Америка – разлучница

Глава 13 «Последняя надежда»

1.

Наташа училась вязать. Никогда не умела, а тут выяснилось на операции, что рука у неё не может справиться со сложным узлом на аорте. Дядя Матвей, наставник и старший товарищ (по совместительству клёвый доктор — кардиолог), посоветовал ей начать работать с шерстью. Купила клубок, спицы и журнальчик с простенькими схемами. И теперь, в свободное время, она практиковалась в этом нехитром деле. Лицевая, изнаночная, кромочная, двойная петля. Получалось, даже понравилось. За этим занятием, её и застал телефонный звонок:

— Алло? — спросила она, пытаясь удержать спицы подбородком.

— Наташенька? — прошелестел на том конце туннеля сухой голос мамы Давида.

— Ой, здравствуйте Марина Семёновна, — обрадованно сказала она, — как дела ваши? Как здоровье?

— Спасибо моё солнце, у меня хорошо. Олегу Ефимовичу плохо очень. Звоню сказать тебе, и попросить приехать.

Наташа онемела от новости. Отложив спицы, и приведя дыхание в порядок, снова взяла трубку:

— Что случилось? Не молчите, говорите, Марина Семёновна.

— Онкология, Наташа. Долго скрывали, не хотели волновать. Давид улетел, ты в положении, тяжёленькая уже. Как же признаваться то? Он министр, ему все процедуры сделали, какие нужно. Операцию, химию тоже уже закончили. Когда поняла, что слабеет, тебе позвонила. Приезжай, родная моя. Ты очень нужна.

— Выезжаю, Марина Семёновна. Собираюсь.

Положив трубку, начала лихорадочно соображать, что делать. «На общественном транспорте не доеду, нужно вызывать отца или брата. И интересно, какого хрена они там молчали, в одном подъезде всю жизнь живут. Значит знали, и не хотели тревожить? Покусаю всех» — думала она и лихорадочно собиралась. «Сашке письмо оставлю, надеюсь догадается к тёще сразу приехать» — продолжала мыслить Наташа.

Решив вызвать такси, и подождав тридцать минут машину, вышла из подъезда. Сидя на заднем сиденье, смотрела в окно и страшно волновалась. Понимала, что нужно думать только о себе на последнем месяце беременности, но поделать ничего не могла. Родители Давида были ей очень близки, и она всю свою жизнь считала их своей роднёй. Это была единственная ниточка, которая соединяла её с Давидом. Как не перевязанная пуповина. Пока она есть, есть и память о нём. А сейчас, Олег Ефимович собрался так рано покинуть этот мир? За что такое невыносимое горе этой семье? И почему сейчас, когда и так всё не просто. Глупо, и жестоко. Закрыв глаза, она попыталась успокоиться. Ещё пока ничего непонятно, глупо так себя расстраивать. Немного успокоив себя, задремала.

2.

Марина Семёновна открыла дверь сразу, как будто ждала её за дверью.

— Наташенька, слава богу, приехала — обняв её, сказала женщина, и сразу наклонилась вниз, чтобы снять с Наташи ботинки.

— Что вы делаете, прекратите. Я конечно сейчас тяжеловата, но мне очень не хочется, чтобы вы утруждались — испуганно сказала она, и попыталась сопротивляться, неимоверно стесняясь.

— Да что ты, родная. Животик у тебя уже вон какой большой. Тебе трудно, а мне не в тягость, я рада даже — сказала Марина Семёновна, и одев на Наташу тапочки, повела её на кухню. Там Наташа почувствовала себя как дома. Привычные чашки и ложки, чайник, всё тот-же, красный. Давид подарил маме на восьмое марта, с первой зарплаты. А вот его любимая кружка, с изображением американского мультяшного героя. Тяжело опустившись на диван, она вопросительно посмотрела на маму Давида. Сдала она очень. Такая статная, красивая женщина, после того, как Давид предал их и страну, в которой он родился и рос, Марина Семёновна сразу ссохлась и постарела. Ведь всего лишь шестьдесят. Ещё жить и жить, а она как-то потускнела. У Наташи сжалось сердце, неспокойно стало на душе. Она смотрела в глаза Давида, и мысленно проклинала его, зная, что он сейчас её чувствует. Пусть знает, что всем плохо, оттого что он уехал.

