Бывший. Цена твоей любви

Глава 5

Я была права: коридор привёл меня к двери во флигель. В нём было тихо и безлюдно. Я бежала вдоль стены, сплошь состоящей из окон с мелкой расстекловкой, и искала дверь наружу. У меня было только одно желание – уйти! Как можно скорее и как можно дальше. От Бориса, от его жены, жаждущей убить меня. От всей их семейки. Убежать и спрятаться.

Меня даже высокий забор не смог остановить. Переборов страх перед высотой, прыгнула, в последний момент цепляясь за тонкие ветки стоящего рядом дерева, чтобы смягчить приземление. Скользила по ним ладонями, обдирая кожу, ломая и обрывая молоденькие побеги.

Узкий переулок между высокими заборами домов был безлюден и тих. Никто не видел моего отчаянного прыжка. Я оглянулась, пытаясь понять, в какую сторону мне бежать.

К пропускному пункту с будкой охраны и шлагбаумом на въезде идти было опасно. Если в доме уже заметили моё исчезновение, то наверняка сообщили туда и попросили задержать беглянку. Да и дорога, ведущая к элитному посёлку, была вся как на ладони. Широкая, ровная, спрятаться на ней, в случае погони, было негде.

Я побежала к морю, манящему синей полосой и размытой линией горизонта, виднеющемуся в конце длинного, пустынного переулка.

Моё любимое, ласковое море никогда не подводило меня. Я выросла среди его волн и синего простора. Ещё совсем малышкой отец с братом брали меня с собой на байде в море. Учили плавать, ловить рыбу, даже выживать, разводя костёр на скалистом берегу маленького необитаемого острова, где у местных браконьеров была перевалочная база.

Моря я не боялась, и сейчас оно единственное могло спасти меня и спрятать. Этот берег был мне знаком. Я знала все тайные тропы, гроты, расщелины. В детстве мы с друзьями часто играли здесь, прятались от родителей, устраивали маленькие, импровизированные походы и пикники, принося из дома хлеб с помидорами и сушёную рыбу. И бесконечно купались, плавали как дельфины. С мая по октябрь. До синих губ, до гусиной кожи и сводящих судорогой мышц.

Выбежав на берег, понеслась вдоль него, перепрыгивая по камням и огибая чахлые кусты кемрека и колосняка. Нежная кожа ступней, отвыкшая от ходьбы босиком, горела. Сухие колючки и мелкие камушки впивались в подошвы ног, оставляя царапины и ранки.

Дорогу мне преградил забор из сваренной толстой арматуры. Жители посёлка отгородили свою территорию от посторонних, нежданных посетителей. Вместе с рельефом высокого берега забор спускался к воде и уходил в неё метров на пять, не давая возможности обогнуть его по суше или прибрежным валунам, торчащим из воды.

Держась за ржавые прутья арматуры, медленно и осторожно, чтобы не подвернуть на камнях ногу, спустилась к морю. Протиснуться между частыми прутьями я не могла, оставалось только оплыть забор по воде, и дальше ищите меня, как ветра в поле.

Октябрьским морем меня не напугать. Вода, конечно, уже прохладная, но не настолько, чтобы сводило судорогой мышцы. Я входила в неё медленно, поскальзываясь на подводных валунах, аккуратно прощупывая ногой место, на которое вступала. И как только вода достигла бёдер, присела, опустилась в неё полностью, оттолкнулась от камня под ногами и поплыла.

Пускай ищут меня в своём элитном посёлке, где за каждым высоким забором богачи прячут от чужих глаз личную жизнь и семейные тайны.

Мне там не место. Хватило одного раза. И это просто чудо, что осталась жива. Четыре потерянных года и искалеченные душа и тело, погибший ребёнок, вот что мне принесло знакомство с Борисом. Слишком высокая цена за его любовь.

