Артём+ Элла= приключения по эпохам.

Глава 4.

Глава 4

Библиотека не шумела — она шептала. Шепот был в шелесте страниц под стеклом, в мягком свете, который стекал с потолка, как молоко, и в редких щелчках механизмов, прячущихся в стенах — будто старинные часы внутри огромного организма.

Элла шла так, словно пол принадлежал ей: упругая походка, плечи расправлены, подбородок чуть вздёрнут. Чёрные джинсы сидели на ней как влитые, поверх — короткий пиджак с узкой линией талии, под ним — простая белая футболка. На запястье — часовой браслет с матовым экраном, на котором в такт сердцу пульсировали две тонкие голубые полоски. Волосы — собраны высоко, и от этого лицо казалось ещё резче: сильные скулы, живые тёмные глаза.

Артём поначалу пытался идти «незаметно учёным», но через три шага сдался. Его палец каждый раз тянуло провести по золотой тиснёной надписи, по швам стекла, по медным винтам в основании витрин. Белая рубашка — безупречно выглаженная, ворот небрежно распахнут, под пиджаком — тонкий жилет графитового цвета, брюки стройнели его фигуру. Он выглядел так, будто его только что сняли со страницы дорогого журнала — и тут же уронили на пол кожаную папку.

Папка хлопнулась: внутри звякнули металлические закладки. Элла ухмыльнулась краешком губ:

— Научная легенда: «гравитация существует». Подтверждаю, — проворчал он, поднимая. Пальцы чуть дрожали — не от стыда, от восторга.

Они перешли через атриум. Под прозрачным куполом висела сферическая карта — не земная, не небесная. На неведомых меридианах играли мягкие огни. На ближайшей колонне проступила строка, будто начертанная светом:

Доступ подтверждён. Пара назначена.

— Нравится мне формулировка, — сказала Элла тихо. — Пара. Не «команда», не «единица».

— Вечное выныривание терминов из риторики брачных контрактов, — фыркнул Артём. — Мы здесь работать будем.

— Работать — да. Но дышать — вместе. Иначе Библиотека не пустит, — ответила она неожиданно серьёзно.

Их ждала Матрона — та самая, с серебристыми волосами. Вблизи её глаза отражали свет не зеркально, а как вода: тепло и глубина. На её мантии в тонком канителевом шве читалось — Custos.

— Вижу, вы не поссорились на входе. Хорошая примета, — сказала она. — Идите. Обряд допуска — это не торжество, а проверка.

Дверь распахнулась сама. Зал оказался небольшим и пустым, только на тумбе — резной ящичек с крышкой, в потолок мягко вмонтированы кольца света. На стене — длинное зеркало в узкой чёрной раме.

— Здесь вы оставляете лишнее, — сказала Матрона. — Претензии, привычку командовать, страх. Берёте — любопытство, дисциплину и чувство времени.

Элла тихо хмыкнула.

— А я — в диссертации, — подхватил Артём.

Матрона усмехнулась взглядом.

Они встали. Два дыхания — чужие и близкие, третий — общий. Ладони коснулись дерева — и крышка сама щёлкнула. Внутри лежал круглый металлический жетон, тёмный, будто сделанный из ночи. На нём — лилии. Fleur-de-lis.

— Франция, — сказал Артём. Голос стал ниже. — XVIII век.

— С какого перепугу? — прищурилась Элла.

— Лилии — эмблема Бурбонов. А стиль гравировки — поздний рококо. Не раннее барокко и не возрождение.

Матрона кивнула.

— Веер? — не удержалась Элла. — Мы крадём веера? Может, потом будем спасать пуговицы?

— Веер принадлежал мадам… — Артём коснулся жетона, и пальцы обожгло лёгким, почти эротическим теплом. — Добари.

Элла свистнула.

— Не «любовница», а политический игрок, — поправил Артём, и сам удивился, как легко это прозвучало.

Матрона протянула каждому тонкий браслет — не чёрный, не серебряный, словно бы прозрачный, и оттого почти интимный.

