Золушка и Мафиози

38

ТИЦИАНО КАТАНЕО

Услышать шум в столовой в крыле моих родителей и пройти мимо — это новый опыт. Не то чтобы я сильно расстраивался из-за того, что пропущу один или несколько семейных ужинов. В основном потому, что я знаю, что у мамы наверняка включен режим драмы на самом интенсивном уровне. Но это все равно странная новинка. Я поднимаюсь наверх, уже улыбаясь тому, что, как я знаю, ждет меня.

Рафаэла не отвечала на мои звонки сегодня днем, когда я пытался поговорить с ней, и с тех пор я планировал научить ее, что она не должна игнорировать меня, как бы она ни была зла на меня.

Мне сообщили, что она отправилась с Габриэллой за покупками. Я знаю, что она приехала почти два часа назад и с тех пор остается дома, но ничего из этого сама Рафаэла мне не сообщила.

Я удивляюсь восхитительному аромату, который встречает меня на лестничной площадке. В это время суток единственное место, где обычно подают еду во всем доме, — это крыло моей мамы, и персоналу буквально запрещено подавать еду в любой другой части особняка.

Анна смягчила это правило, только когда Габриэлла переехала к Витторио, потому что не дай бог за ее столом оказалась бы бразильская путана. Но Рафаэле нужно есть, и если нам запрещено участвовать в семейных ужинах, то очевидно, что она должна была что-то заказать или приготовить.

Однако, войдя в дом, я понимаю, что этот аромат — лишь первая из нескольких новинок. Я бы задумался, в то ли крыло я попал, но очень сомневаюсь, что у кого-то из моих братьев за одну ночь появилось пристрастие к красочным предметам декора. И я не думаю, что даже Габриэлле хватило бы смелости внести в комнату Витторио такие радикальные изменения, какие были сделаны в моей.

Темные шторы были заменены на светлые, почти белые. В гостиной также исчез серый ковер, а на его место постелили новый, в земляных тонах. Диван обзавелся подушками, а кресла — покрывалами. По всей поверхности разбросаны фоторамки, и, к моему удивлению, на них действительно висят фотографии.

А обеденный стол… Он накрыт. На двоих. С тарелками, тканевыми салфетками и даже цветочной композицией. И на кухне, на моей кухне, есть персонал. Я недоверчиво сужаю глаза.

Не думаю, что, за исключением Луиджии и самой Рафаэлы, я когда-либо встречал сотрудников, действительно работающих в моем доме. Сотрудников, притворяющиеся работающими, чтобы столкнуться со мной? Конечно! Но занятые? Действительно? Никогда.

В любом другом случае я бы просто похвастался, что моему члену понадобилась всего одна ночь, чтобы выполнить работу, но, когда речь идет о Рафаэле? Что-то здесь не так.

— А, ты пришел, — говорит Рафаэла, появляясь в коридоре в темно-синем платье и на высоких каблуках.

Видимо, она переделала не только мой интерьер. Ее светлые волосы стали немного светлее и на несколько пальцев короче, не знаю, из-за завитков на концах или из-за того, что они были подстрижены.

Она идет ко мне своей сексуальной походкой, и я наклоняю голову в восхищении. Красивая. Она потрясающе красива. Накрашенная и опрятная, или голая, перекатывающаяся в моем рту.

— Добрый вечер, — говорит она на расстоянии вытянутой руки. — Я не знала, во сколько ты приедешь, поэтому еще ничего не подала.

Если бы ты ответила на мой звонок, то могла бы знать. Но я этого не говорю. Одним шагом я сокращаю расстояние между нами и обхватываю ее за талию. Рафаэла раскидывает руки на моей груди, и ее взгляд не обращает внимание двух женщин в нескольких метрах от меня.

В моем крыле нет стен, поэтому я не сомневаюсь, что две сотрудницы сейчас внимательно наблюдают за нашим общением.

— Привет, куколка. Ты планируешь меня отравить? — Спрашиваю я так, чтобы слышала только она.

Она тихо смеется и щелкает языком.

— Думаю, тебе придется поесть, чтобы узнать.

Теперь моя очередь смеяться.

— Тебе понадобится что-то посильнее яда, чтобы прикончить меня, принцесса.

— Полагаю, это еще одна вещь, которую нам придется подождать, пока ты не съешь все, чтобы узнать.

