Брак по контракту со злодейкой

Глава 1

Открывать глаза было страшно. В голове стоял глухой, непрерывный звон — словно я всю ночь напролёт просидела в шумной компании с выпивкой и не могла долго уснуть после. Он бил по вискам, мешая сосредоточиться, заставляя чувствовать себя разбитой и разбежавшейся мыслью. Последние события мелькнули перед глазами — поход в магазин, сообщение на телефоне, затем — внезапный удар, грохот, крики и яркий свет. А дальше — тёмное окно памяти: я в роли пострадавшей, лежащей на асфальте, с серьёзным сотрясением мозга и ощущением, будто внутри разорван один из жизненно важных органов.

Но что удивительно — я не услышала привычного писка больничных аппаратов. Не почувствовала запаха спирта или медикаментов — тех характерных запахов стерильности и дезинфекции, которые обычно наполняют палаты и поликлиники. Всё было тихо, словно меня окружала невидимая стена или плотная пелена. Внутри же ощущалась лишь отвратительная тошнота. Мутная голова, словно внутри всё кипит и разлагается. Тяжесть в теле, будто я носила на себе груз из свинца, и слабость, которая заставляла каждое движение даваться с трудом.

Пульс бился слишком медленно или слишком быстро — трудно было понять. Время растягивалось и сжималось одновременно. Каждая попытка пошевелиться давалась с усилием, словно тело сопротивлялось возвращению к жизни после долгого засыпания. И всё это ощущение — смесь боли, усталости и страха — делало моё состояние почти невыносимым.

Мои попытки увенчались успехом, и я наконец смогла открыть глаза. В тот момент меня сразу же поразил яркий свет — резкий, слепящий, будто кто-то включил прожектор прямо в лицо. Я поморщилась от его остроты, а спустя мгновение услышала звук — резко открывшуюся дверь. Точнее, дверь незнакомой роскошной комнаты, которая открылась медленно, но в моём состоянии показалось мне слишком громко и быстро.

— Госпожа, вы наконец-то очнулись! — радостно защебетала впорхнувшая в комнату девица в форме горничной.

Я недоуменно уставилась на неё, не понимая, что происходит. Внутри всё ещё было мутно и разбито — боль ушла на второй план, уступив место удивлению и растерянности. Пока я наблюдала за ней, она быстро расправляла шторы и впускала в комнату яркий дневной свет. Её движения были быстрыми и уверенными: она пересекла половину комнаты за считанные секунды и открыла шкаф.

— Все за вас так испугались, когда увидели ваше состояние! — продолжала горничная с искренней заботой. — И вы даже не захотели объяснить, что случилось. Ваша матушка очень переживает, ведь скоро у вас должна была состояться помолвка с графом Уинтерли. А теперь вы словно превратились из счастливой невесты в девушку с разбитым сердцем, хотя видимых причин нет.

Я слушала её слова, чувствуя, как внутри всё перемешивается: страх, недоумение и какая-то странная пустота. В голове всё ещё стоял этот яркий свет и шум — словно я оказалась в чужом мире, где всё происходит слишком быстро и слишком ярко.

Рыжеволосая девица продолжала говорить, а мои глаза по мере поступающей информации становились всё более похожими на два больших блюдца — расширенными, ошарашенными, словно я только что увидела нечто невероятное и неосознаваемое. Какая к чёртовой матери помолвка? Какой граф Уинтерли? Что за чертовщина здесь происходит? И кто эта странная горничная, которая называет меня госпожой и нисколько не сомневается в моей личности? Почему всё ощущается так чуждо, так неправдоподобно?

Я в полном шоке уставилась на свои руки. Они казались чужими — изящными, с нежной гладкой кожей и тонкими пальцами, совсем не похожими на мои. Внутри всё сжалось от удивления и тревоги, как будто я вдруг оказалась в теле другого человека или в каком-то сне. Не успела опомниться, как подскочила с кровати и пошатнулась. Перед глазами посыпались искры, словно только что прошла через сильный удар или резкую смену положения. Голову закружило так резко, что казалось — сейчас она расколется пополам. Боль усилилась с новой силой и создалось впечатление, что внутри всё разрывается.

И тут мой взгляд упал в зеркало — я увидела своё отражение. В тот момент всё внутри рухнуло. Мои глаза расширились до предела, сердце забилось учащённо, дыхание сбилось. Я потеряла контроль над собой: встала — и тут же снова опустилась на кровать, не в силах поверить своим глазам. Всё вокруг стало зыбким и нереальным — словно проснулась в кошмаре, из которого невозможно проснуться.

В отражении я увидела девушку лет восемнадцати — с длинными, идеально ухоженными чёрными волосами, которые мягко струились по плечам и казались почти живыми. Лицо было вытянутым, кожа — бледной, но без признаков болезненности, скорее сдержанной красоты. Главной чертой выделялись глаза — глубокие золотые с алыми всполохами в зрачках, словно внутри горели дремлющие огни. В зеркале отражалась высокая, стройная и очень худая девушка — совершенно чужая мне, словно кто-то другой.

