Глава шестая

Девять…

Калеб сосредоточил все внимание на штанге, которую держал на плечах. Он стоял в тренажерном зале в подвальном этаже дома. Его колени были слегка согнуты, и он медленно поднимал штангу вверх, а затем так же медленно опускал ее, считая каждый выжим. Он знал, что тяжелая физическая нагрузка полезна для его тела и души и поможет прогнать неприятные мысли.

Но пока это не помогало.

Десять… Одиннадцать…

По обнаженной груди стекал пот и щипал свежие ссадины, которые он получил на рассвете, когда лез на дерево…

Двенадцать… за девушкой.

Мысленным взором он видел Элизабет в то мгновение, когда бездумно начал овладевать ею. Она смотрела ему прямо в глаза своими широко открытыми глазами, полными страха и желания. Полными доверия.

Тринадцать… Четырнадцать…

Калеб весь дрожал, но не только от физического напряжения. Когда он думал о том, что чуть было не лишил ее невинности — по-звериному грубо, прижав к стене, — ему становилось дурно от отвращения к самому себе. Черт побери, ты больше не подойдешь к ней!

Слава Богу, что у него хватило выдержки остановиться. В то мгновение, когда он осознал, что делает, понимание всего происшедшего обрушилось на него, как приливная волна. Он понял, почему так долго держался на расстоянии от Элизабет. И главной причиной была ее беспомощность, ее полная зависимость от него.

Пятнадцать.

Калеб согнул руки и опустил штангу на пол, чтобы сделать короткий перерыв. Взял полотенце, лежавшее на скамейке, и принялся вытирать руки и грудь. Через минуту он снова ухватился за штангу и стал выжимать ее. И едва не уронил ее себе на голову, когда услышал голос Элизабет, прозвучавший у него за спиной:

— Ага, комната, полная тяжелых и очень опасных предметов. Замри, стой спокойно, сердце мое!

Калеб осторожно опустил штангу на плечи и, обернувшись, увидел Элизабет. Несмотря на свое насмешливое приветствие, она старалась не встречаться с ним глазами. В ее поведении чувствовалась определенная натянутость. Была уже середина дня, и они не виделись с той минуты, когда он оставил ее в домике.

Элизабет посмотрела на гантели и гири для штанги.

— Можно мне побыть здесь?

— Я рискну, — ответил Калеб.

Хотя после того, как он обошелся с ней этим утром, ему следовало бы изменить свое поведение. Калеб продолжал поднимать и опускать штангу, чувствуя спиной ее взгляд.

— Военная подготовка, — заключила Элизабет. — Можно уволить парня из армии, но…

Он сбился со счета, но усталые мышцы подсказали ему, что на сегодня хватит. Когда он выжимал штангу в последний раз, Элизабет обошла его сзади и встала перед ним, размахивая пластмассовой бутылкой с водой.

— Открой рот.

Держа штангу над головой, он прорычал:

— Отойди.

Калеб не мог опустить штангу, пока она не отойдет, и Элизабет это знала.

— Давай-давай. — Лукаво улыбаясь, она нацелилась на него горлышком бутылки. — Ты ведь хочешь пить?

Держа штангу над головой трясущимися руками, он открыл рот, как птенец, и она с победоносной улыбкой наполнила его прохладной водой.

— Вот так-то лучше.

Словно гейзер, он прыснул водой ей в лицо. Элизабет взвизгнула и отскочила в сторону.

Тогда Калеб осторожно опустил штангу на пол под ее невольный смех, заглушённый полотенцем, которое она схватила, чтобы вытереть лицо. Его губы растянулись в улыбке. Он знал, что она хотела скорее безобидно пошутить, чем оскорбить его. Улыбка исчезла с его лица. После того как он грубо обвинил Элизабет во лжи и еще более грубо пытался продемонстрировать свою власть, Калеб мог только удивляться, что она еще терпит его присутствие. Он помнил, что в те волшебные минуты, до того, как он набросился на Элизабет, она испытывала то же чувство близости и страстного желания, какое испытывал и он.

Когда он вспоминал о боли в ее глазах, о ее отчаянном побеге в грозу, он внутренне корчился от стыда. Вид татуировки Лу на ее плече подстегнул его подозрения, но это не могло извинить его поступка.

