Бессердечный ублюдок

10

Арло

Петров хочет встретиться сегодня вечером в «Сдаться». Полночь. Ровно.

Это сообщение я получил час назад и, остановив машину на боковой парковке у «Сдаться», сверился с часами на приборной панели. Десять минут до полуночи.

Когда Леонид хочет встретиться с тобой лично, это никогда не приносит ничего хорошего. Он всегда чего-то желал. Всегда пытался выжать из тела последнюю каплю крови, прежде чем отбросить труп в сторону.

И я знал, в чем дело. Я знал, что Леонид попытается уговорить меня присоединиться к Братве вместо того, чтобы быть независимым агентом — даже наемником — в «Руине». Он и раньше пытался, но такие, как он, никогда не были удовлетворены, если не получали того, чего хотели.

Леонид был настойчивым ублюдком.

Я направился к парадному входу, распахнул тяжелую черную дверь и сразу же услышал тихие звуки традиционной русской музыки, раздававшиеся над головой. В углу комнаты стоял солдат Братвы, его длинная кожаная куртка скрывала многочисленные пистолеты и ножи, которые он, несомненно, прикрепил к своему телу.

Эта комната перед входом была лишь первым слоем «Сдаться». Это был легкий намек, прежде чем вы доберетесь до сути этого заведения.

Напротив меня находился бар, несколько клиентов отдыхали на темно-коричневых кожаных диванах, расставленных по всему залу. Большинство людей находилось в других комнатах, каждая из которых была огорожена от посторонних глаз и ушей, и в каждой из них обитали могущественные, влиятельные и богатые клиенты. Это был не просто бар; это было место, где представители Братвы и влиятельные соратники и союзники, работавшие на них и с ними, заключали сделки, вели деловые беседы и пользовались всеми удобствами, которыми в изобилии располагала Братва Десолейшен.

Наркотики, выпивка и женщины.

За баром, освещенным красным и черным светом, скрывалась поговорка, по которой жили многие люди Леонида Петрова.

“Мы грешим, потому что беспечны и не думаем об этом.”

Так вольно перевели эту фразу на английский язык. Но на самом деле это была ложь. Любой человек, живущий в нашем мире, знал, что творит. Они знали о своих «грехах», которые даже не считали таковыми, потому что эти ублюдки получали удовольствие от причинения боли другим. Как я. Как и все, кто был связан с «Руиной».

Никто не беспокоил меня. Никто не пытался меня остановить. Некоторые даже смотрели с явным страхом и нерешительностью в глазах. Все, кто работал в «Сдаться», были частью «Руины» и поэтому прекрасно знали, кто я такой. Они видели меня в «Яме», наблюдали, как я уничтожаю своих противников. Они знали о моей репутации… о том, что я был отцеубийцей. Я носил это клеймо отцеубийцы как долбаную честь.

Я миновал бар и направился дальше по коридору. В конце, у лифта, стоял солдат Братвы. Он выпрямился, прислонившись к стене, и кивнул в знак подтверждения. Он ничего не сказал, нажал на кнопку лифта, чтобы отправиться наверх, и через секунду двери лифта открылись.

Я шагнул внутрь, солдат последовал за мной. Как только мы поднялись, я стал обдумывать, что произойдет сегодня вечером. Единственный раз, когда я лично разговаривал с Леонидом, был сразу после убийства отца. Тогда он хотел, чтобы я присоединился к Братве. Я грамотно отказался. Он не настаивал, но я знал таких, как он. Я знал его конкретно. Как он работал, чего требовал. Как он ожидал, что мир падет к его ногам. И по большей части так оно и было.

Но я не был похож на большинство людей. Я никогда не подчинялся ни одному человеку.

Леонид Петров был опасен и жесток. Он был социопатом, который убивал просто потому, что было воскресенье или он только что закончил семейный ужин. И два его сына, Дмитрий и Николай, прекрасно пошли по его стопам. Чертовы детеныши-психопаты в процессе становления.

— Он в своем кабинете, ждет вас, — сказал солдат по-русски.

Я направился к кабинету Леонида, минуя закрытые двери, ведущие в личные комнаты его клиентов. Солдат стоял в стороне, рядом с кабинетом Леонида. Он кивнул мне и повернулся, чтобы открыть дверь.