Я медленно провела пальцами по собственному лицу, ожидая увидеть что-то знакомое. Но отражение повторило мои движения точно, как будто я наблюдала за кем-то другим. В этот момент на мою увеличившуюся грудь упала тонкая, но пушистая смоляная прядь. Внутри всё сжалось от паники: челюсть так резко со звоном упала на пол и укатилась под кровать, что я даже не успела её удержать. В голове зазвучал глухой шум — будто всё вокруг стало гулким эхом.

Я потеряла связь с реальностью. Всё вокруг казалось расплывчатым и нереальным: цвета стали блеклыми, звуки приглушёнными. Сердце забилось сильнее, дыхание участилось — я надеялась лишь на одно: что это всё сон или иллюзия, что я проснусь в своей кровати и всё исчезнет. Но ощущение чуждости внутри не исчезало. Я зажмурилась крепко, пытаясь сосредоточиться на ощущениях: на тепле своей кожи, на звуках комнаты. Всё равно внутри оставалась пустота и тревога.

Понимание того, что я оказалась в теле чужого человека в незнакомом месте, давило на меня сильнее любой боли или страха. Я чувствовала себя так же беззащитной и растерянной, как ребёнок в новом мире — без опоры и понимания происходящего. И чем больше я пыталась понять или найти объяснение — тем яснее становилось: мне нужно было действовать осмысленно и осторожно. Иначе я рисковала потерять себя окончательно.

— Госпожа Эления, вам всё ещё плохо? Может, позвать лекаря? — забеспокоилась горничная, и я тут же перевела на неё взгляд.

— Не нужно лекаря. Просто стакан воды, пожалуйста, — прохрипела я, стараясь не выдать себя с головой.

Голос звучал хрипло и слабым, словно я только что вышла из долгой болезни или страдания. Внутри всё сжалось от тревоги, но я постаралась сохранить спокойствие и вести себя как положено человеку в плохом состоянии.

— Минуту! — тут же спохватилась рыжеволосая.

Она мгновенно выскочила из комнаты, словно испуганная собственной тенью. Я же наконец вздохнула глубже и смогла подняться на ноги. Медленно подошла к зеркалу и внимательно осмотрела себя со всех сторон. Происходящее всё ещё не укладывалось в голове, и я продолжала рассматривать своё отражение. Лицо было бледным, глаза — немного припухшими, волосы растрёпанными.

Я старалась не поддаваться панике и не уходить полностью в свои мысли. Надо было найти объяснение всему этому — хоть какие-то логические факты и доводы. Но единственная версия, которая приходила мне в голову — я умерла на месте после столкновения с автомобилем. И эта мысль была одновременно и страшной, и обидной: ведь передо мной ещё была вся жизнь, которая меня более чем устраивала.

Что теперь? Захотят ли мать с отчимом заниматься моими похоронами? Интересно ли им вообще будет знать правду о том, как всё произошло? Будут ли жалеть о потерянном времени или всё равно посчитают меня ненужной? Внутри всё сжалось от горечи: я задавалась вопросами о своей ценности для них за всё время жизни. Хотя последний разговор с матерью оставил после себя ощущение холодной неприязни — она бросила в меня массу нелестных слов и обвинений. В этот момент стало ясно: столь жестокая женщина даже смерть своего нежеланного ребёнка воспримет как что-то незначительное или даже обидное.

Именно поэтому мне было трудно поверить в то, что кто-то из них вообще заметит моё исчезновение или пожалеет о потерянном времени. Всё казалось безнадежным — словно я оказалась на краю пропасти без возможности вернуться назад.

Может, всё даже к лучшему, что сейчас я оказалась в теле такой красивой девушки. В конце концов, у меня есть шанс понять, что произошло вчера, и кто тот человек, за которого мне предстоит выйти замуж. Новое имя кажется знакомым — будто я слышала его раньше, но точно вспомнить не могу. Каждую попытку ухватить мысль за хвост прерывает невидимая граница: она ловко ускользает, как будто у меня в голове есть невидимый барьер, не дающий полностью вспомнить или понять.

Я чувствую себя словно на грани открытия важной тайны, которая может изменить всё — но сама тайна словно прячется за занавесом. Каждая попытка сосредоточиться вызывает лишь ощущение пустоты и размытости в голове. Внутри нарастает смесь любопытства и тревоги: что же случилось вчера с настоящей хозяйкой тела и почему именно я заняла её место? Кто этот человек, за которого мне предстоит выйти замуж?

