Чужая игра для Сиротки

Глава пятая

Только на последний, третий день ярмарки, у меня выпадает возможность незаметно улизнуть из постоялого двора, где мы остановились. И только потому, что ярмарочные дни начинаются буквально с рассветом и заканчиваются только с наступлением темноты.

Даже у похожей на оживленную марионетку настоятельницы Тамзины в конце концов заканчиваются запасы сил и когда вечером мы возвращаемся в наши комнаты, она меняет свое решение возвращаться в монастырь немедленно, и решает, что ничего страшного не случится, если мы выедем с рассветом, хорошенько выспавшись перед дорогой.

Мы с Игрейн, как самые юные, спим в одной комнате вдвоем, и как только возня за стеной, в которой спят наставницы и монахиня Фьёрда, стихает, я быстро достаю припрятанный под кроватью узел с мирскими вещами — мое монашеское одеяние слишком заметно, чтобы просто так расхаживать в нем по городу. За год я кое-как скопила пару монет, и их как раз хватило, чтобы тайком купить на ярмарке простое крестьянское платье и накидку с капюшоном.

Игрейн, которая все время, каждую минуту меня подбадривала, глядя на мои торопливые переодевания, становится непривычно молчаливой.

— Ты такая смелая, — наконец, шепотом говорит она, когда я туго перевязываю косу вокруг головы и накидываю капюшон, надежно скрывающий мое лицо. — Я бы никогда не смогла.

— Я бы тоже, но Орви…

Мои глаза сами собой мечтательно закрываются, когда вспоминаю нашу единственную мимолетную встречу в конце первого дня ярмарки.

Я так устала, отрезая ткани и сворачивая их в красивые рулоны, что не сразу почувствовала пристальный взгляд в спину. Почему-то сначала даже показалось, что это темный взгляд, прищуренный, насмешливый и порочный, от одного воспоминания о котором меня сразу бросало то в жар, то в холод.

Повертела головой и заметила стоящего около прилавка со сладостями молодого гвардейца. И, хоть на нем был точно такой же черный мундир, что и на «Даниэле», спутать этих двоих было просто невозможно. Потому что Орви был ниже и коренастее, с руками, которыми, кажется, мог бы запросто преломить надвое молодое деревце.

Но. Орви — королевский гвардеец?

Я была так поражена этой новостью, что остолбенела на месте.

Форма очень ему шла, особенно мундир с одним маленьким отличительным знаком в виде пары скрещенных мечей.

Почему-то мысленно триумфально вскинула бровь, памятуя, что у беспутника с телеги не было даже этого. Видимо, все его великие дела не ушли дальше бесстыжего смущения непорочных невест светлых богов.

Очнувшись, я чуть не со слезами отпросилась у настоятельницы отпустить меня «по острой нужде» и, петляя как заяц, обошла прилавок со сладостями. Скорее почувствовала, чем поняла, что Орви идет за мной шаг в шаг.

Но был ясный день, на нас смотрели сотни глаз, и если бы монахиня Плачущего привселюдно и открыто заговорила с мужчиной, это стало бы куда более интересным развлечением, как кукольный спектакль на малой площади.

Тогда мы посмели лишь обменять взглядами и мимолетным прикосновением голых пальцев, когда Орви вложил мне в ладонь крохотную записку.

«Буду ждать тебя каждый вечер у фонтана с рыбами, за Торговым домом Кресов» — было написано там.

Я по привычке запомнила каждое слово, а потом сожгла записку и начала терпеливо готовить план «побега».

Так что сейчас, когда из отражения в маленьком мутном зеркале на меня смотрит обычная и ничем неприметная девица, во мне нет ни капли сомнения, стоит ли рисковать. Или, что Орви меня не дождется. Однажды он спрыгнул с телеги отца и вернулся в монастырь, чтобы увидеться со мной. И всю ночь шел пешком домой, не боясь ни разбойников, ни зверей.

— Пообещай, что будешь благоразумна, — просит Игрейн, и я послушно киваю.

Когда украдкой выскальзываю за дверь, в спину слышу молитву богам, быть милосердными к моей строптивости.

До той самой площади идти совсем недалеко, но первый квартал дается мне с трудом, потому что это первый раз, когда я одна, без компаньонки и защиты монашеского одеяния, иду по городу, которого не знаю, и натыкаюсь на незнакомых людей.

Потом вспоминаю, что Орви, наверное, уже отчаялся меня дождаться, и прибавляю шаг.

Почти бегу, жадно глотая прохладный осенний воздух, приправленный ароматом свежей сдобы и горящих фонарей.

А вот и площадь.

И фонтан в виде плещущихся на струйках воды гранитных карасей.

Осматриваюсь, немного сдвигая капюшон.

Чуть в стороне — парочка. Кажется, держатся за руки и меня снова бросает в жар от стыда. Никогда прежде я не видела, чтобы мужчина прикасался к женщине. Даже просто за руку.

Я осторожно обхожу фонтан по кругу и с тоской понимаю, что Орви нигде нет.

Вздыхаю, с досадой теребя край рукава платья.

