Звериная страсть

Одно сердце страдает, а другое не знает

Страх сковал меня, заставляя вжаться в стену, а его руки, измазанные кровью, легли по обе стороны от меня.

— Теперь я принимаю своих бесов, Шура. Они — такая же часть меня, как и воздух в моих легких. И я больше не скрываю и не боюсь их.

С его искусанных сизых губ сорвался смешок, от которого по моим жилам поползла неприятная волна. Юноша, с которым я когда-то познакомилась, превращался в сущую тень себя, снедаемую Тьмой.

Когда его пальцы холодным мазком провели по моей щеке, слезинка сбежала из моего глаза.

— Я не должен ревновать. Правда? Ведь ты же не только муза для меня… Ты муза для слишком многих одержимых мраком умов в этом доме. Я бы хотел спрятать тебя. Я хотел бы скрыть твою красоту от их уродливых глаз, — его тон был пропитан тихой ненавистью.

— Ты имеешь в виду Морана?

Губы Кирилла изогнулись в желчной ухмылке.

— Я говорю не только о Моране. Есть еще один волколак, чьи глаза загораются каждый раз, когда в комнату входишь ты…

Замечаю, как его пальцы тянутся к пряди моих волос, но он отнимает их на полпути. Он дал обещание никогда не касаться меня. И я удивлена, что даже в таком состоянии он чтит данное им слово.

— …Кто же тогда?

— Неужели не знаешь?

Кирилл поднимает на меня утомленные глаза с насыщенными темными кругами под ними.

— Агний — мой старший брат. И неважно, что мы не связаны кровным родством. Я знаю его, Шура. Я знаю его очень хорошо. Он — сущее воплощение порока. Он чистое зло, — его голос повысился, пылая горячностью, граничащей с бредом. — По сравнению с той тьмой, что преследует Агния, Моран — лишь бледная тень.

Не отрываясь, я наблюдала, как он развязывает шнуровку на блузе. Он настолько тощий, что я смогла бы подсчитать количество его ребер.

— Видишь ли, мы все были окованы проклятием быть загнанными в эту усадьбу неспроста….. Все мы не зря получили звериный облик за свои человеческие деяния. И если бы я только мог, я бы стер их всех с нашей картины! Стер бы их всех! А потом… Стер бы и себя!

В дрожащей руке я уже держала пузырек. Содержимое его могло дать временную передышку, мимолетное убежище от терзаний, преследующих его душу.

Когда я приблизилась к нему, глаза волколака блеснули маниакальным вызовом.

— Кирилл, прошу тебя. Прими это. Это поможет… Тебе станет легче.

Его взгляд оторвался от теней, пляшущих на стенах, и сошелся с моим.

Кирилл впился пальцами в мои плечи — хватка была граничащей с болью. В его глазах плескался страх.

— Ты не в себе, Кирилл! Пожалуйста, прими это, ты почувствуешь себя лучше!

— Мне станет лучше, только когда я помру! — воскликнул он с язвительной фальшью, небрежно передернув плечами. Тонкая ткань его блузки полетела на пол, как опавший лепесток.

В один миг я сократила расстояние между нами.

Пощечина отозвалась эхом в мертвой тишине.

Щека Кирилла окрасилась в нежный румянец. Его взгляд был пуст и в то же время вопросителен, когда тот дрожащей рукой наконец-то принял лекарство.

Обессиленно вздохнув, я накинула одеяло на его вздрагивающие плечи.

— Полагаю, многие говорили тебе об этом, милая госпожа… Ты невероятно хороша во всех проявлениях и красках. Как дивная картина, — рассеянно забормотал Кирилл, направляясь в смежную комнату.

Следуя за ним, я наблюдала, как он опускается на роскошную кровать, застеленную черно-розовым шелковым текстилем. Все вокруг представляло собой гармонию из контрастных тонов и изысканных золотых деталей.