Кто же знал, что возвращение домой будет таким болезненным и трудным. Во всех смыслах. Ещё никогда знакомая дорога до города не казалась мне такой бесконечной и жестокой. Узкая тропинка между камней и скал всё вилась и вилась вдоль берега и никак не хотела заканчиваться. За каждым валуном или поворотом мне грезился конец пути – дикий пляж на окраине города, за которым начинались частные дома. Но всякий раз мои ощущения и память обманывали меня, и за следующим поворотом снова был скалистый берег.

Разодранные ладони щипало, разбитые в кровь ноги горели огнём и подкашивались. Я кусала губы, стонала, но шла. Знала – нужно ещё немного потерпеть, и я смогу обнять маму и брата. И когда показались первые крыши домов, заплакала от облегчения.

Вот только появится средь белого дня в таком виде, в рваном платье, лохматой, босой, со сбитыми в кровь ногами, на родной улице нельзя. Вообще, не нужно, чтобы мне увидел кто-то из соседей. Придётся дождаться темноты.

В старом, заброшенном лодочном сарайчике на краю дикого пляжа, ужасно пахло. Пол был усыпан битым стеклом и мусором. В дальнем углу валялся рваный матрас. Жуткий, весь в непонятных пятнах. Я свернула его в несколько раз, выбрала самое незапачканный кусочек на нём и села. Поджала ноги, чтобы занимать как можно меньше места, уткнулась лбом в колени и заплакала. От усталости, от боли и разрывающего сердце разочарования и обиды.

Ещё сутки назад мы дурачились с Леоном. Складывали вещи в чемоданы, собираясь в дорогу, попутно кидались ими, отнимали друг у друга и целовались.

Игра быстро переросла в страсть, нежные поцелуи в горячие, брошенные вещи так и остались лежать на полу, а мы оказались на кровати. Разгорячённые беготнёй, игривым поединком и шуточной борьбой, целовались как одержимые, ласкали друг друга в каком-то неистовом порыве, словно это была наша последняя близость.

Может, мы бессознательно чувствовали, что это наш последний день? Чувствовали, но не поняли, не придали значения?

Сейчас, сидя в полуразвалившемся сарае, продуваемом морскими ветрами, я ревела, прикусив тыльную сторону ладони, чтобы не начать выть во весь голос.

Ещё утром я не могла представить своей жизни без Леона. Теперь понимала, что его больше никогда не будет рядом.

Если бы даже Леон смог переступить через моё прошлое и нашу связь с Борисом, то я никогда не могу простить его брата и Диану. Между мной и Леоном стена высотой до луны – его семья.

Платье давно высохло, раны на ногах перестали болеть, только тихо ныли и пощипывали, но легче мне не становилось. Я тряслась в ознобе, почти не чувствовала рук и ног. Натянув рваный и обтрёпанный подол на колени, и обхватив их руками, я медленно раскачивалась, пытаясь согреться.

В животе и груди смерзался ледяной ком боли и отчаяния. И только мысль, что скоро увижу родных, не давала мне окончательно расклеиться. Нужно потерпеть, уже почти стемнело. Ещё немного, и я могу выползти из своего ветхого и продуваемого октябрьскими ветрами убежища и бежать домой.

Когда, наконец, достаточно стемнело, я выбралась из сарая. С трудом разогнула затёкшее и замёрзшее тело, и, стуча зубами, побрела в сторону человеческого жилья.

В полной темноте медленно брела вдоль кромки воды. Снова нещадно болели израненные ступни. Подсохшие корочки лопались и кровоточили. Каждый шаг давался с большим трудом. Наконец, начались дома, и я свернула с открытого морским ветрам пляжа в тепло узкиих переулков. Постанывая и шипя от боли, плелась по знакомым улицам, стараясь держаться в тени заборов и деревьев.

Когда вышла на родную улицу и увидела знакомые дома, невольно прибавила шаг. И, уже не обращая внимание на боль, почти бежала к дому, до которого оставалось совсем чуть-чуть.

