Зимняя роза

Глава двадцать первая

Две недели пролетели в райском блаженстве, однако с такой скоростью, которая была равноценна степени полученного за это время наслаждения. Весенняя погода была неустойчива и, казалось, твердо решила не отступать от своих капризов. По вечерам сыпались большие липкие хлопья снега, а с рассветом моросящие дожди покрывали туманом вспучившиеся болота и хрустальными ручейками сбегали по каменным стенам обращенных к морю скал. Морские птицы парами кружили в водоворотах воздушных течений, а ястребы издавали пронзительные крики, угрожая любому, кто осмелится посягнуть на их земли. Синицы и крохотные пичужки насвистывали в зеленеющих кустах бодрые весенние песни. Наступал очередной вечер, и сумерки оглашались гортанным кваканьем лягушек и далекими трелями робкого соловья.

Эриенн казалось, что дни пролетают, не успев начаться. По вечерам она устраивалась в объятиях мужа, а когда их не заносило на вершины страсти, просто отдыхала на его могучей груди, испытывая истому, когда он проводил губами по ее бровям или льнул в поцелуе к ее ушку. Она изучила его лицо, движения его губ, уголки которых опускались, если он слушал какую-нибудь ерунду. Хотя Кристофер слегка морщился от банальностей, претивших его вкусу, он мог с такой же легкостью дать выход бурному веселью, высоко оценивая вещи, в которых Эриенн не усматривала ничего смешного. Ей открылась и характерная для Кристофера целеустремленность, когда он, не допуская никаких возражений, поднимал ее на руки и поцелуи его становились неистовыми и настойчивыми, а страсть — всепоглощающей. Эриенн приходила в трепет, изнемогая от его любовного пыла, и испытывала крайнее удовольствие в этих теплых надежных объятиях. В минуты, следовавшие после всплеска их страсти, когда Эриенн еще ощущала в себе пожар, зажженный Кристофером, она поднимала глаза к его лицу и смотрела на него взором, светившимся любовью. Женщины мечтают о таких мужьях, и Эриенн по-прежнему не верилось, что Кристофер принадлежит ей.

В эти дни Эриенн открыла в Кристофере качество, позволявшее ему ощущать все доброе. Он мог тихо и безмятежно наблюдать за стремительным полетом стрижа или подолгу сидеть, обхватив ее руками, когда они молча любовались игрой красок уходящего дня.

Его настроение менялось, как времена года или погода; иногда он был бесконечно добр, а иногда резок или сердит из-за какой-нибудь несправедливости или обиды. Она научилась видеть в напрягшихся желваках на скулах и в насупившихся бровях предвестье бури и была благодарна за то, что он никогда не вымещал бездумно гнев на других и всегда был справедлив. Он умел приносить радость, давая выход всей мощи своей доброй силы, которой пользовался почти как мальчишка, и вместе с тем он был мужчиной, уверенным в себе и способным утвердить себя в этом мире.

На первых порах Кристофер отдыхал, давая ранам зажить. К концу первой недели он начал подыматься с серыми утренними сумерками. С помощью Эриенн он натягивал панталоны поверх голого тела и разжигал камин, чтобы прогнать холод из комнаты, после чего, стоя у светлеющих окон, поднимал шпагу, пробуя руку и пытаясь сделать выпад, по лишь морщился и тер свой бок, который не выдерживал такой нагрузки. Он двигался медленно, стараясь не тревожить рану, потягивался вперед и назад, поднимал и опускал оружие, пытался опять сделать выпад, а затем начинал все сызнова.

В начале второй недели он мог ударять шпагой с силой, достаточной для того, чтобы разрубить свечу или ветку толщиною с палец. Когда он проводил серию атак и ответных ударов, клинок мелькал так быстро, что за ним невозможно было уследить взглядом. Эриенн наблюдала за его действиями со смешанным чувством гордости и тревоги, восхищаясь мышцами на плечах и на спине и вместе с тем ужасаясь при мысли, что придет время, когда он выздоровеет настолько, чтобы опять начать свои ночные вылазки.

— Вы вызываете во мне страх, — промолвила она как-то утром, когда Кристофер вернулся к кровати, чтобы посидеть рядом. — Мне страшно, что вас могут убить и что мне, как и вашей матери, придется бежать ради спасения нашего ребенка.

— С милостью Божиею, мадам, я буду умнее своего врага.

Кристофер лег поперек кровати, положив голову Эриенн на колени и ласково поглаживая рукою через легкую ткань ночной рубашки ее гладкий, плоский живот.

— Я мечтаю о том, чтобы увидеть нашего отпрыска и засеять новыми семенами то поле, где он сейчас растет, поэтому вам нет нужды опасаться моего безрассудства, любовь моя.

Эриенн пропустила пальцы сквозь его волосы.

— Я надеюсь, что скоро придет время, когда вы откажетесь от маски и переодеваний. Я хочу, чтобы весь мир и все женщины знали, что вы — мой. — Она слегка пожала плечами. — Мне будет нетрудно сказать о нашем браке и отцу.

Кристофер усмехнулся:

— Вот уж кто квакнет.

Эриенн рассмеялась и склонилась над ним:

— Да, действительно. Громче самой хитрой жабы на земле. Он будет топать ногами, хрипеть и кричать о несправедливости, однако во мне растет ваш ребенок, и я сомневаюсь, что кто-нибудь поднимет вопрос об аннулировании брака. — В ее глазах замерцали веселые искорки. — К тому же какой кавалер посмотрит на меня дважды, когда я располнею от беременности?

Кристофер приподнялся на локте и с вожделением взглянул на Эриенн.

— Мадам, если вы полагаете, что я позволю вашему отцу или какому-то кавалеру в обход меня разлучить нас, то разрешите вас заверить, что никакому разбойнику с большой дороги не приходилось еще видеть той ярости, которая поднимется во мне в этом случае. — Он вопросительно поднял бровь. — Вы сомневаетесь в моих словах?

Эриенн игриво повела плечом, затем перекатилась на край кровати и спрыгнула на ноги, оставив за собою легкий, звенящий смех. Однако, прежде чем она успела схватить свой халат, Кристофер изогнулся к краю кровати и поймал ее, обхватив рукой за талию и крепко прижав к себе. Их губы сомкнулись в продолжительном, томном поцелуе любви, и после того как Кристофер отпрянул, прошло немало времени, прежде чем Эриенн открыла веки, увидела улыбающиеся ей серо-зеленые глаза и крепко обвила его шею руками.

— Я верю вам, — ответила она, неровно дыша.