— А одежда? — Элла оглянулась. — Я в джинсах в Париж восемнадцатого века не пойду.

— Гардеробная справа. Сами выберете. Пора привыкать.

Гардеробная была храмом материи. Стены-склады — как закрытые тома; ты открываешь — и каждая полка раскрывает эпоху. Пахло лавандой, нафталином и дорогими чернилами.

— Попробуем сойти за людей, — сказала Элла, перебирая пальцами шёлк, бархат, тонкое батистовое бельё.

Она остановилась на тёмно-синем амазонке — жокейском костюме с длинной юбкой в пол, узких штанах под ней и коротком, подчеркнуто мужском, сюртуке. Шляпа-трёхуголка с тонкой бархатной лентой, высокий ворот — полускрывает шею, — перчатки до локтя. На тонкой подкладке — крошечные кармашки под плоские кинжалы. Платье сидело — как броня и как обещание.

Элла всмотрелась в зеркало. Глаза стали темнее, линия ключиц — резче. На миг ей показалось, будто кто-то чужой — и очень знакомый — смотрит на неё из глубины стекла: женщина в том же костюме, только с повадкой хищной кошки.

— Эй, — тихо сказал за спиной Артём. — Ты похожа на иллюстрацию из французского романа: «Как графиня на коне объехала весь Версаль и никого не спросила разрешения».

— А ты… — она повернулась и застыла.

Он выбрал не кружевной кошмар эпохи, а строгий чёрный редингот, длинный жилет молодого адвоката, узкие панталоны и высокие сапоги всадника. Белоснежный шейный платок, завязанный не затейливо — уверенно. Волосы зачёсаны назад, но несколько прядей предательски выбились на лоб. На левом запястье — перстень-печатка, скромный, но старый.

— Сойдёт? — спросил он небрежно, но в голосе было то самое — мальчишеское, что заставляло её улыбаться.

— Сойдёт, — ответила Элла. — Если перестанешь ронять папки.

Он улыбнулся — чуть, словно дорожил этим движением.

— Попробуй — получишь, — сказала она мягко. И оба рассмеялись — впервые вместе, искренне.

Матрона ждала у двери с лилиями.

— Принято, — сказала Элла.

— Принято, — повторил Артём, и рука непроизвольно нашла её локоть — не держать, касаться.

Париж ударил запахами. Непритворными. Дым угля, пряность жареных каштанов, стружка свежего дерева, кисловатый аромат винного уксуса и — поверх всего — сладковатая пудра женщин, идущих под руку с мужчинами в кружевных манжетах.

Они вынырнули в боковом переулке близ Пале-Рояля. Слева — галерея с лавками гравёров, справа — кофейня, где уже спорили слишком громко. Над крышами свет смешивался с дымом, делаясь густым, как сливки.

— Дыши, профессор, — шепнула Элла. — Ты побледнел от счастья.

— Я… не знаю, какой запах любить первым, — честно признался он.

Она коротко кивнула. Её глаза за секунду отметили всё: где шпики, где простые прохожие, где карета с гербом, где двое у стены слишком уж внимательно разглядывают прохожих.

— План, умник?

— Веер мадам дю Барри. Карточные круги, театры, богемные гостиные. Он всплывает — как слух. Значит, ищем там, где слухи рождаются: в театре и в кофейнях, — ответил он без задержки. — А ещё — у советника полиции. У него маленькая коллекция «запретных излишеств».

— Нравится, — признала Элла. — Театр близко. Идём.

Они двинулись вдоль галерей. Элла держалась легко, как кошка на карнизе. Артём успевал и шаг держать, и считывать вывески: «Игральный дом месье Фамийо», «Гравюры и карты», «Светские новости».

— Кофейня Прокопа — вон там, — он едва не ткнул пальцем. — Потом заглянем.

— Сначала — театр, — отрезала она.

В театре пахло пылью кулис, лосьоном для париков и закулисной сплетней. В фойе мерцали бра, дамы показывали веера, мужчины — улыбки и сорочки.

