Зеркало перемен. 2. Странница

* * *

Ее заставили провести в постели несколько дней. Ариана настояла. Из-за головы, конечно. Лена особенно и не возражала, потому что голова болела и кружилась. Шут работал сиделкой, а Маркус собирал сплетни и приносил им. Праздник закончился, но не потому, что Лену умыкнули прямо с танцплощадки, ее-то вернули, но эльф открыл проход в тесноте. Погибших не было, но один человек и двое эльфов остались калеками, потеряли руки, а протезы здесь были чисто условные, чтоб пустой рукав не болтался. Не имеющий руки не мог работать. Конечно, и человеку Родаг назначит достаточную пенсию, и эльфы уж тем более не бросят своего, но для эльфа не заниматься делом, особенно когда все кругом заняты, очень трудно. И особенно обидно, что рука потеряна не в бою, а от хамства своего же. Так уж ему хотелось показать всем, каков он. И показал. Эльфы, априорно настроенные хорошо по отношению к любым эльфам, включая полукровок, насторожились и поняли, что своих, оказывается, очень даже легко можно калечить. И, наверное, убивать.

Для них это было некоторым шоком. Они привыкли к тому, что их убивают люди. Они и сами привыкли убивать людей. Ничего зазорного в этом не видели. Но вот чтоб эльф убил эльфа – такого среди них не встречалось много сотен лет, потому что даже нечастые драки-дуэли никогда не доходили до смертельного исхода, кончалось обычно кровью, и кровью серьезной, но поблизости непременно находился целитель и главным была не смерть соперника, а победа. Почему эльфы тогда достаточно спокойно восприняли драку Милита и шута: шут – полукровка, поэтому Милит ни за что его не убьет, а полукровка… ну он просто не сумеет убить лучшего бойца эльфов.

Она довольно много об этом думала. Эльфы тяжело восприняли последние события. Свой! Свой направил стрелу в полукровку, свой едва не убил Владыку. Случившееся с Леной для них тоже было аномалией: свой обидел Аиллену! Но эта аномалия все-таки чуточку оправдывалась, потому что Лена была человеком, и обидеть человека было чуть более естественно. Обижали, знаем. И убивали, и били, и насиловали тоже. Вон доказательство на аллели играет для ее развлечения. И эльфы Трехмирья наверняка насиловали женщин, может, и не в последнюю войну, там было не до оскорблений и унижений, там одна цель была: убить как можно больше…

Она даже прямо спросила Гарвина и Милита, когда они притащили ей букет первоцвета, за которым не поленились сбегать за несколько километров от Тауларма. Эльфы переглянулись, а шут опустил голову пониже и начал старательно подтягивать струны аллели, чтоб никто не увидел его улыбочку. Лена невинно смотрела в синие и голубые глаза.

– Я – да, – первым сказал Гарвин. – Не раз. В том числе и в последнюю войну. Я мужчина, знаешь, это у нас почти животное, а эльфиек уже не было, кроме Вианы. Так что я пользовался женщинами, прежде чем их убить. И до того – тоже случалось.

– Это обычное дело во время войны, – виновато признался Милит. – То же самое люди делают с людьми. То же самое люди делают с нашими женщинами. Я ведь видел, как люди насиловали мать. Маленький был совсем. Может, потому они меня не убили, а может, решили, что сам умру, потому что и мне наподдавали, я ж ее защищать кинулся…

– Это тебя оправдывает? – не поднимая головы, поинтересовался шут. Милит тряхнул волосами.

– Да. Это меня оправдывает. И Гарвина тоже. И любого другого эльфа из Трехмирья.

– А девочек вроде Вианы ты тоже насиловал? – еще ласковее спросил шут. Милит вроде как даже виновато покачал головой:

– Детей – нет.

– А моей сестре и четырнадцати не было, – сообщил шут. – Мы видели ее в начале путешествия. Ей сейчас пятьдесят лет, и ее ненависть ничуть не ослабла. Думаю, что и приемышам своим она ту же ненависть внушит.

