Цветок в пыли. Месть и закон

Глава двадцать седьмая

Тхакур поднимался по ступеням лестницы в дом. На повороте остановился, разглядывая опять вылезший из доски гвоздь. Много дней назад, когда он, безрукий инвалид, встал с больничной койки и начал ходить, он зацепился за этот гвоздь и покатился вниз, впервые осознав, насколько беспомощен. Тхакур напрягал несуществующие мышцы, пытался ухватиться пальцами, которых не было, и падал жалким обрубком, пятная ступеньки проступавшей сквозь бинты кровью.

В ту ночь, лежа в постели, калека впервые заплакал, но не от боли, а от бессилия, и единственной целью, смыслом всей его оставшейся жизни стала месть. Как отомстить, если ты словно спеленутый ребенок? Надо учиться жить заново, и Тхакур решил не только выжить, но и выполнить то, ради чего он остался на этом свете. Габбар приказал тогда оттащить его от лагеря и бросить, чтобы он околел, как собака. Тхакур не помнил, как выбрался на дорогу. Раненый позволил себе потерять сознание, лишь когда ступил на доски моста. Отправившиеся на поиски крестьяне подобрали его, плавающего в крови. К счастью, среди местных жителей оказался опытный знахарь. Он не стал прибегать к магическим заклинаниям, а просто зажал разрезанные сосуды и поддерживал в нем едва теплившуюся жизнь, пока Тхакура не отвезли в больницу. Там ему сделали срочное переливание крови и наложили швы. Он остался жив…

Тяжело вздохнув, инспектор посмотрел еще раз на гвоздь и ударил по нему ногой с такой мощью, что тот ушел в лестницу по самую шляпку.

Такой удар был не под силу обычному человеку. Никто не знал, что каждое утро Тхакур выходил в сад и тренировался до изнеможения. Он и раньше отлично владел приемами рукопашного боя, сейчас в его арсенале остались лишь удары ногами. И безрукий калека упорно отрабатывал эти удары, нанося их в высоком прыжке. Сколько раз падал, ударяясь спиной — ведь он не мог смягчить падение. Однако вскоре на высохшем дереве, на котором он тренировался, появилась отметина на уровне головы человека, оставленная каблуками инспектора. Наконец наступил день, когда Тхакур почувствовал, что способен к бою. Разбежавшись, подпрыгнул и ударил в отметину, пружинисто отскочив на землю. Дерево треснуло, заскрипело, будто жалуясь, и переломилось в месте удара…

Оглянувшись, не видел ли кто, как он вогнал гвоздь, инспектор поднялся в комнату. Там его уже ждали.

— Нам не нужны ваши деньги, господин Тхакур, — сказал Виру, вставая с кресла, — только не подумайте, что мы отказываемся.

— Это так, — вступил в разговор Джай, спрыгивая с подоконника, на котором сидел. — Мы уверены, что награда за голову Габбара…

— Даже не думайте об этом! — гневно вскричал Тхакур. — Вы забыли, что Габбар мне нужен только живым? Вы не должны его убивать, я предупреждал об этом. Живым, только живым!

Друзья переглянулись. Призрачные надежды на деньги растаяли, правда, они торговались скорее по привычке. Их потрясло то, что они увидели и услышали.

— Обещайте, что выполните мою просьбу, — обратился к ним инспектор уже другим, обычным спокойным голосом.

— Обещаем, — ответил Джай. — А свои деньги возьмите обратно.

Друзья взялись за дело. После сражения на площади осталось много оружия, и они неплохо экипировались. Виру нацепил кольт, взял себе винтовку и ручные гранаты. Джай с сожалением отложил «стен» до лучших времен из-за недостатка патронов к нему.

— Возьми себе вот эту красавицу, — предложил Виру, перебрасывая приятелю легкую винтовку. — Бьет точно в цель!

Щелкнув затвором, Джай отложил оружие.

— Винтовка хорошая, но одними ружьями с бандитами не справиться, их слишком много.

— Подумаешь, — беззаботно воскликнул Виру, — я стреляю, как пулемет, сразу из двух револьверов!

— Ты недооцениваешь противника, — задумчиво возразил Дэв. — Габбар очень опасен. Это не просто уголовник, он возомнил себя хозяином здешних мест, вообразил, что он здесь бог, судья и палач…

— Подумаешь, — усмехнулся весельчак, — обыкновенный бандит и убийца.