Он вновь прижался к ней ртом, вновь прошла блаженная вечность, и когда Кристофер снова поднял голову, Эриенн издала продолжительный вздох:

— Я понимаю, почему вы никогда не целовали меня в образе лорда Сэкстона. Я бы мгновенно узнала вас.

— Именно этого я и боялся, мадам, но вы представить себе не можете, как трудно было противостоять желанию.

Он, словно играя, целовал ее губы, прикасаясь к ним так же легко, как прикасается крыло бабочки, затем отодвинул Эриенн от себя и глубоко вздохнул:

— Хотя мне и хотелось бы проводить с вами все дни, мадам, я тем не менее должен переодеться и покинуть эти покои.

— Но будет и вечер, — прошептала она.

Кристофер улыбнулся ей:

— Я больше не хочу зависеть от тьмы.

— Мы всегда можем воспользоваться свечой, — нежно предложила она.

— Гораздо большим, — еще шире улыбнулся он, — вы только придете, когда я позову.

Кроме Банди и Эгги, никто из слуг правды не знал. Когда покоями хозяина не пользовались, Эгги держала их запертыми, а комнаты Эриенн посещать без разрешения было нельзя. Слуги удивлялись уединенному образу жизни хозяина и его леди, и, несмотря на многочисленные догадки, никто из них даже не приблизился к истине. Когда лорд Сэкстон начал наконец вести нормальную жизнь и проводить время с госпожою, их тревоги рассеялись. Но тут же некоторые обнаружили заметные перемены в хозяйке. Они отнесли их на счет ее бодрого расположения духа в связи с выздоровлением супруга и продолжали восхищаться преданностью Эриенн такому страшному человеку. Это отношение проявлялось в том, что она принимала, не мешкая, предложенную им руку, бросала быструю, ласковую улыбку, когда смотрела на спрятанное под маской лицо, всегда была готова находиться рядом с ним или прикасаться к нему.

Леди Эриенн была очаровательна, и всех заражал ее звонкий смех и легкий, непринужденный юмор. При ее появлении солнце, казалось, светило ярче и день становился теплее. На сердце у слуг становилось легко, и они набрасывались на работы, которые требовалось выполнять с приходом весны, с особым усердием, чтобы доставить Эриенн удовольствие. Огромная каменная усадьба проснулась, в ней закипела жизнь и появились приметы, делавшие ее не просто темным, серым домом.

Весна разбегалась по округе, как круги на пруду. Арендаторы вытаскивали свои плуги, чистили лошадей, подрезали и подковывали им копыта и вообще готовились к весеннему пробуждению земли. Зачарованные любовники прогуливались вокруг усадьбы, и скованные движения больного оставляли его проворной подруге достаточно времени для того, чтобы насладиться каждым чудом весны. В кошаре только что появились на свет ягнята, а рядом с конюшней на нестойких ногах покачивался жеребенок. Пара чопорных гусей вела за собою к пруду выводок своих гусят, и при виде проходящих мимо влюбленных они зашипели и вытянули шеи. Радостный смех Эриенн заставил их замолчать, и они, наклонив головы, в удивлении прислушивались к незнакомому звуку, а затем, когда хозяин и леди пошли дальше, принялись прилежно пересчитывать свое потомство.

Тропинка вела за пределы усадьбы и, убегая за дом, вилась по лугам среди деревьев. Оказавшись в тени и вдалеке от чужих глаз, лорд Сэкстон выпрямился, и, взявшись за руки, они пошли более быстрым шагом, подгоняемые густыми сумерками. Они дошли до домика, и прежде чем войти в дверь, мужчина в черном обнял изящную фигурку и сжал ее в своих руках. Если бы к ним был приставлен для наблюдения шпион, то ему бы пришлось проторчать почти час, прежде чем парочка появилась вновь. Этот шпион мог бы только догадываться о том, что происходило внутри, потому что из домика вышли Кристофер Ситон и Эриенн Сэкстон.

На полянке танцевали два лесных создания. Они кружились в вальсе, распевая дуэтом, и в придуманную ими музыку иногда врывался диссонанс, а иногда смешки и хохот. Задыхаясь, Эриенн упала на залитую солнцем кочку, поросшую густым, нежным мхом, рассмеялась от ощущения этого ясного дня, раскинула руки и преобразилась в очаровательный желтый цветок на темно-зеленом ковре травы, и цветок этот казался таким хрупким мужчине, который смотрел на него. Эриенн устремила взор, полный блаженства, ввысь, где кроны деревьев щекотали качающимися ветвями, украшенными первыми ярко-зелеными побегами весны, животики свежих, ласковых ветерков, а кудрявые белые облака мчались, как резвые овечки, по лазурному лугу. Пичужки затевали брачные игры, а те, которые прилетели пораньше, сосредоточенно и старательно устраивали гнезда. По сучьям скакала возбужденная белка, а за ней поспевала белка побольше, озадаченная неожиданной застенчивостью подруги.

Кристофер подошел к Эриенн, опустился на колени на толстый, мягкий ковер и, расставив руки по обе стороны от нее, стал медленно опускаться, пока их груди не сомкнулись. Он долго целовал пурпурные губы, которые открылись навстречу ему и потянулись с жадностью, столь не свойственной для некогда неприступной девушки. Затем Кристофер взял ее руку и лег рядом, сопереживая те же ощущения, которые подарил этот день Эриенн. Они шептали милые глупости, говорили о мечтах, надеждах и о чем-то еще, о чем так любят говорить влюбленные. Эриенн повернулась на бок и, по-прежнему держа свою руку в его теплой ладони, пробежала пальцами другой руки по спутанным волосам Кристофера.

— Вам пора стричься, милорд, — поддразнила она его.

Повернув голову, Кристофер посмотрел в ее аметистовые глаза.

— Моя леди считает, что я невинный ягненок, которого надо остричь?

Заметив ее удивленный взгляд, Кристофер продолжил свои вопросы:

— Или же — похотливый зверь с длинной гривой? Пылкий ухажер, пришедший соблазнить вас?

Глаза Эриенн посветлели, и она быстро кивнула в ответ.

— Страдающий от любви увалень? Рыцарь в серебряных доспехах на белом коне, который бросается в бой, чтобы спасти вас?

— Да, все сразу, — согласилась Эриенн сквозь смех.

Она встала на колени и ухватила Кристофера за ворот рубахи обеими руками.

— Все, что вы перечислили, и более того.

