Бывшие. Жена для чемпиона

Глава 20

Приходил в себя я долго.

Сначала было стойкое ощущение, что я попал в трясину, из которой пытаюсь выбраться. Но в ответ на каждый мой рывок меня лишь сильнее засасывало.

Пару раз я будто бы даже уходил с головой в эту трясину, но каждый раз меня вытягивало наружу какой-то неимоверной силой…

Не знаю, сколько по времени это длилось, но постепенно тиски трясины начали ослабевать, и я начал подниматься вверх.

Куда именно вверх? Понятия не имел.

Я не знал, где именно нахожусь, не ощущал собственного тела, да и вообще ничего не ощущал.

Были только чувство парения и безграничная темнота.

А вот потом. Тьму, плотно окутавшую меня, начали прорезать ослепительно яркие вспышки света.

Постепенно этих вспышек становилось всё больше, и тьма начала отступать. А уже потом появилось и остальное: звуки и тактильные ощущения.

Пока еще смутные, но они всё-таки были.

Я ощущал осторожные прикосновения к своему лицу, чей-то ласковый голос, явно обращающийся ко мне.

Он был мне до боли знаком, но точно распознать говорившего я не мог. Знал я только одно: от звуков этого голоса мне становилось легче.

Появлялась уверенность в том, что всё будет хорошо….

— Ма… ма? — зрение было нечетким, перед глазами всё плыло, но лицо матери я распознать сумел. — Ты здесь?

— Сенечка, мальчик мой, — мама склонилась надо мной, прижав ладонь к губам. Несмотря на расфокусированное зрение, я видел, что она дрожит. — Конечно, я здесь. Где же мне еще быть?

— Что со мной? — эти три слова дались мне с неимоверным трудом. Язык распух и еле ворочался во рту, а губы жутко потрескались.

Я был полностью дезориентирован и не понимал, что происходит. Силился вспомнить, что произошло, но никак не выходило.

— Сейчас, мой хороший, — мама смочила влажной губкой мои пересохшие губы и вроде бы нажала какую-то кнопку, вмонтированную в стойку кровати. — Ты попал в аварию, милый. Очень тяжелую аварию. Но теперь всё будет хорошо. Врачи сказали, что если ты придешь в себя, значит, кризис миновал. Сейчас придет врач, тебя осмотрят. Потерпи немного.

Я видел, как дрожат ее руки, чувствовал, что она плачет. Хотел было сказать что-то успокаивающее, но сил не было.

Я буквально чувствовал себя рыбой, выброшенной на берег. Которая только и может, что бессильно бить хвостом по песку и безмолвно открывать рот.

Вот и я просто лежал.

Моргал, уставившись в потолок, пытаясь вернуть зрению четкость.

Пытался внутренне оценить свое состояние, но понял только то, что ни черта не контролирую свое тело.

Не чувствую его.

Всё, что мне удается сделать — это моргать, вращать глазами и двигать челюстями. Остальные функции стали недоступны.

Врач действительно появился очень быстро. Я даже не успел осмыслить слова матери об аварии и понять, что же произошло.

В голове было пусто.

Нет, какая-то ниточка дернулась, воспоминания забрезжили на подкорке, но как-только я начал нащупывать эту нить, мне вкололи новую дозу лекарств, и я снова отправился в отключку.

После следующего пробуждения чувствовал я себя немного лучше. По крайней мере, голос звучал не как у младенца, учащегося говорить.

И зрение вернулось к норме.

Рядом со мной снова находилась мама. Всё еще встревоженная, но уже не рыдающая.

Она улыбнулась, легонько поцеловала меня в лоб и села нас стул, поставленный рядом с кроватью.

— Как ты себя чувствуешь, сынок?

— Относительно терпимо, — поморщился я, пытаясь устроиться поудобнее. А сделать это было почти невозможно, учитывая, что тело было в полностью разбитом состоянии, а конечности зафиксированы. — По крайней мере, лучше, чем в прошлый раз.

— Давай я тебе помогу. — мама захлопотала надо мной, поправила подушку, чуть приподняла спинку кровати. Поднесла к губам поильник. — Пить будешь?

Я лишь молча кивнул и обхватил губами трубочку. С жадностью сделал несколько глотков. Во рту будто раскаленная пустыня образовалась.

— Не спеши, Сень. Врачи говорят, что надо пить маленькими порциями. — мама отняла у меня поильник, а я лишь едва заметно кивнул и обессиленно упал на подушку.

Пиздец какой-то. Пара глотков воды лишила меня последних сил. Я будто двадцатичетырехчасовую тренировку выдержал.

Мысли о тренировке заставили мозг шевелиться. А может, мне дозу лекарств уменьшили, поэтому я начал соображать.

Пусть медленно и со скрипом, но все же соображать. Сумел вспомнить момент аварии, и то, что ей предшествовало.

