Бриллианты Forever, или Кто не носит Tiffani

10 февраля, пятница

Кстати, о врачах. Поход в «Турандот», кажется, наконец, заставил Павла от меня отлипнуть. Звонки прекратились. Не могу сказать, что меня это заботит. В целях самоутверждения я пообщалась с ним достаточно. Дальнейшее вряд ли интересно.

У нас другая напасть. Зачастил Лев Сергеич. Раньше он заезжал к нам раз в месяц, для профилактической промывки мозгов. А тут начал ходить, и все ходит и ходит. Да еще разных людей приводит. Они не обращают на нас никакого внимания, обводят глазами стены и потолок, заглядывают в витрины. В общем, ведут себя так, как будто хотят снять помещение.

Нас Лев Сергеич не удостаивает объяснениями. Мы чувствуем себя рабынями на восточном базаре, только неизвестно, продают нас всех вместе, в розницу, с мебелью или без. Катя делает вид, что что-то знает, и туманно намекает на большие перемены. Майка пыталась к ней подъехать с вопросами, но все напрасно.

Вчера нам с Майкой объявили, что мы едем в Италию. Звучит, конечно, здорово, только не для меня. Едем с единственной целью — забрать товар и привезти в Москву. Лев Сергеич очень не любит платить таможенные сборы (впрочем, кто любит?). Сам он до контрабанды не снисходит. Это делаем мы — в случае, если поймают, с дамочек спрос невелик. Да и легче прикинуться, что украшения — твои собственные. Вроде ты их так любишь, что возишь с собой. Это особенно касается серьезных вещей — их обычно возят на себе. Помню, Катя везла колье в виде змеи. Села в самолет, и в воздухе ей стало плохо — змея давила на шею. Катя так побледнела, что ее сосед взволновался. Стюардессы дружно отпаивали ее водой, но Катя держалась, как партизан, и в том, что ее душат бриллианты, никому не призналась.

Мы летим на сутки. Лев Сергеич считает, что нечего нам расхаживать по Милану. Прилетели, переночевали в отеле у вокзала, взяли товар — и обратно. И хотя билет на сутки стоит столько же, сколько стоила бы неделя в гостинице, он не хочет, чтобы мы шлялись зря. А кто будет в магазине работать?

Я ненавижу эти поездки. Есть люди, которым риск дает выброс адреналина. Другие, как Майка, просто не понимают, чем рискуют. Ей в радость даже то, что она сможет пройтись по улице Монтенаполеоне, поглазеть на витрины, половить на себе взгляды восхищенных итальянцев (чего-чего, а этого там, в избытке — итальянцы в проявлении восторга по поводу женской красоты никогда не сдерживают себя). Я же попросту боюсь. Врать я совсем не умею, вдохновение в эти моменты мне отказывает. Хорошо хоть, теперь есть на кого оставить кота — Василий за ним присмотрит.

Вылетаем рано утром. Майка щебечет о том, как она рада вырваться из Москвы. Она выглядит как юная Моника Беллуччи, которая собирается завоевать мир. Я не спрашиваю, но мне кажется, у нее с Валерой все хорошо. В ее глазах появился особый победный блеск, в голосе — едва уловимая очаровательная капризность. Я рада — она девушка добрая и красивая, а ума у Валеры хватит на двоих.

Милан встречает нас проливным дождем со снегом. В Москве мы бы в такую погоду носа не высунули, но здесь сразу выбегаем из гостиницы. На разграбление города (впрочем, только глазами — денег почти нет) у нас всего день. Мы бросаемся в «миланский квадрат» — нас ждут магазины великих итальянцев. Но сначала — утренний кофе в знаменитом кафе Cova. Я слышала, что когда-то владелец кафе настаивал на том, чтобы за кассой сидели самые красивые девушки Италии. Его расчет оказался верным в смысле привлечения клиентов, но далеко не самым практичным: ни одна из девушек не засиживалась там дольше месяца. Их уводили прямо из-за кассового аппарата: кого замуж, кого в модели, а кого и сниматься в кино. Теперь там сидит пожилая дама — уже много лет. Ее все очень любят — она остроумна и всегда доброжелательна — но замуж не зовут.

Я рассказываю об этом Майке. Если бы она знала итальянский, она бы не задержалась на этом месте дольше недели. Это вам не ювелирный магазин в Москве, куда в основном ходят люди семейные, да и то не каждый день.

