их по всему королевству. Я помогала ему, выращивая мандрагоры: та малышка, которую мы взяли с собой из Бентенона, разрослась так, что ее потомство заняло большую грядку.

Все было правильно — так, как и должно было случиться.

Но если я здесь, в переливах золотого счастья, то как бы у нас с Арреном могли родиться дети?

В сияющее чудо прокралось непонимание, и поющие голоса зазвучали с тревогой.

Ты хочешь вернуться? Хочешь, чтобы все это было правдой? Потому что может быть и вот так…

В золотом сиянии появились новые краски — темные, горькие. Я узнала гостиную нашего дома — за окнами сгущался осенний вечер, шел бесконечный дождь, и мир утопал в тоске. Аррен сидел на диване — рядом с ним стояла опустевшая бутылка вина и лежал листок бумаги, исписанный карандашом.

Неправильно. Все это было неправильным — и руки, безжизненно упавшие на колени, и маленький пистолет в одной из них, и уродливая чернота дыры в подбородке. Все это было ненастоящим — и бесконечно жестоким.

— Нет… — прошептала я и закричала во весь голос: — Нет, пожалуйста! Прошу вас, кто бы вы ни были… Не надо!

Нам нужен был сиреневый сад, наши дети, наши дела. Да, пусть в мире будет и долгий осенний дождь, и угрюмые сумерки — мы придумаем, как их раскрасить и каким светом озарить! Мы все сможем, мы со всем справимся — лишь бы быть живыми, лишь бы быть вместе.

Когда мы снова возьмемся за руки, то все короли и вся тьма утратят свою власть. Навсегда.

— Пожалуйста, — попросила я, не зная, кого прошу. Были это Великие боги или кто-то еще — неважно. Я должна была докричаться до них и вернуться. — Пожалуйста, исправьте все это. Вы же можете.

Я сделала паузу и добавила:

— Я хочу домой. К нему.

Мой единственный дом был там, где моя любовь — живая. Настоящая.

Я знал, что ты выберешь правильно, дитя, — откликнулся призрачный голос. — Однажды мы с тобой еще встретимся. Но еще не скоро, совсем не скоро. Беги же быстрее!

Все кончилось — и все началось заново. У меня в руках были все рассветы мира и все закаты, я смотрела на наших с Арреном детей и внуков и знала: теперь все будет хорошо, по-настоящему хорошо, потому что я сделала правильный выбор и проложила дорогу для всех нас.

Золото развеивалось, а я спускалась вниз.

Вот мелькнула ласковая северная земля, залитая акварелью белой ночи — качнулись зеленые ветви деревьев, разлились песнями птицы, раскрылся трицветок, который так не хотел выпускать бутоны.

Вот Аррен — зелье истинной любви в его руке было сварено правильно, потому что истинная любовь всегда была с нами.

Я улыбнулась и открыла глаза.

Я вернулась.

Аррен

— Барыня, вы смотрите! Вы не так вот, чтобы сразу-то! — служанка Коскинена, которая принесла чай и увидела, что Джейн встает с дивана, искренне разволновалась и едва не выронила поднос.

Я хотел нести Джейн даже не в наш дом — в церковь, чтобы не тратить время даром, но она решительно отказалась и заявила, что может идти: оперлась на мою руку, поблагодарила доктора Тармо и Коскинена за помощь и сказала:

— Я прекрасно себя чувствую. Не надо надо мной так трястись.

— Ты почти умерла, — произнес я, вслушиваясь в себя в поисках той пустоты, которая возникла в душе, когда не стало Элейни. Все это время кусок тьмы был со мной — а теперь его не стало. Когда Джейн открыла глаза, то чья-то невидимая рука опустилась мне на голову и будто стерла все темное и горькое, что было в душе.

Мы оба вылечились. Зелье истинной любви сработало — я все никак не мог в это поверить.

— Ну не умерла же! — ответила Джейн. Мы вышли из дома во двор и, глядя на жасминовые заросли, она вдруг задумчиво сказала: — Знаешь, я столько всего видела! Эрика, Мэри, Лизу, Стивена…

— Эриком звали моего отца.

Неужели Джейн, умирая, сумела как-то заглянуть в мое прошлое? Она посмотрела на меня и улыбнулась так светло, что в душе что-то дрогнуло, словно там натянулась та невидимая нить, которая нас связывала.

— И мы так назовем сына, — заявила Джейн с той твердостью, с которой лучше не спорить. Это не было предложение или хорошая идея — она говорила о том, что видела, когда ее унесло за край жизни.

