Брак по контракту со злодейкой

Глава 5

Он шёл чуть поодаль, в стороне от основной толпы, позволяя себе наблюдать за разворачивающимися событиями с удобной позиции — как хищник, выжидающий момент. Я не знала, что именно они с матерью задумали, но одно было ясно: допустить, чтобы всё пошло по их сценарию, — значит перечеркнуть всё, что я готовила. Нет. Сегодня всё должно закончиться. И закончиться в нашу пользу — на виду у всех, чтобы больше не было поводов возвращаться к неприятной теме.

Связь между мной и Луиджи Уинтерли должна быть разорвана не кулуарно, а при полной свете люстр, при взглядах сотни свидетелей. Окончательно и неоспоримо, пока есть такая возможность. Как минимум, останусь чистой в высших кругах. Не стоит падать в их глазах из-за одного подонка и его личной выгоды.

— Дорогая, ты пришла, — прозвучал его голос, тягучий и притворно ласковый, как будто нас не разделяли ни ложь, ни ядовитая манипуляция. — Я с таким нетерпением ждал нашей встречи. Надеюсь, ты уже не держишь зла за мои… прежние ошибки?

От одного его вида внутри всё сжалось. Эта обманчивая мягкость в голосе, эта наигранная улыбка… Меня чуть не затошнило. Как же быстро в нём просыпалась показная нежность, стоило появиться зрителям. Всё как по нотам — он всегда знал, как выставить себя в нужном свете. Но не на этот раз.

Я выпрямилась, приподняв подбородок, и посмотрела ему прямо в глаза. Он ждал ответ, словно всё ещё был уверен, что может контролировать происходящее. А я — уже знала, что его время вышло.

В его словах не было заботы, только расчёт. Он играл на публику. Говорил громче, чем следовало, тщательно выстраивая интонацию — будто невзначай, но достаточно внятно, чтобы ближайшие гости услышали каждое слово. Отличная постановка: раскаявшийся жених, ожидающий прощения, и холодная, непредсказуемая невеста, не терпящая возражений и вспыхивающая без причины.

Значит, он решил обернуть всё в свою пользу. Превратить разрыв в скандал, а себя — в жертву. Сделать вид, будто я вновь выдумываю драму из ничего, как капризная девица, привыкшая получать всё, что пожелает. Что ж, всё куда примитивнее, чем ожидалось. Я готовилась к куда более изощрённым попыткам манипуляции. Неужели они и правда верили, что я поддамся на этот фарс? Что дрогну, смягчусь и — о, трагикомедия — отменю уже принятое решение?

— Мисс Эйсхард, — поправила я, отчётливо выговаривая каждую букву. — Мы с вами уже не в тех отношениях, чтобы позволять себе подобные вольности. Всё было завершено два дня назад. И, насколько мне известно, не было ни ссоры, ни ошибок, о которых вы столь неумело намекаете.

Я держала спину прямо, взгляд — прямо в его глаза. Без дрожи, без вспышек. Только холод, точность и лёгкая, почти невидимая насмешка в голосе — как у охотницы, уставшей от бесполезной добычи. Вокруг всё стихло: этот обмен репликами явно не остался незамеченным.

В его глазах мелькнула злость. Настоящая, не притворная. Он быстро попытался её подавить, но было поздно — взгляд выдал. На скуле заиграл жевательный мускул, губы дрогнули, будто вот-вот сорвётся что-то совсем не предназначенное для ушей публики. Но улыбка — натянутая, фальшивая — продолжала держаться на его лице, как плёнка, скрывающая гниль под ней.

Он сделал шаг ближе, и я чуть склонила голову набок, приподняв бровь — холодно, с ожиданием. Сейчас прозвучит очередная тирада о раскаянии, верности и “не всё так однозначно”. Я уже была готова к жестокому ответу, но его несколько слова удивили.

— Эления, я же действительно старался быть для тебя хорошим женихом! — воскликнул он чуть громче, чем позволял приличный тон, сдавленно и с надрывом. — Я хотел сделать тебя самой счастливой женщиной на свете. Почему ты так жестока? Почему даже не хочешь выслушать и понять?