Она склонилась, чтобы запечатлеть сладчайший поцелуй на его губах, затем уселась и хрипло произнесла:

— Я считаю, что вы мой супруг, отец моего ребенка, моя опора в тяжелые минуты, защитник моего очага и хозяин этого поместья. Но прежде всего, считаю я, что вы — любовь моей жизни.

Кристофер поднял руку, чтобы отвести в сторону ее сбившиеся волосы, и, задержавшись на ее затылке, притянул Эриенн к себе. Они долго целовали друг друга, она лежала у него на груди, и он гладил ее нежное, мягкое плечо.

— Да, — выдохнул он, — уже скоро придет тот день, когда я сброшу свою маску и мы выйдем в свет так, как нам это и пристало. — Посмотрев на Эриенн, Кристофер провел пальцем по изящной линии ее ушка. — Необходимо одолеть еще много зла, и я дал обет сделать это, но ждать осталось недолго, моя дорогая. Обещаю вам. Недолго.

Они, наконец, поднялись и пошли дальше, сняв туфли и чулки, чтобы побродить босиком по мягкому дерну, окаймлявшему ручей, который бежал через полянку. Как ни оттягивали они эту минуту, солнце пересекло небо, и когда оно опустилось на западе, лорд Сэкстон повел свою даму вверх по склону. Они молчали и были несколько подавлены. Неторопливо поужинав в покоях Эриенн, они уселись, сплетя руки через узкий столик. Сблизив лица, они тихонько заговорили о том, что так хорошо известно всем влюбленным.

Две недели промчались, и, словно по сигналу из преисподней, покой в поместье был нарушен. Старая наемная колымага из Мобри, запряженная столетней клячей, гремя по дороге и вихляя колесами, подъехала к башне. Первым вышел Эйвери, предоставив вытаскивать багаж Фэрреллу. Мэр подождал, пока пожитки оказались на земле, затем важно подошел к кучеру, порылся в жилетке и вытащил несколько монет. Выбрав самую маленькую, он величаво положил ее на руку хозяину экипажа.

— Вот! Сдачи не надо, — великодушно заявил он. — Конец сюда не близкий, так что получи за беспокойство немного побольше.

Эйвери отвернулся и остался в полном неведении относительно того, как кучер хмуро изучал сомнительное богатство, лежащее на его ладони. Он надкусил монету, чтобы проверить ее, затем недовольно хмыкнул, сунул монету в карман и сердито дернул поводья, понукая лошадь.

— Видишь? — тряхнул Эйвери головой в сторону удаляющегося экипажа и поднимая два маленьких баула, в то время как Фэррелл с трудом тащил чемодан потяжелее, пару мушкетов и несколько пистолетов. — А сейчас смекай. Теперь мы, по крайней мере, сможем уехать домой бесплатно в этой прекрасной, шикарной карете его светлости.

— Зачем вы не позволили мне предупредить Эриенн о нашем приезде? — пробормотал Фэррелл.

— Ерунда, молодой человек. Ты тут вертишься постоянно, можно считать, живешь здесь. Не думаю, что они обидятся из-за того, что я приехал с тобою.

— Лорду Сэкстону не понравилось, как ты угрожал Эриенн в прошлый раз.

— Маленькая чертовка, — вспыхнул Эйвери. — Ее еще и не так следовало бы выдрать за то, что она задирает нос. — Он сердито ткнул в сторону неясных очертаний высившейся над ними башни. — Она, имея все это, не предложила даже самой малости своему бедному отцу. Такое шикарное, огромное поместье; как жаль, что у них всего так много, а у нас всего так мало. Если бы не я, то они бы не были сейчас мужем и женою.

Фэррелл с сомнением посмотрел на отца, однако мэру и в голову не приходило, что кто-то может предъявлять к нему претензии. Аккуратно опустив баулы у входа, Эйвери, прежде чем ударить тяжелой колотушкой в парадную дверь, оправил жилетку на своем выпирающем животе.

Вышедший на стук Пейн проводил посетителей в вестибюль, заботливо помогая Фэрреллу тащить тяжелую ношу под хмурым взглядом его отца.

— Хозяин в последние недели нездоров, — сообщил слуга. — Он сейчас в покоях полдничает с хозяйкой. Вы не могли бы подождать их в зале?

Эйвери уставился на слугу своими желтыми глазами и постарался не выдать скрытую надежду в своем вопросе:

— Говоришь, его светлость болен? Что-нибудь серьезное?

— Я полагаю, что так оно и было некоторое время, сэр. Хозяйка почти не отходила от него, однако сейчас хозяин поправляется весьма успешно.

Пейн протянул руку, чтобы забрать оружие у Фэррелла.

— Я отнесу это наверх с вашим чемоданом, сэр. — Он взглянул на Эйвери. — Вы тоже остаетесь?

Отпихнув в сторону баулы, Эйвери откашлялся:

— Да, я думаю, пока Фэррелл здесь, я проведу некоторое время со своею дочерью.

— Прекрасно, сэр. Я вернусь за вашим багажом, как только будет подготовлена комната для вас.

Пейн потащил свою ношу наверх, и когда он скрылся из виду, Эйвери презрительно фыркнул:

— Тупая девица! У его светлости нет ближайших родственников, и если бы он откинул копыта, она стала бы богатой вдовой.

Фэррелл промолчал, однако недружелюбно сверкнул глазами и в раздражении поджал губы. До Фэррелла начало доходить, почему Эриенн не в восторге от отца, и он стал сомневаться, сможет ли вообще получить удовольствие от нынешнего визита. Он все меньше времени проводил дома и предпочитал навещать в Йорке мисс Беккер и ее мать, чем слушать с утра до ночи бесконечное нытье.

Эриенн быстро сбежала по лестнице вниз, на ходу приглаживая волосы и поправляя воротник. Возле арки в большой зал она остановилась, обнаружив, что в спешке не до конца застегнула лиф, и дала себе время перевести дух и привести в порядок свой внешний вид. Щеки ее горели, и она чувствовала, что несколько выбита из колеи, потому что стук Эгги в дверь хозяйской комнаты раздался в крайне неподходящий момент. Полдник остывал на маленьком столике, в то время как их согревал любовный пыл Кристофера. Несвоевременный стук в дверь и сообщение о визите мэра обрушились на них, как ледяной душ, вынудив расстаться в нервной спешке.

Эриенн прошла через зал и поприветствовала родственников, изобразив полную безмятежность. Подойдя к брату, она приподнялась на цыпочки и поцеловала его в щеку, а затем повернулась и одарила улыбкой отца.

— Отец, вы давно у нас не были, — любезно заметила она. — Вы располагаете временем, чтобы побыть у нас хоть сколько-нибудь?

