Брак по контракту со злодейкой

Глава 3

Ужин закончился быстрее, чем кто-либо ожидал — и куда тише, чем опасались. Семейство Уинтерли, поняв, что терять здесь уже нечего, предпочло не затягивать своё пребывание и не позориться ещё больше. Они удалились с нарочитой учтивостью, за которой ясно чувствовалась сдержанная злоба и уязвлённое тщеславие.

Луиджи, вопреки всем моим предположениям, не попытался уединиться со мной, не заговорил о чувствах, не попытался сыграть в покаяние. Ни словом, ни жестом. Лишь его взгляд… Скользящий, вымеренный, как у человека, прикидывающего, где именно его поймали и каким будет следующий ход. Именно он оставил после себя самое неприятное послевкусие, хотя больше всего стоило опасаться действий и языка графини Уинтерли.

Я чувствовала, что жду подвоха, но не дрогнула. Сохраняла ровную, спокойную маску, даже когда внутри дрожали струны, натянутые тревогой. Ни резких движений, ни лишних фраз.

Они закончили трапезу спустя каких-то десять минут. И всё — как по щелчку. Больше никто не сказал ни слова. Разговор был исчерпан, и все присутствующие это поняли. Но чем тише становилось в зале, тем гуще становилось напряжение — словно даже воздух не желал отпускать гостей мирно. Скандала, которого все ждали, не случилось. И именно это было самым тревожным.

Я провожала их задумчивым взглядом, не отрываясь от прямой, надменно выпрямленной спины Луиджи. Интуиция звенела тонкой струной внутри — тревожной, почти болезненной. Опасность не исчезла. Она затаилась, выжидает. И я знала: именно он — блондин с отточенной улыбкой — остаётся главным кандидатом на роль палача в этой изящной пьесе.

Каждое его движение вызывало у меня внутреннюю настороженность. На протяжении ужина я неотрывно следила за тем, куда он тянется рукой, не позволяла ни приблизиться, ни коснуться моей тарелки. В прошлом он сам выбирал блюда для Элении, будто знал лучше неё, что ей подойдёт — на деле же подчиняя её себе даже за столом. Я не собиралась повторять эту ошибку. На этот раз он и не попытался. И всё же я ни на миг не позволила себе ослабить контроль.

Когда за гостями захлопнулась дверь, в зале повисло оглушающее молчание. Оно было таким плотным, что казалось — воздух стал вязким. Только спустя несколько секунд матушка выдохнула — медленно, с усталой грацией женщины, выжившей в политической буре. Она провела рукой по виску, словно стряхивая с себя последний след присутствия нежеланных гостей.

— Что ж… Всё могло закончиться куда хуже, — негромко произнесла матушка, бросив на меня внимательный, чуть изучающий взгляд. Жестом она пригласила меня следовать за собой, и я, чувствуя, как в животе завязывается тугой узел, подчинилась без лишних вопросов. — Но, к сожалению, на этом вечер не заканчивается. Есть ещё один момент, который мы не обсудили заранее. Прости, мы с отцом решили… не нагружать тебя лишним перед ужином.

— Не нагружать? — я приподняла бровь, хотя уже чувствовала, как внутри поднимается знакомая волна — не страха даже, а утомления. Очередная «мелочь» с привкусом беды. — О чём речь?

В это время отец, уже устроившийся в своём кресле, устало провёл рукой по лицу и на несколько секунд прикрыл глаза, будто подбирал слова. Он выглядел так, словно ему хотелось выкурить что-то крепкое — или хотя бы выпить, желательно до того, как начнётся следующая буря.

Я напряглась. То, как он медлил, говорило само за себя. Это было нечто большее, чем просто «неприятная обязанность». И почему-то уверенность в том, что меня сегодня отпустят, рассыпалась в прах.

— Через два дня состоится бал у маркизы Делавир, — наконец сообщил он, голос его звучал сдержанно, но в каждом слове сквозила неизбежность. — Один из тех приёмов, что не пропускает ни одна значимая семья столицы. Мы получили приглашение. И отказаться, увы, не можем.