— Нет, — ответил Джай, и на его лицо набежала тень. — Я чувствую, что это будет тяжелая работа. Возможно, последняя для кого-то из нас.

— Не говори так, — поежился Виру, — я не люблю думать о плохом.

— И все-таки думать не вредно. Я тут придумал план, как уничтожить банду. Раньше здесь были каменоломни, и с тех пор кое-что осталось из имущества…

Огромные пылающие костры отбрасывали красноватые отблески на танцующую полуобнаженную девушку. На ее бедрах позванивали ряды бус — мехала, прозрачная вуаль скорее подчеркивала, чем скрывала, красоту гибкого бронзового тела. Стройные ноги украшены звенящими на тонких щиколотках бубенчиками, тройные браслеты отягощали красивые руки.

Девушка танцевала в центре освещенного кострами круга, вокруг которого сидели разбойники банды Габбара. Зверские лица, освещенные колеблющимся красным светом, довольно скалились, поблескивало оружие. Сам главарь возлежал на пышном ковре, опершись на мягкие шелковые подушки, в его руках дымилась хукка — трубка с длинным мундштуком для курения через воду. Он бросал в рот небольшие оранжевые шарики из кукурузной муки и сахара — шакар пара и время от времени отхлебывал прямо из бутылки пальмовую водку тодди.

Девушка кружилась под музыку ситары, на которой наигрывал певец, его высокий голос красиво звучал в чистом горном воздухе, но песня была грустной. Банда Габбара поймала эту пару на дороге. Бродячие артисты бывали в разных домах, пели на свадьбах, однако впервые им пришлось показывать свое искусство бандитам. Габбар, в предвкушении предстоящего развлечения, пообещал заплатить им золотом, певец и танцовщица не надеялись получить плату, они хотели хотя бы выбраться живыми из разбойничьего логова. По взглядам головорезов, по ухмылкам их главаря они поняли, что те задумали недоброе.

А пока артисты пели и танцевали — это все, что они могли сделать.

Разбойники увлеклись необычным зрелищем. Даже часовые смотрели не в стороны горных троп, а на кружащуюся в вихре танца девушку. Они забыли грозный нрав своего хозяина, который перерезал бы им горло за такую службу. Но их постигло более легкое наказание — один за другим часовые падали под ударами рукояток револьверов. Подхватив обмякшие тела, Джай и Виру осторожно укладывали их, чтобы не зазвенело оружие о камни, и продолжали движение к центру лагеря.

Стремительно взлетали огромные языки пламени, еще быстрее танцевала девушка — дым костра завивался струями вокруг ее крутящихся бедер. Виру засмотрелся на нее, но Джай дернул приятеля за рукав, чтобы тот не забывал о деле. Расположившись за палатками, в которых жили разбойники, Джай открыл холщовую сумку и достал оттуда приготовленный сюрприз, оставшийся в деревне после работы в каменоломнях: длинные цилиндры, завернутые в желтую пергаментную бумагу, заботливо связанные по несколько штук и снабженные бикфордовым шнуром. Это был динамит.

Разрезав ножом ткань палатки, Джай проник внутрь и сразу увидел оружейную пирамиду и ящик с патронами, небрежно выдвинутый в проход между койками. Осторожно сняв деревянную крышку ящика, выкрашенную зеленой краской, Джай зачерпнул пригоршню желтовато-маслянистых патронов, сунул в карман и пристроил было на ящике динамитные шашки, но тут заметил в углу бидон с керосином, которым заправлялись лампы. Он установил заряд прямо на бидон, расправил шнур и ящерицей выскользнул из палатки.

Виру тем временем точно так же заминировал еще несколько палаток. В одной из них ему повезло — он заинтересовался ямой, прикрытой циновками, и обнаружил там ящики со взрывчаткой.

— Это будет хороший фейерверк! — прошептал довольный весельчак, укладывая заряд в яму.

Танец закончился. Уставшие артисты ждали награды и она пришла.

— Господин! — зашептал один из разбойников. — Кто-то пробрался в лагерь. Часовые сняты.

— Говори тише! — прошипел Габбар. — Никто не должен знать об этом!