— Как жаль, что я художник… Я никогда не смогу влюбиться лишь в одну картину. Даже в самую восхитительную из всех существующих. Ведь для того, чтобы творить, я всегда должен стремиться к новому. К совершенству.

Присев рядом с ним, я принялась перевязывать ему руки со свежими шрамами.

— Полагаю, ты нарисовал все это, — мой взгляд скользил по стенам, увитым буйством розовых пионов на фоне ровной черноты.

— Да… Я нарисовал их, — слабо подтвердил он. — Обычно я зарисовываю все самое прекрасное, что попадается мне на глаза. К сожалению, этого не так много в моей жизни… В прошлый раз я рисовал пару десятилетий назад. Да… Когда увидел венок из дивных соцветий, проплывающий по нашей багровой реке… Затем желание творить иссякло. Но теперь… Вдохновение снизошло на меня вновь, кажется.

Совсем скоро он погрузился в сон. Не желая более задерживаться, я поднялась, чтобы покинуть спальню, но тут меня привлек слабый свет, пробивающийся из-за портьеры на стене.

Подойдя ближе, я обнаружила скрытую от глаз кладовую, забитую набросками, эскизами и рисунками.

Рисунками меня. Вернее… моих отдельных частей.

В разнообразных позах и проявлениях.

Застыв на месте, я предстала перед морем своих очертаний и карандашных набросков. Мое тело, мои руки, волосы, глаза, губы — все это было увековечено на полотнах в ужасающе прекрасном проявлении любования и помешательства.

Позже той ночью, в одиночестве своих покоев, я обнаружила, что сжимаю в руке листок бумаги с наброском моей фигуры, выполненным с такой тонкой точностью, что это что-то всколыхнуло во мне. Краду ли я у художника или всего лишь полноправно притязаю на частичку себя, увековеченную в искусстве?..

Преследуемая кошмарами, которые выползали из глубин моего подсознания, я заставила себя приоткрыть глаза. Комната утопала в неземном сиянии лунного света, проникающего сквозь шторы.

Меня пронзило чувство, будто в тени затаилось нечто незримое, наблюдающее за мной.

Но я отогнала эти ощущения. Никто не мог войти в мою спальню. Я заперла дверь и оставила ключ в скважине. Проникнуть внутрь было невозможно. Но все же… ощущение, что кто-то наблюдает за мной, пока я сплю, не отпускало.

В полночь меня внезапно пробудили чьи-то крики. Сначала я решила, что это лишь обрывок моего кошмара. И я не поверила своим ушам, когда услышала еще один отдаленный плач. Сколько раз я буду просыпаться в этом доме под чьи-то страдания?..

И тут меня настигает мысль.

Кирилл!

Бросаюсь к прикроватной тумбочке. Листок с эскизом моего тела исчез!!!

Это не было кошмарным воображением. Кто-то был в моей комнате, пока я спала. Кто-то? Нет. Это был Моран.

Я помчалась по коридору — сердце сжалось от волнения.

Добравшись до нужного крыла, я с трепетом взялась за медную ручку его дверей.

Гостиная, некогда увешанная восхитительными картинами, теперь представляла собой место разрухи. На полу валялись разорванные холсты, на стенах виднелись следы от когтей.

Едва слышно ахнув, я ринулась в его спальню — там было пусто, и лишь на стене, где ранее красовались пионы, виднелись разводы от пролитой черной краски.

Ужас вцепился в горло, и я поспешила в кладовую. Там, среди пустых мольбертов и разбросанных этюдников, я увидела, что все наброски со мной исчезли.

Недолго думая, я отправилась в общую гостиную, где обнаружила Юргиса, вальяжно расположившегося в кресле за шахматной доской, с видом самодовольного превосходства.

— Где он, Юргис?!

Рыжеволосый волколак вскинул бровь, а на его губах расплылась глумливая усмешка. Небрежным жестом он махнул в сторону парадных дверей.