Голоса вокруг вдруг снова стихли, полностью заинтересовавшись ещё пока не развернувшимся скандалом. Он знал, что делает. Давил на эмоции, призывал к сочувствию. Играл жертву, обманутого мужчину, брошенного без причины за шаг до свадьбы.

— У нас оставался всего месяц, — продолжал он, с отчаянной настойчивостью. — А ты вдруг… раз — и всё прекратила. Без объяснений. Просто… сухое «между нами ничего нет». Как будто всё было ложью. Что я должен думать?

Я молча смотрела не мигая, не выдав ни одной настоящей эмоции. Отвечать стоило с достоинством и так, чтобы сказанное сыграло мне на руку и отбило у Луиджи всякое желание продолжать весь этот фарс. Он и сам, похоже, скоро запутается в собственных мыслях и желаниях, глаза уже метают молнии.

— Разве этого недостаточно, чтобы разойтись по-человечески? — произношу спокойно, но со сталью в голове. — Почему после всего ты просто не отступишь без грязи, без шумихи? Или ты хочешь, чтобы я вслух озвучила причины прямо здесь? Со всеми подробностями твоих ночных развлечений при живой невесте, которая через месяц должна была стать законной женой?

Он замер. Глаза чуть расширились, зрачки дрогнули — как у хищника, внезапно оказавшегося в капкане. Губы приоткрылись, будто парень собирался что-то сказать, бросить очередную фразу, но слова так и не сорвались. В зале наступила звенящая тишина. Даже музыка больше не играла — будто сама хозяйка бала, почувствовав развязку, решила не мешать и теперь наблюдала издалека, позволяя каждому впитать атмосферу до последнего вздоха. Всё внимание — на нас. Ни шагов, ни звуков — только ожидание.

Дальше всё произошло слишком быстро и так, как никто из нас не ожидал и уж тем более не успел бы предотвратить. Громкий и отчётливый хлопок, а после встревоженный возглас. Кто-то из дам ахнул особенно громко, будто не поверил в происходящее. Рука блондина опустилась быстро и стремительно, моя голова резко дёрнулась в сторону, и на долю секунды всё вокруг качнулось. Боль вспыхнула ярко — по щеке, виску, голове, как огонь, пронёсшийся изнутри. Во рту разлился терпкий вкус крови — губа была разбита, подбородок запульсировал от хлещущей боли, но я осталась на ногах. Пошатнулась, но не упала.

Тишина в зале стала гробовой, а я старалась осознать, как всё дошло до пощёчины. Ещё мгновение назад казалось, что Луиджи отступит, развернётся и уйдёт. Однако он решил перейти к рукоприкладству.

— Луиджи Уинтерли, — голос отца разрезал воздух как меч. Ни крика, ни эмоций — только холодная, абсолютная ярость, спрятанная за каждым словом. — Вы только что подняли руку на мою дочь. Прямо на приёме. При свидетелях.

С удивлением замечаю, что граф Эйсхард уже стоял между нами, закрыв меня собой, хотя я даже не заметила, как он оказался так близко. Мать — рядом, её рука легла на мою спину, и я впервые за весь вечер почувствовала в этом прикосновении огонь. Она не говорила ни слова, но по выражению её лица было ясно: граница перейдена. Всё, что прежде называлось приличием, дипломатией и политикой — больше не имеет значения.

— Надеюсь, вы осознаёте последствия, — произнёс отец так ровно, что в этом было страшнее любого крика. — И поверьте, это будет не частный разговор.

Глаза Луиджи метнулись в сторону толпы. Он понял. Поздно, но понял.

Вокруг уже слышались шёпоты, возмущённые вздохи, чьи-то охи. Слуги замирали в нерешительности. А я стояла за спиной отца, чувствуя, как по подбородку стекает тёплая капля крови. И, несмотря на боль, несмотря на жар в щеке, я смотрела прямо на Луиджи, не отводя взгляда. Не как жертва. Как та, кто в этот вечер потерял только иллюзии и приобрёл нечто куда более ценное.

