Божественные тайны сестричек Я-Я

8

Несмотря на легкую морось, продолжавшуюся весь вечер, Сидда была одержима идеей развести костер на берегу озера. Она не жгла костров с девяти лет, когда была одной из герлскаутов. В том году Виви и Ниси были вожатыми пятьдесят пятого отряда и сбили флагшток микроавтобусом Ниси.

Она собрала хворост и старые газеты, использовала восемь кухонных спичек и усердно раздувала огонь, пока не стало хватать воздуха. Только потом сдалась и уселась на корточки, чувствуя себя последней дурой. Ей ничего не нужно, кроме маленького костра. Она не замерзла и не стремилась согреться. Не собиралась ничего готовить на огне. Просто хотела разжечь костерик и смотреть, как он горит. Ее никчемность заставляла чувствовать себя неуместной здесь, на просторах великого северо-запада. Ей так не хватало орущего, вопящего, скрежещущего городского комфорта Манхэттена!

Ах, окажись мать рядом, наверняка сумела бы развести потрясающий костер. Мама или Каро. Ночами на Спринг-Крик они жарили на огне сосиски, улиток, бросали в костер петарды. Пели, рассказывали истории с привидениями, устраивали показы талантов, проводили соревнования на ловкость, в которых, например, требовалось опускать метлу так, чтобы она едва касалась, но не задевала сосновые иголки. Позже, намазавшись кремом от комаров, дети устраивались рядом с матерями и смотрели в пляшущее пламя, и цитронелловые свечи[34] горели, и дым поднимался от противомоскитных спиралей.

— Сосновая смола — лучшее средство разжечь огонь, — утверждала Виви. — Если, разумеется, нет под рукой керосина.

Сидда, похоже, даже не вспомнила эти наставления.

— Раздобудь твердую смолистую щепу из середины пня ладанной сосны, и ты не ошибешься, Сидда.

«Беда в том, мама, что здесь нет ладанных сосен».

Сидда встала и огляделась. Повсюду росли ели, западный красный кедр и гемлок, но она не знала, как их различить. Честно говоря, она уделяла не так уж много внимания деревьям, если не считать старого виргинского дуба в Пекан-Гроув, с его ветвями, раскинувшимися на сто двадцать футов. Любой член ее семьи со слезами вспоминал об этом дереве. В детстве Сидда мечтала, что будет венчаться только под ним.

Смола. Она ищет смолу. Горючую смолу.

Смолы нигде не было видно, но ей удалось найти гниющий пень. Всего футах в пяти от того места, где она скорчилась. Сидда осмотрела середину, нашла более-менее упругий кусок древесины, отломила несколько кусочков и вернулась к тому месту, где безуспешно пыталась развести костер.

— Наломай щепок, Сиддали, — услышала она голос матери (или Каро). — Сложи шалашиком, поставив самые маленькие веточки над щепками. Вот так. Для следующего слоя используй ветки побольше. И продолжай в том же духе.

Сидда сделала в точности так, как учила мать. Но огонь не загорался. Беда в том, что дерево было слишком сырым.

Наступила ночь. Стало совсем темно. Только на том берегу озера мерцали крошечные огоньки. Небо затянуто облаками, на нем ни звездочки. А ведь наступал сезон падучих звезд. Мэй рассказала, что полуостров Олимпик знаменит своими метеоритными дождями в конце лета. Сидде, как всегда, везет. Приехать именно в то время, когда тучи с каждым днем становятся все гуще! А эта ползучая сырость была какой-то бесплотной. Призрачной. И неким образом угнетающей.

Вернувшись в домик, Сидда переоделась в сухие чистые спортивные брюки, растопила камин, поставила компакт-диск Рики Ли Джонса с песнями сороковых, налила стаканчик бренди, уселась и попыталась читать книгу Юнга о семье и браке, но уже на третьей странице поняла, что это не по ней. Поэтому растянулась перед огнем и принялась гладить Хьюэлин, с удовольствием вдыхая запах горящих поленьев. В стеклянных дверях отражались только тьма и дождь. И Сидда подумала, что в домике, конечно, уютно, но если здесь такой август, страшно подумать, что творится в декабре!

Она подвинула походную кроватку Хьюэлин поближе к камину, еще немного посмотрела в огонь и потянулась за «Божественными секретами». Альбом распахнулся на открытке из цветочного магазина, гласившей: «Поздравляем всех я-я с годовщиной. С любовью от мужей я-я».

С ума сойти. Но так уж было заведено: каждый год я-я устраивали вечеринку, отмечая очередную годовщину своей дружбы. И верьте не верьте, мужья по такому случаю дарили им подарки! Подобные вечеринки отпечатались в памяти Сидды куда ярче, чем все празднования годовщин свадьбы Шепа и Виви.