Майка жестом фокусника достает из кошелька тысячу евро. Видимо, Валера дал девушке на конфеты. Она чувствует себя очень богатой, готова скупить всю улицу. Ее настроение несколько падает, когда она начинает смотреть на ценники. На Монтенаполеоне на эту сумму можно купить лишь несколько пар кроссовок. Майка надувает губы и спрашивает:

— А других магазинов здесь нет? Хороших, но подешевле?

Мы молча бредем под дождем по виа Спига. Мне уже все равно. Я устала и хочу есть. Итальянцы едят строго по часам — это не Москва, где все открыто 24 часа в сутки. До обеденного времени еще часа полтора. Мы время от времени заходим в магазины погреться, но восприятие уже притупилось. Я с удовольствием отмечаю, что миланский сервис совсем не навязчив — примерно как в Москве лет 15 назад. Продавщицы не отрываются от телефона, даже когда клиент терпеливо стоит перед ними, желая задать вопрос. То ли дело мы — если человек зашел в магазин, живым (то есть без покупки) мы его не выпустим.

Новый магазин Pasquale Bruni совершенно пуст, если не считать сидящего к нам спиной мужчины. Я уговариваю Майку зайти, чтобы посмотреть, как устроены витрины, как выложены украшения. Навстречу к нам никто не кидается. Мы ходим вдоль витрин, тихонько переговариваясь. Мужчина за столом вдруг оборачивается и говорит по-русски с едва заметным акцентом:

— Добрый день! Я по вашему разговору слышу, что вы профессионалы. Могу я спросить, откуда вы?

Еще до того, как я открываю рот, чтобы ответить, я узнаю этого человека. Он провожал меня к туалету на презентации машин месяц назад. Меня удивляет, что я, оказывается, не только запомнила его и ситуацию, в которой мы встретились, но и узнала его с первого взгляда. Впрочем, он меня, кажется, не узнал. Я ощущаю укол самолюбия. В кои-то веки встретить запоминающегося человека, чтобы принять его за официанта и самым бездарным образом спросить дорогу в туалет, а потом казнить себя за то, что слишком близко приняла все это к сердцу.

Цепенея от стыда, я говорю, откуда мы. Он, видимо, знаком со Львом Сергеичем, потому что преувеличенно радуется. Оборачивается к продавщице, и она, повинуясь движению его брови, тут же предлагает нам кофе с пирожными.

— Простите, я не представился. Меня зовут Виктор, у меня небольшая ювелирная компания в Нью-Йорке. Я довольно часто бываю в Москве. Удивительно, что мы с вами до сих пор не встретились — таких красивых девушек забыть невозможно.

При этом он как-то хитро повел на меня глазом. Или мне показалось?

Я смотрю на Майку. Она сидит молча, приоткрыв рот и глядя на нашего нового знакомого во все глаза.

— Могу я пригласить вас на ужин?

Я не успеваю вежливо отказаться, потому что Майка уже выпаливает: «Конечно! Спасибо».

Мы договариваемся встретиться вечером в ресторане отеля Four Seasons. Майка прямо трясется от возбуждения. Она уже успела оценить отель снаружи и не чаяла оказаться внутри. Теперь у шоппинга появилась ясная цель. Майка покупает пару туфель Marc Jacobs в магазине на улице Сант-Андреа и платье Roberto Cavalli, нарядное в лучшем русском смысле этого слова. Платье, правда, прошлого сезона, зато со скидкой. Я пытаюсь намекнуть ей, что платье слишком открытое для февраля, но Майки на решимость приобретает силу выпушенного снаряда. Я понимаю, что противостоять этому равнозначно смерти, и смиряюсь. Меня волнует совсем другое: а в чем мне идти на ужин? Собирая сумку на один день, я не положила туда ничего, даже отдаленно напоминающего вечернее платье. Настроение портится. Опять буду похожа на вдову чеченского террориста — вся в черном, как ворона. Всегдашняя готовность Майки к встрече с принцем впервые не кажется мне такой уж глупой.

Мы бежим в гостиницу. На приведение себя в порядок у нас не так много времени. Я с тоской смотрю на свои черные одежки. Потом в зеркало. Пытаюсь найти в своем отражении что-нибудь положительно-привлекательное. Пожалуй, глаза сегодня горят особенно ярким голодным блеском (пообедать нам так и не удалось). При моей всегдашней бледности в этом есть даже что-то интересное. В общем, надо работать. Я залезаю в душ.