Луиджи побледнел. Рот приоткрылся, глаза метались — от нас к толпе, от толпы обратно, словно он судорожно искал поддержку или хотя бы намёк на сочувствие. Возможно, собирался извиниться, выкрутиться, повернуть всё по привычке в свою пользу. Но отец молча поднял руку — чётко, уверенно, не оставляя сомнений: слушать он его не собирался. Ни здесь, ни после всего, что произошло.

— В зале достаточно свидетелей, — заговорил граф Эйсхард голосом, каким обычно выносили приговор. — Этого вполне достаточно, чтобы лишить вас не только чести, но и права именоваться мужчиной. Не говоря уже о претензиях на чью-либо руку, — он намеренно выдержал паузу, от которой даже мне стало не по себе, а затем добавил, с холодной отстранённостью: — Вам повезло, что я не вызвал вас на дуэль прямо сейчас. Но я не опущусь до ваших методов. Я предпочитаю действовать по закону. В отличие от ваших манер, он у нас всё ещё работает, — затем отец повернулся к ближайшему слуге, даже не посмотрев больше в сторону Луиджи, и коротко бросил: — Позовите управляющего приёмом. И проследите, чтобы господин Уинтерли и его семья покинули зал в течение ближайших пяти минут. Без скандала. Но и без снисхождения.

Слуга молча кивнул, будто подобные приказы были для него делом привычным, и без лишних эмоций поспешил удалиться, растворяясь в толпе. Вокруг уже рябило от взглядов. Кто-то из гостей отступал, стараясь создать видимость приличия, кто-то наоборот — приближался, стремясь не упустить ни одного слова, впитывая происходящее с почти театральным наслаждением. Конфликт между двумя графскими домами на глазах у всей знати — зрелище редкое, особенно когда всё разворачивается так стремительно и откровенно.

Пары перешёптывались за веерами, прикрывая губы, но не стараясь скрыть взгляды. Мужчины переглядывались, иные уже кивали — сдержанно, почти одобрительно, словно увиденное дало им моральное право определиться с позицией. Но вмешаться никто не спешил. Им хотелось остаться зрителями. Свидетелями. Теми, кто потом сможет сказать: «Я был там», не замарав при этом собственные руки.

Маски спадали быстро, когда становилось ясно, где правда. И сегодня правда была на моей стороне — не из-за громких слов, а из-за той пощёчины. Луиджи сам сделал всё, чтобы мои действия выглядели не дерзостью, а самообороной. И, пожалуй, впервые за всё это время мне не пришлось ничего доказывать. Достаточно было молчать.

Пока отец занимался вопросом ухода Луиджи, мать протянула платок и осторожно повела меня в сторону. Она старалась не касаться разбитой губы и пылающей щеки, но крепко держала за руку. Боль не отступала: лицо словно горело, а при каждом прикосновении кожа отзывалась ледяным онемением. Контраст лишь усиливал внутреннее раздражение. Злость закипала, и я вновь и вновь мысленно прокручивала выходку алчного мерзавца.

— Мы уходим. Ты показала всё, что должна была. Больше не нужно, — произнесла мать тихо, но твёрдо.

Её ладонь легла мне на спину, сдерживая то, что ещё гудело внутри — ярость, унижение, отчаянную уязвимость. Я вытирала кровь с губы краем её платка, и каждый жест напоминал: всё произошло на глазах у всех.

Я лишь кивнула на её предложение. Глаза жгло — не от слёз, а от злости. От сдержанных эмоций. От необходимости держать лицо, когда всё внутри требовало выплеска. Пощёчина получилась на славу — громкая, звонкая, унизительная. Он добился эффекта. Хотелось исчезнуть отсюда, стереть этот момент из памяти. Но стоило нам сделать шаг прочь, как над залом раздался новый голос — уверенный, звучный, такой, что притихли даже вновь влившиеся в разговор аристократы.