Приглашение на грандиозное открытие в Торнтоне торгового центра «Саутгейт» приткнулось рядом с написанным от руки рецептом сырного суфле. Рецепт перечеркнут крест-накрест, и сбоку начертано: «Забудьте! Лучше налейте гостям по рюмочке и бегите за гамбургерами».

Далее Сидда наткнулась на фото юной Каро с ребенком. На голове задорный маленький беретик, большой палец одной руки оттопырен, ребенок примостился под мышкой, и оба, похоже, стоят перед какой-то статуей. Интересно, кто из множества маленьких дикарей удостоился чести сняться с Каро?

Перевернув следующую страницу, она едва успела подхватить обломок скорлупы грецкого ореха. Вероятно, орехами лакомилась мать, пока вклеивала вырезки в альбом. Сидда решила было выбросить скорлупу, но передумала и сунула обратно. Туда, где она лежала бог знает сколько времени. Интересно все же, как это орехи могут быть одновременно и едой, и семенами? Сколько магии плодородия в крошечном, тесном пространстве!

Ее мысли обратились к многообразной прихотливой символике орехового дерева. Но все же она никак не могла осознать той степени очарования, которая заключалась в простой ореховой скорлупе!

По мере того как сладкий запах и дым горящих хвороста и осины окутывали ее, в душу все глубже проникала суть материнских историй. Не так, как хотела бы Сидда, а тем незаметным образом, каким потаенные, скрытые от людского глаза вещи порой открывают и выявляют миры, о существовании которых трудно даже подозревать, но к которым невольно тянется человеческая фантазия.

ВИВИ, 1937

Мама не позволяет мне и Каро играть в новом гамаке, пока не ототрем лицо Пресвятой Девы, которую привез отец с острова Куба.

— Этот скипидар воняет, — жалуется Каро. — Не понимаю, почему мы должны это делать?

— Три крепче, — советую я. — Тогда мама позволит нам испробовать новый гамак.

Статуя стоит на переднем крыльце, прямо там, где ее оставили в деревянном ящике вместе с папиным багажом. Отец только вернулся с Кубы, куда ездил вместе со своими богатыми друзьями на выставку теннессийских лошадей. Там он жил на большой асьенде, где полно слуг. Папа говорит, Куба — настоящий рай с белыми пляжами, апельсиновыми деревьями, растущими повсюду, дикими попугаями, и все люди там счастливы. Его богатые друзья правят всем островом, и отец пообещал в следующий раз взять меня с собой. Он сказал, что не возьмет маму, потому что та одевается как простая горничная. А вот я знаю, что если бы мама только сняла с головы косынку и вытащила из карманов пыльные тряпки, то красивее ее не было бы на свете.

Отец купил кубинскую Пресвятую Деву для нее. Потрясающая статуя! Темнокожая! С серьгами и ожерельем, вся ярко раскрашенная! Никогда не видела, чтобы Матерь Божья была такой! Толстые красные губы, фиолетовые тени на веках, словно она на праздник собралась. Мама немедленно ее возненавидела. И первое, что сделала, когда папа ушел на работу, — вынула из ушей статуи золотые серьги, сняла хорошенькие желтые и красные бусы с шеи и бросила в кучу мусора у курятника. И пока проделывала все это, укоризненно качала головой, словно статуя пошла и сотворила что-то нехорошее.

— Наша Пресвятая Дева не была негритянкой! — твердила она. — До чего похоже на иностранцев: пытаться превратить Матерь Божью в дешевую потаскуху! Эту статую нужно как следует вымыть! Представляю, что сказал бы отец Коулин, если бы увидел такое!

Мать слушает отца Коулина по радио. Если отец Коулин говорит что-то, для нее это словно заповеди Моисея.

— Ты слушаешься этого радиосвященника куда больше, чем собственного мужа! — попрекнул ее как-то отец.

— Если бы демон рома не внедрился в твою душу, возможно, я слушалась бы тебя куда больше! — отрезала мать.

Она говорит, что отец проводит слишком много времени со своими друзьями-лошадниками и поэтому повернулся спиной к Богу. Она не ходит с ним ни на скачки, ни на выставки, поэтому мне приходится занимать ее место. Обожаю всех этих леди в сапожках и бриджах для верховой езды, и пикники с водкой-мартини для взрослых и розовым лимонадом для меня, и все такие разодетые! Теннессийские лошади отца Мимолетная Прихоть и Мечта Мятежника брали призы повсюду. И каждая встреча лошадников отмечалась очередной вечеринкой.

— Постарайся оттереть всю краску со щек Девы, — наказывает мать.

Я наливаю на тряпку немного больше скипидара и принимаюсь старательно водить по кружкам румян на щеках статуи.