Элизабет вытерла лицо и притихла, будто прочитала его мысли. После неловкого молчания она спросила:

— Когда у Наташи родились котята?

— Около полуночи. Я услышал какие-то странные звуки, доносившиеся из-под крыльца черного хода, и пошел посмотреть. Два котенка уже появились на свет.

Элизабет уселась на спортивную скамью, обитую винилом.

— Я была в кухне, видела коробку с четырьмя. Ты был кошачьим акушером?

— Ну, я оказывал моральную поддержку. — Калеб помолчал. — Что же ты не говоришь «Я тебя предупреждала»?

Элизабет вопросительно вскинула брови.

— Ну, о том, что я не возьму в дом эту проклятую кошку.

— Зачем это говорить? — ответила Элизабет, насмешливо улыбаясь. — Я думала, что Наташа всегда была твоей кошкой.

Возможно, она знала его лучше, чем ему того хотелось.

Внимание Элизабет привлекла скамейка, на которой она сидела, с вертикальными стояками и подставкой для штанги в изголовье.

— Ты собираешься выжимать штангу здесь? Будешь накачивать свои дряблые мускулы?

Ее улыбка исчезла, когда она увидела свежие царапины и ссадины у него на груди и на руках.

Ни о каких упражнениях на скамье не могло быть и речи. Принимая во внимание то количество выжимов, которые он уже сделал, Калебу требовался помощник для подстраховки — чтобы смог удержать штангу, и она не упала ему на горло.

— Я буду тебе помогать, — сказала Элизабет, глядя ему прямо в лицо.

Калеб выдержал ее взгляд, стараясь сохранить невозмутимость.

— Нет, благодарю. С меня хватит на сегодня.

— Упражнения на скамье ничем не заменишь. А ты не можешь делать их один. Давай попробуем.

Властным жестом Элизабет побудила его улечься на скамью, а сама встала у изголовья.

Угораздило же его похитить женщину, которая разбирается в тяжелой атлетике! Если он откажется, то продемонстрирует Элизабет свое недоверие.

Калеб не мог сказать, почему не желал бы этого. Разве он не запер все опасные предметы? Что же изменилось?

Очень многое. Но не все.

«Какого черта? — думал он, — в жизни я не ронял штангу». Навесив новый груз и положив штангу на кронштейны, Калеб лег на узкую скамью и посмотрел на Элизабет снизу вверх.

— Я готова, — сказала она.

Калеб взялся обеими руками за штангу и снял ее с кронштейнов. Медленно опустил себе на грудь и снова поднял, следя за тем, чтобы работали грудные мышцы. Он старался делать плавные и точные движения, делая вдох, когда опускал штангу вниз, и выдох, поднимая ее вверх.

— Ты в хорошей форме, — сказала Элизабет, но он-то вспоминал, как выглядело ее обнаженное тело, мокрое от дождя, прижавшееся к нему, ее мокрые волосы, ниспадавшие на ее высокую грудь… ее ноги, обвившие его талию…

Хватит! Такое напряжение только лишает руки необходимого прилива крови.

— Чему ты улыбаешься? — спросила Элизабет.

— Я думаю о своей форме, детка.

Калеб закончил первый сет, положил штангу на подставку и остался лежать на скамье, раскинув руки и встряхивая кистями. Он обратил внимание на ее поношенные зеленые легинсы с дыркой на колене и бесцеремонно заявил:

— В следующий раз, когда поеду в город, куплю тебе какую-нибудь новую одежду.

— Нет, — сказала она. Ее голос был ровным, сражение лица твердым. — Я ничего от тебя не приму.

В один миг мир обрел четкие грани, и Калеб вспомнил, что Элизабет находится здесь не по собственному желанию, что ничего между ними не изменилось. Он готов был надавать себе пинков за то, что бездумно задел ее гордость, хотя было ясно, что ей стыдно за свой жалкий гардероб. И сейчас было решительно не время делать ей подобные предложения, после утренних-то событий. Она могла расценить это как предложение платы за услуги, которые почти были ею оказаны. Если Калеб раньше думал, что Элизабет охотилась за деньгами Дэвида, то сейчас одного взгляда на нее было достаточно, чтобы отказаться от подобных подозрений. Калеб почувствовал, что его лицо краснеет самым предательским образом.

