Артём+ Элла= приключения по эпохам.

Глава 17.

Глава 17

Ночь в Библиотеке наступает не резко, а как мягкое затемнение экрана: свет уходит из верхних куполов, глушатся фоновые проекции, стеклянные витрины перестают «дышать» и становятся похожи на спящих рыб. Лишь узкие дорожки ориентирных огней — тонкие, как прожилки листа, — ведут от сектора к сектору. И тишина. Та самая, архивная, которую можно надеть как накидку.

— Проверка связи, — негромко сказал Артём, касаясь браслета. — «Северная корона», пост один. Слышу тебя?

— Слышу, хранитель, — отозвалась Элла, её голос стал чуть ниже, чем днём: ночной тембр. — Пост два. Видимость отличная. Твоя тень длиннее тебя — не пугайся.

— Я не пугаюсь, — сухо возразил он и тут же, будто оправдываясь перед невидимым свидетелем, добавил: — Почти.

— Во-оот, честность — первый шаг к просветлению, — мурлыкнула она. — И второй — не наступать на собственный кабель.

Он опустил взгляд: кабель действительно петлил у ног, уходя под стойку с северными картографическими трубками. Поднял, аккуратно перекинул на крючок.

— Напомни, зачем мы сидим в засаде у ключей, если лог показал «щупальца» в античном секторе?

— Потому что тот, кто тестировал «Античность», наверняка заметил, что «корона» уязвимее всего — из-за старой пересортицы, — спокойно ответила Элла. — Если он не дурак, придёт сюда. Если дурак — придёт всё равно. И в обоих случаях это наш шанс.

— Очень утешительно, — сказал он, но уголок губ всё равно дёрнулся. С ней было легче даже ждать.

Он сел на низкую табуретку у ответвления ряда. Отсюда было видно сразу три «гнезда»: два с перстнями-якорями и одно — с серебряной фибулой, которая вела к маленькому шведскому монастырю XVI века. Фибула поблёскивала тускло, будто дышала сквозь ткань времени.

— Знаешь, — сказал он после короткой паузы, — когда я был подростком, представлял работу хранителя иначе. Пыль, записи, кофе. Без засад. И уж точно — без коллег, способных разоружить меня взглядом за три секунды.

— Кто это? — деловито уточнила Элла. — Назови поимённо, я разберусь с конкуренцией.

— М-м-м… рост метр семьдесят семь, хвост, взгляд «не подходи — кусаю». Имя начина… ай.

Тёплое «ай» вырвалось неожиданно — это она незаметно подошла и, проходя за спиной, легко сжала ему плечо: «Я рядом». Не обещание — констатация.

— Смотри, — шепнула Элла. — Левее, угол.

Там, где свет ложился косо, едва заметно сдвинулась тень. Не «скользнула» — именно сдвинулась, как в аквариуме: будто стекло слегка толкнули изнутри. Артём, не поднимаясь, достал из жилета тонкую пластину сканера, накрыл ладонью и включил. На полупрозрачном экране проступила мерцающая линия — чужая теплоподпись. Небольшая. Человек? Или что-то мельче — механический шпион?

Сигналы тревоги он не включал — шум поднимет пол-архива. Элла, наоборот, отчётливо расслабилась — словно мышцы приняли режим «перед броском».

Фигура показалась между двумя стеллажами. На секунду — и исчезла, и снова возникла дальше, вопреки геометрии прохода.

— Не человек, — прошептал Артём. — Ему не мешают углы. Иллюзорная маска? Или…

Фигура вышла на свет — и оказалась вовсе не «фигурой». Бледное, чуть светящееся пятно, вытянутое, как вертикальная капля воды, с намёком на линию плеч и головы. Оно приблизилось к витрине с фибулой и замерло, будто прислушиваясь.

Элла успела за пол-удара сердца перехватить дистанцию: два шага — и она уже между «каплей» и шкафом, ладонь — в сантиметре от рукояти ножа. Вторая рука открыто, ладонью вперёд.

— Стой, — сказала она тихо. — Шаг — и я режу воздух. Мне всё равно, что ты — воздух.

«Капля» дрогнула. И… повернулась к Артёму. Нет глаз — но ощущение взгляда было почти физическим.

— Вы… слышите? — раздался голос. Не мужской и не женский. Тот самый, «архивный», какой порой «слышишь» между строк.

Артём медленно поднялся. Он не чувствовал страха — только странное, острое узнавание, будто в забытом кармане нашёл письмецо, которое сам себе же и написал много лет назад.