— Увы, но вам придётся задержаться, — раздался властный женский голос, от которого по коже побежали мурашки. — По крайней мере, ради приличий. Всё-таки вы — украшение сегодняшнего вечера.

Толпа будто сама собой расступилась, создавая проход той, перед кем не просто оборачивались — перед кем склоняли головы. Внимание не просто притягивалось к ней — оно падало, будто под тяжестью статуса и харизмы. Узнать хозяйку приёма было несложно.

Маркиза Делавир шла легко, но с той осанкой, которую невозможно купить ни за золото, ни за титулы. В её наряде не было излишеств, только тонкий блеск ткани и идеальная посадка. И всё же стоило ей появиться — и зал поблёк. Как будто свет притушили, чтобы выделить только её.

Женщина средних лет с роскошными тёмными волосами, собранными в безупречную причёску. Её полуулыбка казалась мягкой, но глаза — глубокие, внимательные — пронзали насквозь. В них было всё: ум, власть, спокойная опасность. Взгляд человека, который всегда знает больше, чем говорит.

Она подошла к нам без спешки, будто была уверена: все и так подождут. С лёгким кивком поприветствовала моих родителей и остановилась напротив меня. Её взгляд скользнул по мне медленно, без суеты — как будто перед ней выставили на торги диковинную зверушку, и теперь она решала: стоит ли эта вещица её времени, внимания и, возможно, вложений.

— Леди Эйсхард, — произнесла она с тонкой, едва различимой интонацией одобрения. — Сегодня вы преподнесли обществу редкий урок — о достоинстве и выдержке. Жаль, конечно, что он сопровождался болью. Но, уверена, теперь многие задумаются, прежде чем в следующий раз прошептаться за вашей спиной.

Я молча склонила голову в знак благодарности. Ни сил, ни желания вести светскую беседу у меня не осталось. Особенно с такой особой.

Маркиза Делавир могла казаться благородной, утончённой, чуть ли не образцом светского достоинства. Но я знала правду. Святая в глазах толпы — змея в действительности. Она не просто родственница правителя, она — одна из тех, кто мечтает о троне. То ли ради себя, то ли ради сына. А если не выйдет — то для дочери, которую она с радостью протолкнёт в жёны наследнику, скрытному и таинственному принцу, о котором никто толком ничего не знает. Никто его не видел. Никто не знает его лица. Но даже так Делавир не упустит свой шанс. Даже если придётся наступить на родственную кровь.

О наследнике и правда начали ходить странные слухи. Кто-то шептался, будто он давно мёртв — погиб при таинственных обстоятельствах, потому и не выходит к народу, не появился даже на своём совершеннолетии. Другие, напротив, свято верят, что он отправлен на серьёзное обучение за границу, где, как настоящий принц, в поте лица готовится стать достойным престола. Примерным, справедливым, сильным — одним из тех, кто сможет защитить земли короны и удержать пошатнувшийся порядок.

Как там было на самом деле, я не знала. Даже книга в конце не дала ответа, либо я что-то упустила. События, прежде такие чёткие, начинают размываться. Словно кто-то подтирает грани сюжета, едва я перестаю к ним прикасаться. Не скажу, что это хорошо. Я будто лишаюсь карты, и теперь путь приходится прокладывать на ощупь.

Но наивно было бы ждать другого. Сейчас у меня одна задача — выжить и избавиться от навязчивого жениха, который не собирается отступать. Надеюсь, после сегодняшнего унижения он наконец усвоит урок и исчезнет из моей жизни. Если да — тогда останется только понять, что делать дальше.

Вернуться в свой мир идея всё больше кажется нереальной. Кто сказал, что моё прежнее тело вообще живо? Что оно не стало просто оболочкой без сознания? А если мертво — то меня больше некуда возвращать. Возможно, именно поэтому мою душу выбросило сюда. И теперь придётся прожить эту чужую жизнь так, словно она моя. Потому что другого шанса, возможно, не будет.