Меня будто прошибло молнией. Я не сразу смогла ответить — язык словно прилип к нёбу. Мысль о том, что после всего пережитого сегодня мне придётся снова облачиться в несвойственную и совершенно новую для себя светскую маску, улыбаться, изображать безмятежность и терпеть пустые, напыщенные разговоры, вызывала глухой протест где-то под рёбрами. А хуже всего — я помнила этот бал, о котором шла речь.

Именно на нём Эления была официально представлена как невеста Луиджи Уинтерли. До того ходили только слухи в высшем обществе, но именно тогда она обрела статус «занятой», и всё общество приняло это за свершившийся факт. И теперь я должна появиться на этом же балу, но при других обстоятельствах. Похоже, так просто всё не закончится.

— Думаю, теперь у тебя будет другой статус, — произнесла матушка. В её голосе не было ни нажима, ни холодной строгости — лишь мягкость, вплетённая в уверенность. — Незамужняя, но свободная. Поверь, это вызовет куда больший интерес, чем ты думаешь.

Я перевела взгляд на неё. В её чертах не было ни капли иронии. Только тонкий оттенок беспокойства, чуть заметный в складке у губ. И, возможно, ожидание. Я чувствовала, что этот бал — больше, чем просто событие. Это первая сцена моей новой роли. И у меня не было права забыть, с какой историей вышла на этот свет.

— А также даст нам шанс показать, что семья Эйсхард не боится говорить правду и не теряет достоинства, даже когда рвёт связи, — сдержанно, но весомо проговорил отец. Его тон не оставлял сомнений: он уже просчитал возможные последствия и был готов встретить их лицом к лицу. — Но не стоит преждевременно скидывать Уинтерли со счетов. Поверь, они ещё покажут свою истинную суть. Подлость редко уходит тихо — она всегда ищет способ ударить в спину.

Я кивнула, не споря. В голове уже стремительно разворачивалась картина предстоящего бала. Люстры, перешёптывания, взгляды через плечо. Все те, кто когда-то был частью жизни настоящей Элении, — они точно заметят перемены. Уж слишком хорошо они знали прежнюю — ту, которую презрительно считали глупой, наивной, ведомой.

Я всё ещё не знала, насколько это было правдой. Чем больше узнаю о своей предшественнице, тем сильнее закрадывается мысль: а не был ли образ, показанный читателю, искажён? Возможно, за неприглядной оболочкой скрывалась вовсе не слабость, а тщательно заученная роль. Или же её просто задушили — медленно, изощрённо — до того, как она успела стать собой.

Во мне вспыхнуло странное чувство — как искра в груди, неведомая, но яркая. Смешение тревоги, предвкушения и чего-то озорного. Однако расслабляться я не спешила. Напротив — теперь особенно важно продумать каждый шаг, каждое слово, каждую улыбку на балу. Внимательно присмотреться к тем, кто захочет подойти под видом старой «подруги». Не стоит даже надеяться, что среди них найдутся по-настоящему верные. За весь день ни один из них не напомнил о себе.

Ни весёлые собутыльники, ни прежние фавориты, ни так называемые «близкие» — никто даже не попытался выйти на связь. А ведь в этом мире хватает способов для общения: пусть тут нет телефонов и интернета, но магических артефактов — в избытке. Один из них — сферический передатчик — стоит прямо у меня на тумбочке. Безмолвен. Ни вспышки, ни звука, ни дрожания.

По книге у Элении была своя свита — напыщенные прихвостни, пиявки и «друзья», с которыми она якобы делила пиры и сплетни. Но, похоже, в реальности всё было куда тише. Наверное, так даже лучше.

