Бриллианты Forever, или Кто не носит Tiffani

20 апреля, четверг

Майка сообщила страшную весть: Катю взяли на таможне. Она везла большую партию, поэтому отговориться тем, что это ее личные вещи, никак не могла. Ее продержали в душной комнате пять часов, составили протокол, угрожали завести уголовное дело. Катя рыдала, заламывала руки, рассказывала о своей горькой судьбе, похвалялась знакомствами мужа (зачем таможне знать, что муж — бывший?). Как писали в старых сентиментальных книжках, вся ее жизнь прошла в эти часы перед ее глазами. Ничего не помогло.

Реакция Ирины: «Ну и дура! Ничего поручить нельзя! Все завалит!» Павел, надо отдать ему должное, поехал в аэропорт и попытался разрулить ситуацию. Попросту — дал взятку. К счастью, речь не шла о сотнях тысяч, поэтому удалось отделаться выяснением отношений на местном уровне. Протокол порвали. Таможенники и торговцы расстались если не друзьями, то взаимно удовлетворенными товарищами.

Майка почти кричала в трубку:

— Ты бы видела Катю! Черные круги под глазами — постарела сразу лет на десять! Кажется, она за эту ночь поседела. У нее трясутся руки, она все время говорит о том, что уволится, что больше не может выносить этого напряжения. Я думаю, может, мне тоже уволиться? Надоело за гроши терпеть постоянное унижение.

— Майка, ну подумай — что ты будешь делать?

— Устроюсь куда-нибудь. На государственную службу. Они там все уроды — буду облагораживать их общество своим присутствием.

— Да разве ты сможешь жить среди уродов? Представляешь, как они обалдеют и начнут к тебе клеиться? Да ты умрешь от омерзения!

— А я замуж выйду, и мне все будет нипочем.

— За кого?

— За Василия! Ой, ты знаешь, он ведь позвонил! Мы ходили в кино, в «Атриум». Потом ели мороженое. Он такой умный! Мне с ним так интересно!

Мне чуть-чуть неприятно, что он так быстро перестроился. С другой стороны, может, у них действительно получится?

— А почему ты решила, что после одного похода в кино ты выйдешь за него замуж?

— Ну не сразу же. Мы еще куда-нибудь сходим. Но я уже точно знаю — он будет мой. Иначе просто быть не может.

— А как же Валера?

— Ничего. Успокоится. У него таких, как я, будет целая армия — стоит только свистнуть. А я не хочу быть в армии. Василий меня не любит — пока. Но полюбит — я точно знаю! А тебе совсем-совсем не жалко?

Я уверяю ее, что совсем-совсем. Мне не жалко. Мне грустно. Но это пройдет.

— Спасибо тебе. А то я боялась, что ты меня возненавидишь за Василия. Ты прости, что я иногда тебе грублю. Просто мне бывает завидно — ты всегда на своем месте, всегда знаешь, как поступить. Тебя все любят. А на меня все бросаются, как мухи на кусок мяса, но никто не любит по-настоящему. Мне раньше казалось, что важнее всего найти того, кто захочет меня больше всех. Я даже не думала, что когда-нибудь встречу человека, которого полюблю сама. И что это будет так здорово!

Я рада за Майку. Пусть бьется за своего Василия. Мне бы ее уверенность в собственных силах!

Мы встречаемся с Виктором вечером. Я полдня провожу у зеркала — занятие, над которым я еще недавно потешалась. Можно сказать, впервые за долгое время вижу свое лицо во всех деталях. Увы, долгое разглядывание приводит к неутешительному выводу: минусов больше, чем плюсов. Ленкин звонок отвлекает меня от этого полезного занятия. Она быстро выясняет, чем я занята, и, как всегда, выступает как конструктивная добрая фея. Тут же набирает номер знакомого визажиста, уверяет его в том, что это вопрос жизни и смерти, и умоляет приехать ко мне.

Я никогда не встречалась с профессионалами в этой области. Мне казалось, достаточно провести щеточкой по ресницам, чтобы разлепить глаза поутру, мазнуть помадой по губам — и готово. То, что кто-то чужой будет касаться моего лица и рисовать на нем что-то свое, кажется мне неприятным вторжением в мой внутренний мир. Поэтому я встречаю визажиста с опаской. Тем более что Ленка предупредила, что парень работает с нашими ведущими журналами и полгорода увешаны фотографиями его работ размером с дом.