Через час я готова. В целом неплохо. Волосы не торчат, лицо гладкое, глаза большие. Губы чуть тронуты розовой помадой. Пусть Майка блистает красотой. Я попытаюсь сверкнуть интеллектом.

Виктор уже ждет нас в фойе Four Seasons. Одет довольно формально, но с явным кивком в сторону итальянцев в виде яркого галстука. Я исподтишка разглядываю его. Ему лет сорок, на висках пробивается седина. Лицо поражает странной асимметрией: кажется, одна сторона хмурится, другая улыбается. Я предпочитаю смотреть на него в профиль слева: вид у него тогда лукаво-ласковый. Но больше всего поражают глаза: большие, зеленоватые, с чуть нависшими веками, они смотрят иронично и очень внимательно. Я мучительно пытаюсь вспомнить, кого он мне напоминает. Ну, конечно же! Кота Гарфилда!

Виктор галантно ведет нас к столу у окна во внутренний дворик. Сидеть в тепле, глядя на падающий снег за стеклом, было бы приятно, если бы не напоминало картину, которую мы у себя имеем перед глазами по шесть месяцев в году. Виктор уже установил контакт с Майкой, наклонившись к ней, помогает разобраться в меню. Я выбираю салат и что-то рыбное. Мысли мои витают далеко: я думаю о том, как мы пойдем завтра через таможню и что будет, если нас поймают. Вдруг я слышу, что Виктор обращается ко мне:

— А что вы думаете по этому поводу?

— Извините. Я не слышала, о чем вы.

— Мы говорили о том, как меняются вкусы в области ювелирных украшений у покупателей в Москве.

— Мне кажется, в основном они остаются неизменными. Москва, с одной стороны, любит большие камни, а с другой — чтобы выглядело дороже, чем стоило. Как говорит один известный ювелир, Big splash — little cash. To есть больше всплеск — меньше денег. Поэтому у нас не слишком приживается чистый дизайн — люди не могут понять, почему нужно платить так много за полудрагоценные камни и россыпь бриллиантов размером с сахарный песок. И еще у нас любят бренды. Чтобы было узнаваемо и как у всех.

— Неужели в Москве не найти людей, которые хотели бы быть особенными, не такими, как все?

— Можно. Скорее всего, все они ходят в наш магазин. Но судя по нашей выручке, их не так уж много. Наверно, модные подвески из стали продавались бы гораздо лучше.

— Знаете, еврейская бабушка моего лучшего друга, узнав, что я собираюсь стать ювелиром, сказала мне: «Если хочешь есть черную икру, делай говно. А если хочешь делать черную икру, скорее всего, закончишь тем, что будешь есть говно». Она была очень прямолинейной, эта бабушка. Но я на всю жизнь запомнил то, что она сказала.

Странно, но в его устах слова совсем не звучат грубостью. Кажется, я впервые вижу человека из этого бизнеса, который говорит прямо и просто, без словесных туманов о том, что «мы продаем мечту». И я задаю вопрос:

— А что, в Америке разве не как в Москве? Мне казалось, что то, что имеет успех в Нью-Йорке, будет иметь успех повсюду.

— Америка гораздо проще смотрит на вещи, чем Европа. Там можно купить все что угодно, любые камни, с такой же легкостью, с какой покупаешь кока-колу в супермаркете. Но только там понимаешь, что сырье ничего не стоит, если не прошло через руки мастера. Америка — страна невероятного уродства и немыслимой красоты. И все это существует бок о бок. Нужно очень хорошо разбираться в предмете или просто быть уверенным в собственном вкусе, чтобы сделать правильный выбор. А вы были в Америке?

Я отрицательно качаю головой. Майка ковыряет вилкой в причудливом салате с креветками. Ей скучен разговор, который ее не касается.

— Думаю, вам надо обязательно приехать. Уверен, ваши представления о ювелирном деле сильно изменятся.

Мы допиваем кофе и снова выходим в снег и темноту. Нас ждет такси. Виктор вежливо прощается. Я очень хочу, чтобы он попросил хотя бы телефон или выказал желание увидеться снова каким-нибудь другим способом. Но ничего не происходит. Он благодарит за приятный вечер, подсаживает в машину Майку, потом меня. И лишь затем говорит:

— Ну, до встречи. Увидимся в Москве. Или в Нью-Йорке.