— Где Олег Ефимович? Отдыхает? — спросила Наташа.

— Да, красота моя, спит. Протёртыми овощами покормила, обезболивающее дала, теперь у нас с часок есть — ответила Марина Семёновна.

— Расскажите мне, как всё получилось. И если можно, там вещички мои в коридоре, нужно их в квартиру занести. Давайте-ка я поживу в комнате Давида, думаю всем лучше будет. Саша приедет, по хозяйству поможет. Осень тёплая стоит, может стоит на дачу временно переехать всем вместе. Олегу Ефимовичу там лучше может будет?

— Конечно, конечно. Как скажешь, Наташенька. Лишь бы ты рядом была, нужна нам очень, особенно сейчас — начала суетиться она, и побежала за вещами. Наташа взяла трубку телефона, и позвонила маме. Она взяла трубку.

— Мамуль, я у Олега Ефимовича сейчас, на квартире, — сказала она, и выслушав целую лекцию о своей безответственности, продолжила, — Ты можешь мне принести пожалуйста халат тёплый, и мои витамины? И не кричи, ты ничего не изменишь — закончила она и положила трубку. Злясь на маму, которая ровным счётом никого и ничего вокруг себя не видела, за исключением Наташиного живота, как символа будущей внучки, она решила немножко походить, чтобы размять ноги. Квартира была огромная, и она вышла на лоджию, подышать свежим воздухом. Двор её детства продолжал жить своей вольной жизнью, и даже любимое футбольное поле было сохранено жильцами ближайших домов. Наташа счастлива была, что, хотя бы один кусочек земли был не тронут «перестройкой». Не стояли разноцветные ларьки, и никто не продавал импортные пёстрые шмотки разных стран производства. Огромное пространство «советского» детства. У неё защипало в глазах, и не сдерживаясь, она заплакала. От тоски по Давиду, по юности, и от боли по предстоящей утери. Но недолго. Нельзя раскисать, нужно быть сильной. И думать не только о себе, но и о дочке, которая ни в чём не виновата, и сейчас тоже тревожиться у неё в животе. О том, что будет девочка, она знала давно. УЗИ однозначно сказало — да, девчонка.

За ней на лоджию пришла мама. Конечно, как бы она стерпела. Тут же прибежала, чтобы пожурить дочку, что уже холодно, а она вышла без кофты, и т.д. Наташа улыбнулась, обняла её и вошла снова в квартиру. Они услышали еле слышный стон, и поспешили в комнату, где отдыхал Олег Ефимович.

— О, кто к нам приехал, наконец то — сказал он. Наташа встала у порога комнаты как вкопанная. Министр здравоохранения Астраханской области, который был всегда ярким примером для всех медиков города, ставший символом мужества и стати, сейчас больше напоминал жёлтый осенний листок. «Поджелудочная» — подумала Наташа, и не подавая виду, как ей больно на него смотреть, широко улыбнулась.

— Олег Ефимович, родной мой. А чего это мы тут разлеглись, да ещё днём? А как же медики вами брошенные? Всё? Можно всем в запой уходить, да в пляс? — с улыбкой на губах произнесла Наташа и пройдя по комнате, крепко обняла его, поцеловав в щёку.

— Ты ж моя красота родная. Я теперь не указ Наташенька. Они меня приковали к кровати своими противными таблетками и уколами, и мстят мне, за все двадцать лет моего правления, очень уставши от характера не очень приятного.

— А вы не слушайте никого, и давайте поправляться. Марине Семёновне вон сказала, может на дачу рванём? Там свежий воздух, на яблоках зимних поправка здоровья быстрей пойдёт?

— Отличная идея. А ты сможешь? Месяц то какой?

— Мне ещё до родов два месяца ходить. Так что всё хорошо. Мне свежий воздух не повредит, да и у меня вон сколько медиков в родне и друзьях. Не дадут пропасть. А я вам свитер сяду вязать, на зиму. Я теперь умею, клянусь. Сашка нам сарай достроит, и будет хозяйничать там, помогая. Решено?

— Решено, собираемся — сказал Олег Ефимович и поморщился.

— Сколько трамала уже кушаете? — спросила Наташа.

— Пока 250 мл шесть раз в день. Но болит, девочка моя, болит — ответил он.

— Может тогда на 500 мл закажем пару коробочек, да поедем?