Пока что всё кажется запутанным — как будто я пытаюсь собрать разбросанные куски мозаики, которые никак не складываются в целостную картину. Но я чувствую: ответы есть где-то рядом. Нужно только найти способ их достать — даже если для этого придётся преодолеть собственные страхи и сомнения.

Служанка вернулась быстро, уже держа в руках поднос с прозрачным графином и стаканом. На её лице сияла великодушная улыбка, а глаза искрились счастьем и лёгким беспокойством — словно она знала что-то важное, что мне ещё предстоит понять. Я до сих пор не решила, как к ней относиться и какую роль она играет в моей новой жизни, в которой вопросы только множатся и запутываются всё сильнее.

Осторожно приняла протянутый стакан и сделала глоток, пытаясь утолить жажду — не только физическую, но и ту, что разъедала изнутри. Внутри всё ещё царил шок, и я не знала, как относиться к своему перерождению, с которым даже не успела смириться до конца. Как вообще к этому привыкнуть? Раньше подобное случалось только в книгах и фильмах — фантастика или сказки. А тут — реальная жизнь, которая кажется нереальной сама по себе. И нет ни одного подтверждения тому, что я не нахожусь в бреду или иллюзии.

Мысленно пыталась найти опору — хоть какую-то уверенность или ясность. Но всё вокруг казалось зыбким: реальность расплывалась на глазах, а внутри бушевали сомнения и страхи. И всё же я понимала — мне нужно держаться. Потому что впереди ждала неизвестность.

— Что вчера произошло? — решаюсь спросить у служанки и прощупать почву, чувствуя, как внутри всё сжалось от тревоги. — Я ничего не помню...

— Ох, молодая госпожа... — глаза рыжеволосой расширились от удивления, словно она увидела призрака. — Вы вчера повздорили с госпожой Эйсхард по поводу своего жениха, а потом сбежали через окно и исчезли в компании леди Меливе.

— С госпожой Эйсхард? — мой голос дрогнул, а глаз нервно дёрнулся, и сама не поняла, как вслух озвучила вопрос.

— С вашей матушкой, графиней Келлией Эйсхард, — собеседница моргнула растерянно и с сочувствием взглянула на меня. — Зачем же вы так много пили, молодая госпожа? Вам же нельзя! Вы слабо переносите алкоголь... — её голос затрепетал в тревоге, а глаза наполнились слезами.

Меня словно поразило молнией: всё зашевелилось и закрутилось вихрем. Внутри всё кричало: «Что за безумие?». Каждая секунда становилась всё более острой и болезненной. И наконец-то дошло — куда занесло и чьё тело сейчас занимаю. Называется, повозмущалась по сюжету — теперь мне придётся расхлёбывать все последствия своей глупости.

Добро пожаловать в шкуру главной недальновидной и глупой злодейки романа! В этот столь неудачный для меня день я превратилась в Элению Эйсхард — девицу с вздорным характером, запасным вагоном ревности, смешанной с завистью и личной злобой. Ах, да, ещё по сюжету меня принуждает к браку тот заморочивший голову доходяга — человек, который в конечном итоге не только разрушит мою жизнь, но и отравит меня в самом конце.

Я — безрассудная, капризная и опасная девушка, не знающая границ своих страстей и слабостей. Внутри бушует хаос: страхи, гнев, отчаяние — всё перемешано в клубок, который трудно распутать.

Нервный смешок всё же сорвался с губ, и я едва сдержалась от смеха. Внутри всё кипело — ирония судьбы, которая так явно издевалась надо мной в этот день. Сложно представить, почему мне так не повезло в очередной раз. Не могу сказать, что я была плохим человеком. Старалась избегать конфликтов, не влипать в сомнительные истории. Не усердствовала с алкоголем, да и компания у меня была приличная — достойные люди, которых я уважала. Так почему же меня угораздило попасть в такую ситуацию с этой тушкой — столь неприятной особы, которая явно не заслуживала моего внимания?

Но несмотря ни на что, я не собираюсь опускать руки и позволять сюжету идти своим чередом. Нет — я изменю свою судьбу. Я сама решу, как поступать дальше. Главное моё преимущество — знание основных сюжетных поворотов и главных тайн избитого сценария без единой изюминки. Я знаю, что будет дальше, помню все ключевые моменты — и именно это даст мне шанс вырваться из ловушки.

— Всё не настолько плохо, — вымученно улыбаюсь девушке, которая, кажется, готова развернуть панику прямо здесь и сейчас.

Исходя из книги, слуги очень любили единственную дочь графа Эйсхарда и уважали её. Она, несмотря на свой нрав и беспечность, не обижала их, пусть и доставляла неприятности частыми побегами из поместья. Я ничего личного не имела к Розель — новой горничной Элении — и не собиралась её обижать утверждениями, что я не та, за кого меня принимают. Проще оставить всё на своих местах и не доставлять себе лишних проблем. Правда, теперь всем знакомым с прошлой Эленией придётся смириться с мыслью, что я наконец-то образумилась.