– Виане тоже нет четырнадцати, – пожал плечами Гарвин. – А моя дочь была уже взрослой.

– Моя мать тоже была взрослой.

– А ты не знаешь, что было причиной нападения эльфов? – агрессивно спросил Милит. – Не думаешь, что люди могли позабавиться с женой, дочерью или сестрой одного из них.

– Могли, конечно, – удивился шут, наконец поднимая голову. – А дальше-то что? Приемыши Лини вырастут со знанием того, что эльфы – насильники. Как ты думаешь, что они сделают, увидев где-то в лесу эльфийку? Особенно если она над ними посмеется, что тоже не редкость? А ее братья и друзья пройдутся по окрестным фермам, заставив мужей и детей смотреть, что они делают с их женщинами. Родятся дети, которые вырастут в ненависти, а не в любви. В том числе в ненависти к эльфам. И так до бесконечности?

– И что ты хочешь этим сказать?

– Ничего. Я спрашиваю, а не утверждаю.

– А ты сам никогда…

– А я сам никогда, – прервал его шут. – И не думаю, что война заставила бы меня это делать. Убивать – да, конечно.

– Дураки все, – сообщила Лена. – А вы двое – особенные. Не поняли, что он хочет сказать.

– Ничего я не хочу сказать, – неубедительно запротестовал шут.

– Ну объясни нам, – куда более мягко, чем шуту, сказал Гарвин. Ну да, ее саму чуть не изнасиловал эльф. Перед ней ему стыдно. А перед шутом – нет. И перед его сестрой – тоже нет.

– Объясняю. Круг замыкается. Поэтому его надо разорвать.

– Почему ж люди не хотят его разрывать?

Милит молчал. Ему очень не хотелось спорить с Леной, хотя согласен он был с дядюшкой.

– Потому что люди злые, агрессивные, маложивущие, дикие, лишенные морали, – вместо нее ответил шут, – потому что они мелочны, необразованны и ни по каким свойствам не дотягивают до эльфов. А вы во всем нас превосходите. Кроме великодушия.

Гарвин не нашел, что ответить, и обратился к Лене.

– Я не оправдываюсь, Аиллена. Но мне кажется, ты способна понять.

– Я способна понять солдата, убивающего врагов. Понять мага, обрушивающего на города первый холод или огненный смерч. Понять некроманта, живущего только мщением. Но понять мужчин, насилующих женщин, извини, не могу.

Милит вдруг соскользнул со стула на пол, естественно, на одно колено, прижал к груди раскрытую ладонь.

– Клянусь тебе, Аиллена, я никогда больше не стану этого делать. Война или мир, Сайбия или Трехмирье, никогда.

– Верю, – кивнула Лена, – впредь не будешь. Но не потому, что считаешь это неправильным, а чтобы я о тебе плохо не подумала.

– Я солдат, Аиллена, – глухо сказал Милит. – Я всего лишь солдат. У войны свои законы.

– Знаю. Когда армия входит в город, девушки теряют невинность. Это про очень давние времена в моем мире. Везде одно и то же. Сядь, Милит. Разве мне нужны твои клятвы?

Он со вздохом сел, покосился на шута – тот снова был занят аллелью, и повесил голову.

– А я не буду клясться, – усмехнулся Гарвин. – Не хочу. И уж тем более не буду каяться за то, что делал это раньше. Чтобы уничтожить врага, его необязательно убить. Его можно унизить. Сломать. Показать ему, кто он есть, на что он годится. Это порой действеннее смерти.

– Ну понятно, на что я гожусь, – согласилась Лена, – как культурно выражался некий человек, быть эльфийской подстилкой.

Милит вскинулся, шут еще ниже опустил голову, а Гарвин стиснул зубы и проворчал:

– Ниже пояса.