Он поднялся и подошел к артистам.

— Вы прекрасные актеры и заслуживаете награды. Но сначала я хочу расплатиться с вами за предательство! Ваша роль лазутчиков не удалась!

Выхватив револьвер, убийца приставил его к виску девушки и закричал:

— Эй, вы! Наемники Тхакура! Опять вы от меня прячетесь? Надеюсь, вам хорошо видно, что сейчас произойдет с вашими разведчиками? — Он подождал немного, но ответа не было.

— Вы неплохо придумали — подослали сюда этих бродяг и под их прикрытием проникли в лагерь. Что ж, они умрут первыми!

Сухо щелкнул взведенный курок револьвера.

— Постойте! — вскричал певец, бросаясь к разбойнику. — Мы ни в чем не виноваты! Если вы хотите, убейте меня, но не трогайте девушку!

— О, — рассмеялся Габбар, — какая трогательная самоотверженность! Не иначе, всему виной любовь… Что ж, ты прав, бродяга, я убью тебя, а твою подружку мы оставим здесь. Она будет развлекать нас… — он гнусно захохотал, — танцами!

Ситара мелькнула в воздухе, жалобно зазвенели струны, и во все стороны полетели щепки — все, что осталось от музыкального инструмента, разбитого о голову грозного разбойника. Никто не ожидал такой безрассудной смелости от бродячего певца, он ударил самого Габбара! Бандиты словно оцепенели в ожидании страшной кары, которая неминуемо обрушится на голову безумца.

Этим ударом певец спас жизнь разбойнику. Как только Габбар упал, ночь словно раскололась, взорванная ослепительной вспышкой. Заряды динамита стали рваться один за другим, разнося в клочья палатки со всем их содержимым. Перепуганные разбойники вопили, стреляя в невидимого врага, кричали раненые… Певец и танцовщица были забыты, каждый спасал свою жизнь.

— Отличный салют получился! — воскликнул Виру, посылая пулю за пулей в толпу.

— Где Габбар? — спросил подбежавший Джай.

— Не знаю, — растерялся весельчак. — Только что был возле костра…

— Прикрой меня, я пойду за ним!

Джай перекатился кувырком через освещенный участок и побежал между камнями. Он выбрал правильное направление — охранники главаря встретили его плотным огнем. Вскрикнув от боли, юноша упал.

— Джай! — закричал Виру. — Держись, я иду на помощь!

Но по нему грянул такой плотный залп многих ружей, что он весь был иссечен мелкими осколками гранита. Виру бегло выстрелил по вспышкам и с удовлетворением услышал громкие стоны раненых.

Джай лежал, уткнувшись лицом в песок, и не двигался. Кое-кто из головорезов пытался подобраться к нему, но каждый раз меткая пуля останавливала очередного любителя отличиться в сражении с раненым. Виру понимал, что, потеряв надежду взять их живыми, бандиты начнут стрелять на поражение, надо было срочно что-то предпринять. Единственное, что он смог придумать, — броситься напролом под пулями, хотя это больше всего напоминало бы самоубийство. Помощь пришла неожиданно.

Танцовщица, нелепо выглядевшая в своем легкомысленном одеянии среди крови и смерти, подхватила Джая и потащила его за камни. Пули свистели вокруг нее рассерженными осами, с визгом ударялись о камни, высекая искры. Певец подхватил раненого, и вместе с девушкой они вынесли его из-под обстрела.

— Что с ним? — спросил подбежавший Виру.

Девушка сначала испуганно отшатнулась, приняв его за бандита, однако горестный вид незнакомца успокоил ее.

— Не волнуйтесь, он лишь оглушен, — сказала девушка, — пуля прошла вскользь чуть выше виска.

— Не время для беседы, — поторопил их певец, поглядывая на Виру, — надо скорее уходить отсюда, пока разбойники не опомнились.

— Убейте их! — раздалась команда Габбара. — Убейте всех, кто проник в лагерь!

Стрельба разгорелась еще сильнее. Виру не отвечал, чтобы не вызывать на себя огонь. Он ограничился тем, что снял с пояса пару ручных гранат и швырнул их туда, где громче кричали. Под грохот разрывов они благополучно скрылись, растворившись в густой темноте.