Мои планы не включают вылазки с сомнительными друзьями, которые в будущем предадут меня и подставят под удар. Лучше сразу оборвать с ними все контакты и придумать способ избавиться от ненужного жениха, умело запудрившего мозги моей предшественнице. Повторять её ошибки и умирать от яда я не собираюсь.

Я должна найти свой путь — любой ценой. Иначе всё закончится так же трагично, как в книге: с предательством, смертью и потерянной надеждой. Но я сделаю всё по-своему. И пусть планируется настоящее безумство, отступать или плыть по течению слишком глупо.

Семья Эйсхардов почитаема и известна в высших кругах знати. Граф часто участвует в светских мероприятиях, ведёт беседы с влиятельными бизнесменами и вертится в их кругах благодаря своим шахтам на личных территориях. Эти шахты славятся своей исключительной чистотой и высоким качеством изумрудов и алмазов.

Каждый стремится заручиться поддержкой графа или заключить выгодную сделку на поставку определённого количества драгоценных камней, ведь репутация Эйсхарда как надёжного поставщика и делового партнёра давно закрепилась в элите.

Эта семья — не просто богатая и влиятельная, она символ статуса и власти, а её имя вызывает уважение и даже немного трепета среди тех, кто знает цену настоящему качеству и честности в делах. В этом мире блеска и интриг каждый ищет свою выгоду, а Эйсхарды умеют держать свои карты при себе — ведь за внешним благополучием скрываются свои тайны и опасности.

— Очень надеюсь, что вы ничего не скрываете, — прошептала Лилит, и в её голосе прозвучала жалостливая нотка, дрожащая от внутреннего напряжения. Она словно из последних сил держалась, чтобы не позволить страху прорваться наружу. Казалось, она боялась даже дышать — будто любой ответ мог стать ударом, разбивающим её хрупкие надежды, как тонкое стекло, рассыпающееся от малейшего касания. — Вы же знаете, мы все от чистого сердца желаем вам добра… И если вдруг что-то не так — мы всегда рядом и готовы помочь, чем сможем.

— Я помню, — отозвалась я с мягкой улыбкой, стараясь не выдать растерянность. Внутри же металась мысль, с отчаянием пытаясь определить, на каком именно моменте книги я теперь оказалась. — Не напомнишь… когда состоится наша свадьба с Луиджи? — выдохнула с заметным усилием, словно сам вопрос был горькой костью, застрявшей в горле

— Через полтора месяца, — ответила девушка без колебаний, но с сильным удивлением, будто пришло известие о конце света.

Её реакция была абсолютно оправданной — настоящая Эления никогда бы не забыла дату самого важного дня в своей жизни. В отличие от своего обожаемого Луиджи, которого любила до безрассудства, она жила грёзами об их совместном будущем. Буквально парила в облаках от счастья до тех пор, пока не начала замечать следы его измен — сначала неуловимые, потом всё более наглые. Эти предательства разъедали её изнутри, стирая светлую мечту, как дождь смывает мелом нарисованное сердце.

И тогда, потеряв веру в него, она сама потянулась к чужим недосягаемым объятиям — не ради мести, а в отчаянной попытке заполнить зияющую пустоту в груди. Она верила, что кто-то сумеет заглушить боль, подарить хоть каплю тепла… Но судьба, как назло, дважды ударила её по рукам. И в итоге её взгляд обратился к главному герою — тому, кто не мог и не должен был стать её опорой. С этого всё и покатилось под откос, ведь вторым избранником был его брат.

Эления больше не напоминала себя. Её страсть, когда-то искренняя и светлая, исказилась, как треснувшее зеркало. Она стала одержимой, истеричной, цепляющейся за того, кто не принадлежал ей. Огонь, что раньше согревал, жёг её изнутри, лишая рассудка и сна. Любовь превратилась в проклятие — медленно, жестоко, неумолимо.

Моргнув несколько раз, я позволила взгляду скользнуть по стройной фигуре служанки, уловив в себе странный отклик — лёгкое, едва ощутимое дрожание где-то глубоко внутри. Сердце будто замерло на мгновение, а затем забилось чуть быстрее. Не от страха, скорее от предчувствия, которое не имело чёткого облика, но всё равно давило, как невыносимо тихий вопрос, не находящий ответа.

В памяти медленно всплывали обрывки недавних событий — странности, случайные совпадения, жесты, слова. Они складывались в цепочку, неуловимую поначалу, но всё яснее проявлявшуюся в сознании, будто в тусклом свете проступал едва заметный рисунок. Что-то шло не так. Я ещё не знала, что именно, но ощущение этого становилось всё плотнее, всё ближе.