Я вошел внутрь и мгновенно оценил обстановку. Чтобы быть готовым, нужно знать планировку любого места. Я увидел Дмитрия и Николая, сидящих на диване перед камином. Дмитрий, старший сын Леонида и наследник криминальной империи Братвы Десолейшен, наблюдал за мной с тем же социопатическим блеском в глазах, который, как я был уверен, отражался в моих. Я слышал истории о Дмитрии, о его инициации, о том, как он зарубил пятерых человек с жестокой точностью и силой, которые даже на мгновение впечатлили меня. Несомненно, однажды он станет идеальным паханом, лидером, который заставит Сатану трусить в темноте.

Николай, младший сын Петрова, позволил медленной, язвительной ухмылке расползтись по его лицу. Возможно, он был более «легким» из них в плане жестокости, но его покладистое отношение и то, что другие могли бы счесть «мягкостью», было лишь извращенным фасадом человека, который, как я знал, однажды оторвал ногти на пальцах и ногах бедному ублюдку, подрезавшему его в пробке.

Николай не стал доставать стакан с алкоголем, а поднял бутылку виски и наклонил ее в мою сторону в знак приветствия, а затем подмигнул, поднеся ее к губам и сделав долгий глоток.

Леонид в это время разговаривал по мобильному телефону. Мои плечи напряглись, а пальцы судорожно потянулись к пистолету, просто находясь в одной комнате с этим ублюдком.

Отключив телефон, он откинулся на спинку кресла и сцепил руки, упершись ими в живот. Он медленно улыбнулся мне, что было совсем не приятно. Этот ублюдок не знал счастья, если оно не связано с перерезанием горла и купанием в крови.

Дмитрий и Николай завели между собой разговор, причем русский был слишком низким, чтобы я мог расслышать. Леонид встал и обошел свой стол, затем прислонился к краю и уставился на меня темными, непоколебимыми глазами.

— Я хотел лично поблагодарить тебя за то, что ты уладил… небольшую проблему, которая возникла у нас с Максимом прошлой ночью. — При этих словах Леонида разговор его сыновей прервался. Не отрывая взгляда от пахана, я почувствовал, как его сыновья встали и направились к нему, а затем обошли с флангов. В их лицах было то же каменное спокойствие, что и у предводителя Братвы.

— Не стоит благодарности, — сказал я, сосредоточившись на Леониде. Двух других маленьких засранцев я не боялся. — Это моя работа.

Леонид склонил голову в знак согласия.

— Ты не можешь понять, как трудно было не избавиться от этого мусора самому. — Он вынул руки из карманов и провел ими по галстуку — шелковому, кроваво-красному, того же оттенка, что просочился из сотни различных ран на человеке, оскорбившем Леонида. — Но, видишь ли, в нашем деле это будет выглядеть некрасиво. Мы не занимаемся такими грязными делами, — он усмехнулся и протянул руки. — Плохо для бизнеса, сам понимаешь. Нам нужно поддерживать имидж.

Я не понимал, зачем он все это рассказывает. Он ударил дыней по глазам бедняги. У него были отрезаны пальцы и снят скальп с черепа. Не говоря уже о других двадцати зверствах, которые я заметил на его теле. Или отсутствующих на нем. А все потому, что этот ублюдок посмотрел на восемнадцатилетнюю дочь Леонида. Его драгоценную Татьяну.

Хотя Леонида и его сыновей можно было назвать психопатами, и это было бы преуменьшением, я был уверен, что ублюдок, жизнь которого закончилась чертовски жестоко, наверняка сделал больше, чем просто посмотрел.

Такая смерть, которой подвергся этот человек, могла быть вызвана актом агрессии по отношению к ней, оскорблением, произнесенным шепотом в ее сторону, или даже непристойным взглядом. Скорее всего, этот ублюдок приударил за Татьяной.

Его член все еще был цел — к сожалению, я это заметил, поскольку он был голым, когда меня отправили избавляться от тела, — поэтому я знал, что на самом деле он не трогал Татьяну. Если бы бедный ублюдок прикоснулся, ему бы отрезали член и засунули в рот, чтобы донести мысль.