Глава двадцать восьмая

Акашганга — небесный путь, мерцал бесчисленными звездами, придававшими ночному небу зеленоватый цвет бездонной морской пучины. В черных кустарниках путались блуждающие огоньки светлячков. Тихо журчала вода крошечного ручейка, стекающая со скалы. Ручей исчезал за поворотом, сливаясь с другими. Туда прошла нильга — голубая длиннохвостая антилопа, редкий гость в этих местах. Плачущий всхлип шакала испугал ее, и она грациозно запрыгала по острым камням. Обитательница джунглей не привыкла к горам, из-под ее копыт посыпался легкий камнепад, гулко застучавший в кристально чистом воздухе.

Оторвавшись от ручья, Виру помотал головой, разбрызгивая во все стороны капли воды, словно искупавшийся тигр.

— Отлично, — пробормотал он.

Лакшми, так звали танцовщицу, подошла к Джаю, лежащему на теплом сухом песке.

— Нужно перевязать рану, — сказала девушка приятным мелодичным голосом. На вид ей было около двадцати лет. Длинные миндалевидные глаза смотрели на Джая с нескрываемым интересом, который явно не нравился Вишну — певцу, вырвавшему ее из рук Габбара.

— Ерунда! — отмахнулся Дэв. — Не обращайте внимания. Кровь уже остановилась.

Джай отказался от перевязки, он не хотел, чтобы Ратха волновалась, увидев его с забинтованной головой.

— Почему мы здесь остановились? — поинтересовался Вишну, нервно пощипывая тонкие усики. — Не лучше ли продолжить движение, пока бандиты не перекрыли дорогу.

— Они давно перерезали путь, — сказал Виру, — поэтому мы и не пошли через мост.

— Там, дальше, мы спрятали коней, — пояснил Джай. — Они довезут нас до Рамгара.

— Правда?! — оживилась Лакшми. — Мы там еще не были…

Она увидела, что Джай с удивлением взглянул на нее, и застенчиво опустила глаза. Девушка была хороша, как богиня любви, в честь которой ей было дано имя.

Где-то резко вскрикнула вспугнутая ночная птица. Ей ответил шакал, и тут же все услышали, как звякнуло железо.

— Где это? — прошептал Виру. — Кажется, совсем рядом.

— Нет, — ответил Вишну. — В ночном воздухе звуки распространяются на очень далекое расстояние. Поверьте моему слуху — это зазвенел ствол винтовки. Разбойники двигаются по нашим следам, они на расстоянии двухсот ярдов.

Все молча поднялись и пошли вслед за Виру. Вдруг он остановился.

— Что случилось? — Вишну придвинулся поближе к Лакшми. — Ты что-то услышал?

— Нет, все в порядке. Просто думаю: почему мы должны убегать от этих негодяев? Пусть они нас боятся.

— Что ты надумал? — спросил Джай, морщась от боли, охватившей его голову, когда он встал.

— Я подожду их здесь, а вы идите. Устрою им встречу и догоню.

— Зачем рисковать? — спросила Лакшми. — Джай ранен, нам надо тихо исчезнуть.

— Вот поэтому я и прикрою вас.

— Не надо, друг, — сказал Дэв, — я уже в состоянии двигаться.

Подкинув на ладони винтовку, Виру с сожалением повесил ее на плечо.

Взрывы в горах разбудили жителей Рамгара, давно живущих в страхе. Ни один из них не рискнул выйти на улицу — а вдруг там банда Габбара? Мирные крестьяне не привыкли держать в руках оружие, к тому же деревню защищают всего двое смельчаков, а у Габбара много людей.

Лишь один человек стоял под зеленым ночным небом и смотрел в сторону гор, туда, где исчезли Джай и Виру. Это была Ратха. Она знала о том, что друзья решили предпринять вылазку в логово бандитов, знала, что они взяли хранящуюся у деревенского старосты взрывчатку. Когда край неба вспыхнул кровавым заревом и эхо гулко заиграло грохотом взрывов, Ратха поняла — защитники вступили в бой.

Прохладный ветер доносил до нее короткие щелчки выстрелов, и она напряженно вслушивалась в перестрелку, молитвенно сложив на груди тонкие руки. Когда бой неожиданно затих, она закрыла лицо ладонями и долго стояла так, словно мраморное изваяние.