— Думаю, что да, хотя я считаю, мне было бы приятнее, если бы меня сюда пригласили.

Он просунул большие пальцы сквозь проймы своей жилетки, уставился на дочь, улыбка которой не дрогнула, и отметил, что она не бросилась извиняться или оправдываться.

— Присядьте к очагу и выпейте вина, — предложила Эриенн, на которую упрек не произвел впечатления. — После долгой поездки вы оба, должно быть, проголодались. Я распоряжусь, чтобы для вас что-нибудь приготовили, пока мы будем разговаривать.

Эриенн позвала Эгги, и та принялась суетиться вокруг стола, расставляя тарелки и раскладывая серебряные приборы, пока Эриенн разливала легкое вино по бокалам и подносила его мужчинам. Эйвери отпил, потемнел, словно туча, а затем громко прочистил горло, чтобы привлечь внимание дочери:

— Э, девочка. А не найдется ли у тебя чего-нибудь более подходящего, чтобы смыть дорожную пыль с мужской глотки?

Эриенн обезоруживающе рассмеялась:

— Пейте вино, отец. Оно для вас полезнее. Сейчас подадут еду, а после — хорошего коньяку.

Мужчина помрачнел, но, поскольку он был не из тех, кто отставляет в сторону стакан с любым содержимым, неохотно продолжил свое занятие.

Протягивая бокал Фэрреллу, Эриенн ласково прикоснулась к его неподвижной правой руке.

— Как твоя рука, Фэррелл? — осмелилась спросить она. — Лучше?

Фэррелл немного посветлел:

— Несколько недель назад я ездил в Йорк. Ты, вероятно, помнишь, что я брал для этого путешествия экипаж лорда Сэкстона. Там я познакомился с хирургом, который хорошо разбирается в огнестрельных ранах. Он считает, что пуля застряла в сочленении суставов, она, вероятно, и мешает движению. Он думает, что ее можно вырезать, однако существует некоторая опасность для руки, — Он поднял руку, о которой шла речь, и пожал плечами: — Не знаю, что хуже, культя или бездействующая длань.

Эриенн обнадеживающе похлопала его по плечу:

— Мы поговорим с лордом Сэкстоном. Он знаком со многими хирургами.

Она села в кресло и жестом пригласила его занять место поблизости.

— Но расскажи мне, как у тебя дела с мисс…

Фэррелл неловко ткнул в нее покалеченной рукой, и при этом прикосновении Эриенн заметила его хмурый вид, взывающий к осторожности.

— Мистером… э… с тем, который собирался нанять тебя в судоходную контору в Уэркингтоне?

Это было единственное, что Эриенн удалось придумать с ходу.

— Как его звали?

— Мистер Симпсон, — медленно кивнул Фэррелл и улыбнулся, попивая вино. — Я сейчас думаю подыскать работу в Йорке, поэтому отказался от этой идеи, — Он указал рукой со стаканом в сторону Эйвери. — Отец, конечно, считает, что я бросаю его.

Сестра рассмеялась, потянула его за рукав и, склонившись, проговорила как бы по секрету:

— Он души в тебе не чает, Фэррелл. Сделай человеку приятное на старости лет.

— Гм-гм!

Гортанное недовольное мычание свидетельствовало, что Эйвери следит за их беседой достаточно внимательно, во всяком случае, для того, чтобы уловить последнее замечание. Он угрюмо пробормотал:

— Девочка, ты своим колючим языком готова проткнуть мою шкуру.

— Шкуру хорошо дубить солью, или вам об этом ничего не известно, отец? — дерзко ответила Эриенн.

Эйвери тупо смотрел на нее до тех пор, пока она не махнула рукою и не рассмеялась:

— Не обращайте внимания, отец. Допивайте вино, и, если хотите, я распоряжусь, чтобы Пейн принес кувшин эля из погреба. Возможно, он придется вам больше по вкусу.

— Гм-гм! — снова буркнул Эйвери и, отпив большой глоток, тыльной стороной ладони вытер рот. — Любовь отца не купишь сладкими соблазнами, девочка.

Эриенн подняла бровь и любезно осведомилась:

— Вы не хотите эля?

Эйвери подскочил в кресле в припадке раздражения:

— Ты переиначиваешь мои слова так же, как это делала твоя мать! Я ничего подобного не говорил!

Он помолчал и, несколько успокоившись, попытался сбавить свой резкий тон, потому что понял, что может потерять как раз то, чего так страстно желал:

— Я выпью эль.

От веселья, искрившегося в глазах Эриенн, взор ее стал ослепительно ясным. Эйвери было слишком тяжело вынести подозрение, что она смеется над ним. Он решил подпортить ей настроение небольшим уколом:

— В городе болтают, что твой мистер Ситон и есть ночной всадник.

К его сожалению, улыбка не исчезала. Эйвери сделал еще одну попытку:

— Аллан вообще считает, что он тяжело ранен или даже мертв, поскольку разбой прекратился.

Эриенн безразлично пожала плечами:

— Как посмотришь, что за ним носится вся округа, так подумаешь, что его уже поймали. Шериф приезжал сюда и устраивал обыск…

— Вот как? — вскинулся Эйвери. — С чего это Аллан решил искать здесь этого негодяя?

— А разве вы не знали? — спросила Эриенн, изображая невинность. — Сэкстоны и Ситоны кузены. Кристофер приезжал сюда несколько раз после моей свадьбы. Он даже сопровождал меня на бал к лорду Тэлботу.

— Что?! — рявкнул Эйвери, а затем с чрезвычайной досадой поинтересовался: — Ты хочешь сказать, что твой муж доверил этому подонку сопровождать тебя?!

На столе зазвенели тарелки, и, быстро оглянувшись через плечо, Эриенн увидела, как Эгги хватает и вертит в руках серебряные приборы. Губы женщины были плотно поджаты, а когда она подняла глаза, то взор ее испепелил мэра.

— Отец, следите за своими словами, — предостерегла Эриенн, с трудом сдерживаясь сама. Эйвери поливал грязью того, кто был ей наиболее дорог. — Вы можете кого-нибудь оскорбить.

Эйвери фыркнул:

— Ба! Мне плевать, что подумают слуги.

— Я говорю не о слугах, отец.

Эриенн встретила его недоуменный взгляд с надменной улыбкой, провоцируя его на вопрос.

Вопрос последовал от Фэррелла:

— Эриенн, неужели ты выносишь этого человека?