— Ради всего спиртного! Никогда не вмешивайся так в мою игру, человечишка! — проворчал он, делая неторопливый глоток вина. — В наши дни так трудно найти толкового партнера по шахматам…

Я выскочила наружу в заснеженные сады, стылый ветер хлестал по лицу, пока я лихорадочно искала хоть какие-то следы художника.

И вот среди заиндевевших кустов роз я все-таки наткнулась на него.

Огромный серый волк распростерся на снегу, его дыхание было поверхностным, а глаза сомкнуты в тяжелой дремоте.

Подойдя ближе, в распахнутых звериных глазищах я уловила неподдельную грусть — это точно был он.

Я осторожно протянула руку, чтобы погладить волчий мех.

В глубине сизых глаз промелькнуло признание, и я догадалась, что мой Кирилл оказался в плену этого обличья, не в силах вернуть себе человеческий вид и возвратиться в усадьбу.

Вспомнив колыбельную из своего детства, я принялась тихонько напевать ее.

Волк навострил уши, слушая звуки песни.

Постепенно его массивная фигура стала уменьшаться и искажаться, пока передо мной не возникла мертвенно-бледная, покрытая снегом фигура — парня, которого я уже успела полюбить за его доброту и робость.

Я укутала его в свой меховой полушубок, прикрывая от пронизывающего ветра, в то время как он прижался ко мне.

— Нетрудно догадаться, что у таких, как я, не будет счастливого конца, — раздался сдавленный шепот Кирилла. — В конце пути таких как я ждет одиночество и жалкое существование. Это расплата за иное восприятие жизни. Видеть ее так, как видит художественная натура. Более глубоко… Более уродливо. Но все же находить прекрасное в этом уродстве… Что это — проклятие или благословение?

Его тонкие пальцы подхватили опавший лепесток засохшей белой розы. Он провел лепестком по моим пальцам — эфемерная порция ласки. Я не могла не улыбнуться его лирическим размышлениям. Хоть и были они… Весьма мрачны.

— Все будет так, как ты задумаешь, — тихо отозвалась я, выдыхая облачка теплого воздуха. — Знаешь, моя бабушка всегда говорила мне, что любое проклятие или сглаз зарождается сначала в нашей голове. Так что тебе решать, в какую сторону вкладывать помыслы свои да силы.

— Есть нечто, чему я хотел бы посвятить все свои помыслы… — вкрадчиво улыбнулся парень. — Моим ночным грезам.

Пока он лежал на моих коленях, во взгляде его полыхнула неподдельная восторженность.

— Искусство — это моя жизненная подпитка. А чтобы творить, мне необходимо вдохновение. Всего один поцелуй от тебя, прекрасная госпожа, был бы не просто источником вдохновения. Он был бы для меня стимулом к существованию, — изрек Кирилл, и его речь, подобно путам, оплетающим мое дыхание, лишила меня дара речи.

— В моей деревне меня ждет жених. Я люблю его… Ты не можешь меня об этом просить, Кирилл. — еле проговорила я.

Между нами воцарилось молчание. Затем юноша вновь дотянулся до лепестка розы.

— Можно я прикоснусь к тебе… этим лепестком?

Вначале по руке скользнула легкая дрожь. Затем он прошелся по моему колену, по ноге, оставляя за собой шлейф из мурашек. Я прикрыла глаза, поддаваясь пьянящему ощущению.

В дымке ощущений я медленно опустилась на меховую подкладку, лепесток все отчетливее вырисовывал узоры на моей шее, щеке, глазах.

И тут его прохладные губы коснулись моих в ласкающем дурмане, и этот призрачный поцелуй обжег меня, подобно вспышке пламени.

Я отпрянула, мои щеки запылали.

— Ты обещал этого не делать! — задыхаясь, я вскочила на ноги.

Меня ждала картина, от которой я потеряла дар речи. Лепесток розы находился на губах Кирилла.