Около часа ушло на обсуждение предстоящего бала и попытки просчитать все возможные ходы Уинтерли. Мы перебрали десятки вариантов — от примитивной лжи до попыток спровоцировать меня на публичную ссору. Но, признаться, никто из новообретённых родителей по-настоящему не верил, что они опустятся до самого низкого. Зато я не была в этом так уверена. Здесь, в этом свете, честь — не ценность, а инструмент. А репутация — лишь декорация, которую легко сорвать.

Особенно, если речь идёт о девушке. Одной неловкой сцены вполне достаточно: «случайно» оказаться с кем-то в одной комнате, в неположенный час, при сомнительных обстоятельствах и всё. Дальше работает лишь молва. А молва здесь смертоносна. Она не нуждается в доказательствах, только в удобной постановке.

Я слушала, делая вид, что всё под контролем, но внутри уже выстраивала собственную защиту. Большинство аристократов — как мой отец — верят, что окружающие столь же благородны, как и они сами. Увы, мерзавцы здесь не исключение, а правило. Просто они умело прячут когти под перчатками и улыбаются чуть шире, чем требуется.

Луиджи — один из таких. Как и его отец, он привык подбирать слова, льстить, рассыпаться в комплиментах, выставляя себя в выгодном свете. Единственный их просчёт — графиня. Женщина, которая считает всех и всё своей собственностью, и не стесняется об этом напоминать.

Именно она со своими стереотипами и жадностью превратила их некогда беззаботное существование в борьбу за выживание, в жалкую игру на грани банкротства, прикрытую шелестом шёлковых тканей и жеманных улыбок. Даже мой новоиспечённый отец, при всей своей прозорливости, не смог разглядеть всю глубину их положения. Я не могу быть уверена, что он до конца верит в их благополучие — но точно знаю одно: я не позволю себя поставить в позицию жертвы.

Когда разговор подошёл к концу, я вежливо попрощалась с родителями, позволив себе короткий кивок, и покинула гостиную. Шаги гулко отдавались по мраморному полу, словно подчёркивая моё состояние — сосредоточенность, вперемешку с внутренней усталостью. Мимо проходили слуги, кто-то что-то уносил, кто-то, наоборот, расставлял на полках — но я никого не замечала. Мой взгляд был направлен вперёд, сквозь отражения в полированных зеркалах, сквозь приглушённый свет, будто я шла не по дому, а по тонкой грани между планами. Между тем, кем должна быть — и кем стать могу.

В собственной комнате я бесшумно прикрыла дверь и на миг прислонилась к ней спиной, позволяя себе короткий выдох и прикрытые глаза. Приём у маркизы будет далеко не безобидным — за тонкими улыбками прячутся острые когти, а шелк платьев лишь маскирует лицемерие. Бал — это сцена, где взгляд весит больше слов, а шаг в сторону может стать фатальным.

Мне придётся не только оставить прошлое настоящей Элении за спиной, но и выстроить новые связи с теми, кто действительно может повлиять на ход предстоящих событий. Этот мир ждут перемены — и я не намерена тянуть за собой тех, кто ни разу не показал себя способным на что-то большее, чем дешёвые интриги и уличные аферы.

Я медленно прошлась по комнате, не включая свет, позволяя сумеркам обвить меня, как плотной вуалью. Мысли давно унеслись за стены поместья. За окном уже опустилась ночь, и фонари отражались в стекле, как крошечные искры на чёрном бархате. Я взглянула на своё отражение — выверенное, спокойное, почти чужое.

Всё никак не могла привыкнуть к своему новому облику — он казался мне одновременно далеким и до пугающего идеальным. Чем дольше я всматривалась в отражение юной восемнадцатилетней девушки, тем сильнее сравнивала её с собой прежней. Несмотря на уход и косметику, кожа в моём мире редко бывала настолько ровной и светлой. А здесь — гладкая, фарфоровая, с лёгким холодным отблеском. Это лицо будто сошло с обложки глянцевого журнала, только живое и подвижное, с пронзительным взглядом золотых глаз, от которого сложно было оторваться.