Когда мама заходит в дом, у нас наконец появляется возможность обсудить наши тайные планы. Сегодня ночь нашей Божественной Ритуальной Церемонии, которую Каро, Тинси, Ниси и я обдумывали все последние недели.

— Думаешь, Ниси струсит? — спрашиваю я Каро.

— Она думает, что нас похитят, как ребенка Линдбергов, — утверждает Каро. — Боится идти ночью в лес.

— А вот я все время гуляю в лесу по ночам.

— Неправда!

— А вот и правда! Я такая же храбрая, как Амелия Эрхарт[35]! Иногда я даже ночую там!

— Виви, ты все врешь, врешь, врешь! — задыхается от негодования Каро. Я только улыбаюсь.

И тут выходит мама, самолично проверить нашу работу.

— Ну вот, — кивает она, — теперь это больше похоже на нашу Чистейшую Марию. Молодцы, девочки, Пресвятая Дева вами гордится.

— Мы превратили ее в белую леди, — заявляет Каро, изучая статую. Мать улыбается.

— Пресвятая Дева никогда не была негритянкой. Она Матерь Божья и превыше всех людей, даже белых.

— Тогда почему нам пришлось стереть ее коричневую кожу? — любопытствует Каро. Она далеко не всегда верит тому, что говорят взрослые. У Каро на все свое мнение.

— Маленьким девочкам не следует задавать так много вопросов, — строго обрывает мать.

— Бонжур! — весело кричит Тинси, шагая по тропинке. На ней новенький сарафанчик, который кузина Женевьевы с байю сшила из кухонных полотенец. Рядом идет Ниси. Девочки держатся за руки: очевидно, пришли поиграть.

— Эй, подруги! — откликается Каро.

— Здравствуйте, девочки, — приветствует мать, когда они приближаются к крыльцу, и тянется, чтобы погладить красивые черные локоны Тинси. Но Тинси отстраняется. Она терпеть не может мою мать с тех пор, как та хорошенько отшлепала ее за то, что Тинси как-то, на моем шестом дне рождения, сбросила одежду и танцевала нагишом, распевая во все горло.

— Ой, кто это? — удивляется Тинси, показывая на статую.

— Пресвятая Дева, которую преобразили эти маленькие дочери Марии. Раньше она была дешевкой, цветной кубинкой, размалеванной румянами и тушью, но мы позаботились о ней, верно, девочки?

— Да, мэм, — хором подтверждаем мы с Каро.

— Раньше она была роскошной темнокожей леди, — говорю я.

— А теперь похожа на призрак, — шепчет Тинси. — Как это вам удалось все стереть с губ?

— А ты что скажешь, Дениза? — спрашивает мать Ниси.

— Вы пользовались ластиком? — догадывается Ниси.

Мать смеется.

— Нет, дорогая. Мы начали с «Хлорокса», а закончили скипидаром.

— А теперь мы можем поиграть в гамаке, мэм? — бормочу я.

— Можете, но сначала встаньте на колени и перекреститесь перед нашей святой Матерью.

Мы послушно становимся на колени перед статуей, которая выглядит так, словно увидела что-то страшное и побледнела как полотно.

Но тут Тинси сумела углядеть украшения, снятые матерью с Девы. Она наклоняется и хватает их так быстро, что мать ничего не замечает. У этой Тинси ужасно ловкие руки, и она любит украшения.

Так что теперь мы четверо мирно сидим на боковом крыльце. Гаррисон, который работает на нас, только что повесил большой гамак, привезенный для меня отцом. Он свисает с голубого навеса крыльца, как раз под окнами отцовского кабинета.

— У вас такого нет! Это с Кубы, — хвастаюсь я, ложась в гамак лицом к улице.

— О’кей, — кивает Каро, — ты готова?

— Еще бы! — смеюсь я, и она ложится рядом.

— А теперь ты, Ниси.

Ниси начинает взбираться в гамак, придерживая юбку, чтобы мы не увидели ее трусиков.

— Ниси, кому нужно заглядывать тебе под подол? — хихикает Тинси.

— Не знаю, — вздыхает она, закатывая глаза.

И тут Тинси отворачивается от нас и бесстыдно задирает подол чуть не до талии, так что все мы видим ее нижнее белье. Трясет задницей в направлении улицы, и плевать ей на то, что кто-то может ее заметить.

— Трусы на крыльце! — поет она. — Трусы на крыльце!

И Ниси краснеет. Мы обожаем ее конфузить.

Она втискивается между мной и Каро, головой ко мне. Я чмокаю ее в щеку.

— Хорошо, Ниси, идеально уместилась, — хвалю я. — А теперь, Тинси, твоя очередь. Забирайся и располагайся где сумеешь.