Как он и сказал — он касался меня только лепестком…

Мгновение — и я вижу перед собой серого волка. Он окидывает меня многозначительным взглядом, а затем исчезает в тени сада.

Не знаю, сколько времени я простояла. А потом, словно ведомая какой-то невидимой силой, я почувствовала, как меня влечет к мелькающему вдалеке белому огоньку, манящему меня за собой.

По извилистым кустарниковым дорожкам и тайным переходам я следовала за эфирным сиянием, пока не вышла на залитое лунным светом кладбище за пределами усадьбы.

Прогуливаясь между могил, я испытала глубокую печаль. Жертвы багровой реки, унесшей их непрожитые годы.

Я невольно прикоснулась к метке на груди. Она спасла меня от участи стать одной из тех, кто лежит в этой мерзлой земле под одним из этих надгробий.

Стоило мне опуститься на колени рядом с чьим-то захоронением, как бледная луна осветила обветренный камень. Тогда-то я и разглядела ее — записку, приютившуюся среди увядшего плюща, с посланием, написанным хаотичным почерком.

«Как люди заслуживают любовь?»

Я аккуратно свернула записку и положила ее в карман.

Неторопливо бродя по кладбищу, окутанному туманом, я не могла отделаться от ощущения, что за мной наблюдают. Я резко обернулась в сторону величественных окон поместья, но различила лишь колыхание шторы в одном из окон второго этажа.

Добравшись до дома, я поплутала по коридорам, пытаясь отыскать свою комнату. Но за очередным поворотом меня встретил Рати, его юношеские черты выглядели отягощенными.

— Ужин подан, Сирин, — тихо шепнул он, поманив меня за собой.

Переступив порог обеденного зала, я увидела Морана, восседающего во главе стола. Юргис и Казимир устроились в теневых креслах у мраморного камина. Стол был уставлен остатками вчерашней трапезы — мрачное напоминание о том, что Кирилла на кухне сегодня не было.

Ледяной взгляд Морана впился в меня, как только я села за стол на максимальном расстоянии от него.

— Ты не примешь участия в этом ужине, пока не прочитаешь за меня молитву. — проговорил он острым, как лезвие, тоном.

По коже пробежал липкий холодок. Он был свидетелем того, как я тогда помолилась за Агния. Теперь он требовал от меня такого же почтения.

Я застыла в нерешительности, не в силах выполнить его извращенную просьбу.

— Я не стану этого делать.

В припадке ярости Моран мгновенно оказался рядом со мной и взмахом кисти отправил мою тарелку и бокал на пол. Осколки заблестели в мерклом освещении подсвечника.

Как всегда кроткий Рати попытался дотянуться до меня через стол, но Моран одним лишь взглядом остановил его.

— Ты бессердечное чудовище! В тебе нет ничего человеческого! — прокричала я Морану, не в силах больше сдерживать свой гнев. — Ты разрушил покои Кирилла и выкрал его полотна таким жалким образом! Думаешь, жестокость обеспечит тебе уважение? Ошибаешься!

Слова срывались с моих губ, как ядовитые кляксы.

Последовала тишина.

Моран осушил свой бокал, горечь ликера перемешалась с окружающей его угрозой.

Не говоря ни слова, он порывисто встал и покинул столовую.

— Но, Сирин… — после некоторой паузы прошептал Рати. — Кирилл — единственный истинный виновник своего собственного разорения. Уже не в первый раз его шаткий рассудок обращается против собственных же творений.

Осознание этого обрушилось на меня как лавина снега, разрушив мои заблуждения и оставив меня лежать под тяжестью чувств.

Рати покинул мою комнату после того, как напоил меня чаем и помог распутать косу.

Я сидела у окна, луна озаряла окрестности сада… И тут меня привлекло какое-то движение рядом с тем самым местом, где я нашла странную записку.

Охваченная интригой, я выскользнула из поместья через задний выход с кухни. Я последовала по тропе, которая привела меня к той самой могиле.