Мотнув головой, стараясь отогнать лишние мысли, я развернулась к письменному столу. Лампа отбрасывала мягкое, тёплое сияние, и в нём комната казалась чуть менее чужой. Я села, выпрямилась и вдохнула чуть глубже — пора сосредоточиться. Скрип кресла прозвучал почти утешающе, как будто напоминая: ты уже здесь, в этом теле, в этой роли — и назад пути нет.

Передо мной лежал аккуратно переписанный список приглашённых, составленный матушкой. Она вручила его мне во время последнего разговора, тонко намекнув, что бал может стать отличной возможностью найти «более достойного претендента». Я едва не усмехнулась при воспоминании — слишком уж осторожно она это подала. Словно говорила о том, чего сама не до конца желала, но понимала, что так будет лучше.

К списку я добавила чистый лист — собственные пометки должны быть точнее и полезнее. Пусть в этом мире я пока чужая, но стратегия и здравый смысл — мои верные союзники. Я аккуратно обмакнула перо в чернильницу, пододвинула лист поближе и начала писать, стараясь не пролить чернила с непривычки и не поставить кляксу на бумаге.

Перо мягко скользило по бумаге, строчка за строчкой, имя за именем. Маркиза Делавир — вычеркнула первой. Она хозяйка бала, и её присутствие даже не обсуждается. Женщина властная, остроумная и коварная, привыкшая держать руку на пульсе столичной знати. С ней лучше не ссориться, но и доверять глупо. Особенно после её последнего скандала с отравленным вином.

Далее — графиня Вантерлейн. Придёт непременно. Обожает сплетни, обладает даром разрушать репутации одним только взглядом. Элению терпеть не могла, но всегда улыбалась при встрече. Думаю, попытается поддеть, проверить реакцию. Её следует переиграть в вежливости.

Баронесса Тревиль — известна своенравным нравом и связями при дворе. Виконт Рейнар — льстец, но весьма влиятельный среди торговцев редкими артефактами. Семейство де Лор — с виду благородные, но, по слухам, хранят в подвалах больше секретов, чем вина.

Герцогиня Лаэрис — редкая гостья, но если придёт, это будет событием. О ней мало кто говорит вслух, но все знают: у неё сеть шпионов и слухачей, тянущаяся через половину королевства. У Элении с ней, кажется, был старый конфликт — и мне стоит выяснить, насколько глубоко он зашёл.

Я дописала ещё несколько имён, делая пометки на полях: кто ни на что не влияет, кто предпочитает держаться в тени, выжидая момента, чтобы переложить ответственность на чужие плечи. Таких я отметила особым символом — пусть и присутствуют, но их действия не вызывают тревоги. Серая масса, предпочитающая не лезть в интриги, лишь бы сохранить лицо. А значит, мне незачем тратить на них внимание.

Но взгляд внезапно зацепился за знакомую фамилию в самом конце страницы — «Луиджи Уинтерли». Пальцы на мгновение сжались на пере. Конечно же, он будет там. Вряд ли кто-то из его семьи согласился бы упустить столь значимое событие, особенно после сегодняшнего ужина. Уинтерли не из тех, кто умеет отступать. Они, скорее, из тех, кто плетёт сети, чтобы заманить добычу обратно, убедив её, что это её собственный выбор.

Я почувствовала, как в груди зарождается то самое неприятное, но уже почти привычное чувство. Оно жгло — не болью, а тревогой, настойчивой и цепкой, как ледяной ветер по коже. Что бы он ни задумал — мне стоит быть готовой.

С поднимающимся раздражением перелистнула страницу, оставляя его имя позади, и выдохнула, когда чернила легли на новый лист. Следующей строчкой аккуратно вывела: герцог Вэлмир Делавьер.

Перо застыло в воздухе, не касаясь бумаги. Я смотрела на уже написанное, но мысли уносились всё дальше от стола. Это имя — совсем другое. Оно звучало, как колокол: глухо, величественно и с оттенком опасности. Оно не просто давило — оно как будто отбрасывало тень на всё остальное.

