Блаженная несвобода

23

Было еще утро, когда большая красная шляпа заполнила проем двери и вплыла в комнату. — Надо же, к нам гости опять пожаловали, промолвил Стивен, потягиваясь в кресле. — Вы никак ко мне, барышня?

— А что, вы уже выздоровели? — спросила Пема.

— Да, почти.

— Нет, почти не считается. Я очень горячая женщина, мне нужны только очень здоровые мужчины.

Стив засмеялся, окинул взглядом ее стройную фигуру в кожаном костюме и совершенно серьезно произнес:

— Верю, у меня уже что-то горит внутри.

— Наверное, специй много ел, — парировала Пема, — а где Стеша?

— Она в ванной комнате.

— А… — Пема направилась к коридору, ведущему в ванную комнату, и громко закричала:

— Стеша, тебя вызывает во дворец Джецун.

Ветер нещадно бил в лицо, и мотоцикл разрезал воздух, зависая в пространстве.

За спиной визжала Пема, и, несмотря на бешеную скорость, Стеша всем своим существом, как и всегда, чувствовала восхищенные взгляды людей, стоящих около дороги, ехавших по этой дороге и, естественно, друзей и знакомых, которые приветствовали их радостными криками.

Казалось, что встреча с ней приносила счастье, либо Стеше так хотелось думать. Люди каждый день ждали ее появления и с неизменным любопытством разглядывали новую экипировку, будь это огромные черные очки с кожаной курткой или, наоборот, легкая выгоревшая майка, специально разорванная на плече и частично оголяющая живот. Все было в стиле, и все диктовало новый стиль этой гималайской глубинке.

Я попала в капкан своей популярности, без меня Дхарамсала уснет, зачахнет, запылится, и, самое страшное, что мне нравится это! Как же мне разорвать эту зависимость от их зависти и восхищения? Моя духовная практика по разрушению собственного «Я» терпит фиаско. Я только оправдываю себя тем, что даю проявиться моим внутренним омрачениям для того, чтобы их уничтожить. Ведь я их не уничтожаю! Скорее, взращиваю! Хорошо, что у меня хватает сил это признать. Но что с этим делать?

— Здорово. Я тоже так хочу. Ты дашь мне мотоцикл поводить? — сказала Пема, когда они остановились около ресторанчика.

— Я бы с удовольствием, но здесь слишком опасные дороги, ты же видишь, что индусы не только не применяют никаких дорожных правил, но даже со спокойной совестью ездят по встречной полосе, совершенно не уступая дорогу.

— Да тебе просто жалко, — скривилась в усмешке подруга.

Стеша знала, что Пема умела водить мотоцикл, но, если честно, ей не было жалко мотоцикла. Ей просто хотелось быть единственной и неповторимой. А как же остаться такой, если другая девушка тоже будет лихо рассекать на мотоцикле, да еще в красной шляпе? Да, она боялась конкуренции, а значит, цепляние за собственную значимость было однозначным.

Когда-нибудь я обязательно это преодолею, но как-нибудь попозже, успокоила себя Стеша. И смело припарковала мотоцикл, въехав на площадку центрального офиса местного туристического агентства. Парковать мотоциклы там не разрешалось, но ее эти правила не касались, потому что директор этого агентства всегда был рад ее видеть, даже если это ему стоило дорогостоящего пятачка земли, находящегося рядом с площадью Маклеода.

До дворца Джецун Стеша предпочитала ходить пешком.

Девушки прошли по Temple Roud, спустились вниз, прошли мимо главного монастыря Далай-Ламы Намгьяла, и на окраине, около самого ущелья вышли к огромному, одиноко стоящему зданию — Дворцу Джецун.

Когда Стеша поднялась на первую ступеньку лестницы, она поняла, что допустила оплошность. Ее штаны и футболка сомнительного дизайна были надеты наспех и предназначались скорее для верховой прогулки, но не для официального приема у Джецун. На минуту Стеша застыла, уставившись на Пему.

— Что случилось? — спросила подруга.

— Я неприлично одета, — ответила озадаченная Стеша, — надо срочно что-нибудь придумать. Подожди, я сейчас сконцентрируюсь и визуализирую какое-нибудь платье.

— Хорошо, — сказала Пема и принялась рассеянно разглядывать иностранных туристов, которые, весело переговариваясь, шли по дороге в Нижнюю Дхарамсалу.

Через несколько секунд на Стеше стали появляться лоскуты рубинового шелка, потом на пол хлынул хвост длинной юбки, и вышитая позолота в стиле раджастанских дворцов покрыла грудь и рукава, затмевая своим ярким блеском парчовые занавеси на окнах центрального храма.

— Что я наделала! — ахнула Стеша, растерянно посмотрев на Пему.

Та с нескрываемым восхищением и с затаившейся хитрой улыбкой пожала плечами и промолвила:

— А что, неплохо смотрится.

— Это первое, что пришло на ум, — стала оправдываться Стеша. — Вчера подобное платье я видела в кино на индийской принцессе. Правда, оно было синего цвета, рубин получился, потому что я часто концентрируюсь на Ваджрай-огини, а она, как ты знаешь, имеет рубиновый цвет. Что же мне делать, второй раз я уже не смогу, у меня нет на это больше сил.

— Да не переживай, иди так, — стала утешать ее Пема.

— Но как же я в этом пойду, меня все засмеют!

— Но ведь оно тебе идет, ты не должна обращать внимания на то, что думают другие, важно, с какой мотивацией подходишь к этому ты.

— Да, ты права, но какую мотивацию я могу придумать к этому великолепному платью, как не подношение его Джецун?

— Прекрасно, но ты ведь знаешь, Джецун подношение может взять, тогда ты останешься голой, — засмеялась Пема.