Артём обернулся к Элле:

— А как смотрит воздыхатель?

— Вот так, — он вдруг стал плавным, чуть томным, серые глаза потеплели. Его взгляд скользнул по её шее, задержался на ключице, поднялся выше. Ни на миг не пошлость — игра, отточенная.

Внутри у неё коротко щёлкнуло.

— Учусь у лучшей, — не отступил он.

Они рассыпались парой, но невдалеке. Элла — к ложам; Артём — к буфету и к группе, где смеялся слишком громко человек в сером, с тяжёлым подбородком. Советник полиции. Люсьен Шарон.

— Месье Шарон? — Артём чуть поклонился. — Читал ваши записки о пресечении подпольных игорных домов. Блистательно.

Шарон прищурился — переменился в лице: научный тон французов щекотал его самолюбие.

— Мари, — Артём представился заранее подготовленной легендой — провинциальный учёный-переводчик. — Увлекаюсь… редкостями. Разрешите задать вопрос о веерах?

— О каких ещё веерах? — с подозрением, но и с интересом.

— О тех, что служат не для охлаждения, а для разговоров. Рисунок — язык, створки — код. Говорят, у одной дамы был веер особенный — из кости, с перламутром. У неё украли…

— Вееры воруют каждый день, — буркнул Шарон, но музой ему уже стал собственный слух. — Мадам дю Барри потеряла вещицу — да. Слышал, что её видели в игорном доме у Фамийо. Вчера. А сегодня Фамийо — банкрот, исчез. Выводы делайте сами.

— Благодарю, — Артём поклонился так, будто кланялся кафедральному собору.

Элла тем временем стояла у перил ложи и вела беседу с молодой актрисой, в глазах которой уже плавали и искры вина, и обиды.

— Мадам, — говорила Элла ровно, с сочувствием, — когда у вас крадут веер, это ведь как будто украли кусочек дыхания, правда?

— О! Вы понимаете! — актриса всплеснула рукою. — Они все смеются: «Новый купишь». А как купить веер, на который смотрел сам принц Конде?

— Кто брал в руки?

— Хозяин дома Фамийо! Он крутил его как карту, щёлкал! Я думала — сломает. Потом пришёл какой-то месье, лицо… как у тех, кто привык приказывать. Шрам у виска. Он присвистнул — и веер ушёл к нему.

— Имя?

— Не знаю. Но у него на руке был перстень с черепом… брр.

Элла поблагодарила, спрятала полученную дрожь за улыбкой и нашла Артёма у колонны.

— Фамийо вчера исчез. Сегодня — перстень с черепом. Любитель «крайних мер», — сказал он тихо.

— Идём к Фамийо. Если дом пуст — тем лучше. Если не пуст — ещё лучше, — отрезала Элла.

— Ты любишь сложные входы, да?

— Я люблю двери, которые потом уже не закрыть.

Дом Фамийо стоял в переулке — тихом днём и опасном ночью. Планки ставен — закрыты, на дверь навешен замок с чёрной лентой — знак городской стражи. Но под лентой — нацарапанные ногтем три точки.

— Что это? — шепнул Артём.

— «Внутри есть», — так помечают и свои, и воры, — ответила Элла.

Замок вскрылся не кинжалом и не шпилькой — тонкой, как волос, ключиной, что пряталась у Эллы в подкладке перчатки. Внутри пахло вином и мокрой шерстью. На столе — перевёрнутая колода, три фишки, свеча догорела до слёз.

— Смотри, — Артём тронул крошечный блеск — перламутровую чешуйку. — Створка веера. Здесь он был.

— И здесь — кровь, — Элла кивнула на чёрное пятно у ножки стола. — Свежая два дня назад.

Шорох сбоку дал им секунду. Элла успела подтолкнуть Артёма за ширму, сама шагнула вперёд. В дверь просочились двое. Один — с тем самым перстнем, череп поблёскивал в полумраке.

— Мы закрыты, месье, — сказала Элла таким голосом, будто они — хозяева. — Вернётесь вечером.