Он единственный, кто по-настоящему стоит особняком среди всей этой блестящей толпы. Самый влиятельный, самый закрытый и, пожалуй, самый опасный. Герцог Кайрос Вэлмир Делавьер — имя, за которым скрывается куда больше, чем дозволено знать. Его происхождение окутано домыслами, почти легендарными, а нынешняя позиция в совете — не просто титул, а источник зависти и страха даже для старейших домов.

Про него не существует откровенных слухов — каждый обрывается на полуслове, превращается в намёк, словно сама реальность не решается говорить о нём вслух. Его не обсуждают — остерегаются. Но в обществе хранят благоговейную дистанцию, смешанную с трепетным вниманием — будто он одновременно символ и предостережение.

Моё перо наконец коснулось бумаги, и я беззвучно выдохнула, записывая имя до конца. Чернила легли идеально — будто и лист, и я знали: эта запись будет главной. Когда-то Эления пыталась сблизиться с ним после всей вскрывшейся правде о муже. Или, скорее, мечтала попасть в поле его зрения — быть замеченной, оценённой. Но её стремления так и остались в рамках мечты. Он не обратил на неё ни малейшего внимания.

Теперь всё иначе. Я уже не та девушка, чьё имя забывают, едва произнеся. И если он появится на балу, то это будет не случайность. Ни один его шаг не бывает случайным. И, возможно, именно он — тот, кто станет ключом к чему-то большему. Или к пропасти, в которую можно сорваться одним неверным словом.

Несмотря на изначальный сюжет, мне стоит попробовать заручиться поддержкой герцога и превратить его титул в собственную защиту. Пусть это звучит дерзко, почти безрассудно — но в этом мире не выживают те, кто действует по правилам. Особенно если эти правила писались мужчинами с кольцами на пальцах и ядом на языке. Если мне удастся привлечь внимание Вэлмира Делавьера, Луиджи и его родня потеряют весь запал. Они не рискнут тягаться с человеком, чьё имя открывает двери и придаёт словам вес закона. С таким покровителем даже намёки на шантаж обернутся против самого шантажиста.

Но что я могу ему предложить? Я — всего лишь девушка, отказавшаяся от невыгодного брака. Да, с хорошим происхождением, но без политической силы. У него же есть всё. Власть, статус и знания. Даже родственные узы, о которых никто не смеет заикнуться — ведь он младший брат короля. И хотя об этом не говорится вслух, именно он двигает фигуры на шахматной доске столицы.

Я отложила перо в сторону и с лёгким шумом откинулась на спинку кресла. Мысли разбегались, цеплялись друг за друга, но упрямо возвращались к одному: как же это сделала главная героиня?

В книге не было ничего похожего на нежные признания или любовь с первого взгляда. Всё развивалось постепенно, болезненно медленно, с множеством препятствий. Она вызывала у него раздражение, затем интерес, буквально вытянутый из пальца, потом уважение — и лишь позже привязанность. Хотя рядом был другой кандидат: вспыльчивый, страстный, тот, с кем действительно летели искры. Тот, кого любили читатели.

Но всё решило влияние, сила и умение быть полезной в нужный момент. Возможно, именно это и нужно мне — стать ценной. Не красивой и не послушной, а опасной в качестве союзника и слишком неудобной — в качестве врага. Если уж придётся разыгрывать партию — я должна быть фигурой, а не пешкой.

К сожалению, автор не пожелал развивать линию с более страстным героем и предпочёл пойти по самому заезженному тропу — героиня влюбляется в герцога, который по иронии судьбы оказывается потенциальным наследником трона. К слову, в финале он действительно его занял, после того как убил собственного брата. Причины убийства так и не были раскрыты — лишь пара намёков, оставленных между строк, словно автор сам не знал, как обыграть столь сильный поворот. Зато одна из самых банальных деталей книги — та самая блондинка, что считалась единственной настоящей подругой Элении, — неожиданно стала королевой. Почти без конфликта, словно это было заранее прописано в её контракте.