Я чувствую себя разочарованной и опустошенной. Как в старом анекдоте: «Будете в Париже, заходите».

Утром мы едем в аэропорт. Экспортная компания вручает нам запечатанные особыми пломбами коробки, с которыми мы идем на таможню. Итальянские таможенники работают вальяжно, не спеша, бесконечно болтают между собой. Им невдомек, что самая важная часть операции у нас впереди и надо успеть.

Наконец у нас в руках документы со штампом. Мы, не сговариваясь и не глядя друг на друга, идем в ближайший туалет. Нам предстоит, закрывшись в кабинке, ломая ногти и царапая пальцы, вскрыть пломбы и ящички, достать украшения, снять с них бирки и переложить в специально приготовленные сумки. Я называю эту процедуру «туалетной растаможкой».

Нас никто не видит. По лицам течет пот. Работники гламура рвут картон на части, чтобы запихать его в урну. С тех пор, как в ручной клади запретили проносить ножницы, операция эта стала почти невыполнимой. Мне кажется, что от напряжения у меня на голове начинают расти седые волосы.

В самолет мы попадаем, когда нас уже три раза объявили по радио. Плюхаемся на свои места, и самолет тут же начинает выруливать на взлетную полосу. Первая часть операции завершена. Нас ждет еще российская таможня.

Через три с половиной часа все кончено. Мы на твердой земле, драгоценности у нас в сумке. Пожилая грубая таможенница пыталась прицепиться к Майке, как они обычно цепляются к красивым девушкам, прилетевшим из Милана. Как известно, классовое чувство умирает последним. Сами посудите — приезжаете вы, загорелая, счастливая, с большим чемоданом, полная впечатлений о шоппинге, а тут — усталая таможенница, для которой и всех-то развлечений, что порыться в отсветах чужого благополучия. Вы на ее месте разве не озверели бы? Я думаю, путешествовать лучше с грязными волосами, в старой темной одежде, без макияжа, без украшений, а вещи упаковывать в полиэтиленовый пакет. И тогда вы пройдете любой кордон, как белая яхта олигарха проходит в лучшие порты мира. А за спиной у вас будет отдуваться белокурая красавица на шпильках, чей чемодан вызвал у встречающих в форме вполне понятный человеческий интерес к его внутренностям.

Майка гордо продемонстрировала таможеннице свое платье Роберто Кавалли. В пакет, который она несла отдельно, никто не заглянул. Я в своих темных одежках прошла невидимкой.

Только уже сидя в машине Василия, я смогла вздохнуть полной грудью. Вспоминаю недавний репортаж по телевизору о том, как владельцев одного магазина неподалеку от нас взяли на таможне с двумя чемоданами часов и драгоценностей. К их чести, надо сказать, они волокли чемоданы сами, не перекладывая это дело на плечи продавцов. Полгода после этого коллеги не могли очухаться, заплатив невероятный штраф. Кстати, непонятно кому. Скорее всего, не государству.

Дома все в порядке. Василий Федорович накормлен и весел. Я бросаю сумку на стул в прихожей. Василий ставит чай. Я сажусь на диван и на несколько минут проваливаюсь в нервный сон. Меня будит голос моего друга, который стоит прямо передо мной с пакетом в руках. Голос его звучит непривычно строго:

— Что это?

— Не трогай! Я это привезла из Милана.

— Ты с ума сошла — возить бриллианты в таких количествах! Как ты прошла через таможню?

Я начинаю злиться. Только его нравоучений мне сейчас не хватало.

— Так и прошла. Тебя это не касается.

— Меня касается все, что касается тебя. Если твои начальники подвергают тебя такому риску, нужно менять работу. Я не позволю тебе заниматься такими вещами.

— Ты ничего не можешь мне не позволить. Я сама решаю, что делать.

— Как ты не понимаешь, что это опасно?

— Я все понимаю. Если ты думаешь, что мне приятно «контрабасить», то ты ошибаешься. Меня никто не спрашивает, хочу я это делать или нет. Работу бросать я не хочу и не могу.

Василий замолкает, но я вижу, что он недоволен и встревожен. Это наша первая размолвка. Странно, но я рада, что добилась от него хоть какого-то проявления эмоций. Пусть и таким странным способом.