Андрей приезжает с большим чемоданом, деловито раскладывает кисти и краски и окидывает меня взглядом взыскательного художника. Как только я открыла дверь, я поняла, что светловолосый кудрявый парень — мой человек. Он излучает уверенность и доброжелательность. Я ему нравлюсь (или он умело делает вид). Манера общения напоминает Юну Ясину — он смотрит на меня по-доброму, тактично не говорит о недостатках, умело подчеркивает достоинства. Я успокаиваюсь. Через минуту чувствую себя неземной красавицей, хотя он еще даже не коснулся кистью моего лица. Я представляю себе, что этаже кисть гуляла по высоким скулам Жени Володиной или Натальи Водяновой, и даже Нелли Уварову делала красивой. Я закрываю глаза и отдаюсь в руки мастера.

Он касается лица кистью легко, будто крылом бабочки. Что-то говорит по ходу дела. Главное, что я усваиваю, — что он готов научить меня, что нужно делать с моим лицом.

Через полчаса работа сделана. Я боюсь открыть глаза. Боюсь не узнать себя. Но нет. Из зеркала на меня определенно смотрят мои глаза, только невообразимо прекрасные, глубокие, влажные, чувственные. Андрей совершил чудо. Он улыбается — ему приятно видеть мой восторг.

Теперь я знаю — я готова к свиданию.

Усилия Андрея и мои собственные вознаграждены. В глазах Виктора я читаю искреннее восхищение. Я уже забыла, как это приятно — нравиться. Все слова кажутся ярче, мне хочется даже не улыбаться — смеяться во весь голос.

Мы сидим на втором этаже «Пушкина». Я заметила — иностранцев тянет в этот ресторан либо в первый вечер после приезда, либо в последний перед отъездом. Эклектичную здешнюю кухню почему-то считают русской, хотя что ни возьми — борщ с пампушками или каре ягненка — все откуда-то заимствовано. Если не из Франции, то с Украины. В этом, наверно, и есть русский дух. С миру по нитке.

Народу вокруг, к счастью, немного. Основная тусовка происходит внизу. Там бегают официанты с лицами и манерами прошлого века. Говорят, они проходят специальный кастинг или даже фейс-контроль — ни одного из них невозможно себе представить в джинсах и с серьгой в ухе. Мальчики с лицами студентов-разночинцев (как если бы Чернышевский подрабатывал официантом) разговаривают галантерейно-парикмахерским языком, еду называют уменьшительно-ласкательными именами (огурчики, картошечка, водочка) и практически не отходят от стола. Последнее обстоятельство меня лично напрягает — я не хочу, чтобы один из главных разговоров моей жизни слышали посторонние уши. Даже совершенно незнакомые.

Обстановка располагает к ностальгическим настроениям, и я наконец решаюсь спросить Виктора, каким образом он оказался в Америке.

— Все очень просто. Я начинал заниматься бизнесом двадцать лет назад вместе с другом. Нам тогда казалось пределом мечтаний что-то купить, потом продать, заработать денег и жить припеваючи. Вы этого, конечно, помнить не можете, но нравы тогда в бизнесе были довольно дикие. В моего друга стреляли. Он настоял на том, чтобы обзавестись охраной. Он как-то быстро привык не замечать людей, которые сопровождали его повсюду — чуть ли не дома в постель с ним ложились. Его жена вообще проходила сквозь охрану не глядя — использовала приставленных к ней служивых как носильщиков, курьеров, а иногда и как вешалку для пальто. Меня же это страшно раздражало. Не могу я ходить в гости с охраной! Все мои друзья стали от меня шарахаться — кому понравится, что их дом обыскивают перед тем, как запустить дорогого гостя? Я могу сказать, что уехал, чтобы жить нормальной жизнью частного человека, которому ничего не угрожает и который может строить свои отношения с другими людьми, исходя из личной склонности, а не из соображений безопасности.

— Но как вы оказались в ювелирном бизнесе?

— В общем-то случайно. Я химик по образованию. В Америке занялся камнями, увлекся, но среда бриллиантовых дилеров очень закрытая, кастовая. Этот бизнес передается из поколения в поколение. Не еврею без связей и соответствующего происхождения там делать нечего. К тому же в Америке очень своеобразное отношение к ювелирному искусству — в основном весьма прагматичное, красоты там мало. Я решил воплотить идеи, которые бродили в моей голове посреди изобилия камней и возможностей. Так все потихоньку и пошло.

