Чужая игра для Сиротки

Глава шестьдесят вторая

Герцог

Призраки всегда появляются вместе с холодом.

Я понимаю, что что-то влечет их, когда из-под двери моей комнаты, в которой я безуспешно пытаюсь составить какую-то относительно логическую цепочку заговора с участием мелкой заразы, проникает сперва молочно-белый туман, а потом пол стремительно покрывается инеем.

Проклиная всех и вся, несусь к двери.

Если какая-то безголовая дура из тех, которым хватило ума остаться, вместо того, чтобы сбежать по крылышко родителей, решила погулять ночью вопреки запрету, мне придется ее спасти. Одной смерти на этом Отборе и так достаточно, чтобы в Хроники его внесли как самый жестокий и кровавый.

Главное потом не убить безмозглую любительницу бродить по ночам.

И шепнуть Эвину на ухо, от кого нужно избавиться в первую очередь.

Артания и так достаточно страдает от войн и постоянных попыток разорвать ее изнутри, бестолковую королеву жители нашего государства просто не заслужили.

Призраки не сразу чувствуют мое присутствие.

Я для них слишком «не вкусная» цель, потому что в какой-то мере моя кровь ни жива, ни мертва, хоть сам я выгляжу как пышущий здоровьем молодой мужчина. И чувствую себя так же, особенно в те проклятые ночи, когда мелкая герцогиня является в образе целомудренной монашенки. Чтоб ее Хаос взял!

Но моим демонам нужна хоть какая-то свобода, чтобы кровь не закипела в жилах от плохо сдерживаемого гнева и раздражения.

Эту небольшую «разрядку» я принимаю с радостью, чувствуя, как приятный невидимый огонь струится по телу и наполняет меня первозданным разрушением. Темные долговязые тени при виде меня начинают шарахаться в стороны, но я разрушаю их, словно песочных человечков — без труда, без усилий, с наслаждением.

Я сильно истощал за это время.

По хорошей драке, по теплу человеческой жизни, которая наполняет меня, словно живая вода, по Хаосу, с которым теперь неразрывно связан.

Я наслаждаюсь даже этими жалкими крохами с поистине недостойными противниками.

Но ровно до тех пор, пока не замечаю сжавшуюся на полу тонкую фигурку с мертвецки бледным лицом.

За клочьями рванья, которое оставляю вместо призраков, герцогиня Лу’На выглядит слишком беспомощной.

Абсолютно беспомощной.

Ее зеленые глаза наполнены ужасом, но она все еще держится, хоть даже не представляю, что за ересь в его голове заставляет думать, будто хоть одна из этих тварей ей по зубам. Никакие таланты плести филигранные заговоры не помогут защититься от злобы и голода мертвых душ.

Я останавливаюсь.

Может... самое время, наконец, подвести между нами окончательный расчет?

Черная алчная тень нависает над Матильдой и чернильные бесплотные капли стекают на ее тонкие воробьиные плечи, почему-то торчащие из платья. Девчонка дрожит, но не кричит. Она как будто еще сражается, но лишь духом, чтобы принять смерть достойно.

По-королевски?

Меня пронзает болезненное, не к месту пришедшее воспоминание о той, другой.

Почему-то я уже почти не могу вспомнить детали ее лица, но за миг до того, как Л’лалиэль превратилась в горсть пепла, у королевы Артании и Принцессы Хаоса был точно такой же взгляд.

Побежденной, но не проигравшей.

— Рэйвен… — Тихий голос герцогини выводит меня из ступора.

Я смахиваю призрака одним взмахом руки — тень скукоживается, очень по-человечески хватается за лицо и рассеивается, опадая на Матильду вуалью старого праха.

Она могла умереть — вот тут, у моих ног.

Эта мысль что-то сильно сдавливает у меня в груди.

То, о чем я и думать забыл.

То, что лишь изредка напоминало о себе ровными ритмичными ударами сквозь сон.