Он меня не дождался? Но ведь…

— Матильда? — Чья-то рука опускается мне на плечо. — Хвала Торосу, я думал, ты совсем обо мне забыла.

Я разворачиваюсь на пятках и чувствую приятное волнение в груди, когда на меня смотрят красивые темно-серые глаза Орви.

Может быть, тот блондин и красив, как бог, но что простой сироте с такой красоты, если она лишь обжигает?

То ли дело Орви — возмужавший, с заметной бородкой и даже с маленьким шрамом на подбородке, который до сих пор не совсем зарубцевался.

— Это тебе. — Орви протягивает мне петушка на палочке, и я с удовольствием тут же вгрызаюсь в него зубами.

— Как ты оказался в королевской гвардии? — спрашиваю я, когда Орви предлагает немного прогуляться и, видя мое сомнение, клянется проводить меня до двери постоялого двора.

Я улыбаюсь и думаю, что с таким охранником мне не страшны даже нападения демонов.

Если бы, конечно, такое вообще могло быть после Смутных времен.

— Если начну рассказывать, подумаешь, что хвастаю. — Орви озадаченно и сконфуженно скребет затылок.

— Буду думать, что ты — герой, — говорю искренне и чтобы подбодрить его, потихоньку дергаю за рукав.

Это — максимум близости с мужчиной, который может себе позволить юная послушница.

Орви откашливается и начинает свой увлекательный рассказа о том, как он героически спасал свой попавший в окружение аббердинцев отряд. Как прорывал осаду вместе со своим боевым товарищем, который погиб, напоровшись на смертельную ловушку, и как он после тащил его бездыханное тело несколько миль, чтобы не оставлять труп на поругание врагам.

Пару раз делает пугливые паузы и интересуется, не утомил ли меня печальным пересказом солдатских будней и каждый раз я отвечаю, что готова слушать его хоть всю жизнь, если бы время вдруг стало очень медленным, и растянуло в один час.

— Потом оказалось, что тот парень был сбежавшим на войну младшим сыном лорда, и когда он узнал… В общем, вот так я получил рекомендацию для зачисления в гвардию, — заканчивает рассказ Орви.

Мы останавливаемся напротив небольшого переулка, чуть в стороне от тусклого желтого света фонаря.

От моего леденца давно осталась только деревянная палочка, но я все рано потихоньку ее грызу.

От волнения и непонятного беспокойства, как будто, несмотря ни на что, вот прямо сейчас и именно здесь, случится то, чего не должно быть.

Мой первый поцелуй.

— Тебе очень идет мундир, — говорю неприятно писклявым голосом и тут же вжимаю голову в плечи.

Орви не двигается. Не пытается даже взять меня за руки, как держалась та парочка около рыбьего фонтана.

Конечно, наверное, он успел насмотреться на красивых, всегда вьющихся около венных, женщин. Что ему какая-то чумазая монашка.

— Я воображал, что понравлюсь тебе хоть капельку, — тоже сбивчиво бормочет Орви.

Кто-то из нас — возможно, даже я — делает шаг навстречу.

Мы становимся так близко, что между нами едва ли протиснется ребро ладони.

— Ты мне… нравишься, — заикаясь, признаюсь я. — Ты теперь такой… такой…

Он протягивает руку, но вместо того, чтобы взять меня за руку, гладит по щеке.

Вернее, едва ли успевает притронуться к ней, когда я чувствую внезапное жжение в груди.

Как будто меня очень сильно ударили и вышибли весь дух.

— Матильда, я хотел сказать…

Голос Орви тонет в зыбучем песке, которым как будто бы наполнены мои уши.

Жжет так сильно, что я прикладываю ладони к груди и пытаюсь сделать хотя бы один вздох.

— Ты… такая… особенная.

Плачущий, неужели он не видит, что со мной что-то не в порядке?

Или я снова сплю?

Голова снова начинает кружится и в ноздрях как назло снова появляется тот неприятный запах соли и железных стружек. Сторонюсь, когда Орви пытается оторвать мои руки от груди. Возможно, он принял мою боль за признак смущения?

— Я бы хотел…

Несмотря на мои попытки увернуться, он настойчив и все-таки берет меня за руку.

Кожей к коже, ладонью в ладонь.

И в моей груди как будто что-то лопается, вытекая прямо по венам сперва к запястьям, а потом — сквозь пальцы.

Орви вскрикивает и с силой одергивает руку, начиная трясти ней, словно ненормальный фокусник.

— Что за…?! — орет он, поднося ладонь к глазам.

Даже в плохом освещении фонаря отчетливо виден уродливый алый ожог на его ладони.

Как будто он держал не руку безобидной монашки, а раскаленное клеймо для скота.

Это произошло опять?

Снова слишком реальный сон?

Я до боли зажмуриваюсь и, скрестив пальцы, мысленно прошу Плачущего простить мои богохульные непотребные мысли. Обещаю больше никогда-никогда не позволять мужчине притрагиваться ко мне. Обещаю сжечь ту белую, подаренную гвардейцем книжку.

И даже клянусь больше не вспоминать о нем самом. Ни когда молюсь перед сном, никогда вообще.

Только пусть все это снова окажется сном.