— Как скажешь, родная. Я теперь в твоих руках. Ты врач, настоящий. И я тебе доверяю.

— Так больной, если хотите выздороветь, то слушайтесь только меня. Будем лечиться и дышать свежим воздухом. Всё, звоню брату. Пусть гонит грузовичок. Мы переезжаем — сказала Наташа, и вышла из комнаты. Сделала пару звонков в больницу, дала распоряжение брату, деловито отдавая команды бегающим мамкам, которые смотрели на неё с обожанием.

— Олег чаю попросил. Господи, спасибо тебе Наташенька. Ты свет в окошке наш. У него прям глаза посветлели. До этого смотреть было на него страшно — говорила и бегала одновременно Марина Семёновна.

Наташа улыбалась и слушала их хвалебные речи. Самой было страшно, но она понимала, что те несколько недель, что ещё проживёт министр, для неё будут настоящим, очередным испытанием. Дождавшись своего мужа, поговорив с Мишей, и дав последние распоряжения по переезду родне, легла она уже далеко за полночь. Уткнулась в подушку, тихонько заплакала.

3.

Дача встретила их плохой погодой. Без конца шёл осенний, проливной дождь, и сквозь пелену серой воды, трудно было поверить, что всё будет хорошо, и солнце обязательно появится. Но никто не унывал. Наташа была предводителем команды, и легко справлялась с этой ролью. Давала распоряжения, чтобы топили баню, бегали в подпол за картошкой, развлекали Олега Ефимовича. Сама ему колола уколы, давала таблетки, и мерила давление. Ей помогали абсолютно все, но главную роль она забрала на себя. Роль последней надежды. И она с ней справлялась. Когда нужно было готовить кушать, она сажала Олега Ефимовича в глубокое кресло, и давала ему самую лёгкую работу. Почистить яблоко, или взбить яйцо с сахаром. Он с удовольствием ей подчинялся, и делал любую работу. Постепенно, он уменьшил количество обезболивающих. Просто забывал их принять. Наташа подмечала это, и с радостью загружала его всякой всячиной, нисколько не стесняясь его болезни. Много читали, разбирали огромное количество сложных медицинских историй болезни, которые присылали коллеги из министерства, для совета и помощи. И Наташа вязала ему свитер. Вечерами, когда дом умолкал. Петелька за петелькой, под присмотром Марины Семёновны, которая умела вязать. Олег Ефимович много смеялся, когда она чертыхалась и швыряла клубок об стену, потому что делала очередную «дырку» в схеме вязания. Он говорил, что будет зимой ходить как дырявый старый дед. Но всё равно очень хотел одеть этот свитер, и заставлял Наташу доделать свою работу, даже через «не хочу».

Три недели пролетели как одно мгновение. Живя дружною толпой, они настолько «тепло» и тесно общались, что даже не заметили прихода зимы. Вот в одно утро раз, и выпал снег. На дворе стоял декабрь. Только что все смотрели в окно, поражаясь бесконечной воде с неба, а тут раз, и всё стало белым — бело. Наташа встала рано, и увидев такую красивую картину, тут же затеяла блины. Она умела «женить» погоду с кулинарией. И ей показалось, что сегодня нужно испечь «толстые как матрасы», рыжие блины. Поставив опару, побежала наверх, чтобы дать лекарство Олегу Ефимовичу. Она видела и чувствовала начало конца, но не хотела верить в это. Так же, как и он. Поэтому они играли в игру, которая называется «всё хорошо». И никому о том, что ему становится хуже, не говорили. Потихоньку от всех, Наташа начала колоть синтетические обезболивающие. Они были эффективнее таблеток, и имели свойства длительного действия. Министр не был против, и был благодарен за то, что подольше не болит. Но всё же он слабел. Часто отдыхал, и не мог уже держать долго книгу в руках. С мыслями, чем ещё можно помочь, Наташа заглянула в комнату к нему.

— Родненькая пришла. Привет! Уколешь меня? Болит очень — сказал Олег Ефимович.

— Конечно уколю, никаких проблем. А потом пойдём жарить блины, и когда их все сожрём, побежим гулять. Снег выпал — отрапортовала Наташа на одном дыхании и посмотрела на него с прищуром, оценивая цвет кожного покрова.