Медленно окинул взглядом собственное тело и понял, что я в полной заднице. Поломало меня знатно, особенно ноги.

Немного обнадеживало только то, что я начал чувствовать. Мог шевелить пальцами рук и ног. Чувствовал боль.

О да, боль, наконец, пришла. Даже под препаратами я ощущал ее мощные тиски. Но в моей ситуации боли можно было только порадоваться.

Ведь боль и чувствительность означают, что я еще жив. И что не останусь запертым в парализованном теле до конца своих дней.

— Как долго я был в бессознанке? — собравшись с силами, задал самый насущный в данный момент вопрос. Очень тяжело было чувствовать себя потерянным во времени.

— Три недели в реанимации, — мама судорожно вздохнула. — И еще неделю в палате общей терапии.

— То есть, — я нервно сглотнул. — Сейчас уже январь?

— Да, сегодня пятое января…

Блять! Я прикрыл глаза и придушенно застонал. Осознание кувалдой прошлось по темечку.

Я потерял целый месяц своей жизни. Целый гребаный месяц.

Тренировочные сборы начинались семнадцатого числа, но мне и без подсказок врачей было понятно, что эта Олимпиада пройдет без меня.

— Сеня, сынок, тебе больно? Позвать сестру?

— Терпимо, — отозвался я, чувствуя как на меня накатывает отчаяние вперемешку с тоской и горечью. — Просто я понял, что профукал поездку на Олимпийские игры.

— Господи, сынок, — мама укоризненно покачала головой. — Ты мог потерять жизнь, понимаешь? Олимпийские игры будут еще. А жизнь у тебя одна. И если бы тебя не откачали, тебе было уже все равно на игры.

Тут с мамой поспорить было сложно. Будь я мертв, Олимпиада меня бы уже не волновала.

Но я выжил, а потому трудно было смириться с тем, что я своими руками лишил себя мечты, к которой так долго шел.

Даже пар выпустить было нечем. Я полностью обездвижен. Оставалось только с силой сжимать челюсти и мысленно костерить себя.

Как будто это могло мне помочь.

— Где отец? — спросил, стараясь хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей.

— Разбирается с делами. — мама поморщилась. — Вечером должен приехать. Он разговаривал с представителями клуба и сборной о твоем состоянии, с журналистами тоже вопросы решал. Они все держат руку на пульсе. Кстати, тут к тебе уже приходила настоящая делегация. Посмотри.

Я чуть повернул голову и слабо улыбнулся, увидев цветы, шары и открытки с пожеланиями выздоровления.

— Ясно, — вздохнув чересчур глубоко, скривился от боли. Пришлось закрыть глаза и замереть, ожидая, когда приступ стихнет. Но боль только усиливалась, становясь невыносимой. — Черт, больно-то как.

— Сейчас, Сень. Сейчас сделают укол, потерпи.

Вызванная матерью медсестра прибежала быстро и вколола какой-то анальгетик. Уже минут через пять приступ пошел на убыль, и я весь обмяк на больничной койке.

Правда, была и обратная сторона у действия этого лекарства. Сознание снова начало уплывать, а глаза закрываться.

Но уже в полусонном состоянии меня внезапно прошило еще одно воспоминание.

В сознании отчетливо всплыл образ Маши, сидящей на пассажирском сиденье, а затем и в карете скорой помощи.

Она была такой хрупкой, беззащитной и невероятно несчастной.

Нет, это однозначно бред. Такого точно быть не могло.

Но тем не менее я не мог не спросить. Я должен убедиться, что Маша была лишь галлюцинацией, созданной моим травмированным мозгом.

— Мам, скажи, в машине я был один? — произнес, с трудом удерживая себя в сознании.

— Да, один, — озадаченно ответила она. — Твоя девушка не пострадала.

Я, конечно, не о Джессике волновался, но маме ведь не объяснишь этого. Впрочем, плевать, самое главное я ведь узнал.

Маша действительно в Питере, и с ней всё хорошо. Остальное — мелочи.

— Джесс тоже здесь? — спросил просто так, для видимости.

— Она приезжала, спрашивала как ты. Но в палату не стала заходить. Сказала, что безумно боится больниц. Попросила связаться с ней, как только сможешь.

В голосе мамы слышалось явное неодобрение, а мне было даже смешно немного. От таких, как Джесс, преданности не дождешься.

Впрочем, наши отношения и не подразумевали ничего подобного. Если ты ничего серьезного не обещаешь партнерше, то не вправе и требовать чего-то серьезного взамен.

В этом я был честен и сам с собой, и с ней, а потому на Джессику не обижался. Напротив, был очень рад, что она тут не ошивается. Ее мне видеть в своей палате совсем не хотелось.

Пусть лучше сюсюкает с кем-то другим.

На этом связные мысли у меня закончились.

Я уплыл в тяжелый медикаментозный сон, в котором со мной снова была Маша….