— Я только хотел…

О черт! Он снова улегся на скамейку и сосредоточил все внимание на штанге.

— Когда ты поедешь в город, ты снова прикуешь меня?

— Нет, — без колебаний ответил он.

Калеб принял такое решение еще четыре дня назад, когда сломался его «лендровер». Ему вспомнилось, как он возвращался из супермаркета. Час тянулся за часом в ожидании буксира, потом он убеждал, стращал и обхаживал замотанного механика, и все это время его не оставляла мысль о беспомощной, прикованной к кровати Элизабет. А если бы он валялся где-нибудь без сознания? Ведь никто не знает, где находится Элизабет. Это неоправданный риск. Если бы с ней что-нибудь случилось…

Когда он начал третий сет, Элизабет немного нагнулась и стала держать руки возле штанги. Взгляд Калеба задержался на костяшках ее пальцев, которые были покрыты такими же ссадинами, как у него.

— Проклятое дерево.

На ее лице возникло некое подобие улыбки.

— Не разговаривай. Дыши.

— Слушаюсь, господин инструктор.

Калеб стал укладывать штангу обратно на подставку.

— Я знаю, ты можешь еще, — бодро сказала Элизабет.

Калеб не был в этом уверен. Руки его дрожали и казались такими слабыми, словно у новорожденного котенка там, в кухне. Он заметил ее испытующий взгляд, побуждавший его выложиться до конца.

— Не бойся, — сказала она. — Я с тобой.

На него накатило непрошеное воспоминание… как она прижалась к нему, готовая отдаться. «Я никогда не причиню тебе зла», — сказал он тогда, и Элизабет поверила. Она доверилась ему, уступила ему так, как до этого не уступала никому другому.

А теперь она просила его довериться ей.

Черт побери, он сможет выжать штангу еще разок. Стараясь дышать ровно, Калеб опустил штангу на грудь и резко выдохнул, медленно подняв ее на вытянутых руках. Прежде чем она успела взяться за штангу и положить на кронштейны, он снова начал медленно опускать ее. Его глаза горели и не отрывались от ее глаз. Если сейчас произойдет непоправимое, это будет результатом его собственной злосчастной ошибки. В тот момент, когда он опускал штангу, ему показалось, что сейчас он уронит ее себе на грудь. Калеб зажмурился и тут услышал голос Элизабет, звук которого подбодрил больше, чем сами слова. Он сделал усилие и удержал штангу, весь дрожа от напряжения.

Элизабет сосредоточенно смотрела на руки Калеба, застывшие на расстоянии нескольких дюймов от лица. Затем она просунула руки под штангу, и они медленно подняли ее вместе. Он держал штангу на вытянутых руках, а она помогла уложить ее на кронштейны.

Они оба облегченно вздохнули. Перенапряженные мускулы Калеба дрожали, он медленно протянул руку к Элизабет, нежно взял ее пальцы, поднес к губам и поцеловал.

— Из тебя вышел бы отличный сержант-инструктор, Элизабет.

Ее улыбка исчезла. Она посмотрела на него серьезно.

— Ты назвал меня Элизабет, — прошептала она.

Калеб зажмурился, пытаясь припомнить, когда в последний раз думал о ней как о Лиззи.

— Разве? — пробормотал он.

Она прикусила нижнюю губу, ее глаза потемнели и подозрительно заблестели. Он был потрясен. Такая ерунда значила для нее так много! Должно быть, этот уменьшительный вариант ее имени кажется ей вульгарным. Черт, это действительно было глупо и подло. Он делал это только для того, чтобы унизить ее и подчеркнуть ее бессилие.

Какой же сволочью он был!

— Но тебе это не поможет. Я все равно называть тебя Рэмбо.

Калеб снял перчатки, поднял с пола полотенце и принялся вытирать лицо и грудь.

— Я и не думал, что ты посмотришь в мою сторону после… после того. Я думал, ты сидишь в укромном уголке и точишь когти.

Лицо Элизабет стало печальным и задумчивым.

— Почему ты остановился?

— Ты… ты удивила меня. Я не верил, что ты еще девушка.

