Ада

Глава 3. Ада

— Ой, Адушка, что бы мы без тебя делали? — вздыхает Тамара Петровна, поглаживая меня по опухшей щеке. — Ну какая же ты умничка, а! Все ваши же сразу как выпустились отсюда, ни разу не пришли нас навестить.

— Ой, Тамар Петровна, да и пусть не появляются! — сегодня мы поработали на славу! Практически все запланированное успели. — Справляемся же и без них! Может, им так легче, не вспоминать? А у нас вон сколько помощников!

Тамара Петровна — это мой лучик света. Если б она не появилась в нашем детском доме, я бы, наверное, окончательно озверела бы. И тоже бы не появилась тут больше.

В детский дом я попала в девять. Херня это — при живых родителях в детдоме жить. И родители, которым важнее бутылка горячительного, чем собственный ребенок — тоже та еще хрень. Нас у них двое было. Я — старшая. Ада и Лада. Назвали же еще.

Ладушка на три года младше была. Умерла от пневмонии в шесть лет. Просто ни женщина, которая нас родила, ни мужик, который должен был нас защищать ценой своей жизни, не захотели сестренку в поликлинику отвезти. А вызвать врача боялись. Если бы врач увидел, в каких условиях мы живем, то нас бы, детей, забрали.

Так в почти девять лет я осталась одна. Потому что, кроме Ладушки и никого не было у меня. Мы всегда с ней — купались вместе, играли вместе, готовили вместе. С пяти лет я уже яичницу жарила и макароны варить умела. Сколько маленьких шрамов от ожогов на моем теле — страшно считать даже.

Получали мы с Ладушкой тоже вместе. Я, конечно, как могла, пыталась ее прикрыть собой. Но не всегда выходило защитить сестренку. Бывало, ее первую бить начинали.

Сссук, не люблю вспоминать, грустить сразу начинаю. Единственная причина моей печали — мои воспоминания.

Как Ладуня моя померла, так и меня в скором времени в детский дом определили. И началась моя почти что тезка. Ад начался. Ад для Ады. Смешно, да? Единственное, что меня успокаивало, что Лады тут нет. Она бы не пережила этого. Да я сама вахуе, что я пережила. И умом не тронулась.

Иногда до сих пор кошмары снятся, хотя нет, не кошмары — моя жизнь. Мое прошлое. Слава яйцам, прошлое — в прошлом.

Били… больно и не раз. За то, что не подчинялась, за то, что не унижалась, за то, что не плакала. А чем плакать, если все слезы над Ладушкой выплакала. За справедливость и ответственность мою били. И за то, что маленьких в обиду не давала.

В двенадцать с половиной лет я уже мастерски научилась разбивать носы. Не сама, конечно, помог мне мальчик местный. Альберт. Он был на четыре года старше и говорил, что я на подругу его похожа. Жили они на одной площадке, и он часто за ней присматривал.

Защищал меня Альберт в меру возможностей. И учил драться. К нему особо не лезли, потому что он был всем очень выгоден невредимый. Если кому-то что-то надо было, просили его. И он доставал. Сколько бы я не спрашивала, как, не признавался. Лишь лохматил мои волосы и щелкал по носу.

Когда мне было тринадцать, Альберта не стало. Передоз. Он обещал, что, когда стукнет ему восемнадцать, он пойдет работать, а потом меня заберет. А я ждала. Мечтала, что мы потом с ним поженимся и будем самыми счастливыми.

Так как, бл@ть, я не поняла, что с ним что-то не так? Как не заметила?

И как, бл@ть, не материться?

Альберт бы мне ладошкой приложил бы по губам, не разрешал мне материться. "Где бы ты не была, кто бы тебя не окружал, не забывай, что ты девочка! Хорошая, славная девочка. А хорошие девочки не ругаются матом и не курят!"

Не курю… но матом разговариваю.

Когда Альберта не стало, ко мне уже никто не лез. Потому что я уже и руки научилась ломать…

В это же время, примерно, меня взяли в хор. И мы с ребятами даже ездили на концерты. Бывало, занимали призовые места… надеюсь, не из жалости…

Нас человек десять от силы со всего детского дома было таких, кто пытался жить, как "на воле". Мы старались держаться.

А потом, когда старшие, которые любили всем показывать кто в доме хозяин, выпускались, мы просто установили свои правила. Не разрешали никого бить и унижать. Даже некоторым педагогам, любившим поднять руку, объяснили, что так делать плохо.

Когда мне было почти семнадцать у нас появилась новая директриса. Тамара Петровна. Ангел наш.

Мы, наконец-то, стали нормально кушать.

Мы, наконец-то, стали нормально одеваться.

Мы, наконец-то, стали учиться быть нормальными членами общества.

Оказывается, чтобы дети в детском доме кушали нормально, надо было просто сменить состав кухни. Вот прошлые повара и их родня точно хорошо кушали.

Оказывается, чтобы нормально одеваться, надо было просто всю ту одежду, которую приносили в детский дом неравнодушные люди и на которую выделяло деньги правительство, отнести в общий зал и под присмотром Тамары Петровны, раздать детям. Наконец-то, вещи для детдомовцев стали носить детдомовцы, а не дети сотрудников детского дома.

А еще с ее руки, и с руки новых поваров нас, девочек, стали учить готовить. Супы, второе. Торты, печенья…

Один раз в неделю, в выходной, мы все готовили печеньки. Раз в месяц у нас был "деньрожденный день". Мы готовили много вкусняшек и поздравляли всех, кто был рожден в этом месяце.

Мы стали похожи на обычных подростков. Мы играли в настольные игры по вечерам, и даже в карты. Мы учились танцевать по роликам из ютуб. И даже краситься мы учились.

Тамара Петровна стала нам мамой. Всему детскому дому, каждому ребенку. Мы могли у нее спрашивать что угодно, она всегда готова была объяснить, подтолкнуть. Она дарила нам всю себя, свое время и внимание. Она поменяла почти весь состав работников. Оказывается, много людей, которые и к чужим детям могут относиться, как к своим. Которые не делят детей на «домашних» и «беспризорных».

Поэтому сейчас, когда я уже выпустилась, работаю и вроде могу жить своей жизнью, я по-прежнему цепляюсь за Тамару Петровну.

Я помогаю девочкам, которые сейчас в хоре. Ну как помогаю, просто езжу с ними на концерты, подбадриваю и помогаю по необходимости с прической, или там платья погладить, снять видео с их выступления.

Я помогаю делать ремонт. Я даже материал для ремонта покупаю на свои деньги. По финансам, конечно, но все равно стараюсь.

Потому что моя душа и сердце рядом с Тамарой Петровной.