Отодвинув легкую занавеску, на нее смотрел Тхакур, нахмурив густые брови.

Диверсанты нанесли огромный урон лагерю Габбара. Рассвирепевший разбойник отправил отряды по всем возможным путям отступления дерзких лазутчиков. Сам главарь не рискнул пуститься в ночную погоню.

Пятеро головорезов сгрудились вокруг ручья, стекающего со скалы. Каждому хотелось напиться, вымыть закопченое пламенем пожара лицо.

— Посмотрите, — негромко сказал бородатый разбойник в черном тюрбане, — здесь следы!

На мокром песке четко отпечатался след ботинка.

— Ты же и наследил! — хриплым басом проворчал верзила с огромным обнаженным кинжалом за кожаным поясом. Он старался выбиться в помощники Габбара и поэтому с ревностью относился ко всем, кто был поумнее его. Поскольку весь ум верзилы ушел в его непомерно огромные мышцы, он подозрительно поглядывал почти на всех товарищей.

— Нет, — возразил бородатый, — я охотник и хорошо читаю следы. Вот, смотри, из нас никто не ходит в таких ботинках, это городская обувь, в ней в горах далеко не уйдешь…

— Вот и я говорю, — оборвал его верзила, — они от нас не уйдут! Ну, что вы тут разлеглись? — рявкнул он на остальных разбойников, которые чуть ли не обнюхивали следы, пытаясь определить, кто из спорящих прав. — Вперед, в погоню!

Кто-то из головорезов недовольно заворчал, но верзила поднес к носу строптивца кулак величиной со среднюю дыню.

— Ты что, будешь со мной спорить? — прорычал он, оглядываясь на бородатого. — Всякие умники будут тут глупости болтать… Я из любого вышибу мозги!

Головорез молча поднялся. Верзила, довольный тем, что продемонстрировал бородатому, кто здесь главный, двинулся вслед за отрядом.

— Наконец-то мы добрались, — сказал Виру, присаживаясь на камень. Вслед за ним в узкое ущелье спустилась странная компания из полуодетой девушки, нарядного юноши и раненого с винтовкой на плече. К чахлой кривой сосне были привязаны две лошади, чернеющие неясными силуэтами.

Со стонами сняв ботинки, Виру облегченно вздохнул.

— Все-таки я городской житель — весело проговорил он, — бегать по горам — это не для меня.

— Просто тебе надо было надеть другую обувь, — сказал Джай.

— Что ж ты мне раньше не посоветовал? — огорчился Виру, разглядывая ощерившуюся гвоздями подошву. — Я покупал эти туфли в лучшем магазине Дели!

— Брось, — через силу улыбнулся раненый — Виру все-таки развеселил его. — В последний раз мы были в Дели, когда нас везли по этапу.

— Ну, значит это было до того. И вообще, — оглянулся он на артистов, — говори тише. Так, значит, тебе запомнилась наша поездка в Дели? — сказал Виру, повысив голос. — Да, мы прокатились тогда от Мадраса до Сринагара… Ничего не поделаешь, такова работа бизнесмена.

Стоявшие чуть поодаль певец и танцовщица о чем-то перешептывались. Вишну, яростно жестикулируя, что-то доказывал Лакшми, а она отрицательно качала головой, разгребая песок босой ногой. Посмотрев на ее крошечные ступни, Виру подивился, как же эта девушка бежала по острым камням? Она даже ни разу не пожаловалась! Удивившись такому мужеству, весельчак молча надел разбитые ботинки.

— Друзья, — сказал Джай, обращаясь к артистам, — нам пора ехать. Мы предоставим вам лошадь и довезем до Рамгара. Вы можете отдохнуть в усадьбе господина Тхакура. Хотя мы и сами у него в гостях, я думаю, он будет рад вам.

— Благодарю вас, — ответил Вишну, — но мы предпочли бы остановиться в деревне, чтобы не обременять…

Сорвавшийся камень проскакал по скале с таким грохотом, что лошади стали приседать и прядать ушами. Виру прыгнул в сторону и покатился по земле, щелкая затвором.

— Уходите! — закричал он.

Треснул залп. Пули хлестнули по тому месту, где только что стоял Виру. Его спутники успели вскочить на лошадей.