Тинси карабкается в гамак и растягивается поверх нас всех, как на матрасе.

— Эй! Прочь с меня! — ору я.

— Ты сама сказала «где сумеешь», — смеется она.

Я отталкиваю ее и получаю такой же толчок в ответ. Как всегда. Если толкнуть Ниси, она только извинится. Иногда, после всех нас, она кажется истинным облегчением.

— Кончайте все это, — просит она.

— Тинси, — вмешивается Каро, — прижмись ко мне и перекинь ноги через край гамака.

Тинси так и делает, и мы некоторое время лежим тихо, как сардины в неводе. В отверстия сетки гамака виден пол крыльца, а через трещины в полу видны солнечные зайчики, лежащие на земле под крыльцом. Я дергаю за веревку, которую Гаррисон завязал так, что можно качаться не вставая.

— До чего здорово! — вздыхает Каро.

И вправду здорово, словно мы устроились все вместе в большой колыбели.

— Я тоже хочу такой гамак! — объявляет Тинси.

— В таком случае попроси папу поехать на Кубу и купить, — советую я.

— Обязательно. Сегодня же вечером. И кубинскую Пресвятую Деву тоже. И я ни за что не стану стирать краску с ее лица. Наоборот, приклею мамины накладные ресницы.

Всего десять утра, а жарко как в печи. Я ощущаю запах утреннего солнца, палящего траву и приносящего густые ароматы вроде лимонного. Откидываю голову и жадно нюхаю. Запахи для меня — все равно что человек-невидимка, о присутствии которого забывают большинство людей. Лучше уж потерять зрение, чем обоняние.

— Поскорее бы получить наши индейские имена, — говорит Тинси.

— Сегодня ночью, — кивает Каро, закрывая глаза и ложась поудобнее.

— Ох, — вступает Ниси, — надеюсь, в лесу не слишком темно.

— Конечно, там темно, — заверяет Тинси.

— Темно, как в черном бархате, — подтверждаю я.

Глаза Ниси становятся большими как блюдца. Каро незаметно вытягивает руки, хватает ее, как злобное чудовище из пустоты, и Ниси визжит.

Я различаю ароматы всех цветов матери, и с моего места в гамаке слышен каждый звук. Кто-то выбивает ковер по соседству, сотни птиц поют хором, жужжит муха, а по мостовой грохочет грузовик мистера Барнеджа. Я знаю на слух шум моторов всех машин и грузовиков в округе.

Благоухание жимолости смешивается с запахом гардений и имбиря, даже во рту становится сладко. Плеть розы «Монтана», которую мать подняла на навес крыльца, буквально брызжет цветами. Мать подбирает черенки, которые выбрасывают соседи, сажает в жестянки из-под кофе, и очень скоро они, усеянные бутонами, уже разрастаются на крыльце и дворе. Мать может вырастить любой цветок на свете и знает их названия. Весь двор заполнен камелиями, гордостью и радостью матери. А еще у нее все сорта роз, белые и фиолетовые барвинки и кумкват в горшке, который мать зимой вносит в дом, чтобы не замерз. Если что и любит мама, так это работать в саду. Из-за этого отец и бабушка Дилия смеются над ней. Называют батрачкой. Рабыней на плантации. Мама Ниси все время приглашает мать вступить в Садовый клуб, но та отказывается. Говорит, что ее клуб — это Общество алтаря. И большая часть ее цветов в результате оказывается на алтаре, в церкви Божественного Сострадания. Но не в нашем доме.

Весной и летом я живу на крыльце, окруженном цветами. В теплую погоду мама и Джинджер, горничная Дилии, раскладывают две кровати в глубине крыльца и завешивают их пологом от комаров. Мама приносит маленькую тумбочку и ночник, и мы все по очереди здесь спим. Когда мои подруги остаются на ночь, мама заставляет Пита и его приятелей вернуться в его спальню, а мы ночуем здесь. Это мои самые любимые ночи. Тогда я сплю крепко, без снов, и никогда никаких кошмаров! Ночевки на крыльце — лучшая в мире вещь! Засыпаешь под стрекот кузнечиков, просыпаешься под птичий щебет. В полусне он кажется шумом водопада. Если бы сам Хьюи Лонг приехал в гости, я бы постелила ему на крыльце. Здесь, в Торнтоне, у нас нет слуг с опахалами, но иногда мы пытаемся заставить Джинджер обмахивать нас веерами Дилии. Только она неизменно отвечает: «Идите подставьте головы под кран, это охлаждает».

Вечер. После ужина мы с Питом и матерью играем в карты на крыльце. У отца какие-то дела, и он опять не вернулся к ужину.