Поняв, что я не настроена на разговоры и поддержание светских бесед, матушка без слов перехватила инициативу. Маркиза тут же переключилась на неё, увлекая в вежливую беседу с улыбками, лёгкими наклонами головы и выверенными интонациями. Меня их разговоры совершенно не интересовали. Чужды, далеки, как будто говорили на языке, к которому я давно потеряла слух.

Появилось отчётливое желание как можно скорее уйти. Воспользовавшись моментом, сделала шаг назад и, коротко извинившись, почти бесшумно скользнула прочь. Следовало взглянуть в зеркало и понять, какой шедевр сотворил со мной тот подонок и как это теперь можно скрыть. Щека до сих пор пульсировала, губа саднила. По ощущениям я выглядела, мягко говоря, не блестяще.

На пути мне попался один из редких слуг — после скандала их будто стало меньше, словно сами по себе растворились в стенах. Поинтересовалась, где здесь ближайшая уборная, выслушала краткий ответ и кивнула, надеясь, что не заблужусь в этом странном лабиринте коридоров и лестниц, которых в поместье оказалось подозрительно много для таких размеров.

Шла по узкому, гулкому коридору, когда взгляд зацепился за приоткрытую стеклянную створку. Зимний сад. Не планировала туда идти — не было желания разглядывать чужие ухищрения с освещением, растениями и архитектурными прихотями маркизы Делавир. Но что-то, может, тишина, может, необходимость сбросить с себя вечернюю шелуху и выдохнуть, наконец, заставило свернуть с пути.

Машинально провела пальцами по пострадавшей стороне лица — кожа была горячей, пульсирующей, но уже почти немевшей. Выйдя за дверь, я на секунду замерла: порыв ночного ветра бросил выбившуюся прядь мне в лицо, хлестнув точно по щеке, словно в насмешку. Горько усмехнувшись, заправила её за ухо и, полагаясь на интуицию, направилась вперёд, не особенно разбирая дорогу.

Всё вокруг будто растворилось в шелесте листвы, мягком свете фонарей и прохладной тишине. Мои шаги звучали глухо, мысли плавали где-то на поверхности сознания, пока я не оказалась у фонтана. Посреди выложенной мозаикой площадки стояла каменная женщина, склонившаяся над золотым сосудом — из его горлышка тонкой струёй текла вода. Похоже, она плакала. Или молилась.

Я задержалась, вглядываясь в черты статуи, невольно пытаясь угадать, что двигало скульптором. Сочувствие? Сарказм? Безумие? Слишком тонкая грань, чтобы понять. И, возможно, я бы так и осталась стоять там, увлечённая странной фигурой, если бы не тень. Незнакомая, живая, сдвинувшаяся вбок на краю поля зрения.

С удивлением узнала в тёмной фигуре неподалёку герцога Делавьера. Он стоял неподвижно, будто сам был частью мраморной композиции, а не живым участником сегодняшнего приёма. Ни малейшего признака того, что он видел или слышал недавнюю сцену. Ни участия, ни удивления — только ровное, каменное спокойствие.

Высокий, собранный, в тёмном мундире, с прямой осанкой и лицом, которое не выдавало ровным счётом ничего. В одной руке светловолосый мужчина держал перчатки, в другой — бокал с вином, в котором отражались мягкие отблески фонарей сада. Всё в его облике говорило: он уже мысленно не здесь. Он давно ушёл — просто ещё не сделал шаг.

Я бы, пожалуй, прошла мимо, сделав вид, что не заметила. Но мои шаги — нервные, неуверенные — отозвались эхом по плитке, как только осознала, кто стоит по ту сторону фонтана. И тогда он медленно обернулся.

— Леди Эйсхард, — произнёс он с холодной вежливостью, не делая ни шага навстречу. Его голос был ровным, почти лениво раздражённым. — Вы решили завершить вечер эффектнее, чем следовало?

Ни сочувствия. Ни намёка на вежливость или тактичность. Только холодная усталость — сдержанная, безэмоциональная, как у человека, который был вынужден прийти туда, куда не хотел, и теперь просто ждёт, когда всё это закончится. Его слова не ранили напрямую, но ударили точно — не в сердце, а в остатки гордости. В то, что я старалась сохранить хотя бы на вид.