Элизабет открыла рот, собираясь заговорить, но он прервал ее:

— Не говори ничего. Я знаю, что ты хочешь сказать. Я просто… — Калеб замолчат на полуслове. Элизабет говорила правду. Значит… Дэвид обманул его, по крайней мере, в том, что касалось этого маленького, но немаловажного обстоятельства.

Кому же теперь верить? Дэвиду или Элизабет? Или истина лежит где-то посередине?

Элизабет отвела глаза, потом снова посмотрела на Калеба. Щеки ее пылали.

— Но даже если так, ты же знаешь, я не хотела, чтобы ты останавливался.

— Элизабет. — Калеб сжал ее руку. — Уйти от тебя сегодня было самым трудным в моей жизни. Но я должен был это сделать. Ты — под моей защитой.

— Ах, защитой! — Она отняла у него свою руку. — Большинство людей сочли бы это противозаконным заключением.

— Называй как хочешь, мне все равно: пока ты здесь, я за тебя в ответе. И, черт побери, сюда, конечно же, не входит… То, что произошло сегодня утром… это была ошибка. Больше такое не повторится.

После неловкого молчания Калеб добавил:

— Я думал, что двадцатипятилетняя девственница — это вымерший вид.

Элизабет пожала плечами, села рядом с ним на скамейку, но стала смотреть в другую сторону.

— Не все просто, по крайней мере, для меня, — задумчиво сказала Элизабет. — Я всегда считала, что интимные отношения — самые важные изо всех, что бывают между людьми. Зачем же их профанировать, обесценивать, если по-настоящему не любишь?

Ее слова повисли в молчании. Из них можно было сделать только один вывод: Элизабет его любит. Любит так, что готова отдать себя целиком и полностью. Эти слова заставили трепетать его сердце, хотя он понимал, что они должны были ужаснуть его.

— А как тебе удалось прожить три недели в «Авалоне»… вот так?

— Не знаю. Лу — тот еще тип. Он приперся ко мне, довольно нагло, в первый же день, когда я там появилась.

— Ты удивилась?

— Конечно, удивилась. Я знала, что в «Авалоне» это не поощряется. Их мировоззрение не включает в себя понятие «свободная любовь». Вся их жизнь зависит от ритмов природы, от выполнения тяжелой физической работы, в основном на земле.

— И на мытье унитазов?

Элизабет поморщилась.

— Этим занимаются новички. Ты делаешь эту работу, пока не предложат что-нибудь более достойное. Конечно, там много говорят о любви и гармоничных отношениях, но только платонических.

— Значит, сексуальная революция осталась шестидесятых?

— Да, я думаю, так. В этом смысле они очень консервативны. Кроме того, они так много работают, что у них не остается сил на секс. Все, что они могут себе позволить, — это крепко обнять друг друга.

— Так, значит, ты удивила Лу? Я думаю, он может быть очень настырным.

— Ну, конечно, я сказала, что еще девственница. Я думала, на этом все кончится и он уйдет.

— Позволь мне догадаться, что было дальше. Он еще больше распалился, да?

— Откуда ты знаешь?

— Случайно догадался. — Калеб улыбнулся наивности Элизабет.

— Лу был заинтригован… Во всяком случае, он так сказал. Как бы то ни было, он дал ясно понять, что спать с ним входит в мои обязанности. Он не собирался отступать.

— Так почему же он не получил своего?

— Ну, видишь ли, он и сам придерживается круговорота природы. Все вертится вокруг лунного календаря. Как сказал Лу, идеальное время, чтобы раскрыть — тьфу! — бутон моей невинности, превратить его в букет женственности тра-та-та и тра-та-та, — это следующее полнолуние. «Полнолуние есть самое благоприятное время для всякого рода изменений и превращений».

— Твое счастье, что я выкрал тебя раньше, чем Лу раскрыл этот твой бутон, — сказал Калеб. — Так ты собиралась позволить ему…

— Нет! Боже мой, Калеб, что ты такое говорить? Я собиралась уйти оттуда до полнолуния, а потом снова вернуться.

— Чертовски умно, — сказал он, и в его голосе послышался сарказм.

— Это единственное, что я смогла придумать.

— Ты отдала им все свои деньги? — спросил он.

— Ага. Закрыла счет в банке. — Элизабет засунула руки в карманы своей «кенгуру» и печально улыбнулась. — Целых триста шестьдесят долларов и девятнадцать центов.