До свадьбы оставалось ещё несколько месяцев, но времени — по-настоящему свободного, осмысленного — не было. Я остро чувствовала: мне не хватит оставшихся дней, чтобы выстроить путь от навязанного союза к свободе. Не хватит, чтобы всё завершить достойно, не задев чужих интересов, не оставив после себя руин. Мысль об этом сжимала грудь — не паникой, а чем-то более тонким, едва различимым, словно тоской по тому, чего не случилось и уже не случится.

Сомнения, раньше скрытые, теперь медленно и упорно поднимались со дна. Я всё яснее понимала, что меня ждёт: вопросы, взгляды, тишина за закрытыми дверями. Не столько конфликт, сколько холод, разочарование, может — отвращение. Особенно со стороны родителей Луиджи. И всё же это не пугало меня. Решимость, рожденная не внезапно, а шаг за шагом, теперь звучала в каждом вдохе. Тихо, но уверенно.

Перед внутренним взором возник он — Луиджи, которого я сама себе нарисовала в голове во время чтения книги. Его лицо, как будто написанное без тепла. Безжизненный блеск глаз, в которых отражалась не забота, а интерес. Усмешка, скользящая по губам, будто всё происходящее давно стало для него игрой. Я наблюдала за этим образом, как наблюдают за кем-то, кого уже отпустили — не с болью, но с отдалённой печалью, которая скорее принадлежала телу, чем мне самой.

Во мне просыпается почти детское, озорное желание — увидеть лица всех, когда случится неизбежное. Как отреагирует его жадная до денег мать, ставшая рычагом для сына, чтобы заключить брак с настоящей Эленией? Пытливо, холодно, сдержанно? Или в её взгляде промелькнёт уязвлённая гордость, оскорблённая тем, что кто-то посмел не оправдать ожиданий? А сам Луиджи?.. Интересно, что почувствует этот уверенный в себе игрок, когда поймёт, что его красивая, выгодная партия вдруг вышла из игры по собственной прихоти? Что его «драгоценная мишень» обогащения — ускользнула в самый неподходящий момент?

В голове всё перемешалось — чувства, образы, предчувствия. Но сквозь этот сумбур отчётливо проступало одно: предстоящий конфликт был неизбежен. Для него наш союз — не про чувства, не про меня, а про двери, которые открываются одним браком. Путь к богатству, к весомой фамилии. Он не упустит такой шанс. Не захочет, даже если придётся пойти на крайние меры.

Я знала, что у него есть кое-что против графа Эйсхарда — компроматы, слухи, может, что-то более весомое. Но ему это не поможет, потому как в моих руках огромное преимущество перед всеми.

Пока я пребывала в размышлениях, Лилит помогла мне собраться — быстро и бесшумно, будто всё происходящее было частью давно отрепетированной сцены. Она провела меня до самой столовой, и я почти беззвучно поблагодарила её про себя. Без неё, пожалуй, я бы и правда потерялась — в коридорах, в этих сверкающих интерьерах, да и в собственных мыслях тоже. Пока мне остаётся одно: наблюдать, запоминать, не спешить.

Придётся быть осторожной. Присматриваться к маршрутам, к привычкам, к словам — всему. Малейшая ошибка может выдать меня. И вот тогда я уже точно не смогу объяснить, кто я такая и что на самом деле делаю в этом теле.

Трапезная поместья встретила меня тёплым мягким светом и пряным ароматом свежей выпечки, в котором причудливо смешались корица, ваниль и едва уловимый оттенок карамелизированного масла. Над столом висела матовая люстра с рассеянным светом, создавая иллюзию уюта — словно этот зал был вырезан из другого, более мирного мира, где не существовало тревог, интриг и обрывков чужой памяти.

Родители настоящей Элении уже сидели за длинным дубовым столом. Мать — безупречно прямая, в светлом утреннем платье, с тёмными волосами, уложенными с пугающей точностью. Даже в спокойствии её осанки чувствовалась привычка к контролю. Отец — сухощавый, с проницательным взглядом и усталостью, отпечатавшейся в жёсткой линии рта. Его возраст угадывался скорее по глазам, чем по внешности: в них светился опыт, осторожность и потребность видеть суть, не отвлекаясь на внешние шелуху.

Их взгляды встретили меня синхронно — холодно-нейтрально, с оттенком едва различимой настороженности. Словно они ждали от меня чего-то необратимого. Вспышки, слёз, скандала. Или откровения.

Я задержала дыхание на долю секунды, выровняла плечи и позволила себе сдержанную, отточенную улыбку. Лёгкий кивок — сначала матери, затем отцу. Не покорная девичья поклоностность, а вежливый жест ровни, уверенной в себе. Именно так, как, казалось, поступила бы настоящая Эления — не лебёдушка, не мятежница, а наследница. Привычная к вниманию, но не нуждающаяся в одобрении.

— Доброе утро, — произнесла я ровным тоном, подбирая интонацию между мягкостью и уверенностью.