Политические же интриги вертелись вокруг некоего таинственного артефакта, который, как выяснилось, правительство же и спрятало от всех. Формально он должен был определить того, кто достоин стать правителем. Кто бы ни был выбран — избранник получал законное право на трон. Вот только жизнь устроена иначе: всегда найдутся те, кто недоволен, и те, кто считает себя более достойным. Поэтому, кем бы ни оказался новый король, он всё равно становился мишенью. И дело было даже не в нём самом — а в самой идее власти, в зависти, в страхе потерять то немногое, что ещё принадлежит старой знати.

Собирались тайные братства, выступающие против короны. Они мечтали выкрасть артефакт и провести повторную проверку — на этот раз под строгим наблюдением и без вмешательства со стороны двора. Однако заветное сокровище неожиданно исчезло из хранилища. Во всеуслышание объявили, что реликвия была украдена, и вскоре за её возвращение назначили баснословную награду. Тем не менее, несмотря на шум и охоту, годы шли — а артефакт так и не нашли.

Новый король, несмотря на свою силу, вызывал негодование у большинства аристократов. Особенно после введения закона, позволяющего покупать титулы за деньги. Это не просто задевало старую знать — это разрушало саму суть её положения. Благородство обесценивалось. Всё, что передавалось по крови и чести, теперь продавалось как товар. Дворянских домов становилось всё больше, каждый день рождались новые фамилии, в то время как старые роды теряли влияние. Королевство разделилось: на тех, кто верил в золото, и тех, кто верил в порядок. Капиталисты и бюрократы — две силы, готовые задушить друг друга, не дожидаясь сигнала.

Я медленно провела пальцами по краю стола, ощущая подушечками холод дерева, и на мгновение погрузилась в молчаливые раздумья. В прошлой жизни я, быть может, сочла бы всё это фарсом — театром тщеславия, где за высокопарными словами вроде «долг», «честь», «закон» скрываются только личные амбиции и жажда власти. Ни капли настоящей веры — ни в корону, ни в принципы. Только изощрённая борьба за влияние, обёрнутая в шелк дипломатии, безупречные улыбки и выверенные взгляды через бокал вина.

Теперь же я сама стала частью этого изысканного безумия. И мне придётся играть. Перебирать лица, взвешивать выгоды, выстраивать связи — просто чтобы остаться в живых и не стать пешкой, которой пожертвуют ради очередной сделки.

Я знала, где находится артефакт. Он ближе, чем думают даже те, кто считает себя посвящёнными. Ближе — и опаснее. Он уже в руках того, кто умеет мыслить холодно и действовать расчётливо. Того, чьё имя пока не звучит на площадях, но чью тень уже узнаёт народ. И, быть может, именно он — их настоящая надежда. Или последняя ошибка.

Решив, что на сегодня хватит размышлений, аккуратно свернула исписанный лист, поднесла к свече и наблюдала, как огонь с жадностью пожирает чернила. Тонкая бумага съёжилась, почернела и рассыпалась пеплом, не оставив ни следа от моих заметок. Пускай всё, что там было, сохранится только в памяти — или исчезнет без сожаления, как и прежняя Эления.

После я быстро приняла душ. К счастью, никто из слуг не проявил навязчивой заботы, которой я опасалась больше всего. Не хотелось, чтобы кто-то вторгался в личное пространство — пусть даже по привычке, ведь прежнюю хозяйку здесь любили и баловали. Я же всё ещё не могла избавиться от чувства, будто ношу чужую кожу.

Когда вернулась в спальню, позволила себе немного тишины. Устроилась в постели, мягкой и непривычно уютной, но сон не приходил. Тело расслаблялось, а разум — нет. Мысли, словно назойливые тени, кружили над головой, не позволяя отдохнуть. Внутри будто что-то скреблось, напоминая, что всё это — не моя жизнь. Что я чужая.