– Если б ты мог только представить себе, что чувствует женщина… Ты бы сестру расспросил. Или Виану. Или Лини.

– Могу себе представить Лини, если она увидит в своем доме эльфа, – фыркнул шут. – А вот интересно, Владыка…

– Что Владыка? – поинтересовался Лиасс. – У вас открыто, потому я не стал стучать.

– Стучать ты не стал, потому что привычки такой не имеешь, – вздохнул шут, – да это не страшно. У нас тут разговор такой, Владыка… В приливе откровенности. Скажи, а тебе доводилось насиловать женщин?

– Нет.

– Ух ты, – удивился шут, – даже во время войн?

– Даже во время войн. Мне поклясться, Аиллена?

– Зачем? – ответил за нее шут. – У нас же прилив откровенности. Рад, что нас с тобой роднит хотя бы это. Правда, мне не приходилось воевать, я вырос в мирное время. А вот потомки твои ничего плохого в насилии не видят.

– А многие люди видят плохое в насилии? – спросил Лиасс, садясь в предложенное кресло. Шут переместился на кровать, скинул башмаки, забрался с ногами, обхватил колени и положил на них подбородок.

– Немногие, Владыка. То есть многие – в мирное время, а начнись война, все принципы будут забыты.

– Я и говорю, у войны свои законы, – буркнул Милит.

– А почему ты не запрещал своим эльфам, Владыка?

– Есть вещи, которые нельзя запретить солдатам, – пожал плечами Лиасс. – Ты хочешь спросить о мирном времени, шут? Если я узнавал о насилии, я судил.

– Шлепал по попке, – улыбнулся шут. – У вас мягкие наказания. Да и узнавал ты… Вряд ли люди приходили к тебе с жалобами.

– Разве твоя мать пришла к королю с жалобой?

– Ну если б и пришла… Очень может быть, что на ее жалобу и не посмотрели бы, если б вдруг тогда заново с эльфами договорились, – честно ответил шут. – Я ж не пытаюсь доказать, что люди лучше. Просто мужчины порой ведут себя, как скоты. И люди, и эльфы. Но вы всегда считали себя выше нас, хотя точно такие же скоты.

– Выговорился?

– Гарвин, не смотри на меня так, все равно не боюсь. Хочешь подраться? Давай. Накостыляешь мне и будешь счастлив.

– Не уверен, что он тебе так уж легко накостыляет, – попробовал сгладить напряженность Милит, – он не самый замечательный боец у нас. Он все больше по части магии.

– Тем лучше, – обрадовался шут. – Тогда я накостыляю ему и буду счастлив.

Зашли, и тоже без стука, Маркус и Карис с шианой и пряниками. Возникло некоторое оживление. После того как шиана была разлита, а пряники разобраны (Лене достался огромный, с корицей и орешками), Гарвин задал Карису и Маркусу тот же вопрос. Карис даже возмутился: как, мол, ты мог такое подумать, и Лена посмотрела на него с нежностью. Маркус почесал в затылке и покосился на Лену.

– Давай, – подбодрил его Гарвин, – у нас тут прилив откровенности.

– Было, – сказал Маркус очень неохотно.

– Ну что, это делает его хуже в твоих глазах, Аиллена?

– Это и тебя не делает хуже в ее глазах, – удивился шут. – Мы не о личностях, а об общем взгляде.

– Почему ж не о личностях-то. – Маркус поискал, куда сесть. Шут подвинулся, и он примостился рядом. – Надо бы о личностях. Мне шестнадцати еще не было. Шла война. Вторая эльфийская. Не такая, может, как у вас, однако в нашей истории она считается одной из наиболее жестоких. И вот взяли мы после осады и нескольких штурмов городок эльфийский, за каждую улицу дрались, за каждый дом, оставшихся в живых на площадь сгоняли, ну а женщин, прежде чем… Я ее взгляд до сих пор помню. Эльфы не плачут, а она плакала. Без слез. Видели глаза женщины, которая плачет без слез? Плачет от боли, унижения, ненависти, потерь? От того, что чужой солдат навалился на нее прямо здесь, где лежат трупы ее близких, ее мужа?