На какую-то долю секунды Калеб решил, что она шутит, но потом резко отвернулся. Как бы почувствовав, что смутила его, Элизабет тихо сказала:

— Это был неудачный год в смысле работы.

— Расскажи, почему ты вступила в «Авалон»?

Элизабет повернулась к Калебу, их лица почти соприкасались. Глаза у нее были не просто карие, в середине радужки было янтарное кольцо, которое сейчас расширилось, пока он смотрел на нее как зачарованный.

— Ты готов меня выслушать? — спросила Элизабет.

— Выкладывай, пока я не передумал.

Она глубоко вздохнула.

— Дэвид звонил мне из «Авалона». В последний раз он разговаривал шепотом.

— Что он сказал?

— Он был ужасно напуган. Там что-то происходило, о чем он не мог говорить по телефону. Он только сказал, что не хочет кончить, как Тесса.

— Кто такая Тесса?

— В то время я не знала, но позже выяснила, что она ушла из коммуны незадолго до гибели Дэвида. Он просил меня помочь ему — как именно я не знаю, но он заставил меня пообещать встретиться с ним на следующий день. Он сказал, что постарается улизнуть на пару часов. Конечно, я согласилась. Он… — Элизабет закусила губу. — Жаль, ты не слышал этого сам.

Калебу не нужно было этого делать. Он слышал страх и отчаяние в голосе брата, когда Дэвид просил его позаботиться об Элизабет. Но Дэвид ничего не говорил ему ни о какой Тессе, ни о каких гнусных делах в «Авалоне».

Калеб поставил локти на колени и взъерошил влажные от пота волосы.

— Если Дэвид думал, что в «Авалоне» творится что-то неладное, он попросил бы меня помочь ему. Это было бы логично. Меня специально обучали таким вещам.

— Может быть, он не попросил тебя из-за того, о чем я тебе раньше говорила. Он не смог бы вынести твоего неодобрения: он знал, как ты относишься к «Авалону». Если бы он обратился за помощью к тебе, ты бы понял, что он вступил туда по своему желанию.

— Я никогда этому не верил. Никто не принуждал его вступать туда, это правда. Но его вынудили… обстоятельства.

— И эти обстоятельства — то, как я обошлась с ним? Ты это имел в виду, Калеб? — Элизабет посмотрела на него с праведным гневом несправедливо оклеветанного человека.

— Ну ладно, хорошо. То, как ты обошлась с ним. — Две недели назад Калебу было куда легче выговорить эти слова. — Итак, ты встретилась с ним?

— Нет. В ту же ночь Дэвид погиб.

Повисло тяжелое молчание.

— Хочешь узнать, почему он вступил в «Авалон»?

— Ну?

— Я считаю, что здесь несколько причин. Во-первых, его мировоззрение. Дэвид никогда не чувствовал себя счастливым. Он никогда не был уверен в себе или в своей возможности приспособиться к ежедневным трудностям и решать вопросы, с которыми нам всем приходится сталкиваться.

Это была правда. Калеб махнул рукой, чтобы она продолжала.

— Жизнь в коммуне очень привлекательна для людей такого типа, для них это как возврат в беззаботное детство. За тебя все решают другие: где жить, какую работу выполнять, что есть, когда ложиться спать и когда вставать. Ты лишаешься свободы выбора, но взамен получаешь безопасность, поддержку и одобрение окружающих.

— Что еще?

— Я совершенно уверена, что Лу вынюхивает перспективных членов для своей коммуны — из тех, кто побогаче, — и лезет из кожи вон, чтобы их заманить.

— Не буду с тобой спорить.

Элизабет приподняла бровь.

— Бывают же чудеса на свете!

— Не знаю, Элизабет. Почему-то мне трудно представить себе художника с чувствительной душой, который моет писсуары.

— Бухгалтеров, поваров — в общем, тех, у кого необходимая для коммуны специальность, не используют на грязных работах.

— Ну, а художник-график? Разве он им нужен? Должно быть, за эти несколько недель он перемыл немало унитазов.