Я ожидал, когда Леонид скажет, что еще ему нужно. На самом деле он позвал меня сюда не для того, чтобы лично поблагодарить за проделанную работу.

— Пойдем, выпьем со мной.

Прежде чем я успел что-либо сказать — не то чтобы я отказался от приглашения, это было бы дурным тоном, — Леонид и его сыновья прошли мимо меня и вышли за дверь. Я последовал за стаей из его кабинета, солдат шел позади меня, пока мы направлялись к одной из элитных комнат. На двери сусальным золотом был выведен красивый шрифт на русском языке.

«Анастасия».

Двойные двери распахнулись как будто сами собой, и я последовал за Леонидом внутрь. Он направился прямиком к бару, который тянулся вдоль всей задней стены и был оформлен в стиле «Анастасия» — с черным лаком и золотыми акцентами.

В стороне я заметил пьяного и шумного мужчину, на руках которого виднелись татуировки Братвы, свидетельствующие о том, что он является высокопоставленным членом. Его голос был невнятным, он кричал по-русски на секс-работниц, которых привели в качестве развлечения. Слова были грубыми и вызывающими, а по тому, как он тяжело дышал, было понятно, что он, скорее всего, сильно пьян.

Я скривил губы от отвращения, когда он начал издеваться над одной из женщин, ее хихиканье на высоких тонах было практичным, если не вынужденным.

В комнате находилась еще горстка русских мужчин, их чрезмерно возбужденные и громкие голоса, нелегальные сигары, которые они курили, и постоянно наполняемые стаканы со спиртным создавали опасную, небрежную атмосферу. Слишком много приставаний, чуть ли не траханий, и много денег, которые обменивались на «дополнительные услуги».

Мебель была расставлена в форме нескольких свободных кругов из диванов и кресел, мужчины сидели на коже, а на их коленях расположились едва одетые женщины. В центре потолка висела сложная хрустальная люстра, призмы света рассекали комнату и придавали обстановке почти размытый вид.

Между двумя большими темными диванами пылал огонь, мерцающий слабый свет отбрасывал тени, но не мог скрыть происходящего разврата. Женщины становились полуодетыми, их груди обнажались, а руки исчезали на коленях, в расстегнутых ширинках и распахнутых брюках.

В воздухе витал запах дыма кубинских сигар, а в ушах звучал низкий, сексуально приторный женский смех. Когда мы находились у бара, я держал свое тело боком, чтобы видеть весь зал и иметь в поле зрения вход. Правую руку я держал свободной на случай, если понадобится вытащить пистолет. А потом я просто пристально посмотрел на Леонида, пока он заказывал четыре бокала виски. Когда напитки были наполнены, Леонид одарил меня еще одной акульей ухмылкой — зубы белые и ровные, резцы слегка заострены.

— Я обсуждал со своими сыновьями напряженность, нарастающую внутри Братвы и Коза Ностры, а также с Дрангетой, которая только что захватила территорию на западе. Давление сейчас очень велико, много смертей, поскольку идет борьба за территории.

Я ничего не сказал. Бармен поставил перед нами напитки. Я взял свой, не сводя глаз с Леонида, и поднес его ко рту.

Он взял свой бокал и склонил его в мою сторону, после чего поднес ко рту и медленно отпил жидкость янтарного цвета. Я последовал его примеру. Его сыновья стояли позади него, как сторожевые тени, их мрачные взгляды были устремлены на меня, как будто видели во мне угрозу. В этом плане они были умны.

Но у меня не было намерения покончить с Леонидом сегодня ночью, даже если бы я считал его мерзким ублюдком, а Братве не помешал бы более сильный Пахан, более рациональный и менее психованный.

Как он уже говорил… это было бы плохо для бизнеса.

— Из-за нарастающего насилия, — сказал он и поставил бокал на стойку, его пальцы продолжали обхватывать хрусталь, — мне понадобится мощная армия за моей спиной.

— Братва сильна как никогда, — ответил я.

— Да, но мы с тобой знаем, как легко она может расколоться, прежде чем сломаться бесповоротно. — Он обвел взглядом комнату, но я ни разу не отвлекся от него. — И у нас с тобой есть история, не так ли? — Он снова пристально посмотрел мне в глаза.