Девчонка почти ничего не весит, когда подхватываю ее на руки. Она словно пух, который стремительно холодеет — я чувствую это даже через слои разделяющей нас одежды. Ее губы бледнеют, от лица отливает румянец жизни. На плече, в том месте, где оно переходит в шею, темный след — как будто под кожей гниет какое-то семя, распространяя вокруг себя порченую паутину отравы.

— Рэйвен… — продолжает шептать Матильда, и ее глаза за закрытыми веками перекатываются туда-сюда, как будто она видит страшный сон.

— Здесь, — отвечаю я, пытаясь шагать максимально быстро.

Перепрыгиваю через пару ступеней, вниз, в лекарскую комнату.

Я желал ей смерти все эти годы, а теперь боюсь, что из-за моего даже секундного промедления, она умрет.

Я пинком вышибаю дверь с петель.

В темной комнате пусто и холодно, как в могиле, но Матильда в моих руках еще холоднее, и меня начинает потряхивать озноб.

Кладу ее на кушетку, срываю с петель какой-то то ли гобелен, то ли полог, накидываю на нее и энергично растираю плечи.

Она мотает головой, на лбу выступает испарина, как будто под кожей девчонки настоящий пожар.

— Кто-нибудь! — ору не своим голосом. — Сюда! Медик! Лекарь!

Эхо возни в ответ на мой крик слишком медленное.

Я похлопываю девчонку по щекам, пытаюсь привести в чувство.

— Открой глаза, — шиплю сквозь намертво стиснутые зубы. — Не смей умирать, слышишь?!

Мои ладони обхватывают ее лицо, сжимают узкие скулы.

Хаос подери, она такая хрупкая, такая беспомощная, что, кажется, одного неосторожного движения достаточно, чтобы один за другим хрустнули все шейные позвонки.

Она стремительно раскаляется в моих руках.

Только что была холоднее могильного камня, а теперь буквально обжигает ладони.

Что-то подсвечивает ее кожу изнутри.

Тонкие нитки огня очерчивают вены и сосуды.

Ее тело прошибает острый спазм, она выгибается дугой — и снова опадает на кушетку, но успевает схватить меня за запястье.

Снова жжет, снова вижу, как под ее пальцами моя кожа краснеет как от ожога.

Но на этот раз что-то привлекает мое внимание.

Что-то, что просвечивает даже сквозь плотную ткань платья.

Я с трудом выдергиваю руку, разрываю рукав чуть не до самой подмышки.

И столбенею.

Этого… не может быть.

На белой коже ярко-оранжевые витки печати Хаоса выглядят совершенно неестественными, а острые темные грани обсидиановых костей и шипов — особенно зловещими.

Я моргаю, готовый скорее уж поверить в собственное внезапное безумие, чем в том, что мелкая герцогиня может быть… как-то связана с… ними.

Торопливые шаркающие шаги заставляют меня стремительно набросить ткань обратно на руку девчонки, и прикрыть ее гобеленом. Растрепанная лекарка с парой помощниц быстро оттесняют меня в сторону.

— На нее напали призраки, — все еще сквозь зубы, поясняю я. — Там… на плече…

— Вижу, — охает старшая. — Что за напасть!

Она что-то тараторит двум сонным девчонкам. Те бросаются врассыпную: одна наполняет чан водой, другая заводит механизм подогрева. Старшая гремит склянками, что-то сыплет в плошки, смешивает в бутылках.

А Матильда снова лежит на скамье почти как покойница. О том, что она все еще жива, я догадываюсь лишь по изредка едва-едва вздымающейся груди.

Когда девчонки становятся по обе стороны кушетки и за руки приподнимают ее, чтобы лекарка расшнуровала платье, я напрягаюсь, чтобы не раскидать их в стороны.

Они не должны видеть.

Потому что… могут поползти слухи.

Но, когда тонкая рука беспомощно вываливается из разорванного рукава, ее кожа безупречно девственно чиста.

Как будто Печать Хаоса на ней мне лишь привиделась.

Но я привык доверять своим глазам, и слишком хорошо знаю все уловки Бездны, чтобы списать все на взбрыкнувшее воображение.

Я знаю, что я видел, и знаю, что это было так же реально, как и сердитый взгляд прогоняющей меня за дверь лекарки.

Проклятье!