— Доброе утро, — отозвалась мать, почти сразу переведя взгляд на мой наряд. Её бровь едва заметно дрогнула. — Ты сегодня встала позже обычного, дорогая. Всё в порядке?

Я едва заметно наклонила голову, позволяя себе тень замешательства — словно истинная Эления на мгновение задумалась, но не хотела привлекать к этому внимания. Подчёркнуто женственная и слегка уязвимая, как подобает утреннему разговору за столом. Внутри же всё ещё гудело от внутреннего сопротивления: копировать манеру наследницы Эйсхард мне было не к лицу. Я всё ещё чувствовала себя в чужом платье, чужой коже и чужом теле. Повторять её тон, походку, привычки — значило отрицать саму себя. Но выбора не было.

— Да, простите, — произнесла я с лёгкой улыбкой, пряча напряжение за тоном, в котором скользнула капля смущения. — Немного болела голова. Видимо, перемена погоды сказалась.

— Действительно, сегодня прохладнее, — сдержанно согласился отец, откинувшись чуть назад и взяв в руки чашку. Тонкий фарфор казался хрупким в его сильных пальцах. — Воздух сырой, но по-своему приятный. Осень чувствуется. Самое время подумать о поездке в Реттанвальд, сменить обстановку.

Имя этого места прозвучало для меня пустым звуком, как будто вырезанным из чужого мира. Ни образов, ни ассоциаций. Только внутренний холод оттого, что я — чужая в собственной жизни. Я слегка приподняла бровь, будто припоминаю знакомое, и сделала вид, что раздумываю.

— Это может быть хорошей идеей, — кивнула я медленно, словно взвешивая. — Особенно если там тише, чем здесь, — я позволила себе лёгкий вздох и продолжила, тщательно подбирая слова, будто делюсь чем-то личным, но не слишком глубоким: — Пожалуй, стоит немного сменить ритм. Последние дни я ощущаю себя несколько… напряжённой.

Фраза прозвучала просто, но в ней сквозило больше правды, чем я ожидала. Внутри это напряжение давно стало неотъемлемой частью меня — оно ползало под кожей, стягивало горло, превращало каждую улыбку в маску. Даже простое утро в кругу «родных» превратилось в игру, где ставка — всё.

Мать вежливо кивнула, но взгляд её стал чуть пристальнее — холодный, как утренний иней, и такой же осторожный. Она словно сканировала меня взглядом, высматривая крошечные отклонения от привычной ей дочери.

— Ты выглядишь бледнее, чем обычно. Тебе следует больше отдыхать, — произнесла она без особой теплоты, но и без упрёка. Констатация факта — сухая, как отчёт.

Я изогнула губы в лёгкой, сдержанной улыбке, почти не меняя выражения лица. Позволила себе каплю благодарности и тень усталости во взгляде — не вызывающую сочувствия, а лишь подтверждающую сказанное. Ни намёка на дерзость. Ни тени протеста. Сейчас я — Эления. Их Эления. Та, которой они привыкли доверять и чьим капризам потакали.

— Вы правы, — отозвалась я мягко. — Я постараюсь быть благоразумнее.

Мать удовлетворённо кивнула, словно отметила правильный ответ. И, как по щелчку, разговор свернул на другой путь — безопасный, лёгкий, словно специально отрепетированный для утренней трапезы. Последние светские новости сыпались, как жемчуг из рассыпанной нити: кто с кем обручён, как прошёл званый вечер у герцогини Алвис, что за возмутительный цвет платья выбрала племянница маркизы к открытию сезона.

Я кивала в нужные моменты, вставляла безобидные фразы: «О, как любопытно», «Неужели?», «Это неожиданно», — и делала вид, что втянута в беседу. Порой позволяла себе уточняющий вопрос — осторожный, ни к чему не обязывающий, чтобы поддерживать иллюзию вовлечённости.

Но внутри… Внутри я будто скользила по тонкому льду, под которым билась мутная река тревоги. Я повторяла про себя каждое имя, фиксировала манеру говорить, отслеживала, как мать чуть сжимает чашку, когда говорит о герцогине, а отец сдержанно морщится при упоминании фамилии Треваль. Всё важно. Всё может пригодиться.

Я ещё не знала, к какой Эление они привыкли — вздорной или покладистой, эмоциональной или отстранённой. Но одно было ясно: излишняя яркость могла насторожить, тогда как лёгкая холодность — напротив, сойти за усталость, переутомление, или даже обычное аристократическое равнодушие.

Пока всё шло гладко. Осторожность — моя лучшая маска. И я держалась за неё так, словно от этого зависела не просто роль, а сама жизнь.