Я опустил свой бокал, и мягкий звон, с которым он ударился о полированное дерево, показался мне в этот момент слишком громким.

— Ты убил своего отца, предателя Братвы, того самого человека, который действовал за нашей спиной и продавал информацию итальянской мафии, и показал мне, насколько ты верен, Арло. Я хочу, чтобы ты был полностью на нашей стороне. Мне нужны самые могущественные люди за спиной, самые сильные — в качестве оружия. — Он протянул руки ладонями вверх, его ухмылка была медленной и довольной, словно у кота, который только что поймал мышь. — Быть свободным агентом не дает и не будет давать тебе такой безопасности и стабильности, как Братва.

— Мне не нужна защита. Я создаю свою собственную. — Я отметил легкий тик под гладкой щекой Леонида, потому что указал на правду. — Мне нравится, где я нахожусь, Пахан. Я не хочу ничего менять. — То дерьмо, через которое меня протащил отец, то, что он убил Сашу, мою мать, кровь и тела, через которые мне пришлось пробираться, чтобы выбраться на поверхность, я никогда не повторю.

В моей жизни наступил момент, когда мне больше не нужно было ни на кого работать. Я работал на себя, а «Руина» была конгломератом других предприятий, которые я мог выбирать. Моя репутация и мастерство опережали меня, и поэтому не нужно было привязываться к какой-то одной стороне. Я мог принять или отказаться от всего, что хотел. С Леонидом я бы этого не получил. Он ожидал полного послушания и подчинения, без лишних вопросов. Преданный пес.

И пока я произносил эти слова, по лицу Леонида было видно, что приятный фасад, который он на себя нацепил, уже сползает. Внезапно наступившую тишину заполнил звук, с которым мужчины кричали «На здоровье», прежде чем выпить. Это никак не повлияло на напряжение, возникшее между мной и Леонидом.

А потом его невозмутимое выражение лица треснуло, и он улыбнулся, но я не был дураком, думая, что он просто откажется от попыток полностью привлечь меня на свою сторону. Потому что такой человек, как он, Пахан Братвы, привык добиваться своего во всем. И если для этого ему приходилось красть, насиловать или убивать, он был достаточным ублюдком, чтобы сделать это.

Несколько женщин вышли из задней комнаты с черными подносами в руках, каждый из которых был наполнен напитками. Я не обратил на них особого внимания, просто заметил, как изменился воздух. Но потом все вокруг замерло, когда появилась последняя женщина, ее белое платье выделялось среди красного и черного, длинные черные волосы были уложены на голове, изящная линия шеи и тонкая длина позвоночника были на виду.

Каждый мускул в моем теле напрягся до такой степени, что мне стало неловко и трудно это скрыть. Это было последнее место, где я ожидал увидеть Лину, и последнее место, где я хотел бы ее видеть. И когда Леонид обратил свое внимание на то, на что я смотрю, я понял, что совершил большую ошибку. В его глазах появился заинтересованный блеск, когда он заметил Лину, а затем медленно перевел взгляд на меня.

— Великолепная, не правда ли? — пробормотал он по-русски, и то, как он произнес эти слова, подсказало, что он раздевал ее глазами.

Я сжал одну руку в кулак, а другую напряг и расслабил, желая достать пистолет и вставить его конец прямо между его гребаных глаз, требуя, чтобы он отвернулся от нее. Он не имел права смотреть на Лину, не тогда, когда я знал обо всем том развратном дерьме, которым он занимался, не тогда, когда я также знал, что он занимается торговлей людьми.

— Ты ее знаешь? — Тон его голоса подсказал, что он уже знает ответ на этот вопрос. Я не стал утруждать себя ответом. — В ней есть такая невинность, которая заставляет желать делать самые грязные вещи… — он пробормотал последнюю фразу, и его чертовы сыновья усмехнулись.

Если бы я захотел, то мог бы достать оружие и застрелить всех троих, прежде чем кто-либо из присутствующих в этой комнате смог бы меня остановить. Конечно, меня бы застрелили сразу после этого, но, по крайней мере, Леонид и его маленькие ублюдочные сыновья оказались бы в земле вместе со мной.