— Спасибо, подруга, ты очень мила, — промолвила Стеша и, выпрямив спину, как полагается в высоких кругах общества, подобрав складки платья и придерживая их слегка пальчиками, она, гордо развернувшись, пошла вверх по лестнице.

Около перил первой площадки столпились ошарашенные придворные, и даже сам Гомпо вышел в первые ряды, недоумевая, что означал этот великолепный прикид.

Стеша медленно плыла вверх по розовому с прожилками мрамору, неся величественно свою огненную голову. И если бы люди не знали, что когда-то эта девушка вышла из детдома, то явно бы поверили в исключительно благородную ее родословную, которая отмечалась в каждом ее движении, в каждом грациозном изгибе тела, в каждом неуловимом полувзгляде, в каждом еле заметном повороте головы…

На верхней площадке стояла Джецун. В этот раз она была женщиной, красивой и величественной. Пурпурная мантия, словно у воина, развевалась у нее за спиной, а на плече, слегка поддерживаемая рукой, лежала катванга. На голове покоилась пятиконечная корона, и куча костяных украшений полностью обрамляла ее фигуру до самого низа. В одной руке она держала чашу, наполненную красной жидкостью, в другой — кривой нож.

В окружении своей свиты, в которой был и Туптен, она молча смотрела на Стешу, пока та не взошла на верхнюю площадку.

— Вырядилась! Не рано ли ты надела такую одежду, дорогая? — спросила, усмехаясь, Джецун. — Какой шелк, и как он переливается, сколько золота, и как оно сверкает!

— Я думала, это платье тебе понравится, — ответила Стеша, слегка приседая в поклоне и опустив глаза.

— Нет, ты, бесспорно, рано стала мнить себя Богиней. Для этого тебе как минимум стоило бы отсидеть четыре бума ретрита, а ты не отсидела толком и одного. Тебе не стыдно?

Туптен громко захихикал и развязно сунул руки в карманы модных с нашивками штанов.

— Я сделаю их, Джецун, обещаю.

— Ну да, конечно, обещаешь. Что толку с твоих обещаний. Ты пропадаешь непонятно где, забросила всю практику, тобой интересуется полиция. Ты слишком заигралась, девочка.

Стеша молчала, ей не хотелось, чтобы их разговор слушали все жители и гости дворца, которые уже к тому времени плотно обступили верхнюю площадку, где стояла Джецун. Но действо продолжалось. И даже мраморные статуи Богинь, стоявшие на первом внешнем уровне, держа всевозможные подношения, стали оживать и укоризненно поглядывать на Стешу.

Она думала, что это какая-то ошибка, просто недоразумение, что Учитель не видит всей правды.

Может быть, он просто шутит или проверяет ее. Ведь он прекрасно должен знать, что занимается она практикой каждый день и помногу времени. Гораздо больше, чем даже те, кто живут при дворце, потому что она вводит в свою ежедневную программу дополнительно йогу, медитации и прослушивание лекций, и не тратит время на пустые разговоры и чаепития, за которыми обычно часами проводят придворные. Это только сейчас, когда появился Стивен, она из-за элементарного гостеприимства позволяет себе немного отвлечься.

Разве Учитель не знает, что она практически не выходит из дому или выходит только по делам, и выезд на мотоцикле — это всего лишь перерыв между сессиями?

Неужели Учитель не понимает, что она вовсе никогда не гуляла, как гуляют в этом понимании слова другие, даже те же самые придворные, о приключениях которых в Маклеогандже она сама знала немало? Но если она даже и позволяла себе посидеть с Санжеем в ресторане, то это был, как правило, лишь невинный ужин за дружеским столом.

Разве Учитель не видит, что полиция вовсе не ею интересуется, а Стивеном, который совершенно случайно ей встретился на дороге и которому она оказала помощь?

Стеша была в полном отчаянии, ее сердце задыхалось от еле сдерживаемых слез, казалось, еще немного, и она не выдержит, что-то разорвется внутри и зальет эту действительность неимоверной горечью ее отчаяния.

Не позора боялась она, по удовлетворенным лицам окружающих людей уже нетрудно было догадаться, что позор неминуем. Нет, Стеша боялась потерять веру. Именно и только вера в Джецун связывала ее с этим миром, именно и только вера не дала когда-то ей наложить на себя руки, именно и только Джецун был для нее и отец и мать, вместе взятые. И была эта надежда открыть ту самую дверь, за которой, как считала она, уже никогда не будет ни предательства, ни зависти, ни злобы людей. И единственной ее молитвой сейчас было, чтобы Учитель это увидел.

Но он ничего не видел!

— Что, вот спрашивается, ты вырядилась и явилась сюда? — продолжала распаляться Джецун.

— Вы меня звали, Джецун, я была вам нужна, я к вашим услугам, — пролепетала Стеша, еще больше склонив голову.

— Каким еще услугам? Ты мне не нужна. Уходи отсюда.

— Иди, иди отсюда, — вторил над ухом голос Гомпо.

И окружающее пространство заволновалось, зашумело и наполнилось множеством неразличимых по смыслу слов.

Стешины ноги подкосились, глаза затмила пелена, она повернулась и как зомби пошла обратно по лестнице.

Мир таял и отвердевал вновь. Она видела, как мраморные ступени отражали лучи солнца и слепили глаза, как лица людей искажались, словно в преломлении кривых зеркал, как небо стало очень плотным, а воздух звенел под множеством невидимых струн, которые должны были лопнуть, и тот инструмент, на который они были натянуты, должен был разлететься вдребезги. Но он не разлетелся…

Как ни странно, Стеша продолжала жить.