Я сужаю глаза, потому что Рафаэла говорит это серьезно. Она ведь не стала бы пытаться отравить меня, правда?

— Тебе будет не хватать моего члена, — дразню я, и Рафаэла закатывает глаза. — Тяжелый день, куколка? — Спрашиваю я, указывая головой на пространство вокруг нас. — Шопинг и перепланировка? А я-то гадал, найду ли я тебя лежащей в постели, все еще ноющей о том, что тебя заставили выйти замуж.

Рафаэла фыркает, слегка отталкивает меня и делает шаг назад. Я позволяю ей уйти.

— Если я не плакала прошлой ночью, выполняя худшую часть своих обязанностей, то почему я должна оставаться в постели сегодня, выполняя веселую часть?

— Худшую часть? — Спрашиваю я, приподняв бровь, и моя готовность позволить ей уйти исчезает. Я сокращаю расстояние, которое она между нами проложила, и на этот раз мои руки обхватывают ее гораздо нежнее. Я провожу одной рукой по ее распущенным волосам, а другой хватаю ее за талию. — Лгунья, — шепчу я ей на ухо за несколько секунд до того, как завладеть ее ртом в карающем поцелуе.

Я сильно прикусываю ее нижнюю губу, и Рафаэла тихо стонет мне в рот, пользуясь тем, что я обхватил ее, чтобы тереться об меня, забывая или игнорируя, что мы не одни. Мне очень нравится эта капитуляция и отсутствие сдерживания. Я прерываю поцелуй, только когда понимаю, что она совсем запыхалась.

— Я собираюсь помыть руки перед ужином, — говорю я, делая шаг назад, и она на несколько секунд замирает в оцепенении, закрыв глаза.

— Я попрошу персонал накрыть нам, — тихо отвечает она, ее губы покраснели и припухли.

— Что ты делаешь? — Спрашивает Рафаэла, уже сидя за столом и глядя на меня с нахмуренными бровями.

Я заглядываю под диван и за мебель в гостиной, но ничего не нахожу, так же как не нашел ничего и в других местах, куда заглядывал, когда ходил в нашу спальню.

— Искал ловушки, которые ты могла расставить.

Она закатывает глаза.

— О, ради Бога, Тициано! — Протестует она, поворачиваясь к столу. — Ужин остынет.

Я смотрю на нее с подозрением, но все же подхожу к столу и сажусь на место во главе, которое Рафаэла зарезервировала для меня. Странно, но в этом нет ничего странного. А вот что точно странно, так это то, что она подает мне мою тарелку и ставит ее передо мной.

Я жду, что она возьмет и себе, но не ем. Я все жду, когда она сделает это первой.

— Что? — Спрашивает она.

— Разве ты не собираешься есть?

Рафаэла смотрит на свою тарелку, потом на меня. Затем одна ее бровь поднимается.

— Ты волнуешься, муж?

— Ты же не попытаешься меня отравить? Мой брат был бы очень расстроен.

Она смеется.

— А он бы расстроился? Потому что, судя по тому, что Габриэлла рассказала мне сегодня днем, я думаю, он был бы очень рад, может быть, даже дал бы мне приз за то, что избавился от тебя. — Рафаэла опирается локтями на стол и выжидающе смотрит на меня. — Ешь, муж. Я попросила приготовить твое любимое блюдо.

Брускетта с пармской ветчиной и горгонзолой — мои любимые закуски, но сегодня они кажутся слишком сомнительными. Я заметил, что на кухне больше никого нет.

— Где персонал?

— Я отпустила их. Может быть, мне не нужны свидетели.

Я беру одну из закусок и кладу ее в рот. Потому что, нет. Рафаэла бы так не поступила. Я так не думаю. Вкус такой же, как и всегда, так что ей пришлось бы использовать яд без запаха, цвета и вкуса. А такой она не смогла бы легко достать.

Рафаэла смеется, берет вилку и нож и медленно отрезает кусочек брускетты, вместо того чтобы сразу поднести его ко рту. Я смотрю, как нож ходит туда-сюда, медленно сжимая хлеб, когда она могла бы просто откусить.

Она заканчивает отламывать брускетту, накалывает меньший кусок вилкой и подносит его ко рту.

— Похоже, на сегодня ты в безопасности, муж, — говорит она, сглотнув, но ее тон звучит нарочито угрожающе.

— На сегодня?