Мой брат Пит все время нас дразнит. Изобретает какие-то прозвища. Зовет Тинси Бренчалкой, а меня Вонючкой. Каро у Пита Сироп Каро, а Ниси — Пенка-коленка. Пит на два года старше нас, он большой и сильный, а с его велосипеда свисают лисьи хвосты.

После четырех партий канасты мать говорит, что пора спать. Мы все желаем друг другу спокойной ночи, надеваем ночные сорочки, и мама выходит убедиться, что полог от москитов как следует закрывает кровати, И даже выставляет маленький писсуар, чтобы нам не пришлось ходить туда-сюда.

Мы такие послушные и тихие, что мама вообразила, будто здесь одни святые.

— Все вы поблагодарили Пресвятую Госпожу за то, что помогла нам прожить день? — спрашивает она.

— Да, мэм, — отвечаем мы хором.

Мать стоит по другую сторону полога, уже перебирая четки.

— Тогда пожелайте своим ангелам-хранителям спокойной ночи.

— Спокойной ночи, ангелы, — говорим мы.

— Спокойной ночи, малышки, — кивает мать.

Мы молча лежим и смотрим, как она крестит серые планки крыльца, прежде чем вернуться в дом.

Стоит ей скрыться из виду, как Каро говорит:

— Мы не малышки. Мы — индейские девы-принцессы!

— Может, вместо того, чтобы благодарить Пресвятую Госпожу, всем вам следовало извиниться за то, что начисто вытерли ее лицо? — предполагает Тинси.

Остальные хихикают.

— Все вы отскребли ее губы и отскипидарили кожу, — продолжает Тинси. — Дурочки! Бьюсь об заклад, кубинцы никогда бы не продали статую твоему отцу, знай они, как вы ее изуродуете.

— Ш-ш-ш, — шепчу я. — А вдруг мама в гостиной и слышит нас? Если еще немного помолчим, она подумает, что мы заснули, и поднимется наверх.

Мы лежим тихо-тихо, зная, что заранее приготовленные узелки благополучно лежат под кроватями.

— И теперь мы идем в темный лес? — шепчет Ниси.

— Нет, придется ждать, пока все заснут, — бормочу я.

— Откуда ты узнаешь?

— Запросто. Дома спят, как люди. Это сразу чувствуется.

Немного погодя я выскальзываю из постели, чтобы проверить.

— Берег чист!

Мы вытаскиваем наши запасы, поднимаем подолы сорочек и по очереди втираем в кожу сырой лук, чтобы отпугнуть москитов. Хорошо еще, что лето выдалось сухим, иначе в ночном лесу из нас выпили бы всю кровь.

Сползаем с крыльца и выходим на задний двор.

— Осторожно, — предупреждает Каро.

Пересекаем переулок Мансена, проходим несколько сотен ярдов, дружно вздыхаем и скрываемся в лесу.

Мы догадались захватить фонарь Пита. С неба тускло светит полумесяц. Я тереблю листок бумаги в кармашке ночной сорочки. На листке записана вся история племени. Сегодня я Госпожа Легенд.

— Что, если мы наткнемся на лагерь бродяг? — тревожится Ниси.

Каро, как самая высокая, несет фонарь, а также рюкзак с обрезками досок. Она Госпожа Огня.

— Бродяги держатся ближе к железной дороге, — объясняю я.

— Отец говорит, что его друзья в полицейском участке уже выгнали всех бродяг из Торнтона, — утешает Тинси. — Они с мамой ужасно поругались из-за этого.

— Несколько дней назад мама кормила бродяг прямо на нашем заднем крыльце, — заявляет Ниси. — Но мне нельзя с ними разговаривать. Можно только кормить.

— Они приходят в ваш дом, потому что твоя мать не желает стирать метку хобо[36], несмотря на приказ мэра, — смеюсь я. — Моя мать теперь кормит их всего раз в неделю, иначе, по ее словам и судя по тому, как много ест Пит, мы сами скоро станем такими же.

Ниси, единственная из нас, кто умеет готовить, захватила шоколадную помадку в бумажном пакете. Она Госпожа Еды. Тинси, Госпожа Танца, несет в мешке четыре банки из-под овсяных хлопьев — наши барабаны. А у меня только игла.

Мы идем, пока не добираемся до рукава небольшой речки, протекающей на задах дома Тинси. Там мы помогаем Каро развести костер. Она здорово умеет это делать. Не хуже мальчишек. Мистер Боб научил ее, а она — меня.

И когда огонь разгорается, мы усаживаемся вокруг него.

Я смотрю в пламя и начинаю рассказывать историю божественного племени луизианских я-я.