— А ты кто? — хрипло спросил Перстень.

— Театр. Репетиция. Месье Фамийо любит покровительствовать искусству, — улыбнулась она без улыбки.

Перстень сделал шаг — и увидел блеск кинжала у неё на бедре. Он замер, но второй двинулся наискось, намереваясь зайти ей за спину. Элла не дала шанса: скользнула в сторону, короткий удар ребром ладони в локтевой нерв — нож выпал из пальцев. Разворот, подсечка — второй сел там, где стоял. Перстень взревел и бросился, но встретился с тяжёлой кочергой, что прилетела ему в кисть. Её метнул Артём — и сам удивился, как правильно рассчитал.

— А вы говорили, у вас — только архивы, — прошипела Элла, пряча удовлетворённую улыбку.

— Архивы — это траектории, — отозвался он и шагнул к Перстню. — Где веер?

— Пошли вы оба… — выплюнул тот и дернулся. Этого движения хватило Элле, чтобы запястьем поджать его подбородок и ткнуть носком сапога в внутрь колена. Перстень застонал.

— Где веер? — повторила она спокойно.

— У Мерсье… портного… на улице Сен-Оноре… он шьёт… он сказал, сделает из него украшение для какой-то… какой-то дамы… — выдохнул тот.

Элла коротко кивнула. Артём вытащил из кармана узкую полоску — пломбу охраны — и приклеил к рукояти двери.

— Пошли, — сказала она. — Пока дамы не вышли на прогулку.

Улица Сен-Оноре цвела шляпами, шубками и лентами, как сад — ирисами. Лавка Мерсье была плотной от запаха крахмала, лаванды и новых перчаток. Сам Мерсье — с лицом-сметкой, глазом-иголкой.

— Месье, — Артём не стал играть в провинциала. Он шагнул близко, положил на стол несколько монет и шепнул: — У вас была вещь, которую украли. Нехорошо держать в лавке украденное. Нехорошо — и опасно.

Глаза портного на миг дрогнули. Он сыграл бровями, как музыкант пальцами.

— Нас послала судьба, — сухо отрезала Элла. — И стража — если мы выйдем отсюда недовольными.

Портной вздохнул. Достал из нижнего ящика плоскую коробочку. Открыл. Внутри — серебряная рамка с перламутровыми пластинами, и кость — тончайшая, как кружево. Но веер был не полный — одна створка отсутствовала.

— Где остальное?

— Клиент пожелал «разделить». Сказал: так веер будет «неузнаваем». Одну створку забрала дама из свиты мадам дю Барри — очень нервная, с родинкой у губы. Вторую — тот самый с перстнем. Третью… — портной развёл руками. — Я не удержал. Приходил посланец «клуба азартных наук», сказал, что это будет «амулет на удачу», и…

— Где клуб?

— Адрес не дают. Бродят… то в Прокопа, то в домах на набережной. Но сегодня вечером — бал у герцогини де Субиз. Там будут все. И дама с родинкой. И… ученый.

Слово «ученый» зазвенело иначе. Элла перевела взгляд на Артёма. Он уже прикрывал коробочку ладонью, будто успокаивал её.

— Мы будем там, — сказала она.

— У вас есть приглашение? — ехидно уточнил портной.

— Будет, — ответил Артём. — У библиотек — всегда есть ключ.

На улице Элла негромко выдохнула.

— Тогда танец — твоя дверь, — улыбнулся он. — Будешь вести?

— Хочешь, чтобы я наступила тебе на ногу?

— С твоей точностью? Ни за что.

Они одновременно замолчали — потому что в воздухе на секунду изменился запах. Сладость уступила место железу. Рядом прошёл мужчина с перстнем-черепом, уже в другой одежде. Ниже шляпы — едва заметный шрам у виска. Он обернулся — и их взгляды столкнулись.

— Вечером, — тихо сказала Элла. — Вечером — игра по-крупному.

— И там мы соберём веер по частям, — кивнул Артём. — И вернём его туда, где ему место.

— В Библиотеку, — уточнила она.

— Да.