Взглянув на Фэррелла, Эриенн смягчилась:

— Фэррелл, я слышала много обвинений, выдвигаемых против него, однако, как мне стало известно, большинство из них ложные.

Фэррелл нахмурился:

— Но он обвинил отца в мошенничестве.

Эриенн открыто взглянула на отца, который трусливо вжал голову между плечами.

— Мне это известно, Фэррелл, и мне бы хотелось, чтобы ты узнал этого человека поближе, прежде чем составлять определенное мнение. Он может оказаться бесценным другом.

— Ты рехнулась, девчонка?! — резко бросил Эйвери. — Посмотри, что этот человек сотворил с рукой бедного Фэррелла! Он превратил парня в беспомощного калеку…

— Отец! — гневно сверкнула глазами Эриенн, и, почувствовав с ее стороны отпор, Эйвери поубавил свою злобу. — Фэррелл не беспомощный калека, и я возмущена вашими словами!

Эгги подошла поближе и вежливо молчала, пока хозяйка не повернулась к ней.

— Не желают ли джентльмены, — она еле выговорила это слово, бросив косой взгляд на мэра, — поесть, мадам?

Эйвери поднялся со стула, демонстрируя свою готовность, и Эриенн кивнула. Женщина поспешила к столу и еще раз наполнила бокалы вином, а мужчины поднялись вслед за нею. Эриенн дождалась, пока Фэррелл и отец уселись за стол, после чего принесла свои извинения.

— Я, право, должна посмотреть, отчего задерживается лорд Сэкстон. В мое отсутствие вам будет помогать Эгги. Прошу вас, приятного аппетита.

Эйвери без церемоний приступил к процедуре насыщения хлебом и вином, которые были выставлены на стол, и, набрав всего в обе руки, подбородком ткнул вслед уходящей дочери:

— Ну конечно, побежала вытирать задницу его величеству.

Он стрельнул глазами в сторону Эгги, которая от неожиданности вскрикнула, а затем с вызовом продолжил:

— Девке вообще, наверно, приходится мыть его, как ребенка.

Эгги какое-то время выдерживала его взгляд, потом посмотрела на покрасневшего Фэррелла, после чего спешно покинула зал, предоставив их самим себе, и отправилась на кухню. Пытаясь сдержать свой гнев, она обхватила руками кухонный стол и сузившимися глазами внимательно осмотрела длинный острый нож, размышляя над тем, что таким оружием можно было бы вспороть пузо Эйвери. Она отказалась от нескольких кровожадных вариантов, прежде чем ее взгляд упал на полку, на которой сушились пучки приправ и целебных трав, и глаза у нее злорадно сверкнули. Ей было хорошо известно благотворное действие александрийского листа и дизентерийной блошницы, а при обильном употреблении одного из растений или же сразу обоих Эгги могла бы добиться желаемого результата.

— Как раз к тому времени, когда он снова сядет за стол, — пробормотала она про себя.

Эгги энергично принялась за работу, добавляя травы в блюдо из плавленого сыра с приправами, и поскольку мэр ел с большим аппетитом, он не должен был ничего заподозрить.

Эгги вновь вошла в большой зал, неся перед собою на серебряном подносе кастрюльки с поднимающимся над ними паром. С улыбкой она поспешила поставить блюдо перед Фэрреллом, а затем еще одно — перед мэром.

— Изволите попробовать плавленого сыру, сэр? — вкрадчиво предложила Эгги, когда аромат проник в трепещущие ноздри Эйвери.

Тот поднял ложку и деликатно попробовал с краю. Найдя блюдо вкусным, он набросился на него, не теряя времени, и ел до тех пор, пока не насытился. Наконец, Эйвери отодвинулся от стола и оглушительно рыгнул, демонстрируя свое восхищение кухней.

Остаток времени после обеда был посвящен отдыху. Гостей проводили в конюшню, где им с любовью были представлены замечательные горячие кобылы. Удивительно было лишь то, что, казалось, совершенно отсутствовали жеребцы. Эйвери зевал во время всей прогулки, в которую сознательно не включили посещение руин восточного крыла, и стремился поскорее добраться до постели в своих покоях на верхнем этаже.

Спор развернулся вокруг огнестрельного оружия, в чем Фэррелл имел обыкновение быть на первых ролях, и лорд Сэкстон дал подробные разъяснения относительно точности стрельбы из нового американского ружья необычайно мелкого калибра и с новомодным стволом. Тут Эйвери встрял в разговор и принялся безапелляционно и занудно разглагольствовать о высокой надежности английского мушкета «Старушка Бесс». Эйвери заявил, что это оружие обладает феноменальной точностью при стрельбе с тридцати шагов, и поиздевался над предположением, что из какого-то ружья можно без промаха убить белку с расстояния более ста шагов. На бесстрастной маске не отразилось никаких эмоций по поводу слов Эйвери, однако хозяин дома устроил небольшую демонстрацию, во время которой, к досаде мэра, вопрос был решен в пользу колониального ружья. Побагровевший Эйвери отметил, что как дочь, так и сын были явно довольны результатами эксперимента, словно делали ставку на этого урода. Девчонку он еще мог простить, потому что она казалась беспричинно привязанной к этому человеку, но вот собственного сына…

Эйвери поджал губы. В последнее время Фэррелл чрезвычайно увлекся оружием и тратил на это увлечение свои с трудом заработанные деньги, оставляя своему любящему отцу время от времени лишь жалкие гроши. В голове Эйвери отложилось и то, что сын потерял интерес к ночным попойкам в таверне среди друзей и с немалым количеством эля. Он стал часто совершать поездки в Йорк, и у Эйвери начали закрадываться сомнения по поводу того, что эти поездки связаны исключительно с поисками новой работы.

У меня уводят парня, угрюмо думал он, такие, как эта черная развалина, человек, который, поди, и на лошади никогда не сидел, и выстрела не сделал в доброй, горячей схватке.

Эйвери поспешил вперед, чтобы догнать троицу, заметив, что они оторвались от него и снова тихо беседуют. Фэррелл явно предпочитал говорить отдельно с этими двумя, а не с ним и иногда при приближении Эйвери замолкал, словно боялся, что отец услышит его.

Эйвери тащился за ними до кабинета, где все тот же фатоватый калека, спрятавшись в тень, окружавшую клавесин, стянул с себя перчатки и принялся играть одну мелодию за другой. Эйвери вился подле Эриенн в надежде улучить момент и сообщить о цели своего визита, то есть потребовать поделиться с ним солидной частью ее состояния. Он тщательно продумал свою просьбу, а как раз после обеда придумал дополнительные аргументы. Она несомненно согласится, что Фэрреллу необходимы деньги для лечения руки.