— Погоди, егоза. Тебе письмо пришло от Давида. Мама твоя вчера с города привезла, и ничего не сказала тебе. Боится, что опять плакать будешь.

— Не буду плакать, у меня теперь есть чем заняться. Быстро у нас письма приходят, я ему месяц назад написала, а он уже мне обратно прислал, «ответочку», так сказать. Раньше дольше шло. Научились значится работать, «почтовые черви» пенсионного возраста.

Олег Ефимович смеялся до хрипоты, и закашлявшись, долго ещё подсмеивался над шутками Наташи. Вот с этим настроем сделали укол, пожарили блины, и собрались гулять, захватив письмо Давида с собой, чтобы почитать на свежем воздухе. Одев потеплее и себя и папу Давида, вышли гулять. Сев на скамейку, Наташа подстелила под них тёплые подушки, накрыла толстым пледом, и налив по стаканчику горячего чайку из термоса, открыла письмо:

— Ну что, давайте, наверное, письмо его почитаем? Не холодно? — спросила Наташа.

— Нет родная, не холодно. И главное, не больно сейчас. Только вот я хочу спросить тебя, а удобно ли тебе читать его письмо, которое только тебе предназначено? Неудобно как-то мне, нехорошо будет.

— Ну и чего такого неудобного он может мне написать, чего вы можете не знать?

— Многое, Наташа. Хотя если честно, я давно всё знаю. Только ты не ругайся, он не мог по-другому. Когда человеку плохо, он должен найти душу, которая с ним разделит участь, и совет даст, если надо. Я просто слушал, грустил с ним. Он тебя очень любит, но вам вместе быть нельзя. Он очень хочет, чтобы у тебя всё было хорошо, и не посмеет отнять тебя от семьи, и от близких тебе людей. То, что вы весь тот год, бегали по углам, чтобы насладиться друг другом, я знал тоже. И прикрывал вас неоднократно, как мог. Я мужик, и поэтому никому ничего не сказал, хотя вы конечно наглели кошмарно. Сашка твой, мог раз сто вас засечь. А я практически жил на дорожке, по дороге в баню. Смешное время, интересное было. Как подростки по углам обжимались, как прорвало вас будто. Когда он уезжал, плакал ночью. Я слышал. Любит тебя, знаю. Но нельзя, нельзя. Не всегда счастливый конец бывает, у любви этой. Поэтому, не читай, красотка моя. Лучше в тишине подышим. А весточку от него, потом сама прочитаешь, одна.

— Ну вы партизан, Олег Ефимович. Как в сериале каком, ей богу. Ладно, я если честно, тоже чувствовала, что мы покровителя имеем с ним. Слишком гладко у нас свидания проходили. Я с детства его люблю. А он нет. Не совпали у нас временные пространства с ним. Он позже подтянулся, когда я сломала его сопротивление. Не легко было. Думала, смогу вселенную ему подарить. Всё сделала, чтобы он меня заметил, как женщину. А когда сломала сопротивление, чуть с ума не сошла. Потому что нельзя в такие рамки мужчину ставить, это я позже поняла. Сейчас уже ничего не изменить, но за разговор спасибо большое. Мне легче стало, намного. Не с кем было поделиться. А сейчас, давайте-ка подниматься, и идти обед готовить. Мы сегодня с вами за старших, нам нужно всех накормить.

— Ну пошли, раз решила — сказал Олег Ефимович, и они пошли в сторону дома.

Вечером, когда все уже легли спать, Наташа открыла письмо Давида. И снова закрыла, не прочитав ни строчки. Кто-то шёл по коридору, в сторону столовой, где она сидела. Положив письмо в книгу, которую читала, подняла глаза. На пороге стояла, белая как снег, Марина Семёновна.

— Что? — спросила Наташа, — судя по виду, началось?

— Да, Наташечка, терминальная пошла. Не знаю, как и просить, неудобно тебя беспокоить.

— Всё нормально, сейчас уколю его. И давайте вызывать скорую. Каникулы на даче нужно закончить, срочно.

— Да, сейчас звонить буду — сказала Марина Семёновна, и заплакала.

— Не нужно сейчас ему слёзы показывать. Не оплакиваем его, он живой ещё. Соберитесь пожалуйста, и пойдёмте — сказала Наташа и тяжело встала со стула. Ей самой не мешало бы уже отдыхать, да какой теперь отдых.