Они пошли, не оглядываясь — каждый считал тени, отражения в витринах, шаги за спиной. Париж дышал быстро, как и предупреждала Матрона. И у обоих было странно ровное чувство: не страх — азарт.

Глава 5

За три часа до бала Библиотека отозвала их лёгким покалыванием браслетов. Дверь с лилиями открылась в гардеробную — но теперь ряды вещей высветили другой спектр: шёлка густых тонов, мушки из бархата, маски из тиса, веера из пера павлина.

— Кто я хочу быть сегодня? — пробормотала Элла. — Женщиной, которую нельзя не заметить — или женщиной, которой никто не поверит, что она опасна?

— Ты всегда обе, — отозвался Артём и тут же смутился собственной прямолинейности.

Она выбрала платье цвета ночи с едва заметной синевой, открытое на плечи, с корсажем, сидевшим так, будто его срастили с телом. Юбка — многослойная, но лёгкая: можно идти быстро, можно танцевать, можно — при необходимости — ударить. К платью — маска на половину лица, из тонкого кружева с блеском росы. На шею — тонкая нитка тёмных жемчужин.

Артём — светлый жилет цвета шампанского, чёрный фрак, тонкая маска-скоба, которую носили мужчины, желавшие «видеть больше, чем о них думают». В лацкане — крошечная лилия. Волосы чуть взъерошены — почти дерзость.

— Мы будем говорить как дворяне и двигаться как воры, — резюмировала Элла.

— И думать как библиотекари, — добавил он.

Отель де Субиз казался снаружи каменным кораблём. Внутри — море света. Лестницы взлетали парами, своды пели золочёным орнаментом, зеркала множили людей и их тайны. Музыка струилась — ровно, как сахарный сироп, и прятала за собой шёпот ставок и имен.

Их ввели как «графа и графиню де Сен-Реми». Артём держал локоть Эллы с лёгкой, почти трепетной нежностью — на неё смотрели мужчины. На него — женщины.

— Родинка у губы, — прошептала Элла и кивнула вправо. Дама в жемчугах смеялась так, будто хотела, чтобы её смех запомнили. В веере — не павлин, не перо марабу — перламутровая створка, чужая этому вечернему кокетству.

— Череп — у колонны, — ответил Артём. Перстень поблёскивал, хозяин пил не вино — воду, глаза бегали.

— «Учёный»? — Элла слегка наклонила голову.

— Вот он, — Артём завёл Эллу в танец, а взглядом указал на мужчину в сером, с портфелем под мышкой и ненормально гладкими ногтями. — Лектор Королевской академии, знакомое лицо. В его ладони — плоский футляр для миниатюры.

— Разделили артефакт на три части и чувствуют себя умнее всех, — вполголоса сказала Элла. — Сейчас будем собирать пазл.

Танец позволял подойти близко. Элла на повороте почти коснулась дамы с родинкой. Веер звякнул, когда их браслеты слегка задели друг друга. Дама обернулась — улыбка, как острый нож.

— Мадам? — Элла шепнула так, как шепчут в исповедальне. — У вас вещица, которой не место в этой толпе.

— Каждая вещица на своём месте, если её держит красивая рука, — парировала дама.

— Но некоторые предметы слишком горячие, — Элла улыбнулась краешком губ. — И обжигают.

В это время Артём подходил к «учёному»:

Слово «Рамсден» щёлкнуло как пароль. «Учёный» невольно прижал футляр.

— О, ценность — понятие растяжимое, — Артём слегка отступил, чтобы не загонять жертву в угол. — Иногда ценность — не вещь, а… дыхание зала.

— Вы странный, — отрезал тот и хотел уйти — но столкнулся с Перстнем. Тот уже заметил Эллу, его взгляд стал мокрым, как у волка, чуявшего кровь.

— Веер, мадам, — сказал Перстень слишком вежливо. — Он никогда не принадлежал вам.