Возложив на нее свою собственную записку, я вздрогнула, когда подувший ветер будто бы коснулся бумаги, открывая взору ее текст:

«Они заслуживают ее своими поступками».

На следующее утро я пробудилась с беспокойным предчувствием. Решив очистить свой разум, я облачилась в простое черное платьице, а длинные волосы заплела в косу, ниспадающую по спине.

Спустившись по парадной лестнице, я убедилась, что Рати все еще не прибыл на кухню, где мы договорились совместно заняться приготовлением завтрака. Я решила прогуляться, чтобы развеять свои тревожные мысли.

Дойдя до места, где я побывала накануне ночью, я с удивлением обнаружила небольшой сверток, покоящийся на обветренном камне.

Раскрыв его, я увидела потрясающий браслет, украшенный переливающимися, как гранатовые зерна, красными камушками. Охваченная духом любования, я застегнула браслет на своем запястье, ощущая его приятное воздействие на кожу. Он был бесподобен.

Меня окликнул звонкий голос из кухонного флигеля. Это был Рати.

Позабыв о браслете, я поспешила в дом, чтобы помочь ему с приготовлением утреннего перекуса.

Вместе мы приготовили поистине королевский пир: золотистые блинчики, политые медом, душистый чай, заваренный с сушеными медоносными травами, и свежие ягоды, которые Рати принес из своей вылазки с местного базара, находившегося, по его словам, в пяти часах пешего хода от поместья.

Прошу Рати передать мне сахар, но в кухне царит тишина. Я повторила свою просьбу. Но не успела я и обернуться, как ко мне протянулась банка с сахаром, зажатая в руке в элегантной черной перчатке.

Крутанувшись на месте, уперлась в холодный мрамор кухонной столешницы.

Моран стоял передо мной, его немигающие глаза сверлили меня с презрением.

— Вот за что я терпеть не могу людей. В тебе больше страха, чем каких-либо других эмоций. Посмотри на себя. Ты ничтожна, — процедил он с ядом.

Как только он собрался уходить, я обрела дар речи и выпалила первое, что пришло на ум.

— Прости меня за вчерашнее!.. Я слишком поспешно решила, что это ты уничтожил картины Кирилла. Да, я боюсь тебя. Очень боюсь. Но, как видишь, этот страх не мешает мне признавать свои ошибки.

К моему удивлению, Моран приостановился, в уголках его губ скривилась ехидная усмешка.

— Ты не надела ни одно из подаренных мною платьев, — сухо подметил он.

— Они все были прекрасны. Но я их не надену.

— Почему? Ни одно из них не пришлось тебе по вкусу?

— Потому что я не твоя игрушка, чтобы одевать меня. Я тебе не принадлежу. Я благодарю тебя за то, что спас мою жизнь, поставив на мне свою метку, но я должна покинуть поместье. У меня есть семья в моей деревне, есть жених. Я должна вернуться к ним! Мне хочется жить нормальной человеческой жизнью. Попрошу тебя еще раз, пожалуйста, сними с меня свою метку, — умоляла я, мой голос клокотал от отчаяния.

Смех Морана разнесся по кухне, грозным эхом отражаясь от стен.

Медленно он развернулся ко мне. Его взгляд опустился к моему запястью, где блестел великолепный браслет с красными камнями.

— Забудь об этом, — угрюмо проворчал волк. Приблизившись ко мне, он заставил меня еще сильнее прижаться к столешнице, прикрыв глаза в затаенном ожидании.

— Ты — моя игрушка. И если я увижу, что с тобой играет кто-то ещё, он покойник. И меня не волнует, что этот кто-то может оказаться моим братом. Его кровь будет на твоей совести. Поняла?

Я вздрогнула, почувствовав, как меня резко потянуло за запястье. Хрупкий браслет поддался под натиском руки Морана. Драгоценные красные бусины рассыпались по полу.

Слезы навернулись на глаза, когда я увидела, как браслет разваливается пополам. Моран злобно оскалился и скрылся в сумраке холла.