К большому неудовольствию Эйвери, дочь перешла к клавесину и встала рядом с мужем. Он не осмелился присоединиться к ним, потому что, когда ее нежный, звенящий голос полился одновременно со звуками инструмента, атмосфера приняла характер почти интимный. Это была глупая песня про любовь, и Эйвери решил, что девчонка рехнулась, раз забивает мужику голову такими мыслями о преданности. В течение дня Эйвери особое внимание обращал на слова, которые свидетельствовали, что лорд и леди пользуются отдельными покоями, из чего он сделал вывод, что проявления их любви не распространялись на постель Эриенн.

К огромному облегчению Эйвери, вошел Пейн и объявил, что ужин подан. Все четверо собрались за столом при свете свечей, лорд Сэкстон сел в массивное кресло во главе стола, Эриенн рядом справа от него, а оба гостя уселись напротив. И Фэррелл, и Эйвери тут же обратили внимание, что куверты были поставлены только перед ними и что Эриенн лишь пригубила вино. Мэр был удивлен этим, но тут же списал их поведение на причуды богатых. Что касается его самого, то он не упустил возможности как следует поесть изысканно приготовленной пищи.

Зато Фэррелл не удержался от вопроса, после того как поднял бокал за здоровье и благополучие хозяина. Он кивнул на пустой стол перед сестрою и спросил недоуменно:

— Ты сегодня с нами не ужинаешь?

Эриенн улыбнулась и стала извиняться:

— Ты только не обижайся, Фэррелл. — Она положила свою ладонь на руку в черной перчатке, покоившуюся рядом, и с любовью пожала ее. — Ты же знаешь, что мой супруг предпочитает ужинать без посторонних, и я решила составить ему сегодня вечером компанию.

Эйвери был поражен тем, что Эриенн открыто предпочитает ужинать в компании с этим уродом, а не с нормальными людьми. Размышляя над этим обстоятельством, он поджал губы и откинулся на своем кресле. Женщины всегда приводили его в недоумение, однако эта девка вообще спятила в своем выборе. Сначала она отвадила всех кавалеров под тем предлогом, что они ужасны и стары, а теперь раболепно угадывает каждое желание своего мужа, словно не ведая о том, что большинство окружающих считают его чудовищем. Вообще вцепилась ему в руку и сверлит нежным взглядом, как будто он какой-то благородный рыцарь.

Мысль Эйвери была прервана поданным ему густым супом с обильной порцией овощей и мяса. Прежде чем отойти, Пейн наполнил снова их бокалы и поставил теплые буханки хлеба так, чтобы они были под рукою. Презирая ножи, Эйвери стал отламывать ломти хлеба руками и окунать их в суп. Взяв ложку в одну руку, а хлеб в другую, он приступил к еде. Через каждые три-четыре захода ложкой он опускал в суп хлеб и запихивал куски со стекающей с них похлебкой в рот. По мере трапезы между его манишкой и краем тарелки начала образовываться дорожка.

Внезапно Эйвери замер. Его глаза выпучились, а щеки надулись от едва сдерживаемой отрыжки. От взбунтовавшегося желудка по комнате прокатилось жидкое, булькающее урчание, и, пытаясь совладать с неудержимым позывом, Эйвери покраснел от шеи. Постепенно приступ прошел, и он расслабился. Бросив быстрый, трусоватый взгляд на сидевших за столом, он вновь приступил к своему занятию. С хлеба капало. С Эйвери стекало. Ложка успела сделать несколько ходок между блюдом и ртом, как лицо Эйвери вновь исказилось гримасой боли. Ложка стукнулась о край тарелки, и он сжал руки под столом, Эйвери извивался и шаркал ногами, лицо его покрылось красными и белыми пятнами, челюсть застыла, а ноги двигались все быстрее.

Наконец, боль спала. Взглянув на вопрошающее озабоченное лицо Фэррелла, Эйвери уставился на Эриенн, пока она не поднесла бокал к губам, но и тогда продолжала наблюдать за ним через край стекла. Вероятно, Эйвери почудилось, что даже на бесстрастном шлеме в удивлении поднялась бровь. Эйвери отодвинул в сторону недоеденное блюдо, залпом осушил бокал с вином и стал мрачно жевать кусочек черствого хлеба. От этого сочетания желудок вроде бы успокоился, и разговор между Фэрреллом и Эриенн постепенно возобновился.

К тому моменту, как появилось второе, Эйвери вполне был готов расправиться с ним. Волчий аппетит проснулся в нем при одном только запахе еды. Эгги подложила на тарелку Эйвери дополнительную порцию, улыбнувшись при этом. Когда Пейн ставил перед Эйвери тарелку, тот уже исходил слюной и схватился за нож и вилку, едва слуга успел убрать руку. Эйвери набросился на содержимое тарелки, запихнул в рот огромный кусок мяса и, полуприкрыв от восторга глаза, стал жевать его. С трудом проглотив пережеванное, он, вновь вгрызаясь в еду, пробормотал:

— Отменно. Весьма отменно. — Он помахал ножом. — Давненько я такого не едал.

Эйвери направил загруженную вилку в разинутый рот и уже выискивал следующий кусок, как внезапно раздался стук о стол ручек ножа и вилки, которые он не выпускал из кулаков. Он подался вперед, чуть привстав. Медленно простонав от боли сквозь стиснутые зубы, он весь застыл, словно бронзовая статуя, а лицо его приобрело такой же оттенок. Уронив нож и вилку, Эйвери вцепился в край стола с такой силой, что костяшки пальцев побелели. Зубы у него заскрежетали, и он сделал быстрый, свистящий вдох. Продержавшись в этой позе некоторое время, он скороговоркой и чересчур громко произнес:

— Какой-замечательный-вечер-на-улице! Пойду-ка-я-про-гуляюсь!

Эйвери быстренько извинился, кивнув головою, и выскочил из помещения с такой скоростью, что фалды его сюртука взвились в воздух. Дверь в башню с грохотом распахнулась, после чего громко захлопнулась и плотно закрылась на щеколду.

Фэррелл посмотрел на Эриенн и пожал плечами. Она посмотрела на Пейна, который сохранял обычное спокойное выражение лица. Поведение Эгги также во многом было привычным, хотя шея ее постепенно багровела, плечи начали странно подрагивать, а уголок рта слегка подергиваться. Под взглядом Эриенн женщина выдавила из себя непонятный глухой кашель и поспешила из зала.