— Знаешь, я расспрашивала о Дэвиде, когда была в «Авалоне», — осторожно, разумеется. Он никогда не мыл уборных. Никогда не работал в поле на кухне или еще где-нибудь вместе с остальными Он выполнял какую-то другую работу, я не знаю, как назвать… Квалифицированную. И никому о ней не рассказывал.

Калеб почувствовал, что у него стынет кровь в жилах.

— Какую-то квалифицированную работу?

Что заставляли делать его младшего брата в этом чертовом «Авалоне»?

— Я, как и ты, действовала по обещанию, которое дала Дэвиду. Я обещала помочь ему, но, — голос ее дрогнул, — опоздала.

Калеб положил руку на плечо Элизабет. Она жалела о своей беспомощности точно так же, как и он о своей.

— Элизабет… — Он чуть было не произнес: «Это не твоя вина».

Но разве ее рассказ не идет вразрез со всем тем, что говорил ему брат? В конце концов, если даже часть того, что Дэвид рассказал ему, правда, то в трагической судьбе его брата есть и ее вина. Калеб сжал ей плечо.

— Ты согласилась встретиться с ним. Что ты еще могла сделать?

Она ответила, беспомощно покачав головой:

— Я… я могла бы пойти в полицию и сказать, что там происходит что-то подозрительное.

— На основании одного телефонного звонка? Они бы высмеяли тебя. Копы не стали бы заниматься «Авалоном» без основательной причины. Лу обхаживал всех местных политиков. Он сделал солидные взносы в фонды нескольких выборных кампаний.

— Я должна была что-то сделать. Мы дружили много лет. Хотя его романтическая привязанность ко мне и вносила напряжение в наши отношения, мы оставались друзьями. После его смерти я решила, что единственный способ выполнить свое обещание — это проникнуть в коммуну самой и узнать все о его гибели. Мне было нужно несколько недель, чтобы закончить одну работу. Затем я сказала своему агенту, что мне нужно отлучиться на время, и вступила в «Авалон».

— И притащила с собой этот пистолетик в том месте, где растут волосы.

— Верно.

— Ты хоть знаешь, как им пользоваться?

Элизабет устремила на него долгий страдальческий взгляд, который сказал ему о многом.

— Ладно, глупый вопрос.

Как профессиональный стрелок, Калеб мог позволить себе некоторое высокомерие. Меткая стрельба была одной из главных программ в Дельта-Форс. Каждый день Калеб проводил несколько часов, оттачивая свою технику, недостижимую для непосвященных, простреливая сотни кружков Разом, пока не начинал неметь палец на спусковом крючке. Он мог войти в помещение, где держат заложников, в доли секунды обнаружить среди них террористов и выстрелить раньше, чем те успеют убить заложников. Такая работа не для всех.

— Я умею стрелять в цель. Я неплохой стрелок.

— У тебя есть разрешение на ношение?

— Неужели похититель собирается арестовать меня за незаконное ношение оружия? — съязвила Элизабет.

— А тебе не приходило в голову, что Дэвид мог рассказывать о тебе Лу? Что Лу мог узнать тебя по имени?

— Я сказала им, что работала секретаршей, назвалась Бет и воспользовалась фамилией горничной моей матери.

— Что еще ты узнала, пока была в «Авалоне»?

Элизабет вздохнула.

— Чертовски мало, как сказал бы Лу. Они все время нагружали меня работой, но мне удалось кое-что разнюхать. Что-то там все-таки происходит. Разные люди приходят и уходят, часто по ночам. В административном корпусе происходит много заседаний за закрытыми дверями. Лу отвел мне комнату недалеко от своих личных апартаментов. Но не воображай, что я спала в одной из комнат, где можно было бы…

— Ты насчет своего бутона?

Она горько усмехнулась.

— Стало быть, ты жила там три недели, — сказал Калеб, — в самом центре всего происходящего, и при этом ты не можешь обвинить их ни в чем, кроме как в секретных совещаниях. Может, они совещались, сколько надо закупить туалетной бумаги.

— Калеб, там творится что-то неладное! Я чувствовала это постоянно.

— Единственная вина Лу в том, что он охотится за богатыми, эмоционально неустойчивыми клиентами и принуждает их вывернуть свои кошельки. Он, конечно, скользкий малый, но не собираешься ты убеждать меня в том, что это он убил Дэвида?

