Золушка и Мафиози

09

РАФАЭЛА ЭСПОЗИТО

— Я не думал, что ты придешь сегодня.

Я прижимаю руку к груди подпрыгивая, плотно закрываю глаза и открываю рот, когда голос Тициано приветствует меня, как только я выхожу на лестничную площадку.

Я стискиваю зубы, пока сердце не понимает, что мне ничего не угрожает, и делаю глубокий выдох, глядя на Тициано, который расслабленно сидит в кожаном кресле в гостиной, лицом к лестнице, как будто он специально выбрал это место поджидая меня. А может, так оно и есть. Может, он проснулся сегодня и решил, что две недели — слишком большой срок, чтобы оставлять меня одну, невеста я или нет. Особенно когда он выглядит таким же невозмутимым, как и всегда, с расстегнутыми первыми двумя пуговицами рубашки, рукавами, засученными до локтей, и вызывающим выражением лица.

Тициано медленно облизывает губы и как-то странно смотрит на меня. Так же странно, как несколько недель назад, когда я сказала ему, что не являюсь его принцессой. Не знаю почему, но я до сих пор не могу забыть выражение его лица в тот момент.

Я с отвращением качаю головой, игнорируя звон, который раздается в ней при мысли о том, что две недели уже прошли в обратном отсчете до конца любого шанса на счастье, который у меня когда-либо был. Ну, по крайней мере, пока Марсело не умрет. Что, даст Бог, произойдет еще не скоро. Но должна же я во что-то верить, верно?

Я покидаю верхнюю ступеньку лестницы и направляюсь в гостиную, говоря себе, что дни, когда я сталкиваюсь с Тициано, тоже сочтены, но мой коварный разум быстро протестует, что это не очень хорошо.

Он скрещивает на мне свои мысленные руки и сердито смотрит на меня…Ну, значит, вас двое. Удачи вам. Марсело уже не раз давал понять, что для меня неприемлемо работать после свадьбы, ему нужна кукла, которую можно трахать и выставлять напоказ, не более того.

Слегка наклонив голову, я заставляю себя изменить направление мыслей. Это последнее что мне надо, а Тициано — последний человек, перед которым я хотела бы проявить слабость, и если есть что-то, что заставляет меня чувствовать себя хрупкой, так это мысли о собственном браке.

— Почему бы мне не прийти? Меня уволили, а я не знаю? — Спрашиваю я, проходя мимо него и не обращая на него внимания.

— Нет, но даже я уважаю траур, куколка.

Я останавливаюсь, когда дохожу до коридора, который должен был увести меня от него, и делаю глубокий вдох, поворачиваясь в его сторону.

— Что за траур?

— Разве ты не знаешь? — Спрашивает он, вставая и беря газету, лежащую на журнальном столике перед ним. Тициано подходит ко мне несколькими длинными шагами и протягивает газеты. — Ты только что стала овдовевшей невестой.

Я моргаю. И моргаю. И моргаю.

Затем я опускаю глаза и читаю заголовок, напечатанный в газете, которую держит Тициано: сообщение об очень серьезной автомобильной аварии, жертвами которой стали бизнесмен Марсело Гандулине, его младшая дочь, водитель и двое его охранников.

Когда я делаю вдох, о котором не подозревала, что задерживаю дыхание, он вырывается с облегчением и ужасно виноватым выдохом, потому что Сария заслуживала большего, чем молодая и бессмысленная смерть, но, возможно, это было небольшое милосердие для нее. Если ее отец был готов жениться на мне, то за кого же он мог выдать замуж собственную дочь, если это принесло бы ему какую-то выгоду? А значит, как я была бессильна до тех пор, пока Святая не решит действовать, так и она будет бессильна.

Однако облегчение в моей груди длится не более доли секунды. Может, Сария и свободна, но я не могу быть дальше от этого, чем пять минут назад, когда я еще не знала ее судьбы. Мои глаза по-прежнему опущены, я сосредоточена на заголовке, но не вижу ничего, кроме собственных мыслей, пляшущих в моей голове, в то время как ледяное ощущение начинает подниматься по позвоночнику, распространяясь по каждому нерву, пока мои глаза не начинают гореть.

В нашем мире люди суеверны. Овдовевшая невеста, да еще в моем возрасте? Не может быть, чтобы это было желанным. Моя мама, наверное, уже сходит с ума и готова убить нас с отцом, как только представится возможность. А еще они могут решить, что следовать старой традиции — хорошая идея, и передать меня одному из неженатых сыновей Марсело, как будто я часть его наследства. И даже если он откажется от меня, что тоже не лучшим образом скажется на моем имидже, они ни при каких обстоятельствах не будут ожидать, что я буду участвовать в семейных мероприятиях Гандулине, носить траурные одежды и вести себя так, будто смерть Марсело мне действительно небезразлична.