Она пожимает плечами.

— Видимо, да.

— Садистская штучка.

Она снова смеется, и мы едим в приятной тишине. Еще одна новинка, если сравнивать с семейными ужинами, на которых мне приходилось присутствовать всю жизнь.

Когда мы покончили с закусками, Рафаэла снова подает мне салат, и я не могу не отнестись с подозрением к ее услужливости. Это определенно не то, чего я ожидал.

Я мысленно отмечаю, что нужно проверить свою сторону кровати, прежде чем ложиться на нее.

— Только не баклажаны. Пожалуйста, — прошу я, когда она начинает подавать мне основное блюдо. Однако она все равно накладывает и ставит передо мной тарелку. — Думаю, ты не слышала, но я просил тебя не добавлять баклажаны.

— Я тебя услышала, — уверяет она, угощаясь.

— Я не ем баклажаны с тех пор, как мне стукнуло, ну не знаю, лет восемь?

— Хорошо, что тебе уже за тридцать, не так ли? — Отвечает она, даже не глядя на меня, уже приступая к еде.

И хотя я склоняю голову над тем, что было сказано между строк, я решаю поступить так же. Я съедаю все, что лежит на моей тарелке, кроме баклажан, и откладываю столовые приборы, давая понять, что я сыт.

— Я бы хотела съесть десерт, как только ты закончишь, — предупреждает Рафаэла, заканчивая свой ужин.

— Но я уже закончил.

— Нет, не закончил.

Я смотрю на положение своих столовых приборов, она смотрит на положение моих столовых приборов, потом на баклажаны.

Она проводит кончиком языка по внутренней стороне щеки и ждет. Я снова беру столовый прибор и, вопреки всем своим инстинктам, накалываю ломтик баклажана на вилку и ем его. Горечь не такая сильная, но я чувствую ее в каждом уголке рта. Ненавижу это дерьмо.

Рафаэла улыбается и с нескрываемым удовлетворением следит за каждым кусочком, который я жую и глотаю. Когда я заканчиваю, она убирает обе наши тарелки и встает, унося их на кухню и возвращаясь с двумя бокалами.

Рафаэлла ставит один передо мной и берет другой.

— Твое любимое? — Спрашиваю я, наблюдая за тем, как она поглощает забальоне.

— Нет, больше всего я люблю канноли, с любым вкусом. Но мне также очень нравится забальоне.

— Классика.

— Настоящий итальянец ценит забальоне — заявляет она и смеется про себя.

— А каково настоящей итальянке жилось в Нью-Йорке?

— Поначалу хаотично, потом мне стало нравиться. Но я скучала по канноли. — Говорит она и облизывает губы, стирая остатки сладости, а я сразу подумал, знает ли она, насколько это сексуально? Я уверен, что нет.

Я ем свой десерт, пока ничего не остается, и, убрав со стола, впервые с момента моего прихода замечаю в своей жене некоторую неуверенность. Интересно.

— Готова к худшей части своих обязанностей, жена? — Я дразнюсь, протягивая ей руку, но Рафаэла не отвечает.

Она просто переплетает свои пальцы с моими, и мы молча идем в спальню. Однако, как только мы проходим через дверь, я прижимаю ее к дереву.

— Я тут подумал… — говорю я, держа наши лица очень близко друг к другу. — Я думаю, что с сегодняшнего вечера, когда бы я ни находился в этой комнате, я хочу, чтобы ты была голой.

— Как это? — Спрашивает она, уже задыхаясь, ее зрачки расширились, хотя я едва к ней прикоснулся. — Ты не можешь просто решить, что я всегда буду голой, когда мы находимся в комнате.

— Моя комната, мои правила.

— Я думала, это наша комната.

— Так и есть, как и весь остальной дом твой. Ты высказала свое мнение, куколка, и я послушал. Я даже съел баклажаны, а я ненавижу баклажаны, потому что ничто другое, кроме как проявление такого господства над тобой, не убедило бы меня сделать это. Это твой дом, принцесса. За этими стенами ты можешь делать все, что захочешь, но здесь ты будешь подчиняться любой моей прихоти, и тебе это понравится. Мы договорились?

Рафаэла делает большой глоток воздуха, прежде чем ответить мне.

— Договорились.

— Хорошо, принцесса. Тогда будь хорошей женой и начинай выполнять свою часть работы.