Когда дверь за ней закрылась, то до них донеслись приглушенные звуки, очень напоминающие сдавленный смех.

К вечеру следующего дня желудок Эйвери успокоился настолько, что позволил ему выйти из своей комнаты в поисках спальни Эриенн. Было поздно, и все уже легли спать. Эйвери решил, что это его последний шанс переговорить с Эриенн наедине, потому что они с Фэрреллом планировали утром ехать в Мобри. Предыдущая ночь прошла в отчаянных попытках успокоить взбудораженные внутренности. Эйвери представить себе не мог, что за недуг одолел его; он грешил на еду, однако она никак не повлияла на остальных. Эйвери страшно переживал, что это может быть что-то серьезное, отчего у него еще сильнее разгоралось желание выбить из дочери приличную сумму.

На стене коридора второго этажа остались зажженными лишь несколько свечей. С помощью невинных вопросов Эйвери выяснил у Фэррелла, как пройти к спальням лорда и его леди. Он осторожно добрался до комнат и крадучись приблизился к двери спальни лорда Сэкстона. Из-под двери не было видно света, из комнаты не доносилось ни единого звука, вследствие чего Эйвери решил, что Сэкстон спит мирным сном.

Уже более уверенно, но по-прежнему стараясь не производить шума, пока не станет окончательно ясно, что дочь находится одна, Эйвери двинулся по коридору к комнате Эриенн. На этот раз он обнаружил луч света, пробивающийся из-под двери. Подойдя ближе, Эйвери приложил ухо к деревянным панелям. К своей досаде, он услышал, как Эриенн с кем-то приглушенно разговаривает, но остался на месте в надежде, что она говорит со служанкой. В этот момент в комнате раздался взрыв мужского смеха, и Эйвери чуть не свалился от потрясения, прежде чем сумел собраться с мыслями и еще плотнее прижаться ухом к двери.

Прожурчавший ответ Эриенн не оставил никаких сомнений относительно личности ее собеседника.

— Кристофер, будьте серьезны. Ну как я смогу сосредоточиться и подыскать имя для нашего ребенка, если вы будете меня так дразнить?

Эйвери вытаращил глаза, а лицо у него стало такого же малинового цвета, как и накануне вечером. Ему хотелось проломить дверь, оторвать этого подонка от девчонки и превратить его в кровавое месиво, однако он отбросил эту мысль из-за опасения, что с ним могут поступить еще хуже. Осторожность не загасила разгорающуюся в нем ярость. Эйвери презирал Кристофера Ситона, и от одной мысли, что этот человек добрался до его девки и обрюхатил ее, все в нем закипало от гнева. Родственник он был или нет, но лорд Сэкстон свалял дурака, доверив ему свою жену. Не удивительно, что она сияет в присутствии лорда Сэкстона, когда этот подлец Ситон забирается ей по ночам между ляжек.

Эйвери покинул коридор и вернулся в свою комнату. Положительную сторону в измене дочери мужу он видел в том, что Эриенн теперь может оказаться более сговорчивой и раскошелиться, чтобы скрыть свою неверность, а это для Эйвери могло обернуться выгодой.

На следующее утро Эриенн рано выбралась из объятий мужа и спустилась вниз. Она была удивлена, увидев, что отец ждет ее. Однако выражение его лица заставило Эриенн насторожиться. Губы у него были задумчиво поджаты, а голова покоилась на воротнике сюртука, словно у самодовольной черепахи. Он, не отрываясь, смотрел, как Эриенн прошла но комнате, и когда она приблизилась к нему, чтобы поставить чайные приборы, ей показалось, что отец ухмыльнулся.

— Что-то не так, отец?

— Может быть.

Эриенн уселась в кресло напротив и стала неторопливо попивать чай.

— Вы о чем-то хотели поговорить?

— Возможно.

Не желая ввязываться в беседу, которая, без сомнения, свелась бы к жалобам на его горькую долю, Эриенн пила чай и ждала.

Эйвери прислонился затылком к высокой спинке кресла и пробежал глазами по развешанным на стенах рыцарским атрибутам, гобеленам и портретам.

— Понимаешь, дочка, я был щедр по отношению к матери и семье. Ты ни в чем не нуждалась, пока я мог себе это позволить.

Хотя Эриенн и было что возразить, она промолчала. Всем давно было известно, что Эйвери Флеминг был из тех людей, кто идет на поводу у своих слабостей; она и Фэррелл имели дом и хоть какое-то образование только благодаря усилиям матери. Эриенн не интересовало мнение Эйвери.

— Мне приходилось тяжело после смерти твоей матери, — пожаловался он. — В печали о ней я иногда забывался, топя свое горе за игральным столом. Дни мои были наполнены болью, когда я познакомился с этим янки и он обвинил меня в шулерстве.

— Но ведь он был прав, — резко возразила Эриенн.

При виде его вытаращенных от удивления глаз она вопросительно подняла бровь:

— Помните, вы как-то признались мне в этом?

Эйвери резко откашлялся и пожал плечами, отводя взгляд в сторону.

— Это от отчаяния. — Он поднял вверх руку, оправдывая свои действия. — К тому же этот человек был вполне обеспечен и мог себе позволить проиграть. Либо он, либо я, девочка, а от него бы не убыло, в то время как я… что ж, ты видишь, с чем он оставил меня.

— Отец, — бесстрастно проговорила Эриенн, — жульничество ради денег не лучше воровства, а вы жульничали.

— А как ты назовешь своего Кристофера Ситона, который носится по окрестностям и совершает убийства? — спросил Эйвери.

В синих глазах сверкнул огонь.

— Он расправлялся с преступниками, которые заслужили смерть за жестокие убийства невинных людей. — Она подняла руку. — А за это убивала и я. И Фэррелл. Мы наткнулись на шайку разбойников, которые напали на экипаж, и мы стреляли в них и убили нескольких человек, чтобы спасти девушку.

— Девушку?

— Мисс Беккер, — назвала Эриенн имя с холодной улыбкой. — Если потребуется, то она подтвердит мое заявление и то, что ночной всадник напал на разбойников и помог ей и Фэрреллу бежать.

Эйвери терзало любопытство.

— Фэррелл ничего мне не сказал о ней.

Эриенн вспомнила о нежелании брата довериться отцу и не стала рассказывать дальше.

— Фэррелл, вероятно, сам все объяснит вам. Я больше ничего не скажу.

После непродолжительного молчания мэр заговорил вновь:

— Ты, кажется, вполне довольна собою, девочка. Тебе, видно, нравится жить здесь с его светлостью.