— Слышим, — ответил он. — Кто ты?

— Я — след, — сказал голос. — Я — остаток решения, принятого здесь много смен назад. Меня оставили, когда закрывали один из внутренних ходов. Я должен был гаснуть… но вы открыли циркуляцию. Я проснулся.

— Ты… из системы? — уточнила Элла, не опуская рук. — Не вор?

— Я храню, — отозвался «след». — Но я устарел. Те, кто щупает щели, меня не видят. Я вижу их. И… — он будто на секунду сглотнул, хотя у «него» не было горла, — они придут завтра. Когда вы будете смотреть на море.

Тишина упала так плотна, что даже автоматы климат-контроля поскромнели.

Артём шагнул ближе — медленно, чтобы Элла не посчитала этот порыв безрассудством и не уложила его на пол «для профилактики».

— Ты можешь показать, где они были? — спросил он. — И как входили?

Пятно вытянулось и тонкой струйкой прокатилось вдоль пола к логу-колонне. Внутри на витых дорожках зажглись искры — три одной датой, одна — сегодняшней. Маркеры остановились у ниши «De arte venandi…», затем у сервисного люка. Этого люка на плане не было. Старый «карман», забытая распайка. Они нашли «эхо», но не источник — вот он.

— Благодарю, — сказал Артём, и сказал это на автомате, но искренне: как живому. «След» дрогнул — будто ему было приятно, что с ним разговаривают, а не обращаются как с глюком.

— Мы тебя видим, — добавила Элла неожиданно мягко. — И не дадим гаснуть. Справимся?

— Я подпитаюсь от новых контуров, — сказал голос, уже тише. — Если позволите.

— Позволим, — кивнул Артём. — И поставим тебе имя. Нельзя, чтобы хранитель оставался безымянным.

— Имя… — «след» словно улыбнулся, хотя «лица» у него не было. — Пусть буду… «Эхо». Так меня и слышат.

— Договорились, Эхо, — сказал он.

«Эхо» плавно побледнело и втянулось в колонну — как струйка молока в воду.

Элла опустила руку, только теперь позволяя себе выдохнуть.

— Я всё понимаю, профессор, — она села на край стеллажа, провела ладонью по колену. — Мы сейчас разговаривали с… программным фантомом. Но почему у меня ощущение, что мне хочется оставить ему кружку с тёплым молоком на ночь?

— Потому что он — часть нас, — тихо ответил Артём. — Память. Библиотеки… иногда подкидывают такие «чудеса», чтобы мы не зазнавались. И чтобы не забывали, что внутри любой системы живёт чьё-то старое, очень человеческое решение.

Она посидела ещё мгновение, потом встала, приблизилась и кивнула на его губы:

— За то, что ты разговариваешь даже с тенями, — тебе положен бонус.

Поцелуй вышел быстрым, как подпись на отчёте, но почему-то попал в самую грудь. Он улыбнулся, едва удержавшись, чтобы не продолжить.

— Ты обещала, что продолжим «после моря», — напомнил он, с усилием возвращая мысли к регламенту.

— Я обещала? — рассмеялась она глазами. — Ладно. Слово охранницы.

Утренний зал «Александрия» встретил их сиянием. Прозрачные подвесы под потолком держали плавающие проекции карт; по полу шли струи света — словно тёплые мелкие волны. На стене — барельефы с ветвями мирта и розами; в дальнем пролёте — арка с перламутровой кромкой: портал, привязанный к берегам Кипра. Путешествия вне расписания не поощрялись, но у хранителей есть право на «культуру». А у их Библиотеки — явная слабость к символам.

— Афродита, — произнёс Артём почти благоговейно. — Легенда о раковине. В рукописи, которую я хотел тебе показать, есть строка: «То, что рождено пеной, лечит то, что разрушено временем».

— Звучит как очень приличный рекламный слоган для крема, — хмыкнула Элла. — Но я за. Где наша «культура»?

Он поставил ладонь на камень. Портал, словно вдохнув, тонко зазвенел — и перед ними развернулась узкая галерея в морской дымке. Пол — песчаный, мягкий. Воздух пах солью и нагретым камнем. Плоские ленты света — подсказки — вели к боковому выходу. «Для служебных визитов и научных поездок» — гласила надпись, вспыхнувшая на мгновение.

Они вышли. И мир сменился.

Небо — как тёплый фарфор, море — в лопающихся пузырьках света. Невысокие скалы, между ними — полосы пляжа, пустые. Ветер не бил, а гладил. Элла сделала несколько шагов и остановилась, прикрыв глаза. Впервые за долгое время у неё с плеч, казалось, соскочило невидимое оружие: постоянная готовность. Тело стало просто телом.