Но я не отвела взгляда. Просто стояла и смотрела на него — человека, который, по словам автора книги, однажды должен изменить судьбу королевства. Но сейчас передо мной не было героя. Ни избранного, ни романтического. Передо мной стоял хищник — сдержанный, наблюдательный, случайно загнанный в толпу танцующих павлинов, которым он даже не удосужился посочувствовать. Он просто смотрел на них сверху вниз. С лёгким, почти скучающим презрением.

Даже сейчас его глаза выдавали всё, что он думал об этой неожиданной встрече. Ни капли интереса. Только затаившееся, едва заметное пренебрежение — такое, которое он умел скрывать лучше всего. Сгладить острые углы помогала его фирменная королевская улыбка. Та самая, от которой у впечатлительных барышень буквально кружилась голова, а у некоторых мужчин появлялось ложное ощущение, будто он проявил особое расположение.

На деле же всё было иначе. Он лишь делал вид, что слушает и притворялся участливым. Сам же мысленно уже стоял в другом месте, рассчитывая, сколько ещё минут вежливости нужно отсчитать, чтобы можно было вежливо закончить беседу. Он был мастером таких манёвров — выполнял условный пункт из плана на день, достигал нужной цели, и исчезал, не оставляя ни следа, ни привязанности.

Я уже собиралась ответить — колко или нейтрально, ещё не решила, — как вдруг за спиной раздались торопливые шаги. Я вздрогнула, инстинктивно бросив взгляд через плечо. И в ту же секунду внутри будто что-то оборвалось. Всё тело напряглось, дыхание сбилось. А в голове с грохотом поднялась волна эмоций, от которой невозможно было спрятаться. Я бы и рада не скривиться — но удержать лицо в этот момент было выше моих сил.

— Предлагаю заключить сделку! — слова сорвались с губ прежде, чем я успела подумать.

Герцог даже не шелохнулся. Только медленно, очень медленно скептически приподнял бровь и посмотрел на меня так, словно я только что вывалилась из шкатулки с бреднями.

— Я знаю, где находится артефакт, — выдохнула я уже тише, глядя на него почти в отчаянии.

Это была моя последняя надежда. Единственный выход, чтобы избавиться от гадкого Луиджи окончательно — без скандалов, без расползшихся слухов, без новых ловушек. Мысли метались хаотично, но даже сейчас нашли выход, пусть и сомнительный.

Герцог Делавьер был фигурой, с которой не спорят. Его статус возвышался над всеми амбициями семейки Уинтерли, и если бы он подтвердил мою ложь или — лучше — превратил её в правду, у них не осталось бы ни шанса оспорить.

Я смотрела на него с напряжённым ожиданием. Внутренне молилась, чтобы он хотя бы на миг вошёл в игру. Хоть на шаг. Хоть на слово. От его решения сейчас зависело слишком многое. Больше, чем я когда-либо готова была признать. Но всё это в одночасье оказалось сметено другим голосом — резким, громким, до отвращения знакомым.

— Ах вот ты где!

Голос был узнаваемо скрипучим от злости, и сердце больно кольнуло, словно игла вошла под рёбра. Я не обернулась. Не нужно было — я и так знала, кто за спиной. Луиджи. Кто же ещё?

Вся сцена, как по нотам: его мать наверняка следила издалека и уже отправила сына «выяснять обстоятельства». А дальше — очередная афера, которую они преподнесут как восстановление справедливости, а мой статус невесты вновь станет чем-то само собой разумеющимся. Без моего согласия. Без шанса возразить.

А Вэлмир… он просто развернётся и уйдёт. Не станет ввязываться и не заинтересуется. Не сделает ни шага в мою сторону, потому что я — не тот, кто способен его зацепить. Не тот, ради кого он поменяет свои планы. И всё же я обернулась.