— А вам — тем более, — парировала Элла и на долю секунды дала руке дрогнуть так, чтобы створка веера выскользнула в её ладонь. Движение было тонким, как дуновение, — и в следующее мгновение веер снова лежал у дамы… но уже без той самой пластины.

В музыке что-то сбилось. «Учёный» нервно сжал футляр и попятился к боковому выходу. Перстень заметил это, но рванул к Элле. Она отступила «по танцу» — раз, два, три — и вдруг исчезла в зеркале. Это не было магией: за зеркалом — узкий служебный проход, хитро вмонтированный в архитектуру.

— Лево, — бросила она через плечо, и Артём, не споря, вывернул туда, где сквозняк пах мокрым камнем.

В коридоре было темнее. «Учёный» шёл быстро и неслышно. Элла догнала его первой, прижала к стене, но не грубо — так, чтобы локти упёрлись в камень, а дыхание не сбилось. Лицо «учёного» оказалось близко — и вблизи было видно: он не трус. Он — азартный.

— Вы не понимаете, — сказал он тихо. — Это больше, чем веер. На пластинах — карта. Не земная. Политическая. Её рисовали не краской — распорядком.

— Кто давал распорядок? — спросил Артём.

— Та, кому служит король, — в его глазах мелькнула тень. — Если соберёте все пластинки, вы узнаете, кто на самом деле движет двором.

— Мы не для этого здесь, — сказала Элла. — Мы возвращаем вещи, а не тайны.

— Иногда это одно и то же, — ответил он, и в голосе было странное уважение. — Возьмите. Я устал быть курьером чужих воль.

Он протянул футляр. Внутри — вторая пластина с перламутром и тончайшей резьбой. Легче пуха — и тяжелее обещания.

Перстень ворвался поздно. Элла едва отступила, когда клинок царапнул камень у её плеча. Дальше всё было очень быстро: Артём ухватил противника за манжету, дёрнул так, что локоть пошёл против сустава; Элла вбила пятку в бок его колена. Клинок отлетел, тёмная маска съехала, и стало видно — у виска действительно старый шрам.

— Харон, — сказал «учёный» с тихой ненавистью. — Так тебя зовут среди своих. Перевози дальше — не меня.

Перстень — Харон — попытался плюнуть, но только хрипнул. Элла взяла его за ворот.

Они ушли до того, как коридор наполнили голоса прислуги. В зале музыка вновь стала сладкой. Дама с родинкой смеялась — но смех был теперь тоньше. В её веере не хватало дыхания.

На улице шёл дождь — тонкий, как серебряная пыль. Элла накрыла волосы капюшоном плаща, Артём подставил лицо каплям и улыбнулся.

— Две из трёх, — сказал он, глядя на её ладонь с перламутром. — Осталась третья.

— «Клуб азартных наук», — напомнила она.

— Прокоп, набережная, подвал, где считают кости, а не слова, — перечислил он так, будто шёл пальцами по карте памяти.

— Завтра, — сказала Элла. — Ночью я хуже считаю чужие кости.

— А свои?

— Свои — берегу, — она посмотрела прямо на него. — И твои — тоже.

На секунду воздух между ними стал плотнее. Не сладость бала, не сырость камня — что-то тёплое, как свет из гардеробной, когда платье сидит идеально, а рука ложится туда, где ей место.

— Пошли домой, профессор, — сказала она наконец. — Библиотека ждёт отчёта.

— И, возможно, чашки шоколада, — мечтательно выдохнул он.

— Если расскажешь мне, как ты уговорил «учёного», — усмехнулась она.

— Я просто сказал ему правду, — ответил Артём. — Что он устал.

— И что дальше?

— Дальше мы соберём веер. А потом — решим, что делать с картой, которую он скрывает.

— Решим, — кивнула Элла. — Но вместе.

Они ушли в дождь, в котором город делался мягче и честнее. Браслеты под рукавами отозвались лёгким теплом: путь назад был готов. В Библиотеке их ждали свет, тишина и первый лист отчёта, в котором будет много фактов — и ни слова о том, как сердце один раз сбилось на чужой руке.

Ни слова — но память всё равно запомнит.