— Это и есть твоя легенда? — спросила она негромко. — Место, где лечит воздух?

— И ещё кое-что, — он кивнул на сумку. — Дай руку.

Она протянула — он надел на её запястье тонкий перламутровый браслет. Касание, щелчок — и браслет, как живой, «сел» по коже, нарисовал лёгкий узор, будто отпечаток раковины.

— А это что за красота? — удивилась Элла, поворачивая кисть. — Новая фишка твоего отдела?

— Реконструкция амулета, — сказал он. — В рукописи было: «Кого коснётся печать морской пены, тому вернутся силы, потерянные в стычках». Это — наш «мостик» между легендой и реальностью: браслет считывает пульс и на короткое время синхронизирует дыхание с морским ветром. Тело переключается в режим восстановления. Никакой магии — чистая физиология. Но… — он запнулся и, как мальчишка, признался: — я очень хотел увидеть, как это на тебе.

Она чуть склонила голову, и впервые за все дни в её улыбке не было даже намёка на улыбочку-оружие. Только тёплая благодарность.

— Спасибо, — произнесла она. — Тогда у меня подарок в ответ. Снимай ботинки.

— Что?

— Снимай, говорю, — мягко приказала она. — Урок: как не спотыкаться об пороги времени. Входи в среду, а не ставь ногу как на ковёр в прихожей.

Он подчинился. Песок под ногами был тёплым, как кожа животного. Элла пошла рядом, не касаясь, но так близко, что от неё пахло солью и чем-то терпким — её кожей, нагретой солнцем.

— Дыхание, хранитель, — сказала она. — Вдох — на четыре шага, выдох — на четыре. Плечи ниже. Ступня — мягко, с носка. Не смотри под ноги — смотри немного дальше, туда, где ты уже будешь через секунду.

Он попробовал. И вдруг понял, что это — то же самое, чему он учил её вчера: чувствовать линию, а не только точку. Смеясь, поднял взгляд — и поймал её. Такой она была, наверное, редко: без брони. Её ресницы прятали в тени взгляд, губы были чуть приоткрыты — от ветра.

— Знаешь, — сказал он осторожно, — в другой жизни я бы написал о тебе статью. «Воин как явление эстетическое».

— Ага. И подпись: «Источник — личные наблюдения, часть — подглядывания». — Она фыркнула и, не отводя взгляда, шагнула ближе. — Напиши лучше главу. В нашу общую книгу.

Поцелуй получился совсем другим, чем вчерашние «на бегу»: длинным, солёным, медленным. Он не был вторжением — был переносом центра тяжести, как в идеальном броске: она отдала вес — он принял, и наоборот. Тело училось новому — быть вместе. Руки нашли привычные точки: у него — её талию, у неё — его затылок. Браслет на запястье тёпло отзывался на пульс.

— Ещё, — прошептала она, когда оторвалась. — Здесь, на солнце, без стеллажей и отчётов.

— Ещё, — согласился он.

Ветер запутался в её волосах, тень от них легла ему на щёку, как крыло. Их смех — редкая для архива музыка — перекатился по пустому пляжу и, кажется, засел в тёплых камнях.

Они вернулись, когда свет в «Александрии» стал чуть холоднее — система напоминала, что «культура» — культура, но регламент никто не отменял. Эхо в колонне «Античности» встретило их коротким, радостным щелчком. Будто кто-то в закутке библиотеки сказал: «Ну, наконец-то!»

— Новости? — спросила Элла.

— Наблюдение в «короне» тихо, — ответил Артём, причитывая лог. — Наш «гость» не пришёл. Возможно, поменял планы. Или испугался. Но мы теперь знаем вход. И поставили свой «маяк».

— И у нас есть «Эхо», — напомнила она.

— И море, — добавил он. — И… — он замялся и всё-таки сказал: — и ты.

Она кивнула, как принимают важный донесённый факт — кратко, без театра.

— И мы, — поправила она.

Они сделали вечерний обход — теперь уже не в напряжении, а как люди, которые знают: сегодня в их доме всё в порядке. И в каждой витрине, в каждом стекле, в каждой бронзовой букве отражались две тени — то соединяясь, то расходясь, но оставаясь рядом.

А глубоко в «Северной короне», у сервисного люка, где раньше угадывалась «щель», тонко светилась новая метка. Маленькая, но очень упрямая.

Подпись: «Эхо».