Шокированная, я не успеваю сдержать слезы, как они уже скапливаются в моих глазах. Мне хочется закричать, но, столкнувшись с невозможностью сделать это, мое тело решает, что плач — лучший выход, не давая мне возможности высказаться.

Опять бессилие. Похоже, это стало словом моей жизни.

Гнев разогревает мое тело до такой степени, что становится трудно дышать, и я знаю, что моя кожа покраснела.

— Ты собираешься плакать? — Спрашивает Тициано, и я плотно закрываю глаза. Подавляя ненависть, которая поглощает меня, пока она полностью не задерживается в моих глазах, и я направляю их на человека передо мной. — Потому что если это так, то, пожалуйста, сядь так, чтобы я мог смотреть.

— Ты…

— Дон, — перебивает он меня. — Твой Дон, хотя и временно, — пренебрежительно напоминает он. — Не будь грубой.

Я снова стискиваю зубы. Если я доживу до следующего года, не сломав их, думаю, я смогу считать себя победителем. Я чувствую, как мое лицо вспыхивает от гнева, но делаю шаг назад и преувеличенно громко говорю, отчего мое колено почти ударяется об перила, прежде чем я выравниваюсь.

— У меня есть разрешение уйти, Дон?

— Пока нет. У меня есть для тебя подарок. — Теперь его очередь идти назад. Тициано возвращается в гостиную и достает из-за кресла, в котором сидел, большую синюю коробку, перевязанную преувеличенным бантом из белой ленты. Я нахмуриваю брови. — Открой ее.

Несмотря на приказ, оставив коробку в моих руках, он не ждет моей реакции на то, что находится внутри. Тициано поворачивается ко мне спиной и спускается по лестнице, оставляя меня одну, держащую в руках его подарок, в коридоре.

Некоторое время я стою на месте, пытаясь понять, что только что произошло, пока не сдаюсь и не опускаю руки, потому что мне кажется, что у меня ничего не получится. Тициано — сумасшедший, это общеизвестно.

Я несу коробку к кухонному острову в левом углу комнаты с открытой планировкой. В гостиной и кухне нет стен, они есть только в коридоре, разделяя десятки спален, кабинетов и других комнат, которые никогда не используются.

Я хмуро смотрю на коробку. Она легкая и в ней ничего не шевелится, значит, это не жуки или что-то в этом роде. Тараканы легкие, и я не думаю, что почувствовала бы их движение, но Тициано не дал бы мне коробку, полную тараканов.

Он ведь не даст мне такое, правда?

Я хмыкаю, шлепаю ладонями по бокам бедер, а затем развязываю бант, решив перестать сходить с ума. Я снимаю крышку с коробки, и морщинка между моими бровями становится еще глубже, когда я натыкаюсь на тонкую черную ткань. Я вынимаю ее из папиросной бумаги, в которую она была завернута, и ощущаю ее мягкость, когда передо мной разворачивается красивое платье длиной до колен.

Мне не нужно объяснений, это для поминок, потому что заместителю босса именно такие вещи кажутся смешными. Я качаю головой, чувствуя, как раздражение снова бурлит в моих мыслях, и на поверхность всплывает вопрос: как это возможно, что он так быстро разобрался с этим платьем?

Заголовок гласил, что несчастный случай произошел сегодня ночью. Об этом, конечно, писали в газете. Но если бы Тициано узнал о случившемся сегодня утром, читая новости, у него не было бы времени на злую шутку, которой стало платье в моих руках.

Конечно, он Дон, о чем не преминул мне напомнить, но даже если бы он узнал новости сразу после происшествия, сейчас восемь утра, где бы Тициано успел купить платье за последние шесть часов, я не знаю? Если только он уже не знал, ведь это был он… Я резко прервала зародившуюся мысль и, если бы не была так перегружена проблемами, нашла бы в себе силы посмеяться над собственной глупостью.

Этот ублюдок просто хочет затащить меня в постель. Ради этого он бы не пошел на такое. Конечно, не стал бы. Он не стал бы совершать подобное безумие, особенно когда все взоры устремлены на него, ожидая, что он совершит ошибку в отсутствие дона Витторио.

Людям нравится говорить, что быть вторым — значит быть первым из последних, но правда в том, что в Саграде нет человека, который не хотел бы занять место Тициано, ну, возможно, есть два или три человека, способных признать, что заместитель достоин этого поста, несмотря на зависть, которую они испытывают.

Нет. Он не стал бы этого делать. Определенно не стал бы.