Вот обшитый белым сайдингом дяди Матвея и тёти Аси Каширских, следующий – вредного бурчуна и склочника деда Рыкова, а ещё через два – наш!

Знакомые заборы, калитки, ворота. Тёплый свет из окон соседей, казался мне самым прекрасным, что я видела. Он согревал меня теплом, приветствовал, радовался моему возвращению.

От набежавших слёз картинка размывалась, я всхлипывала, размазывала влагу по щекам и быстро, как только могла, ковыляла к родному забору из плотно сбитых, крашеных досок с калиткой, со старой кованой щеколдой. Спешила к ней, мечтала услышать её звонкий стук, но наткнулась на высокий металлический забор, за которым, вместо нашего уютного домика, покрытого старым, цветущим шифером, красовался новый двухэтажный дом с оранжевой черепичной крышей.

Среагировав на моё движение, загорелся фонарь над воротами. Я стояла в пятне жёлтого света и близоруко щурилась, пытаясь за пеленой слёз рассмотреть новую табличку с адресом. Буквы и цифры расплывались в мути слёз и не хотели складываться в чёткую надпись.

В какой-то момент мне показалось, что мой мозг сыграл со мной очередную извращённую шутку. Мне всё померещилось, приснилось: Леон, солнечные виноградники, наша любовь, дом его родителей, моя вернувшаяся память. И я не в своём родном городе, не на своей улице, и здесь никогда не стоял дом, построенный моим отцом для своей семьи.

Я снова, как в первые дни после выхода из комы, блуждала в потёмках сознания, ища ответы на простые вопросы. Кто я? Что происходит? Где я, на этом свете, или уже на другом? Мне всё кажется, всё вокруг не настоящее?

Вытерла тыльной стороной ладони слёзы, проморгалась и наконец, прочла: "улица Нагорная, дом шесть". Красивые, крупные буквы на вычурной металлической табличке всё же сложились в нужный и знакомый адрес. Мой адрес. Который я назубок знала с раннего детства, как и своё имя, и имена родителей.

Подняла заплаканное лицо в камеру, висящую над воротами и решительно нажала на кнопку звонка. Кто бы ни жил в доме, он должен выйти ко мне.

Ждать пришлось долго, я уже начала сомневаться, что ко мне кто-то выйдет. Стояла, обхватив себя руками, чтобы не дрожать так заметно. Сиротливо оглядывалась вокруг, чувствуя себя самозванкой и оборванной нищенкой, молящей о малом: выйдете ко мне, обогрейте, защитите.

Железная дверь в заборе неожиданно и резко распахнулась, напугав и заставив отшатнуться. В проёме стоял высокий, крепкий мужчина. Несколько секунд мы молчали, глядя друг на друга, но этого хватило, чтобы узнать в этом великане с широкими, нахмуренными бровями и копной чёрных волнистых волос старшего брата.

– Гриш... – проскулила и протянула руки к брату, боясь, что он сейчас исчезнет, пропадёт, как наш старый дом.

– Лира!

В следующее мгновение я была сграбастана в медвежьи объятия и втянута во двор. Грохнула за спиной захлопнувшаяся калитка, но я уже ничего не видела и не слышала. Задыхалась, захлёбывалась рыданиями. Вжималась в твёрдую грудь и, как в детстве, наконец, чувствовала себя в полной безопасности.

Брат сжимал меня, вдавливал в себя, будто боялся, что я растаю дымкой в его руках и опять исчезну, растворюсь в воздухе. Губами упёрся в мою макушку, горячо дышал в неё и что-то шептал. Чувствовала, как мой сильный и суровый брат, мой защитник и гроза всей округи, мелко дрожал, слышала, как бешено стучит его сердце под моей щекой.

– Лира, тюлька ты копчёная. Где ты была...барабулька мелкая... – горячий шёпот согревал макушку, а ласковые прозвища, которыми брат щедро одаривал меня в детстве, заставляли улыбаться сквозь слёзы.