Он повернулся, чтобы посмотреть на меня, и на его лице застыла ехидная ухмылка. Я ненавидел, что он увидел во мне хоть какую-то реакцию, потому что такие мужчины, как он, использовали бы это в своих интересах. Они увидят в этом слабость. А я не мог солгать и сказать, что он ошибался.

Лина была моей слабостью, зависимостью, а я даже не пробовал ее на вкус. Она заставила все рациональные мысли покинуть мою голову, и ей даже не нужно было находиться в одной комнате, чтобы добиться успеха.

Все остальное улетучилось, когда я наблюдал, как Лина начала раздавать напитки. Я чувствовал на себе взгляд Леонида, представлял, как этот ублюдок ухмыляется, словно только что нашел брешь в моей тщательно выстроенной броне.

Она не замечала меня, пока ходила вокруг. Мужчины смотрели на нее, как на кусок мяса, совали ей деньги, наклонялись вперед и шептали вещи, от которых она краснела, но при этом сужала глаза.

Она поставила бокал рядом со старым хреном, его улыбка была широкой и развратной, когда он не обращал внимания на полуголую женщину у себя на коленях, ее груди были так близко к его рту, что он мог бы их лизнуть. Он протянул пятидесятидолларовую купюру, подмигнув ей, и когда она взяла ее с мягкой улыбкой, я увидел, что его вторая рука вытянулась, словно он собирался погладить ее попку.

Я сжал руку в кулак так сильно, что ногти впились в плоть, рассекая кожу, и боль была приятной. Она отступила в сторону, прежде чем он успел до нее дотронуться. Счастливый ублюдок только что избежал того, чтобы я искалечил ему придаток за то, что он посмел наложить на нее свои грязные гребаные руки.

Но я должен поиметь его только за то, что он решил прикоснуться к Лине.

Она порхала по комнате, как нежная колибри, и все это время все мужские взгляды были прикованы к ней, как будто они чувствовали запах невинности, исходящий от Лины, и хотели уничтожить его. Я прекрасно понимал, почему Леонид выбрал для нее именно эту комнату. Эти мужчины были самыми влиятельными, самыми богатыми… теми, кто заплатит целое состояние, если девственность женщины будет выставлена на аукцион.

Кроме того, это была единственная комната, куда приходил Леонид.

Я усилием воли поднял на него взгляд и увидел, что на его лице уже появилось расчетливое выражение, когда он наблюдал за мной. Он слишком много видел, слишком много знал по моей реакции. И неважно, сколько я пытался — и не смог бы — скрыть то, что чувствовал к Лине. Этот ублюдок видел все. Человек не становился Паханом, если не умел манипулировать и контролировать… если не мог смотреть на человека и видеть, как вся его история проносится перед глазами.

И тут он прервал взгляд и посмотрел в сторону. Я проследил за этим движением и увидел, как Лина подошла к слишком пьяному мужчине, стоявшему в углу, — тому, кто слишком заигрывал с девушками. Я знал, что он был буйным пьяницей, просто по тому, как он себя вел. Я не знал его, но если он находился в этой комнате, то либо был очень влиятельным, либо был тесно связан с Леонидом.

Я не пропустил, как она настороженно смотрела на нетрезвого мужчину: инстинкты подсказывали ей, что он нехороший человек. Он был опасен. Она протянула ему стакан с ликером. Его глаза были полуприкрыты и блестели, когда он смотрел на нее сверху вниз. Он был крупным засранцем, широкоплечим и высоким. Шеи почти не было. Его лоб покрывал легкий пот, а глаза с красными ободками были устремлены на Лину, рассматривая ее белое платье, прослеживая несколько прядей волос, обрамлявших ее лицо.

Я мог представить себе запах алкоголя, который проникал через его поры. Я чувствовал, что Леонид оглядывается на меня, но не мог оторвать взгляд от сцены перед собой. Все остальное померкло еще больше, пока у меня не появилось туннельное зрение, пока все не замедлилось. Ублюдок отставил свой напиток и, как только Лина повернулась, чтобы уйти, обхватил ее руками за талию, с силой притянув к себе так, что поднос, который она несла, выпал из рук и упал на пол, а стакан, стоявший на нем, разбился и смешался с пролитым спиртным.