В слезах выбегаю на улицу навстречу снежной мгле. Слезы размывают мою видимость, и я бесцельно пробираюсь по двору, на сердце у меня тоска. Теряясь в своем унынии, я натыкаюсь на отдаленный от дома парк.

Я продолжаю идти по проложенной тропинке — все дальше и дальше от поместья. По крайней мере, хоть на какое-то время.

Пробираясь по запутанному лабиринту из кустарников и деревьев, слышу мелодичный и приятный для слуха смех, разносящийся по морозному воздуху.

Паника пробирает меня, когда осознаю, что здесь я не одна.

Оглянувшись по сторонам, замечаю сразу три расходящиеся тропинки: налево, направо и туда, откуда я и пришла. С обеих сторон слышатся приближающиеся шаги, заставляющие меня в доли секунды принять решение.

Действует инстинкт, и я бросаюсь назад, откуда появилась.

Но прежде, чем я успеваю скрыться, что-то невидимое цепляет меня за ногу, и я валюсь на снег.

Пытаясь подняться, замечаю странное шевеление. Передо мной стоит маленький белый лисенок с блестящими желтыми глазами. Его появление одновременно пугает и завораживает.

В плену желтых глаз лисы я не сразу замечаю, как она скрывается в тени дебрей лабиринта. Вскоре вместо нее на свет выходит довольно высокий юноша с белоснежными ровными волосами, облаченный в длинную серую шубу, с тростью, увенчанной длинными золотыми когтями.

Кума.

От одного только имени по спине ползут мурашки, навевая воспоминания о нашей прошлой встрече.

— Так-так-так… Вот мы и снова повстречались, крольчонок! — медовый, но в то же время пропитанный дурманом голос Кумы рассекает воздух.

Я застываю на месте, не в силах убежать.

Рядом с ним бдительно вышагивает черный шакал с крыльями на спине, безошибочно узнаваемый Дарий. Кума отпускает своего спутника взмахом руки.

— Иди, погуляй где-нибудь, Дарий. Ты обещал мне несколько приятных минут с этим дитя, не забыл?

Дарий колеблется, но затем отступает в темень, оставляя меня наедине с человеком-лисом.

С каждым шагом Кумы в мою сторону мой ужас возрастает. Его трость легко вращается в руке, а в желтоватых глазах появляется опасный интерес.

Я начинаю отступать, на что он склоняет голову, прицокивая языком.

— Ты побежишь, я буду преследовать. Ты пойдешь, я последую за тобой. Закричишь — я съем твой язычок, — приговаривает он.

— Есть ли вариант, при котором ты не тронешь меня и позволишь уйти? — мой голос едва слышен за воем ветра.

Раздается раскатистый смех Кумы, его веселье пробирает меня до глубины души.

— Дай-ка мне подумать… — он склоняется ближе, его дыхание обжигает мою макушку, пока тот шумно вдыхает. — А-а-а! Этот запах… Я грезил о нем во сне, знаешь ли. Хочешь знать, что в нем содержится, дитя? Твой запах. Он сообщает о том, что ты молода, нежна, наивна, невинна и… очень вкусна.

Волна ужаса пронеслась по телу, когда его горячий язык коснулся моего уха.

— О, Боже… Она еще слаще, чем я себе представлял, Дарий! — голос Кумы превращается в тошнотворное мурлыканье.

В этот момент Дарий снова появляется, его ноздри раздуваются, словно он уловил чье-то присутствие поблизости.

— Мы здесь не одни, — шипит он.

Кума раздраженно цокает языком.

— Если ты мешаешь мне наслаждаться этим кроликом исключительно из ревности, Дарий, клянусь, я… — внезапно поведение Кумы переменилось, его взгляд заострился. — …Похоже, нас в очередной раз решили прервать от нашей сладкой игры, — его слащавый голосок проник мне в ухо. Его когтистая рука крепко сжала мое плечо, и мое внимание привлекла красная символика на его запястье. Две спутанные змеи вокруг чаши. У Дария такая же, я видела. Что это может значить?..