Разговор постепенно выдохся, стал вялым, словно растёкся по утреннему столу, смешавшись с паром над чашками и шелестом газетного листа, лежащего рядом с отцом. О погоде, о щедром урожае в южных графствах. Повседневные мелочи, звучащие почти уютно — если бы не навязчивое ощущение, что я играю чужую роль и каждое слово, каждое движение могут выдать меня с головой.

Мать невозмутимо разрезала грушу — точно, как скальпель режет ткань. В её спокойствии читалась выученная грация, холодная аккуратность женщины, привыкшей к правилам и молчаливым победам. Отец, всё так же сдержанный, следил за подачей блюд, изредка кивая дворецкому — всё в нём говорило: он не любит неожиданностей. Особенно за столом.

Казалось, момент ускользает. Ещё немного — и всё растает в рутине. Я медленно взяла бокал с прозрачным настоем, будто он мог стать опорой — в этой комнате, где воздух был слишком плотным, а взгляды слишком проницательными.

— Мне хотелось бы обсудить один вопрос, — произнесла я ровно, сдержанно, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Личный… но касающийся всех нас.

Мать не отреагировала сразу. Она замерла, не поднимая взгляда — будто звук моих слов не сразу проник сквозь толщу её безупречного самообладания. Пальцы, державшие вилку, остановились над тарелкой, будто на паузе. Отец медленно повернул ко мне голову, одна бровь изогнулась чуть выше, чем обычно.

— Конечно, — отозвался он нейтрально, но в голосе проскользнула сухая настороженность. — Мы слушаем.

Я опустила глаза, изображая сомнение — не слабость, нет. Скорее, внутреннюю борьбу, едва заметную трещину в броне, чтобы они не посчитали это вызовом. Лёгкая уязвимость — как дипломатический жест.

— Я долго думала, — начала я медленно, позволяя словам прозвучать твёрже, — и пришла к выводу, что брак с Луиджи не может состояться. Я больше не желаю быть его невестой.

Наступила тишина. Не поверхностная, не театральная — а та, что сжимает пространство между дыханием. Та, которая звенит в груди и улавливается интуитивно, как сдвиг пластов перед землетрясением.

Мать наконец подняла глаза. В её лице не было гнева — только суровая, сдержанная маска. Но в уголке губ дрогнуло что-то тонкое. Почти невидимое. Тень удовлетворения? Или облегчения? Эмоция, которую она не позволила себе выразить, но и не сумела до конца скрыть.

— Ты уверена? — наконец спросила мать. Голос её был ровным, почти безмятежным — но в этой спокойной поверхности чувствовалась сталь, натянутая, как струна. Такая тишина не звала к доверию — она испытывала.

— Да. Полностью, — я не отвела взгляда. — Я не испытываю к нему чувств. А его интерес ко мне… скорее расчёт, чем привязанность. И я не намерена вступать в такой союз.

Отец медленно отставил чашку, и её фарфоровый звон отозвался в груди неожиданно глухо. В его лице не было ни раздражения, ни удивления — только молчаливая сосредоточенность. Он смотрел на меня пристально, будто впервые по-настоящему всматривался — не в образ, не в манеру, а в суть. Как будто перед ним сидела не дочь, а кто-то новый. Кто-то, кого он не ожидал увидеть.

— Мы предупреждали тебя, — сказал он наконец. Слова звучали не как упрёк, а как напоминание. — Мы не одобряли этого выбора, но уважали твоё решение.

— Возможно, я слишком долго надеялась, что ситуация изменится, — призналась, не понижая голоса, но добавив в него тень усталости. — Но теперь понимаю: это ошибка, и я хочу её исправить, пока не стало поздно.

Мать чуть наклонила голову, сцепив пальцы перед собой. В её глазах не было сочувствия — только холодный, рациональный интерес. Она обдумывала не чувства, а последствия.

— Он будет не в восторге, — проговорила она сухо. — Особенно если решит, что ты подставила его в самый последний момент.

— Я готова к этому, — твёрдо ответила я. — У него свои цели. У меня — свои границы.

Ответ повис в воздухе, как щелчок закрытой двери. За окнами заворачивался осенний ветер, тяжёлые шторы еле заметно шевелились, будто прислушивались к разговору. В тишине слышалось всё: отдалённое пение птицы, шаги за пределами трапезной… и как медленно отступает прежняя жизнь.

И только после паузы, в которой каждый из нас уже успел принять неизбежное, отец произнёс — сухо, без лишней игры:

— Тогда поговорим о том, как сделать это наименее скандальным. Мы не обязаны оправдываться перед его семьёй.

Я едва заметно выдохнула. Не облегчённо — скорее осторожно, как человек, только что спустившийся с карниза, чувствуя, как под подошвами вновь обретает опору, но ещё не веря, что осталась цела.