Раздражённо, сдержанно, почти отстранённо — словно сама себе не верила, что даю этому человеку ещё один взгляд. Луиджи буквально летел по аллее сада, срываясь с ног в своей привычной манере: без достоинства, без меры, с перекошенным от ярости лицом. Волосы растрёпаны, глаза горели — ни следа от той сладкой, напускной галантности, которой он так ловко пользовался на людях.

— Ты! Ты выставила меня на посмешище! — срываясь на визг, задыхался Луиджи. — Думаешь, можешь просто уйти, разыграть спектакль — и всё? Думаешь, всё так просто закончится?

Он подошёл вплотную и резко схватил меня за запястье. Пальцы врезались в кожу с такой силой, что я почувствовала, как боль отзывается в локте. Слишком сильно и грубо, чтобы закрыть глаза на очередную бесцеремонность мерзавца.

Я не вскрикнула и не отшатнулась. Несмотря на жгучую боль, стояла, не двигаясь, глядя ему прямо в глаза. Уже зная — помощи не будет. По крайней мере, не отсюда. Не от герцога, которого я не смогла переманить на свою сторону и обойтись малой кровью.

И тогда, сама от себя не ожидая, я размахнулась и ударила ладонью по изнеженному лицу. С такой силой, что его голова дёрнулась в сторону, а в воздухе раздался резкий, чистый, как удар кнута, звук.

— Отпусти, — выдохнула я.

Он стоял несколько секунд, будто не веря, что я действительно посмела это сделать. Пальцы разжались не потому, что он одумался — скорее от неожиданности. Но я уже сделала шаг назад. Один — и оказалась рядом с Делавьером. Не потому, что искала защиты. Просто рядом с ним проходила граница. Чёткая, невидимая, но не переступаемая. Луиджи знал это. Герцог был пределом, тем, кто не терпит глупостей — даже не произнесённых вслух.

— Ты всё ещё не понял, да? — сказала я негромко, но отчётливо, не сводя взгляда с Луиджи. — Я не вернусь к тебе. Ни после этого бала. Ни через месяц. Ни через год. В моём сердце нет места — ни для тебя, ни для твоих амбиций. Там уже давно другой.

Он замер. Словно эти слова ударили сильнее, чем ладонь по щеке. Словно они в самом деле разрушили то, что он считал незыблемым. Я перевела взгляд на Делавьера — мимолётно, едва заметно. Но этого было достаточно. Я дала ему знак. Не игра. Не блеф. Просто время сделать выбор: продолжить — или смотреть, как начинается новый скандал. Даже если правда была другой — звучать она должна была именно так.

Меньше всего я ожидала, что его рука внезапно ляжет мне на талию и без предупреждения притянет ближе. От неожиданности мои глаза распахнулись — округлённые, почти испуганные. В нос резко ударил терпкий, сдержанный запах мужского парфюма, и сердце предательски сбилось с ритма. Всё произошло слишком быстро — словно я попала в ловушку, о существовании которой даже не подозревала. Ловушку, где хищник уже сомкнул кольцо.

Весь тщательно выстроенный самоконтроль будто смыло. Его реакция не входила ни в один из моих расчётов. Я не собиралась заявлять, что кандидат на моё сердце — он. Тем более зная, кто он на самом деле. Слишком хорошо помню, каким его описывали в книге. Всё, что мне было нужно — просто подыгрыш. Иллюзия близости. Роль старого друга или даже знакомого моего объекта воздыхания, за которым легко спрятать ложь. Но не это.

Я очень медленно повернула голову, всё ещё пребывая в глубоком шоке от происходящего, и остолбенело встретила его взгляд. Холодные, непроницаемые, как чёрное стекло, глаза затягивали в себя, как бездонная глубина. И чем дольше я в них смотрела, тем сильнее понимала — из этой глубины не возвращаются.

Его губы едва заметно дрогнули в насмешливо-снисходительной улыбке, от которой по спине пробежал холодок. Мне пришлось сдержаться, чтобы не вздрогнуть и не выдать себя. Всё внутри протестовало, требовало отстраниться, выйти из-под его руки, оказаться как можно дальше… Но одно резкое движение — и вся выстроенная легенда рассыплется, а Луиджи сразу усомнится в каждом нашем слове.