ТАЙНАЯ ИСТОРИЯ ЛУИЗИАНСКИХ Я-Я

Задолго до того, как здесь появились белые люди, могущественное племя я-я, где было много мудрых, сильных и прекрасных женщин, бороздило просторы великого штата Луизиана. Леопарды спали с нами, медведи кормили нас медом со своих лап, а рыбы сами прыгали нам в руки, потому что хотели стать нашей пищей. Заросли были так густы, что мы могли пройти от Нового Орлеана до Шривпорта по вершинам деревьев. Так мы и делали. Сотни индейцев я-я шагали по вершинам деревьев как по земле.

Наша мать была черной дикаркой по имени Лола, которая нашла нас в пещере на исходе времен и воспитала как собственных детей. И мы любили ее как родную мать. Люди боялись задевать племенных сестер я-я.

Но тут разразился ураган Зандра, самый ужасный из всех, что пришлось испытать людям, и вырвал все деревья с корнями, превратил ручьи в реки и погубил всех, включая нашу мать Лолу. Выжили только мы четверо. И куда бы мы ни ступили, нас настигали злобные аллигаторы, грозившие сожрать. И негде было скрыться, потому что аллигаторы могли выползать из воды на сушу. Мы голодали. Так сильно, что от нас остались кожа да кости. Мы не спали сорок дней. И наконец ослабели так, что сдались.

Аллигаторы, торжествуя, направились к нам, несчастным и беспомощным. Они уже были так близко, что мы видели луну, отражавшуюся в их уродливых старых глазках. Мы пытались применить наши знания, но силы иссякли. Но тут за круглой луной появилась роскошная леди. Мы увидели ее с того места, где лежали на смертном одре. Она взглянула вниз и увидела, что мы висим на тонком волоске над пропастью. И тут Лунная Владычица выметнула серебряные лучи из глаз, и от мерзких аллигаторов остался один пепел. Уродские чудовища погибли все до единого, мы слышали, как они шипят, поджариваясь.

И Лунная Владычица сказала:

— Вы мои дочери, которыми я очень довольна. Мои Божественные Глаза неизменно будут следить за вами.

Мы, я-я, потеряли наш дом в джунглях, а в городе никто не понимает, что в нас течет королевская кровь, но все мы храним в сердцах нашу историю и вечно будем преданны нашему племени, в болезни и здоровье. Так было вначале, и так будет вечно. Конец.

Потом я по очереди смотрю в глаза подругам и говорю:

— Теперь это закреплено официально: отныне мы зовемся я-я.

И все хлопают в ладоши.

— Кое-что из всего этого звучит так, словно взято из Библии, — говорит Ниси.

— Не спорь с Госпожой Легенд, — объявляю я.

— Верно, — поддакивает Тинси. — Библия не хозяйка этих слов.

— Не важно, — кивает Ниси. — Хотите помадки?

— Да, спасибо, Госпожа Еды, — отвечаю я.

И все мы дружно вгрызаемся в большие куски шоколадной помадки с орехами.

— Ненавижу аллигаторов, — признается Каро, глядя в сторону воды.

— Фу! — фыркает Ниси. — Как по-вашему, здесь водятся аллигаторы?

— Мама наложила заклятие на всех аллигаторов за нашим домом, — отмахивается Тинси. — Не стоит волноваться. Именно мама дала нам это имя! Она всегда твердит: «Гамбо я-я, гамбо я-я».

— Верно, — соглашается Ниси.

— Точно, — поддакивает Тинси. — Отныне и навеки мы будем известны как я-я. И никто не отнимет у нас этого имени!

И тут Тинси вываливает из бумажного пакета банки из-под овсяных хлопьев, и мы дружно принимаемся по ним барабанить. Барабаним и орем ночи, лесу и костру, что теперь мы я-я. Потом Ниси, Госпожа Имен, официально дает нам индейские прозвища, выбранные нами же. Мое — королева Танцующий Ручей. Каро — герцогиня Летающий Ястреб, Ниси — графиня Поющее Облако. И каждый раз, произнося наши новые имена, она брызгает на нас водой из старой бутыли с проверченной в пробке дырочкой, которую позаимствовала с гладильной доски у матери.

Тинси все эти несколько недель хранила от нас в секрете свое индейское имя. Наконец наступает ее очередь, и она с таинственным видом вручает Ниси конверт. Ниси распечатывает его, читает, глаза у нее становятся большими, как у морячка Попая, а сама она вспыхивает с головы до пят. Похоже, на несколько минут у нее отнимается язык. Слышны только далекие крики козодоя да потрескивание хвороста в огне.

Потом Ниси оборачивается к широко улыбающейся Тинси.

— Нарекаю тебя принцессой В-Чем-Мать-Родила.

И тут принцесса обезумела.

— Эй-хо-хо! — орет Тинси, начиная кружиться. Потом срывает с себя сорочку и заставляет нас тоже раздеться. Ниси пробует отвертеться, так что за дело беремся мы с Тинси.

