Золушка и Мафиози

08

ТИЦИАНО КАТАНЕО

Звук очень раздражает. Даже когда я его не слышу, мой разум моделирует вероятную копию и добавляет ее к остальным, как будто кучи тех, постоянно пульсирующих в моей голове, недостаточно. Настойчивый звук капель отдается в моих ушах с регулярностью часов. Каждая падающая капля отдается в моем сознании, как настойчивый молоток, разбивая мое терпение вдребезги.

— Дон Тициано.

Дрожащий голос доктора прерывает мое почти навязчивое наблюдение за трубкой капельницы, свисающей с брошенной в коридоре стойки для капельниц. Его монотонный тон возвращает меня к реальности, и мое сознание словно пробуждается от кратковременного транса. В мгновение ока приглушенный шум в ушах исчезает. Временное облегчение, но я знаю, что постоянный звон в голове скоро вернется. Он всегда возвращается. Мой мозг достаточно добр, чтобы дать мне понять, что ему нужна тишина, когда привычный шум продолжается слишком долго.

Я киваю стоящему передо мной человеку в белом халате, давая ему разрешение продолжать разговор, и он подчиняется.

Запах антисептиков и дезинфицирующих средств — привычный и комфортный, как и стоны пациентов, некоторые из которых получили серьезные травмы, эхом разносящиеся по коридорам и заставляющие кровь в моих венах пульсировать в их ритме.

Делать остановку в больнице Ла-Санта не входило в мои планы. Тем более что это означает путешествие по бесконечным километрам пустоши, когда у меня есть куда более важные дела, например, похороны.

Несмотря на это, впервые за последние две недели мои обязанности дона привели меня к каким-то действиям, а не к бесконечной бюрократии, состоящей из бесконечных встреч и бумаг, которые нужно подписывать. Это место не из тех, что можно найти на картах Google. Его нет ни в одном справочнике, это хорошо сохранившийся секрет Саграды, и за то время, что я провел здесь, изучая человеческое тело и его пределы, я научился любить каждый его дюйм. Стены из сырого бетона, мало окон и тусклое освещение, из-за которого комната выглядит мрачной, несмотря на безупречно чистую белую униформу медсестер.

— У вас нет никого, кто мог бы говорить? — Спрашивает консильери со свойственной ему холодностью, и я понимаю, что снова потерял ориентацию, когда мой взгляд возвращается к трубке капельницы.

Я стискиваю зубы, раздраженный тем, что мне приходится с трудом делать что-то настолько простое, как обращать внимание на гребаный разговор, происходящий прямо передо мной.

— Нет, сэр. Все выжившие серьезно ранены. Те, кто не впал в естественную кому, находятся в искусственной коме. — Объясняет доктор.

— И я полагаю, что если мы выведем их из искусственной комы, то единственное, что мы услышим из их уст, это крики? — Спрашиваю я, и голубоглазый светловолосый мужчина кивает, быстро соглашаясь, а затем опускает взгляд в пол.

— Сколько жертв?

— Восемь из двенадцати, сэр. Пока что.

Я кривлю губы и кивком отстраняю его. Он практически убегает из поля моего зрения. Эти люди не должны были находиться в подземных галереях шахт, они были деактивированы уже много лет, и то, что двенадцать человек отправились туда, не получив специального приказа, по меньшей мере, маловероятно. Тот факт, что это произошло под моим командованием, раздражает не больше, чем трудности с концентрацией.

Мне не нужно было приходить сюда, но я надеялся, что допрос людей, которые находились там, где им не следовало быть, поможет мне немного разрядить звон в ушах, который становился все громче и громче, как настойчивый комар.

— Мне кажется, или это удобно, что немногие выжившие слишком ранены, чтобы открыть рот? — Спрашиваю я консильери, поворачиваясь к нему лицом. Маттео даже не делает паузы, прежде чем кивнуть в знак согласия. — Мы должны выяснить, для кого. Я собираюсь навестить семьи тех, кто не выжил. Возможно, самые близкие им люди знают, что именно группа отправилась делать в подземные галереи. Если мертвых не удается разговорить, надо найти живых, которые могут… По крайней мере, выясним, откуда поступил приказ, даже если не удастся найти мотив.

— Будет сделано, Дон.

Покинув больницу и не получив желаемого, я лишь приближаюсь к краю, куда никто не захочет меня пускать. Я прихожу в поместье решив сразу отправиться в свою башню, а может, сначала пройду по подземным галереям учебного центра Саграда. Там наверняка найдется какой-нибудь несчастный, который подойдет для того, что мне нужно. Мама может сколько угодно жаловаться на мое отсутствие за ужином в этот день. Сегодня мое присутствие за столом никому не принесет пользы.

Как раз в тот момент, когда я собираюсь сказать водителю, чтобы он проехал мимо дома и направился в сторону учебного центра, входная дверь дома открывается, и я вижу стоящего в ней отца. Он маневрирует в своем инвалидном кресле и держит дверь открытой, очевидно, ожидая меня.

Я хмурюсь, потому что то, что он меня ждет, вряд ли означает что-то хорошее.

Я разом выдыхаю весь воздух из легких и, пройдя обычную проверку безопасности, выхожу из машины и иду в дом.

— Папа? Что-то случилось? — Спрашиваю я, как только закрываю дверь и мы остаемся одни в прихожей.

— Я попросил Луиджию помочь на кухне. Я хочу знать, нашли ли что-нибудь среди обломков, кроме тел.

Я отворачиваюсь, пораженный вопросом.

С тех пор как двенадцать лет назад он отошел от руководства Саградой, мой отец остается в стороне. Я знаю, что он иногда дает советы Витторио, но, по-моему, это первый раз, когда он проявляет интерес к чему-то настолько явному.

— Нет. Ничего, кроме тел, — отвечаю я, и морщины на его лице словно расслабляются.

Странно… Очень странно.