— Я не верю в то, что это было самоубийство. Я думаю, Дэвид узнал что-то об их преступной деятельности, и они убили его.

Элизабет только начала говорить о своих главных подозрениях, но Калеб помотал головой.

— Чепуха.

— Калеб, ты считаешь, что Дэвид способен убить себя? Он не был самым счастливым человеком на свете, это правда, но разве у него была когда-нибудь настоящая депрессия?

— Никогда, пока он не познакомился с тобой.

Элизабет ничего не ответила.

Возможно, она не такая уж ведьма, какой он себе ее представлял, но она была весьма колючей особой и не слишком обращала внимание на страсть Дэвида.

— Ты хоть веришь, что я вступила в «Авалон» из-за Дэвида? — устало спросила Элизабет.

— Да, верю. Но ты пошла по неверному пути. Дэвид покончил с собой сам. Если бы он был в опасности, я знал бы об этом.

— Откуда?

Калеб сжал кулаки.

— Я просто знаю это. Я бы это почувствовал.

Это не могло быть убийством. Конечно, если бы его брату грозила опасность, он первый узнал бы об этом. Нет, единственная опасность для Дэвида заключалась в нем самом и в его неспособности смириться с тем, что Элизабет его оставила. Этого Калеб не мог предвидеть и потому не мог помешать…

— Дэвид был самостоятельным человеком. Ты ответствен за то, что с ним случилось, не больше меня.

— Он был… слабым.

— И ты проклинаешь себя за то, что тебя не было рядом с ним, когда он был подростком?

Неужели это так легко заметить?

— Наш отец умер, когда Дэвиду было всего два года. Мне бы следовало позаботиться о том, чтобы он стал сильным человеком.

— Это твоей матери надо было позаботиться, а не тебе. Если здесь и есть чья-то вина, то только ее. Сколько лет было Дэвиду, когда ты поступил в Вест-Пойнт?

— Десять.

Элизабет немного помолчала.

— Значит, ему было столько же, сколько тебе, когда умер ваш отец.

— Да.

— Кто служил для тебя примером?

Калеб не ответил.

— У тебя не было никакого примера. Но ты вырос сильным и уверенным в себе.

Калеб фыркнул.

— У меня не было выбора. Ты никогда не встречалась с моей матерью. — Калеб потер затылок и на мгновение прикрыл глаза, вспоминая прошлое. — Когда отец умер, мне все говорили: «Теперь, сынок, ты глава семьи. Ты должен позаботиться о своей матери».

— Говорить такое маленькому мальчику глупо и безрассудно, — отрезала Элизабет, словно желая защитить того смущенного, убитого горем мальчишку, каким он тогда был. Такие вещи люди говорят, когда чувствуют себя неловко и пытаются найти какие-то слова утешения.

— В чем-то они оказались правы. Мама… ну, была робкой, погруженной в себя. Она была не в состоянии сама со всем управиться, и мне пришлось быстро взрослеть.

— Вот видишь? Дэвиду тоже было десять лет, когда ты уехал. Он все равно стал бы таким, каким стал и не важно, где ты был. Люди рождаются разными. Может быть, по характеру он был больше похож на вашу мать.

Калеб посмотрел в глаза Элизабет и был поражен силой чувств, которую в них увидел. Он прочел в них искренность, желание успокоить его, убедить в невиновности.

Да, эта сильная женщина вряд ли могла иметь много общего с его братом. Калеб подумал о тех обстоятельствах, которые повлияли на формирование ее характера.

— Ну, а ты? — спросил он. — Когда ты потеряла своих родителей?

Элизабет опустила глаза.

— Мои родители живы. Это Дэвид тебе сказал, что они умерли?

— Он сказал, что ты совсем одна на свете, что о тебе некому позаботиться.

— Что ж, это почти так. Я не общаюсь со своими родными уже много лет.

— Совсем?

Она заколебалась, и он подумал: что же таится в глубине ее души?

— Они разошлись, когда я была еще маленькая, — сказала она. — В любом случае их брак был скоропалительным — моя мама была уже беременна мною.

Калеб услышал жесткие нотки в ее голосе.

— Большинство разведенных пар начинают битву за то, с кем останется ребенок. Они сражались из-за меня, и я постоянно разрывалась между ними. Они оба вступили во второй брак, и у них родились дети. Я была как пятое колесо в телеге.