— Поймите все вы, это может быть смертным грехом, — отбивается она.

— Угу! — соглашаюсь я. — Смертный грех королевских я-я.

— Все готовы для церемониальной раскраски? — спрашивает Тинси с одним из своих нехороших взглядов.

— Что? — спрашиваем мы. Такого в программе нет, но я-я принимают все как должное. Тинси сует руку в пакет и вытаскивает горсть материнских тюбиков «Макс фактор», коробочки с макияжем, карандаши, губную помаду и все те прелестные вещички, которые моя мать считает вульгарными.

Первым делом она вручает мне баночку с красными румянами. Каро получает коричневые, Ниси берет помаду, а у Тинси остаются карандаши. Мы по очереди трудимся друг над другом, пока не превращаемся в почти чистокровных индейцев. Красно-коричневые мазки на лбах, черные звезды на щеках, а у Тинси возникает идея раскрасить животы и торсы. Я провожу черную линию по центру тела, втираю в одну сторону помаду и оставляю другую нетронутой. Тинси обводит помадой соски.

— Ниси, — приказывает она, — отними руки от своих титек. Мы все уже видели их. Ничего нового.

И словно всего этого недостаточно, старушка Тинси вытаскивает бусы и серьги, которые мать сняла с кубинской Пресвятой Девы.

— Смотрите! — кричу я. — Тайные драгоценности я-я, недавно найденные знаменитой дамой-археологом принцессой В-Чем-Мать-Родила!

Мы поспешно разбираем украшения и, подражая Тинси, хлопаем по бедрам и визжим:

— Йо-хо, Сильвер!

Натанцевавшись, мы становимся в круг. Госпожа Огня держит иглу над пламенем спички, прежде чем по очереди проколоть нам большие пальцы и выдавить капельку крови.

Подняв руки над головой, мы трем палец о палец, чтобы смешалась кровь, и повторяем клятву:

— Я член королевского и истинного племени я-я. Никто не сможет встать между нами, и никто не сможет разлучить нас, потому что в наших жилах течет одна кровь. Я торжественно клянусь быть верной своим сестрам я-я, любить и заботиться о них, быть рядом в беде и радости, до последнего вздоха…

Тинси, разумеется, вместо «вздоха» говорит «пука» и при этом нагло подмигивает.

Мое сердце колотится так сильно, что я вижу, как подрагивает грудь. То же самое происходит с Тинси и Каро. Наши глаза сияют.

— А теперь, — наставляет Тинси, — всем слизать кровь с пальцев.

Я смотрю на нее. Этого в наших планах не было.

Тинси первой показывает пример, и я повторяю все ее движения, легонько проводя языком по крошечной точке на пальце.

— Ну же, глотайте, — объявляю я неожиданно.

И все мы глотаем крошечные капли нашей общей крови. Совсем как Святое Причастие, только эта кровь — наша. Не Иисуса Христа.

И когда у меня родятся дети, в их жилах будет течь кровь Ниси, Тинси и Каро! Значит, теперь мы родственницы! А когда я состарюсь и умру, все равно останусь жить, пока бьется сердце последней я-я, перекачивая кровь.

И тут Ниси тихо спрашивает:

— Могу я провести мою заключительную церемонию Божественного Грецкого Ореха?

Я совсем забыла о припасенном на конец сюрпризе Ниси.

Мы подходим к воде, и она вытаскивает из пакета четыре скорлупки грецкого ореха, протягивает каждой из нас, прежде чем раздать свечи и потребовать их зажечь.

— Накапайте в скорлупки немного воска, — приказывает она, — и прилепите свечки.

Мы все просто потрясены. Каждый раз, когда я уже думаю, что знаю подруг, они находят все новые способы удивить меня. Они хранят столько секретов, которых я никогда не узнаю!

Кругом так тихо, что слышно, как царапают спички о коробки и трещат, вспыхивая, огоньки. Мы зажигаем свечки и смотрим на Ниси. Она наклоняется, опускает крошечный кораблик на воду и слегка подталкивает. Он покорно пускается в путешествие по темной речке.

Каждая делает то же самое, и к первой огненной лодочке присоединяются еще три светлячка. И это так красиво, что хочется плакать. Мы беремся за руки и становимся полноправными могущественными я-я, отпрысками королевской крови, которую они передадут многим поколениям потомков.

А когда мы возвращаемся, первым делом видим на крыльце статую кубинской Девы. Свет лампочки падает на нее, а вокруг лампочки вьются июньские мошки, тихо шурша крылышками. Мы останавливаемся как вкопанные. Падаем на колени перед Марией, и Тинси вручает нам косметику из своего пакета. Берем тот же самый контурный макияж марки «Дарк бьюти», которым пользуются Кароль Ломбард и Норма Ширер, и начинаем размазывать его по ее лицу, рукам и ногам. Грим немного скользкий на ощупь, и вокруг сразу запахло как в гардеробной Женевьевы. Под пальцами ощущается гладкое твердое дерево.