— Вперед! — крикнул Джай и ударил коня, на котором сидели певец и танцовщица.

Скакун взвился на дыбы, рванул с места черной птицей, унося седоков из-под огня.

Виру выкатился из-за камня, выстрелил по маячащим над гребнем скалы головам и укатился обратно под яростные ружейные вспышки.

— Заходи справа! Окружай их! — послышались команды, отдаваемые хриплым басом.

Почти не целясь, Виру выстрелил на голос. Раздался утробный рев, огромного роста бандит сорвался со скалы и покатился вниз вместе с каменной осыпью.

— Держись! — прокричал Джай. — Я иду!

Разогнав скакуна, он промчался под пулями, замедлив бег возле друга. Тот вскочил, пробежал несколько шагов, держась за стремя, потом прыгнул в седло за спиной Джая.

— Эй вы! — заорал весельчак. — Ловите ветра в поле!

Он лихо выстрелил из винтовки, держа ее одной рукой. Над скалой летучей мышью вспорхнул сбитый пулей черный тюрбан.

— Это надо же — попал! — удивился Виру.

Глава двадцать девятая

Ратхе не спалось этим утром. Она поднялась на рассвете и, приведя себя в порядок, окунулась в обычный круговорот домашних дел, которые сегодня приобрели, казалось, новый смысл.

Она подмела в храмовой комнате, где находился домашний алтарь, стерла пыль со статуэток и литографий, изображавших богов, начертила на полу ритуальные узоры — ранголи. Потом долго начищала до яркого сияния серебряные сосуды, использовавшиеся в церемонии жертвоприношения, налила топленое масло в светильники и зажгла их.

Чтобы отслужить пуджу — домашний обряд поклонения божеству, она должна была выкупаться и предстать перед алтарем физически и ритуально чистой. Закончив омовение, она положила на блюдо все, что было нужно: листья бетеля, орехи ареки, масло, молоко, цветы, — и, закрыв зверь в храмовую комнату, осталась наедине с Богом.

Ее молитва, долгая и горячая, потребовала от нее всех оставшихся в ее душе сил. Она просила милости и заступничества не для себя, а для тех, кто был в опасности, в двух шагах от смерти. Разве должны умереть те, кто сражается во благо людей? Если помыслы воинов чисты и святы, пусть им будут дарованы победа и спасение, пусть не коснется их пуля или клинок, пусть это утро увидит их целыми и невредимыми.

Она вышла из комнаты с горящими щеками и долго стояла на веранде, подставив лицо свежему ветру с гор — в том направлении, откуда ждала появления всадников. Но дорога была пуста, и Ратха отправилась вниз, на кухню.

Рамлал предложил ей завтрак, но она отказалась и предпочла помочь ему немного — он готовил еду для них. Ей хотелось, чтобы блюд было как можно больше — ведь они вернутся голодными. Она принялась раскатывать паппар — лепешки из молотой фасоли, и занималась этим так долго, с таким упорством и старательностью, как будто заклинала судьбу: не может ничего случиться с теми, кого ждет завтрак, лепешки, горячее молоко.

Орудуя скалкой, Радха даже стала напевать какую-то полузабытую песенку, которую в последний раз пела еще в отцовском доме. Рамлал внимательно посмотрел на нее — он никогда не видел поющей эту славную девочку, так неудачно начавшую свою жизнь. Он хотел подойти к ней и погладить ее по опущенной головке, как делал это, когда Басанти была еще малышкой, но не решился — она все-таки госпожа, хозяйка в этом доме, где он только старый слуга.

Все было готово, но и Рамлал чувствовал, что им обоим надо как-то занять себя, иначе ожидание становилось слишком мучительным.

— Может, сделаем им баранину с овощами, а то что это за мясо — курятина, им разве наешься? — предложил он.

Ратха, никогда не пробовавшая мяса, пожала плечами, слушая эти слова из уст воинствующего вегетарианца. Он и сам, казалось, был смущен своим предложением и счел нужным объяснить его.

— Пусть живут так, как привыкли. Что нам учить их, ведь завтра их могут убить, они рискуют каждый день! И потом, боги не станут сурово судить тех, кто делает святое дело. Скорее, нам, не знающим вкуса мяса, придется отвечать перед ними за то, на какие суетные, ненужные дела потрачен наш век, — сказал он задумчиво и улыбнулся. — Хотя что ты, девочка, можешь знать о загубленной жизни.