Калеб почувствовал острое желание схватить и крепко-крепко прижать к себе Элизабет. Так, чтобы она забыла все свои беды и печали. Но он понимал, что она не хочет его жалости.

— Похоже, что тебя воспитывала парочка пустоголовых, себялюбивых подонков, — сказал Калеб, чтобы скрыть свои истинные чувства.

— Вот все мои тайны и раскрыты. Теперь ты знаешь, почему я такая, — печально ответила Элизабет.

У него перехватило дыхание.

— Господи, Элизабет! Я вовсе не хотел этого сказать. Мы с тобой чем-то похожи. Оба одиночки. Может быть, это зависит от того, как нас воспитывали, я не знаю. Мы не любим полагаться на других.

Она подняла глаза, но смотрела в другую сторону.

— Калеб, расскажи мне, почему ты ушел из армии.

Он повесил полотенце на шею.

— Понимаешь, меня давно уже грызло одно чувство… чувство разочарования.

— Разочарования? В чем? В насилии?

Он помолчал, обдумывая, как выразить словами то, что заставило его покинуть армейскую жизнь — единственную жизнь, которую он знал.

— Там особые законы. Со временем привыкать и изменяешься сам. Думаю, я понял, что не хочу больше терять самого себя, прежнего. — Калеб взглянул на Элизабет. — Ты меня понимаешь?

Он видел, что она обдумывает его слова. Когда она ответила «да», он поверил, что она поняла.

— А потом я за короткое время потерял и маму, и Дэвида, и это решило дело. В глубине души я знал, что когда-нибудь придется начинать жизнь сначала.

— Ты жалеешь об этом?

— Пока нет. Может быть, когда-нибудь пожалею.

— Откуда у тебя эти шрамы? — Элизабет придвинулась к нему, чтобы получше рассмотреть руку, на которой был красный рубец до самого плеча.

Калеб рассеянно дотронулся до такого же шрама на виске.

— Тебе не понравится то, что ты услышишь.

— Возможно, но все же расскажи.

— Это случилось давно, во время операции по спасению одного американского бизнесмена, имевшего отношение к ЦРУ. Его держали в тюрьме в одной из стран Центральной Америки. Охраняли его четыре человека, у которых был приказ убить его, если он попытается бежать. В здание мы пробрались через крышу. Затем спустились в камеру, где был заложник, надели на него бронежилет и посадили в наш вертолет.

— Охрана пыталась вас остановить?

— Да.

Лицо Калеба было непроницаемо. Элизабет отвела него взгляд и посмотрела на его руки, те самые руки, которые ласкали ее всею лишь несколько часов назад. Этими руками он убивал людей.

— Они пытались нас остановить, и мы их убили. Кроме того парня, который не стрелял. Он дрожал как осиновый лист. Сидел на лестнице съежившись от страха, когда мы спускались, я приковал его наручниками к перилам.

Калеб не смаковал эти подробности, но и не скрывал их.

— Мы висели, прицепившись к брюху вертолета, когда его сбили, — сказал Калеб, показывая на шрам. — Двоим ребятам досталось еще больше, чем мне. Мы отстреливались, пока не пришла подмога.

— А заложник не пострадал?

— Ни одной царапины.

Элизабет протянула руку и коснулась прохладными пальцами его предплечья, где извивался зигзагообразный уродливый шрам. При этом она всем телом прижалась к нему. Сначала Калеб не понял, что происходит, а потом затаил дыхание. Он положил руку поверх ее руки, и они так сидели несколько минут.

— Калеб. — Она немного помолчала. — Ты теперь знаешь, что я не была истинным членом «Авалона». Ты все равно не отпустишь меня?

— Нет, Элизабет, не отпущу.

Она отвернулась, Калеб понял, что опять обидел ее, и примирительно положил руку ей на плечо. Элизабет резко отодвинулась и встала.

— Ты же умница, ты прекрасно понимаешь, почему я не могу отпустить тебя. Я дал обещание Дэвиду. Если ты говоришь правду, и там творятся темные делишки, то ты как разведчик будешь в еще большей опасности.

Он не сказал всего остального. Он не сказал, что хочет заботиться о ней независимо от обещания, данного Дэвиду.

Загрузка...