Отец откинулся в кресле, сцепив пальцы в замок. Его взгляд скользнул к двери — мимолётно, но с каким-то внутренним прикидом, будто он уже просчитывал, что предпримет Луиджи, если узнает о разрыве сегодня. Лицо оставалось безмятежным, будто высеченным из камня, но в глубине глаз загорелся холодный свет — сосредоточенность, за которой обычно следуют действия. Он не сердился. Он начал работать.

— Учитывая их положение, — заговорил он, негромко, ровно, — скандала, на самом деле, может и не быть. Их семья зависит от нас, не наоборот. Луиджи — младший сын в не особенно влиятельной ветви рода. Сам по себе он не представляет серьёзной ценности. Влияния — нет. Титул — формальный. Имущество — разбросано, обременено долгами. Этот союз был выгоден исключительно им. Мы это знали с самого начала.

Он говорил спокойно, почти с равнодушием анатомиста, разбирающего тело на органы. Мать лишь сухо кивнула, как будто подтверждая давно составленную заметку в своём уме, и аккуратно поправила складки салфетки на коленях. Всё её движение напоминало жест женщины, у которой под контролем не только ткань, но и сама жизнь.

— И потому они цеплялись за эту помолвку с подозрительной настойчивостью, — продолжила она. — Мы дали тебе возможность самой понять, кто он есть на самом деле. И, как я вижу, ты поняла.

— Слишком поздно, возможно, — прошептала я, опуская взгляд на белоснежную чашку с тонкой золотой каймой. Мой голос был тише, чем хотелось. — Но всё же не слишком, чтобы исправить.

Отец хмыкнул. Это был не смех, но в этом звуке слышалось нечто вроде сурового одобрения. Он оценил мой вывод не как родитель — как стратег, которому не пришлось вмешиваться раньше срока.

— Поздно — это если бы ты уже подписала брачный контракт. А пока что это просто частное недоразумение, которое можно замять. Мы не обязаны объясняться. Максимум, он попытается использовать ситуацию в свою пользу — намекнуть, что был отвергнут из-за интриг или твоей нестабильности.

Мать подняла бровь, чтобы тут же прокомментировать сдержанно и иронично:

— Пусть попробует.

Отец усмехнулся краем губ, но не более.

— Главное — действовать спокойно и официально. Напишем письмо от твоего имени, выдержанное, но без излишней мягкости. Подчеркнём, что решение принято осознанно, без давления со стороны. Дадим понять, что не желаем скандала — но и не намерены его бояться.

Я медленно кивнула. Откуда-то внутри поднималось странное чувство — смесь облегчения и растущей тревоги. Я сделала шаг, но знала: дальше придётся идти самой. Они примут моё решение, не станут навязывать свою волю.

— Хорошо, — тихо произнесла я. — Я всё сделаю, как нужно. Спасибо.

Отец кивнул. Мать лишь взяла чашку, сделав глоток.

— Одно предупреждение, — добавил он чуть тише. — Не верь в его молчание. Если он не ответит сразу, значит, готовит ход. Не теряй бдительности.

И снова — эта тишина. Уже не столь напряжённая, но и не по-настоящему уютная. Мы просто ели. Просто обсуждали стратегию, как будто речь шла не о моём будущем, а о деловой сделке, сорвавшейся в последний момент.

Оставшееся время за столом прошло в молчаливом согласии. Разговор затих, уступив место размеренному звону приборов и едва различимому шуму за окнами. Никто больше не возвращался к теме свадьбы — словно все трое почувствовали, что сказано было достаточно, и теперь любые лишние слова могут нарушить хрупкий баланс.

Я почти не чувствовала вкуса еды. Казалось, каждый кусок просто нужен был, чтобы не выдать себя, не выронить внезапной дрожью ложку, не показать то, как сильно сжались внутри эмоции. Не страх и не вина — их уже не было. Осталось только непривычное осознание: я сделала шаг. Назвала вещи своими именами. И они — эти люди, которых я теперь должна называть родителями, — не отвернулись.

В этом доме всё ещё было слишком чужим. Стены хранили не мои воспоминания, зеркала отражали не мою жизнь. И всё же впервые с момента пробуждения я ощутила зыбкую, но реальную точку опоры. Даже если она построена на притворстве.

Когда трапеза подошла к концу, мать коротко кивнула, отодвигая стул, а отец, как ни в чём ни бывало, заговорил с одним из слуг — будто мы действительно обсуждали нечто будничное, вроде переезда или перестановки мебели. Легкость этого момента только подчёркивала тяжесть принятого решения.

Я поднялась последней, задержавшись на секунду у края стола. В голове мелькнуло: теперь всё пойдёт по-другому. Не будет больше пустых попыток притворяться счастливой невестой. Не будет снисходительных улыбок Луиджи, его притворной заботы, за которой пряталась жадность. Не будет той прежней Элении. Ни в его жизни, ни в этом доме.

И пока я неспешно выходила из зала, чувствуя на себе взгляды слуг, в груди впервые за долгое время стало чуть легче дышать.