Снова превратив Деву в мулатку, мы окунаем пальцы в румяна и красим ее щеки, накладываем на глаза и складки платья голубые тени и мажем губы помадой «Харем ред». И наконец, снимаем украшения со своих царственных особ и надеваем на Деву. Завершив нелегкий труд, мы встаем, чтобы в молчании полюбоваться делом рук своих. Ниси, которая до сих пор не касалась статуи, выступает вперед и становится на колени. Сначала мы подумали, что она собирается молиться. Но Ниси берет у Тинси тюбик с помадой и ставит маленькие красные точки на пальцы ног Девы. Красит ее ногти! То, до чего не додумались даже кубинцы!

Я нагибаюсь и целую Ниси в щеку. Каро целует ее в другую, а Тинси смачно чмокает прямо в губы!

Лежа в постели, я ощущаю присутствие Каро. Слышу ее дыхание, чувствую, как бьется сердце. Вдыхаю ее запах, запах Каро. Рисовая мука и свежескошенное сено.

Лунный свет падает на меня и подругу. Аромат свежих оливок висит в воздухе, словно кто-то выдыхает его ртом. Я смотрю на спящих подруг. На лицах все еще остались следы косметики, хотя мы честно старались вытереться простынями, чтобы мать ничего не заметила. Я-я — это и есть моя настоящая семья. Я королева Танцующее Облако, могучая воительница из Великого Королевского племени я-я, и ни один белый мужчина никогда не покорит меня. Лунная Леди — моя мать.

Наутро мы поскорее снимаем белье с постелей, прежде чем мать успевает выйти на крыльцо и разбудить нас. Мы вскочили еще до рассвета, когда краски дня только ожили, и откинули пологи. Наше первое утро в качестве полноправных я-я.

— Девочки, — говорит мать, — не стоило снимать белье. Не будете же вы стирать эти простыни! Отдайте мне весь узел. Не хочу, чтобы ваши мамы подумали, будто я заставляю вас работать прачками за то, что позволила провести ночь с Виви.

Но мы стараемся спрятать от нее вымазанное макияжем белье.

— Миссис Эббот, — начинает Ниси, вежливо улыбаясь, — пожалуйста, позвольте мне взять их домой и выстирать. Это будет моей особой епитимьей.

Ничего не скажешь, ловко подвешен язык у нашей Ниси!

— Ах, Дениза, как замечательно! — восхищается мать. — Жаль, что Вивиан не так часто следует твоему примеру! Сегодня утром ты доставила Пресвятой Деве большую радость.

Ниси снова улыбается матери и моргает как истинная дочь Марии, гордость нашего племени.

— Пойдемте завтракать, — приглашает мать. — Мистер Барнедж принес нам свежие растонские персики.

Мы покорно идем за ней.

— Минутку, девочки, — говорит она. — Я только посмотрю, не появились ли на гардении новые бутоны.

Она обходит крыльцо и оказывается прямо напротив статуи.

— Иисусе, Мария и Иосиф! — ахает она, крестясь, закрывая ладонью рот и начиная трястись всем телом. — Кто мог это сделать? — восклицает она. — Кто?!

Тинси выступает вперед, смотрит моей матери прямо в глаза и изрекает:

— Миссис Эббот, а что, если это чудо?!

— Чудо, — шепчет мать, словно статуя заплакала или начала кровоточить.

На несколько мгновений мать сама замирает словно статуя, прежде чем начать срывать цветы жимолости, бутоны розы «Монтана», ветви сладкой оливы, все, до чего может дотянуться, — и осыпает ими статую Пресвятой Девы. Потом выбегает во двор и отламывает ветви магнолий, головки тубероз и гибискуса и собирает в передник. Я никогда не видела ее в таком состоянии. Она как одержимая летит обратно, роняет цветы к ногам статуи и с силой трясет розовую плеть, так что бутоны падают прямо на голову Божьей Матери. Наше крыльцо еще в жизни не было таким живописным. Мать превратила его в алтарь великолепной цветной Девы.

— Святая Матерь Христова, — бормочет она. — На колени, девочки! На колени и молитесь!

Мы падаем на колени, мать вынимает из кармана передника четки и громко читает молитву:

Мы продолжаем стоять рядом с матерью. Милость Божья спасла нас от дьявольских аллигаторов, от бушующего урагана. Выжили только мы. Гордые и могучие, едва не погибшие, но чудом сохранившие племя я-я, мы буквально купаемся в чудесах.