— Всё верно. Я давно покорён непревзойдённой красотой мисс Эйсхард, — почти лениво произнёс герцог, вжимая меня в себя чуть сильнее, будто так и было задумано.

Его голос звучал спокойно, уверенно — и холодно, как и прежде. А взгляд, тот самый, от которого душа проваливалась в пятки, по-прежнему не отпускал. Но в следующую секунду он перевёл внимание на Луиджи, застывшего в нескольких метрах от нас. Взгляд стал колючим, тяжёлым.

— Какие-то проблемы, лорд… Уинтерли, если я правильно помню? — голос Делавьера оставался вежливым, но за этой вежливостью ощущалось острое лезвие. — Насколько мне известно, вас с моей избранницей уже ничего не связывает. Ваша помолвка была расторгнута несколько дней назад. Или вы решили, что всё ещё можно что-то поменять?

От последних слов герцога мне стало и вовсе не по себе, хотя адресованы они были не мне. Но с каждой мучительной секундой внутренний голос всё громче подсказывал одно: пора уносить ноги. Освободиться из его хватки и оказаться на безопасном расстоянии как можно скорее.

И я понимала странный зов разума — пусть не могла до конца объяснить, что именно в Делавьере вызывало такую инстинктивную дрожь в коленях. Это был не страх и не тревога. Необыкновенное предчувствие опасности — тонкой, скрытой, но очень реальной.

Я не видела лица Луиджи, зато отлично различала выражение в глазах герцога — искру удовлетворения, почти ликующее спокойствие. Он знал, какое производит впечатление. Знал, и ни на миг не сомневался в своём эффекте. Особенно на таких, как Луиджи.

И, судя по тому, как тот застыл, ничего благородного или достойного на его лице сейчас точно не было. Скорее — жалкая обида, бессилие. Жалкая собака, что готова лаять на меня, швырять угрозы, скалиться, но перед хищником побольше просто вжимается в пол. Он мог схватить меня за руку, причинить боль… но перечить герцогу — никогда.

— Нет, ваша светлость, — с заминкой протянул смазливый блондин, и я всё же бросила на него косой взгляд. — Хотел лишь убедиться, что Эления действительно ничего ко мне не чувствует и не передумает. Она ведь… любит деньги. Может вернуться, если увидит удобный случай.

— Не беспокойтесь, — без малейших колебаний откликнулся герцог, на миг скользнув по мне взглядом. — У меня достаточно средств, чтобы удовлетворить желания своей девушки.

Внутри что-то окончательно оборвалось. Последняя, едва живая надежда, что Луиджи не настолько низок, рассыпалась. Реальность снова ткнула в лицо. Он не просто решил очернить меня на глазах у другого мужчины — он ещё и выбрал самую дешёвую ложь. Ложь, в которую, как надеялся, все поверят. Меркантильная, готовая вернуться за выгодой. Удобный образ, выгодный только ему.

Спорить? Оправдываться? Бессмысленно. Я не собиралась доказывать ни искренности, ни чувств, которых давно не осталось. В этой сцене Луиджи сыграл свою последнюю партию. И сделал это блестяще — именно так, как нужно было. Теперь проблема, называемая Луиджи Уинтерли, осталась позади.

Он отступил с видом побеждённого, но не смирённого. Глаза продолжали метаться, как у зверя, загнанного в угол, не понимающего, как всё вышло из-под контроля. Я смотрела на него спокойно, не торопясь отворачиваться. Не было ни злости, ни сожаления. Только странное чувство — будто перечёркиваю главу, которую давно следовало сжечь.

Сад вновь погрузился в тишину. Вокруг шевелились только тени, и даже фонари будто тускнели, поняв, что спектакль окончен. Я сделала шаг в сторону, освобождаясь от руки герцога. Он не остановил. Не спросил. Просто проводил взглядом, в котором не было ни насмешки, ни жалости — лишь что-то похожее на любопытство. Не к словам, не к роли, которую я пыталась разыграть, — к самой сути.