— А ваша жена? Она русская?

— Да. Мы уезжали вместе, хотя уже тогда не очень ладили между собой. Она была в восторге от Нью-Йорка, от уровня жизни, магазинов… Ей всегда хотелось большего. Не нравилось, что я не рвусь в «высшие» круги, не хожу на приемы, а сижу допоздна в мастерской. Вы замечали, какие руки у ювелиров? Порезанные, с черными ногтями — отмыть их практически невозможно. Тогда мне приходилось много работать за верстаком самому — конечно, я не мастер, но многое могу сделать своими руками. Жена начала меня стесняться. Потом я начал ездить по миру, чтобы продать свои украшения. Это ей тоже не понравилось — во-первых, меня никогда не было дома, во-вторых, она вечно ругала меня за глупость: «Если бы ты был умным, клиенты ездили бы к тебе. Что ж, тот, у кого нет мозгов, должен работать ногами. Бегай-бегай! Добегаешься!» К тому же она считала, что мои поездки — это лишь повод проводить время вне дома. Она была страшно ревнива. Постепенно наши отношения свелись к чисто материальным — я не мешал ей вести тот образ жизни, который казался ей достойным ее, она не вмешивалась в мою работу.

— А сейчас?

— Сейчас мы живем отдельно.

— Почему?

— Однажды я вернулся из поездки на Барбадос, где у меня была встреча с очень важным клиентом. Это была трудная встреча — по-настоящему богатые люди вовсе не спешат расставаться с деньгами. Их надо всячески ублажать, чем-то цеплять, чтобы убедить отдать деньги именно тебе, а не производителю частных самолетов, к примеру. На острове приходилось много ходить пешком. Я вернулся измотанный эмоционально, черный от солнца. Похудел за несколько дней на семь килограммов. Жена встретила меня криком: «Пока я тут сижу, ты разопекаешься с девками на пляже, прикрываясь работой! И еще смеешь являться ко мне с загорелой мордой!» И выставила мои чемоданы за порог. На этом все кончилось. Теперь мы общаемся посредством банковских переводов.

— А на самом деле?

— Что именно?

— Меня давно интересовало, как мужчины, живущие практически на колесах, могут долго обходиться без женщин. Я знаю, что многие жены ювелиров предпочитают работать с мужьями и ездить с ними повсюду. Видимо, пытаются таким образом предотвратить проблемы. А остальные?

— Вы даже представить себе не можете, как бывает тяжело. Где-нибудь в Арабских Эмиратах, когда приходится иногда ждать целый месяц, пока жена местного принца соблаговолит принять тебя с твоими набитыми драгоценностями чемоданами. Вокруг женщины, закутанные с ног до головы, и смотреть в их сторону даже не смей! Доходило до того, что, возвращаясь в гостиницу, я любой светильник овальной формы был готов принять за женщину!

Я внимательно слушаю. Откровенность Виктора меня радует — видимо, он мне доверяет, раз рассказывает о себе такие вещи. Впрочем, мужские рассказы о неладах в семье всегда одинаковы — я занимаюсь бизнесом, жилы рву, чтобы обеспечить семью, а они еще и недовольны. И какого рожна им надо? Он разговаривает с женой на языке денег — ему так удобно. Вроде делает все, что может. Она ему отвечает на языке эмоций — муж возвращается после долгого отсутствия смертельно усталый и без подарков, а она сидит дома и предается алым фантазиям. Из рассказа Виктора ясно, что он даже не понимает характера ее претензий. Он ее обеспечивает и считает, что этого достаточно. Она же явно хочет внимания. Женщиной себя чувствовать, в конце концов. Хочет гордиться своим мужем перед людьми, бывать с ним в обществе. Хочет статуса, одним словом. А он ведет себя как мастеровой. К тому же проводит время неизвестно как, где и с кем.

Полезная информация. Запомню на будущее (если, конечно, оно случится).

Впрочем, я отвлеклась. Как говорил Павел? Женское воображение слишком быстро перескакивает от простой симпатии к свадьбе? Я тут размечталась, а ведь Виктор четко сказал, что разводиться не собирается. Еще раз влезать в ситуацию женатого спутника жизни я не хочу. А может, я смешна и нелепа моя самоуверенность. Я приняла светскую манеру общения воспитанного человека за — грустно подумать — чуть ли не влюбленность. Осторожнее нужно быть, девушка!