Наконец, Гриша оторвал меня от груди, но жёсткие ладони так и остались лежать на моих плечах и сжимать их. Брат отступил на шаг и окинул меня взглядом с головы до ног, пытаясь хорошенько рассмотреть в свете уличного фонаря. Увиденное ему не понравилось. Спутанные волосы, оборванный подол платья, грязные, разбитые в кровь ноги.

С каждой секундой его взгляд всё больше мрачнел, желваки ходили ходуном, хватка на плечах становилась похожа на сжимающие их железные клещи.

Я была совсем обессилена. Всхлипывала и тряслась на подгибающихся ногах.

– Убью! Всех убью, к чёрту! – рыкнул разъярённым зверем и подхватил меня на руки.

– Лира? – изумлённо выдохнула Катька, и тут же взвизгнула в радостном восторге. – Лирка!

Господи, она то что здесь делает? Моя самая близкая подружка, с которой мы с детского садика были вместе и в радостях, и в шалостях, и в девичьих горестях, повисла на мне, упираясь в меня довольно заметным круглым животиком. Да она беременна! Неужели с Григом? Добилась-таки своего ягоза!

– Лира, где же ты была, зараза ты такая?! – смеясь и плача, Катя тискала меня, гладила по спутанным волосам.

Я растерянно улыбалась и оглядывалась вокруг, ища глазами маму.

– Господи, – подружка чуть отстранилась и испуганно округлила глаза, наконец оценив мой растерзанный вид. – Что с тобой случилось? Ты откуда-то сбежала? Тебя держали в плену?

– Ну хватит. – брат за руку оттащил Катюху от меня. – Прекрати рыдать, тебе нельзя волноваться. Всё хорошо, Барабулька дома. Лучше дай ей во что переодеться и пожрать приготовь.

Катя послушно отступила и засуетилась у плиты, каждую секунду оглядываясь на меня, радостно и неверяще улыбаясь и пряча слёзы.

– Садись, сестренка. Еле на ногах стоишь. – брат придвинул стул. Положил руку мне на спину, направляя, но не удержался, снова притянул к себе, зарылся носом в волосах и поцеловал в макушку.

– Мы искали тебя, искали. Гриша даже в столицу несколько раз ездил. – Катя шмыгала носом, ловко управляясь с кастрюлями и сковородками на плите, а я оглядывалась вокруг.

Всё новое, непривычное, чужое. Дом, большая, современная кухня. Новая посуда, шторы на окнах. Даже запах в доме другой. Больше не пахнет жареной рыбкой, старой акацией, растущей перед кухонным окном, мамиными любимыми духами.

– Давай-ка я тебя наверх отнесу. Нужно промыть и обработать раны, а то знаю я тебя, любая заноза нарывать начнёт.

Я сидела на стуле и держала, стоящего за моей спиной брата, за руку, боясь хоть на мгновение отпустить его.

– А мама? – выдавила из себя, уже предчувствуя ответ. Сердцем понимала, что её в этом новеньком доме нет. Не ощущала её присутствия, не видела ни одной вещи, принадлежавшей ей.

Катька стрельнула испуганным взглядом на Гришу и тут же отвернулась, пряча слёзы, а моё сердце остановилось.

– Мамы нет, сестрёнка. Три года, как умерла. – крепкая ладонь легла на плечо, сжала его.

Я хватала воздух открытым ртом. В груди было нестерпимо горячо, так, что ни вздохнуть, ни выдохнуть этот жар не получалось. Слёзы брызнули из глаз, словно я и не рыдала сегодня полдня. Кажется, они сочились из каждой поры моего тела. В одну секунду я с ног до головы покрылась холодной испариной.

Прикрыла рот ладошкой и замотала головой. Нет! Нет! Хотелось кричать, выть во всё горло, но получалось только задушено мычать.