Она видела то, что сбудется — и видение было счастливым.

— Отличная мысль, — согласился я. Мы шли по улице, и все теперь было каким-то другим, новым, словно невидимое пыльное стекло, которое закрывало меня от мира, вдруг взяло и исчезло, и я теперь видел землю и людей такими, какими их создали Великие боги.

Моя душа ко мне вернулась. Я исцелился.

Бертран нагнал нас, держа в руках горшок с мандрагорой, и я в очередной раз поблагодарил его за быструю помощь. Инквизитор пристально посмотрел в лицо Джейн, что-то оценивая, и вдруг заявил:

— Твоего Кокона больше нет. И знаешь, что? Сейчас в ней ни капли магии. Вот вообще. Даже тех крох, которые отметили в отчете, когда я сюда поехал.

Я осторожно отправил к Джейн анализирующее заклинание, и оно рассыпалось голубыми брызгами. Ничего. Пустота. Должно быть, столкновение разнонаправленных сил и смерть аннулировали ту магию, которую так хотел получить его величество Рупрехт.

— И что теперь делать? — спросила Джейн. Бертран пожал плечами.

— Я напишу об этом в Бентенон. Возможно, надзор с вас снимут, и вы сможете вернуться.

Мы с Джейн переглянулись и поняли, что наш общий ответ будет отрицательным. Слишком много мы получили в Просторном уделе, чтобы потом вот так взять и отказаться от всего.

— Мы останемся, — сказал я. — Наконец-то у меня та зеленая кухня, которую я так хотел. А если получится прикупить тот заброшенный участок, на котором варят вино… да меня отсюда палкой не выгнать!

Джейн сжала мою руку и кивнула. Маленькая мандрагора, которая сидела у нее на руках, погладила ручонкой бок, от которого я отрезал куски, и спросила:

— Так мы идем в церковь или пляк?

Никаких пляков тут и быть не могло.

Входя в церковь, я ощутил неловкость и волнение. Живя в одиночестве, высаживая ядовитые растения на зеленой кухне, я привык к тому, что рядом со мной никого нет — да и зачем думать о семье, когда умеешь только терять, а не сохранять… И вот теперь у меня будет настоящая семья — должно быть, я слишком сильно стиснул пальцы Джейн, потому что она посмотрела на меня и ободряюще улыбнулась. Священник, стоявший возле алтаря, обернулся к нам, и мандрагора тут же энергично произнесла:

— Я тоже хочу быть на свадьбе! Я очень полезное растение, вы знаете?

Священник понимающе кивнул и, подойдя, погладил мандрагору по растрепанным листьям — та даже носишко задрала от важности.

— Раз ты такое полезное растение, то тогда садись на скамью, где свечи, — сказал он и покачал головой: — Никогда здесь не было такой вот свадьбы на ходу, но я вижу, что вас сюда привели боги. А раз так, проходите!

Сейчас, в полумраке крохотной церкви, мягко озаренной огнями свечей, Джейн казалась совсем юной. Мы выйдем отсюда уже мужем и женой, и все, что было в прошлом, утратит силу и власть.

Бертрану вручили ритуальный подсвечник с тремя свечами — инквизитор встал за нами с таким торжественным видом, словно это была королевская свадьба в главном соборе Бентенона. Священник расстелил на полу белоснежное полотенце и приказал нам встать на него: это был знак того, что освященная чистота стирает с нас все прошлые грехи и открывает для новой жизни. Мандрагора даже вздохнула от избытка чувств, и я услышал негромкий пляк.

— Что ж, возлюбленные дети мои! — величаво промолвил священник. — Вот мы здесь перед любящими лицами Великих богов, чтобы сочетать эту пару священными узами брака. Аррен, сын Великих богов, и Джейн, дочь Великих богов. Берете ли вы друг друга в супруги, понесете ли тяжести и радости жизни вместе?

— Берем и понесем, — ответили мы с Джейн, и в храме будто бы сделалось светлее, словно на нас лег отблеск того неугасимого света, из которого вышли наши души и в который однажды вернутся.

— Готовы ли вы любить друг друга в счастливые дни и в те, которые наполнятся бедой?

— Готовы.

— Будете ли вы хранить друг другу верность и беречь так, как Великие боги берегли бы вас?

Мы ответили согласием. Священник взял нас за руки, обвел вокруг алтаря и торжествующе пророкотал так, чтобы услышал весь Север:

— Тогда с любовью Великих богов, их помощью и милостью объявляю вас мужем и женой. Любите друг друга и будьте счастливы!