Я увидел, как он медленно поднимает руки вверх, и его пальцы оказываются прямо под ее грудью. Она отстранилась с такой силой, что споткнулась и сделала шаг вперед. А потом он схватил ее за задницу. Я не осознавал, что двигаюсь, пока не оказался прямо перед ним. Он обратил на меня внимание, его темные густые брови были опущены, как будто он был чертовски зол на то, что я осмелился прервать его занятие.

Его рот двигался, и я мог предположить, что он спрашивает меня, какого хрена я хочу, а может, угрожает убить меня. Не отрывая от него взгляда, я протянул руку и оттащил Лину от него, чувствуя, как она смотрит на меня, и мог бы предположить, что ее глаза расширились, а на лице появилось выражение шока.

Рот ублюдка все еще двигался, теперь уже быстрее, гнев окрасил его лицо в красный оттенок, глаза сузились, на лбу выступила вена от ярости.

Я осознавал, что слова вырываются у меня изо рта и направлены на Лину. Слова, которые были бы близки к «Держись рядом со мной. Все будет хорошо». Но мой разум был слишком затуманен гневом и собственничеством, чтобы ухватить хоть какой-то здравый смысл, и я не был уверен, что вообще произнес эти слова вслух.

И тут я почувствовал в руке тяжесть — один из декоративных гранитных шаров, стоявших на нескольких столах, дизайн которых напоминал детально проработанные яйца Фаберже.

Я ощутил, как меня наполняет низкий гул, а все остальное расплывается. Я обрушил гранитный шар на голову этого ублюдка, и когда он попятился назад, а кровь потекла по его виску из трещины на черепе, я схватил его за запястье, прижал к стене и вывернул ему руку так, что его ладонь оказалась вровень с дамасскими обоями с золотой нитью. Я обрушил камень на центр его ладони с такой силой, что услышал треск костей, расколовшихся под действием силы и пробившихся сквозь гул в моей голове. Я обрушивал камень на его руку снова и снова, пока не увидел только кровь и сломанную кость, пока не почувствовал медный привкус на языке, пока не ощутил тепло на шее и руках.

Его рот был широко раскрыт, и я мог представить, что он сейчас кричит, но я слышал только шум в ушах. Я чувствовал, что люди приближаются, но никто не трогал меня, никто не останавливал.

Я отпустил его руку, и он попытался схватить ее своей неповрежденной рукой, возможно, чтобы прижать шишковатый отросток к груди. Я остановил его, схватив за другое толстое запястье, и проделал то же самое с ним, приложив столько силы, что от кости остались лишь осколки и мелкая крошка.

Я отпустил его и сделал шаг назад, позволив гранитному шару выпасть из моей руки. Я почувствовал, как от удара об пол по ногам прошла вибрация. Ублюдок упал на колени и прижал руки к груди, его ладони были неузнаваемы из-за того, как сильно я их уничтожил.

Теперь этот ублюдок не мог прикоснуться ни к одной женщине.

Он не может прикоснуться к тому, что принадлежит мне.

Я посмотрел на Лину, и по моему телу прокатился мощный, пьянящий кайф, который я всегда испытывал, когда насилие брало вверх. Она стояла рядом со мной, на ее лице отражался шок. Глаза огромные, скорее белые, чем голубые и черные. Розовые губы приоткрылись. Кожа такая бледная, что она была похожа на фарфоровую куклу.

Я протянул руку и провел большим пальцем по ее щеке, стирая брызги крови, омрачившие ее идеальную кожу после того, как я сломал руки этому ублюдку. Ради нее. Эта кровь размазалась по ее щеке, словно неистовый мазок кисти.

Я не признавался себе в этом раньше, не позволял этому по-настоящему развиться во мне до этого самого момента, но, глядя в полные ужаса глаза Лины, я знал, без сомнения, что сожгу Десолейшен — весь гребаный мир, — если это будет означать, что она будет моей.

Потому что я никогда не отпущу ее, и, судя по ее глазам, она тоже это понимала.