– И что?

– И ничего. В этом городе моя война кончилась. Так мечом рубанули, что кольчугу рассекли. Так что у меня было время подумать. Делиена, она была первая и последняя. Клянусь.

– Плачет без слез, – усмехнулся Гарвин. – Наверное, как Тана. Но ты, увидев, что она плачет, с нее не слез, а закончил. Я правильно понимаю?

Лена потянулась к поникшему Маркусу, взяла его за руку.

– Правильно, – тускло сказал он. – И Тана, наверное, так же плакала. И Лини. И его мать. И Виана. И Ариана.

– Только ему не понравилось это видеть, – дополнил шут, – а ты ничего, притерпелся. Несмотря на то что Тана плакала без слез.

Гарвин вздрогнул, словно шут не просто в него кинжал воткнул, а еще и повернул его пару раз. Если бы Лена не знала, что эльфам не свойственно смущение, то подумала бы, что Милит сгорает со стыда. Но ему и правда было неуютно, и вовсе не из-за этого разговора, а только потому, что Лена едва не попала в такую ситуацию. Лиасс мудро молчал, давая им возможность выяснить отношения.

– Ты хочешь, чтобы я признал, что насиловать женщин гнусно? – не без труда проговорил Гарвин. – Я это признаю. Разве я утверждал, что совершал только благородные поступки? Я говорил только о том, что…

– Что люди делают то же, – закончил шут. – А разве я обвинял лично тебя? Ты, Гарвин, реагируешь на плач без слез не так, как Маркус. Ты думаешь о Тане – и готов видеть этот плач у других женщин. А Маркус не готов. И я не готов. Нельзя насиловать женщин, Гарвин. Нельзя убивать детей. Нельзя избивать калек или стариков. Это так просто. Ты солдат – воюй с солдатами. Ненавидишь людей – убей меня или Маркуса, но не насилуй Рину… или Лену.

– Странно, что ты с такими взглядами так долго прожил, – заметил Гарвин. Выражение его лица Лене не нравилось. Нет, в нем не было ничего угрожающего, и тем более он не угрожал шуту. Просто не понравилось.

– Долго? – удивился шут. – Мне тридцать семь. Или восемь. А я, как ты все время отмечаешь, полукровка. Только Кайла ты считаешь мальчишкой, а меня таким умудренным опытом старцем. Неужели это из-за моей привычки добираться до сути?

– До сути? Сказал про скотское поведение и считаешь, что это суть?

– Это суть, – тихо подтвердил Карис. – Так ведь все можно оправдать, разве нет?

– Разве он оправдывается? – подал голос Лиасс. – Разве он отрицает, что это скотство?

– Хуже. Он обосновывает свое право на насилие, Владыка, – пожал плечами шут. Карис кивнул. – Обосновывает право на скотство. И почему-то обижается, когда я привожу в пример Лену. Там был эльф. Должен ли я возненавидеть эльфов? Должен ли я ненавидеть эльфов, потому что меня не любили в моей же семье, из-за того что мою мать изнасиловали эльфы? Из-за того что моя старшая сестра меня ненавидит до дрожи?

– Имеешь право, – кивнул Владыка. – Я бы понял.

– Но я не ненавижу. Не потому что я такой хороший и все прощаю. Я как раз такой злопамятный – Гарвин позавидует. Но я не распространяю ненависть или обиды на всех. Я постараюсь убить этого эльфа. Этого, но не другого.

– Лучше не старайся, – криво усмехнулся Гарвин. – У тебя вряд ли получится.

– Но ты тем более не сможешь, – бесхитростно возразил шут, – потому что эльфы не убивают эльфов. И если он напомнит тебе об этом, ты остановишься.