Виктор внезапно замолкает и смотрит на меня.

— Мне вдруг показалось, что вы сейчас не со мной. Думаете о чем-то своем.

— Да, но эти мысли связаны с вами. Я даже испугалась, когда это сказала.

— И что вы обо мне думаете? Можно ли мне верить?

— Я верю вам.

— Вот и отлично! Тогда я присылаю вам приглашение в Нью-Йорк, а вы решайте, когда сможете приехать.

— Разве это зависит только от меня? Мне, может, и визу-то не дадут.

— Почему это?

— Ну, одинокая женщина, на излете молодости, желает ухватить последний шанс в Америке… никакой собственности, из родственников и домашних — только кот. К тому же — безработная. Да кто же меня такую пустит в Америку?

— Да… Об этом я не подумал. Я, конечно, оценил вашу самоиронию, но проблема действительно есть. Постараюсь что-нибудь придумать. А пока пришлю вам рабочий каталог — вы все видели на выставке, вам будет легко сориентироваться.

Самоирония — дело хорошее, но я все-таки ждала, что он начнет меня разуверять насчет «излета молодости». С другой стороны, нельзя же вечно ждать комплимента, ловя малейшие намеки? Он хочет общаться со мной на деловой волне — прекрасно! Засунем свою мечту о прекрасном в карман и будем говорить о делах. Поплачем потом, дома.

Мы выходим из ресторана и медленно идем по Тверскому бульвару. Я готова идти с ним рядом хоть до самого дома. Мы молчим, но мне так хорошо! Я давно поняла, что по-настоящему близкого человека можно определить не по тому, что с ним интересно говорить, а по тому, что с ним легко молчать. Помню, как я бесилась от молчания Василия. Оно казалось мне невыносимо скучным. С Виктором я молчу с удовольствием. Наше молчание наполнено смыслом. Время от времени мы переглядываемся, и я без слов понимаю, что нам обоим кажутся забавными одни и те же вещи, которые мы видим вокруг себя: старикан на роликах, катящий по Тверскому, вымазавшаяся мороженым целующаяся парочка, высокий парень с коляской, пытающийся на ходу читать книжку почти в темноте…

Я прерываю молчание:

— Когда у вас самолет завтра?

— Рано утром.

— Значит, вам надо выспаться. Наверно, вы спешите?

— Я никуда не спешу. Мы гуляем. Разве нет?

Я киваю. Мы продолжаем нашу медленную прогулку. Воздух пахнет весной и тополиными почками. Все мои чувства так обострены, что я, кажется, слышу, как растет трава. Виктор доводит меня до подъезда. Мы стоим, неловко переминаясь с ноги на ногу.

— Может, зайдете на чашку чая?

— Знаете, лучше не надо.

— Почему? У вас аллергия на котов?

— Потому, что я все это время мучительно боролся с собой. Я говорю с вами о деле, а мне хочется говорить совсем о другом. Но я пока не могу, не имею права. В первую очередь не хочу вас обманывать, не хочу давать ложных посулов и обещаний. Давайте пока оставим все как есть. Я должен разобраться со своими проблемами. Дайте мне время, и я надеюсь, что смогу сказать вам что-то важное.

Он говорит так, как будто у нас впереди — вся жизнь. Но я-то знаю, сколько мне лет. И времени на медленное развитие событий у меня не так уж много. Я пытаюсь скрыть разочарование. Он это замечает:

— Не сердитесь. И не обижайтесь. До скорой встречи!

Он наклоняется и легко целует меня в щеку. Этот поцелуй далек от того, что в дамских романах называют поцелуем страсти. Но у меня земля уходит из-под ног. Я боюсь позорно разрыдаться. Поворачиваюсь и бегу в подъезд, пытаясь опередить собственные слезы.

— Подождите!

Он догоняет меня и сует в руки какой-то предмет.

— Это вам.

Я машинально сжимаю пальцы и, не оборачиваясь, ухожу.

Кот ждет меня у двери. Как всегда, с осуждающей миной. Я легко отстраняю его ногой. Мне сейчас не до него. Раскрываю ладонь. Там лежит коробочка из синего бархата. В ней — кольцо с сияющим голубым камнем, изнутри которого бьет неоновый свет. Параибский турмалин. Моя тайная страсть и мечта. Как он догадался?

Может быть, все-таки все не так уж безнадежно?