Я вспоминала свою родную мать. Ту, что в пылу ссоры бросила слова, не подлежащие забвению. «У меня больше нет дочери!» — пронзительное, окончательное, как приговор. Они эхом разносились в моей голове, снова и снова, будто я вновь сидела на полу собственной комнаты и вцеплялась в телефон, не веря, что всё это происходит наяву.

И теперь — вот я, здесь. В теле другой. Среди дворцов, титулов и лиц, полных фальши. А там, в другой реальности, больше нет никого, кто бы звал меня домой.

Горькие слёзы обожгли глаза и медленно покатились по щекам, обжигая кожу, словно расплавленное стекло. В горле встал тугой ком, от которого невозможно было избавиться — ни глотком, ни выдохом. Я сжалась в комочек, перекатилась на бок и уткнулась лицом в подушку, стараясь не всхлипнуть. Но дрожь прошлась по плечам, и сдержать её оказалось труднее, чем хотелось бы. Всё внутри сжалось от глухой, вязкой боли, от чувства покинутости и той тяжести, что разливалась по груди, будто мир, к которому я когда-то принадлежала, окончательно захлопнул передо мной дверь.

Ком в горле становился всё плотнее, будто вытесняя изнутри воздух, разум, остатки гордости. Мне казалось, что я уже переросла эти чувства. Что новая жизнь, новая оболочка — как доспех, не дающий слабости пролезть сквозь броню. Но стоит прикоснуться к прошлому, — и всё рушится.

Я не была готова к этому одиночеству. Не тому, что снаружи, — к нему я привыкла. А к тому, что заполняло изнутри, как чернила чистый лист: липкое, тягучее, чужое. Иногда я спрашивала себя — что бы изменилось, если бы мать тогда обняла, а не вычеркнула меня из жизни? Если бы сказала что-то другое. Если бы не предала.

Но ответов не было. Только голос, который снова и снова говорил: «У меня больше нет дочери…». И я задыхалась от невозможности вернуть хоть что-то. Но утром я всё равно встану. Умою лицо, надену новую маску и буду улыбаться. Потому что у этой девочки — пусть даже я в ней всё ещё не до конца — никто не должен увидеть слом.

Я не знала, как долго пролежала вот так, обнимая подушку и сдерживая беззвучные рыдания. Сердце колотилось медленно, глухо, будто устав от попыток быть сильным. Пальцы сжались в простынях, словно хватаясь за хоть что-то, что не ускользнёт. Но всё ускользает — люди, привычный дом, жизнь и я сама.

Я ненавидела ту ночь, когда голос в трубке оборвал всё, что связывало меня с прошлым. Ненавидела ту секунду, когда позволила себе поверить, будто любовь можно заслужить. И всё же продолжала её ждать — глупо, упрямо, почти болезненно. Но что теперь? Как она отреагирует на известие о смерти дочери? Пожалеет ли хоть об одном сказанном наотмашь слове, хоть раз вспомнит с дрожью в голосе то, от чего я пыталась избавиться всё детство?

Медленно выпрямившись, я села на кровати и провела ладонью по лицу, смахивая мокрые следы. Зеркало напротив отразило бледное, встревоженное лицо с покрасневшими от слёз глазами. Оно по-прежнему казалось чужим — но уже не отталкивало. Я смотрела на своё отражение, как в пустое окно, и изнутри медленно поднималась та самая пустота, которую я давно научилась превращать в силу.

— Довольно, — шепнула я себе, — этого никто не должен видеть.

Я встала, прошлась к туалетному столику, вытерла лицо прохладной тканью, привела в порядок волосы. Затем — вернулась к постели, легла ровно, лицом к потолку, как привыкли спать девушки знатных домов. Слёзы ушли. Осталась только усталость — густая, вязкая, тяжёлая, как морская пучина, в которую медленно погружаешься. И прежде, чем провалиться в сон, пообещала себе — это было в последний раз, когда я плакала от обиды на родную мать.