– А тебя он просто по траве размажет.

– Значит, он будет жить долго и счастливо, продолжая стравливать вас с нами, и ликовать, когда мы начнем убивать друг друга. Ты не сможешь убить эльфа, Гарвин.

Гарвин посмотрел ему в глаза. Холодно и отстраненно.

– Смогу. Милит не сможет, а я смогу. Я вспомню лицо Аиллены – и очень даже смогу. Более того, постараюсь. Ты все время забываешь одно, полукровка. Я не просто эльф. Я маг-некромант.

Карис икнул. Похоже, он слышал об этом впервые. Гарвин перевел на него ледяной взгляд.

– Прости, что ты узнал об этом. Теперь понимаешь, почему я не очень уверен в клятве верности. Даже в той, которую дал. Я пойму, если ты расскажешь об этом Гильдии. И если Гильдия предпримет что-то по этому поводу, я тоже пойму.

– Интересный способ покончить с собой, – проворчал Маркус. – Отца бы пожалел, что ли.

– Ты не понимаешь его, Маркус? – удивился шут. – Он так боится быть плохим, что готов умереть, лишь бы это предотвратить.

Гарвин вскинулся, как мог бы вскинуться куда более порывистый Милит. Шут, видно, попал в точку.

– Нет уж, – категорически сказала она, – а кто меня будет защищать в следующем путешествии? Карис, если я за него поручусь?

– Не вздумай, – оборвал ее Гарвин. – Я сам за себя поручиться не могу. Не делай, чего не понимаешь.

– Я знаю, как здесь поступают с некромантами. А ты мне нужен.

Карис растерялся, но совсем не потому, что заподозрила Лена.

– Почему ты думаешь, Гарвин, что я немедленно пойду с доносом в Гильдию?

Теперь малость растерялся Гарвин. Похоже, он именно этого и ждал от честного и законопослушного мага. Карис вздохнул.

– Ты живешь здесь, Гарвин. Ты не бываешь в Сайбе один. Ты научил Биланта таким чудесам, что он до сих пор не может опомниться. Ты истолковал то, что увидел в зеркале. Ты готов защищать Делиену любой ценой. Я… я не вижу, чтобы ты был опасен для моего короля и моей страны. Если увижу, Гильдия об этом узнает.

– А разве ты не должен докладывать Гильдии обо всем, что противоречит ее законам? – удивился Лиасс.

– Обязан, – признался Карис. – Но не стану. Пока не стану. Я считаю, что Делиена и правда нуждается в защите сильного и… решительного мага, особенно в ее странствиях. Против твоих врагов, Владыка, мало меча Проводника и изворотливости шута. А ты не можешь оставить Тауларм ради этого. Гарвин не только может, но и готов.

Шут соскользнул с кровати, обнял Кариса и звонко поцеловал его в лысеющую макушку.

– Вот за это и люблю! Страшно боится принимать решения, но принимает. Причем исходя из того, что ему подсказывает совесть, а вовсе не имеющиеся законы.

Карис медленно краснел. Лена бы его тоже расцеловала, но она считалась больной, лежала в постели в ночной рубашке (невероятно целомудренной, так что не особенно стеснялась толпы мужчин), но если бы вдруг вылезла, Карис бы точно помер от смущения.

– Я знаю, что Карис Кимрин хороший человек, – согласился Гарвин. – Чистый и честный. Ведь Биланту я не стал признаваться в своем… э-э-э… недостатке.

Шут склонил голову.

– Получается, что Карису Кимрину ты доверяешь.

– Получается, что доверяю, – удивился Гарвин. – Даже странно. Я доверяю человеку…

– А мне не доверяешь?

– А ты полукровка, что б там ни говорил.

– А наш Проводник из горских Гаратов кто? Или ты не доверяешь Маркусу?

– Доверяю и Маркусу, – сокрушенно признался Гарвин, заметно разрядив обстановку.