Я кожей чувствовала, как взгляд лиса пронзает меня насквозь, а его желтые глаза пылают недобрым огнем. Его когти провели по моей щеке, по носу.

— Такой хрупкий, такой крошечный, крольчонок, — промурлыкал белый лис. — Ты будешь моей.

Он словно загипнотизировал меня.

Неожиданный толчок в лоб, голова запрокидывается назад, а когда я восстанавливаю равновесие, то никого вокруг уже не вижу.

Я помчалась так быстро, как только могла. Эхо от зловещих шепотов лисиц еще долго раздавалось в ушах.

«Ты будешь моей…» преследующий голос Кумы отдавался в моем сознании, пробирая до мурашек.

Совершенно неожиданно я столкнулась с кем-то на своем пути, и снежный хруст под моими подошвами слился с грубым голосом незнакомца.

— Человечина, да что с тобой такое?! — огрызнулся рыжеволосый, в его тоне слышалось раздражение.

Не обращая внимания на вопрос Юргиса, я с отчаянием в сердце бросилась к нему.

— Спасибо, дорогой Юргис! Ты не знаешь об этом, но ты только что спас меня!

Слезы навернулись на глаза, и я прижалась к нему, ища убежища в его лице.

Юргис замешкался, его изумрудные глаза пристально изучили мое лицо, прежде чем мягко оттолкнуть меня.

— Иди домой, человечка! Хватит уже снег портить, — пробормотал он, пытаясь отпихнуть меня. — Не для тебя он шел сегодня.

Смущенная и все еще дрожащая от страха, я смотрела, как он растворяется в темноте, оставляя меня стоять одну под покровом ветвей.

— Подожди, Юргис!..

Интересно, что он там делает?.. Ведь его вылазка еще не началась.

Постаравшись успокоить бешено колотящееся сердце, я скрылась в покоях поместья и заперлась там.

Сбросив с себя одеяние, я приготовилась отмыться от пережитых за ночь ужасов… И тут я почувствовала, что к груди моей прижата маленькая сложенная бумажка.

Развернув ее, я вчиталась в нацарапанное на ней изящным шрифтом послание: «Коли захочешь сызнова порезвиться, явись в лощину на неделе».

От записки исходил пихтовый аромат и томный смех, в котором я безошибочно узнала Куму.

Содрогнувшись, я скомкала записку и бросила ее в горнило свечей, в надежде изгнать тревожное предчувствие, которое, казалось, витало вокруг меня.

Желание искупаться отпало. Мне была необходима компания. Кто-то, с кем я смогу поговорить по душам….

При свете потрескивающего камина, на меховом ковре возле меня примостился притихший Рати.

Не произнося ни слова, он начал бережно расчесывать мои разметавшиеся пряди. Его касания действовали успокаивающе, несмотря на всю тяжесть высказанных мною откровений.

— …Рати, кто же они?

Его пальцы погрузились в мои волосы, пока тот заворожено глядел на мерцающее пламя.

— Лисы. Кума и Дарий, — шепнул он с затаенной горечью. — Слуги княгини Кобриной, что прокляла нас обитать здесь в волчьем обличье. Они бездушные твари, преданные только своей Темной Княгине. Она — их богиня. Ведь если мы когда-то были людьми и получили волчьи телеса за свои грехи да глупость, то эти лисы — совсем наоборот. Никогда людьми они не были.

Мы молча сидели, и только треск дров был единственным звучанием в комнате до тех пор, пока Рати наконец не заговорил вновь: — Прекрасная Сирин, я не могу больше видеть, как ты мучаешься. Позволь мне принести тебе отраду в виде скоротечного воссоединения с миром, в котором ты когда-то жила.

— Рати… Что ты задумал?

— Завтра… Я могу помочь тебе посетить твою деревню.