— Я довольна, отец. Возможно, даже более, чем вы способны понять.

— О, я очень даже понимаю.

Он опустил подбородок в воротник и самодовольно улыбнулся.

Эриенн внимательно смотрела на отца, гадая, что же его так радует.

— Вы хотели обсудить что-то еще?

Эйвери некоторое время осматривал свои короткие, тупые пальцы.

— Мне кажется, что ты была не очень-то щедра со своими родственниками с тех пор, как получила титул и все прочее.

— Мне не приходилось слышать жалоб от Фэррелла, — возразила Эриенн.

— Бедняга ослеплен скупыми проявлениями твоей доброты, но что ты сделала для него на самом деле? Разве ты проявила хоть какое-то милосердие или сочувствие к его немощи? Уедет ли он отсюда хоть насколько-нибудь богаче? Нет, ему приходится тяжело трудиться за гроши.

— На мой взгляд, характер Фэррелла стал намного лучше после того, как он перестал замыкаться в жалости к себе и стал хоть что-то для себя делать, — с убеждением и несколько гневно проговорила Эриенн. — Милосердием и сочувствием, если довести их до абсурда, можно испортить хорошего человека. Уважение человека к самому себе вырабатывается тогда, когда он видит, какой обильный урожай приносит ему собственный труд. Да, мы должны быть милосердны и добры к менее удачливым, но, помогая им трудиться, мы проявляем бесконечно большее милосердие, чем когда позволяем им опускать руки от жалости к своей доле. Для самоутверждения человека бесценна хорошая, честная работа. К тому же, — не утерпев, добавила Эриенн, — у него остается меньше времени на бесцельное сидение за картами.

Эйвери сверкнул на нее глазами:

— Значит, ты так и не простила меня за то, что я продал тебя с аукциона?

— Мне отвратительна эта продажа, — призналась Эриенн. Оправляя юбки, она слегка улыбнулась: — Но ничего плохого, кроме хорошего, из этого не вышло. Я люблю человека, за которого вышла замуж, и я ношу ребенка…

— Его ли ребенка? — резко спросил Эйвери. — Или же ребенка от того мерзавца, который был у тебя в комнате вчера вечером?

Эриенн удивленно подняла глаза, и сердце у нее в ужасе сжалось.

— О чем вы?

— Я приходил поговорить с тобой, а ты была в комнате с этим дьяволом Ситоном, прямо под носом у мужа. И я слышал, как вы смеялись насчет ребенка. Ты брюхата ублюдком от Ситона, а не от мужа.

Щеки Эриенн запылали. Ей очень хотелось возразить отцу, высказав всю правду, но она понимала, какие будут последствия. Пусть уж лучше отец думает, что она изменяет, чем ставить под угрозу жизнь любимого человека.

— Видишь, тебе нечего возразить! — терзал ее гордость Эйвери, отчасти забавляясь, отчасти злорадствуя. — Ты волочилась за Ситоном и подзалетела с ребеночком. И естественно, ты не собираешься говорить лорду Сэкстону, что семя, которое дало росток, принадлежит не ему.

Эриенн страдала от этого глумления, молча сжав губы, однако внутри ее все кипело.

— Думаю, что я тоже буду держать язык за зубами, — сузились глаза у Эйвери. — Мне было бы легче сделать это, если бы я знал, что ты заботишься обо мне больше, чем сейчас, если бы ты время от времени присылала мне к столу баранью ножку или жирного гуся. Вообще, мне приходится самому готовить себе пищу, стирать одежду и убираться в доме. Учитывая, сколько у тебя здесь слуг, не думаю, что тебе будет тяжело отрядить кого-нибудь для ухода за мною. Но опять же тем, кого ты пришлешь, надо платить деньги, а у меня свободных денег мало. Ну, и мне бы неплохо было иметь новое пальто, пару туфель да чтоб в кошельке звенело несколько шиллингов. Видишь, я много не прошу, самую малость на спокойную жизнь.

Эриенн медленно поднялась с кресла, выведенная из себя его наглостью. Ей было тошно, что отец пытается выторговать награду за свое молчание. Как всегда, его волновала лишь собственная выгода в деле.

— Как вы смеете вытягивать из меня деньги! Всю жизнь я выслушивала ваши жалобы на бедность, но дальше я терпеть это не намерена. Я видела, как вы за грош готовы использовать окружающих. Вы использовали мою мать, моего брата, меня. Вы пытались использовать Кристофера, но с ним это не прошло, и тогда вы натравили Фэррелла стреляться из-за своей презренной чести, иначе ее и не назовешь.

— У тебя жестокое сердце, — зло бросил ей обвинение Эйвери. Он выскочил из кресла и стал раздраженно бегать перед Эриенн. — Ты корчишь из себя высокомерную и гордую даму, а принимаешь в постели преступника и не можешь ссудить отцу даже несколько монет, чтобы облегчить его участь. — Он остановился и, ударив кулаком по столу, потребовал: — К черту, девчонка! Что ты будешь делать, если я сообщу лорду Сэкстону о том, что ты наставляешь ему рога с этим подонком Ситоном?

Эйвери поднял взгляд на Эриенн и хотел продолжить, однако скрежет жесткой подошвы по полу заставил его обернуться. Через комнату со стороны башни к ним двигался лорд Сэкстон, волоча по камням свою немощную ногу. Встав рядом с женою, он посмотрел на мэра.

— Я слышал, здесь упоминалось мое имя? — наполнил его тихий скрипучий голос внезапно наступившую в комнате тишину. — Вы что-то хотели мне сообщить, мэр?

Эйвери нервно взглянул на Эриенн и был поражен ее безмятежным видом. Создавалось впечатление, что она провоцирует его на разговор. Эйвери не смог заставить себя заговорить, хотя лорд Сэкстон терпеливо дожидался его ответа. Его светлость был тем человеком, которого Эйвери боялся раздражать. Он понимал, что лорд без ума от девчонки и не обрадуется, если ему сообщат об ее измене, более того, он может прогневаться на человека, который принес эту весть.

— Моя девочка и я обсуждали один вопрос, милорд. — Эйвери трусливо откашлялся. — Это не имеет отношения к вам.

— Все, что имеет отношение к моей жене, имеет отношение и ко мне, мэр, — почти любезно заверил его лорд Сэкстон. — Боюсь, что из-за любви к ней я склонен применять несколько излишне суровые меры по ее защите. Надеюсь, вы понимаете меня?

Эйвери кивнул, не смея сказать против Эриенн ни слова, потому что этот человек, без сомнения, сумеет постоять за свою супругу.