— Кому и знать, как не мне, — горько ответила ему Ратха. — На что уйдет моя жизнь? Я ведь даже не смогу совершить главного дела женщины — родить и воспитать детей. Послушайте, дядя Рамлал, неужели это правда, что я, как и все вдовы, несу наказание за грехи, совершенные в прошлой жизни? Неужели я так страшно грешила, что у меня отняли мужа и обрекли на судьбу вечной плакальщицы? Что я могла сделать, дядя Рамлал? У меня в душе нет ничего плохого — я искала, старалась понять, но там нет ничего, за что могла бы настичь меня такая суровая кара!

Рамлал хотел остановить ее, утешив дежурными словами о покорности судьбе, о воле богов и милосердии их, но она настойчиво хотела договорить, выразить то, что мучило ее так долго.

— Я знаю, я родилась с этим хане бараха — написанным на лбу несчастьем, и ничего здесь невозможно исправить. Мне еще повезло, меня хоть не попрекают, не обвиняют в том, что своими поступками в предыдущих воплощениях я свела в могилу моего мужа. Но я часто чувствую себя так, что лучше бы мне было сгореть вместе с ним на погребальном костре.

Рамлал смотрел на нее и не верил своим глазам. Что произошло с Ратхой, почему она так изменилась? Такая сдержанная, воспитанная, умеющая не показывать своей боли — и вдруг удивительная откровенность, исповедь совершенно чужому человеку? А кому ей и рассказать, если на то пошло? Матери у нее нет, брат учится в Америке, муж убит, подруги далеко и живут совсем другой жизнью. Тхакур — с ним Ратха совершенно не близка и, кажется, даже боится и не любит его. Живет, как отшельник в пещере… И все-таки с ней что-то происходит, но где уж ему, темному старику, понять ее.

— Простите меня, — прошептала Ратха, вытирая слезы. — Я знаю, что недостойно моего рода и дома, в котором я живу, говорить такие вещи — роптать на судьбу, жаловаться. Я знаю, вы добрый, хороший человек, вы не станете осуждать меня, — я сама себя осуждаю.

Она поднялась и тихо побрела в свою комнату, оставив старика в горестном недоумении. Сколько вокруг несчастья, сколько крови пролито одним только Габбаром, и что он сделал с этой бедной девочкой, не убитой пулей, но навсегда погубленной!

На веранде Ратха встретила Тхакура. Он только что встал и шел за Рамлалом, чтобы тот помог ему умыться и позавтракать. Ратха не успела закрыть лицо покрывалом, и Тхакур ясно увидел следы слез на ее лице.

— Не больна ли ты, девочка? — спросил он участливо.

Ратха вздрогнула от неожиданности. В первый раз она услышала от него слова, в которых было хоть немного тепла. Все это время с того страшного дня, когда погибла его семья, Тхакур почти не разговаривал с ней, если не считать дежурных вопросов о здоровье, совсем непохожих на этот, и предложений выписать ей книги, сари, саженцы роз. Только один раз он спросил у Ратхи, не хочет ли она повидаться с отцом, но она отказалась. Она не была готова к такому свиданию. Отец, немногословный, суровый человек с четкими представлениями о том, кто и как должен себя вести в тех или иных обстоятельствах, не нашел бы в ней того, что желал увидеть: смирение, мужественное, стройкое приятие случившегося и полную покорность воле богов. Она не хотела разочаровывать его, но не хотела и притворяться.

Тхакуру же, казалось, было все равно, что она испытывает и как она переносит это испытание. Ее отталкивало его равнодушие к чужому страданию, но одновременно она была благодарна свекру за то, что он ни разу не потребовал от нее принятых проявлений вдовьего горя. Он настолько глубоко погрузился в мрачный омут, где зрели его планы мести, где между тенями умерших метались кровавые образы торжествующих врагов, что не замечал вокруг себя ничего, что не входило бы в его схему отмщения.

Ратхи не существовало для него как страдающего, измученного человека. Она была просто бессловесным символом разрушенной семьи, разрушенного мира. Возможно, осуществляя свой замысел, он думал, что мстит и за нее, но понять ее у него не было ни потребности, ни желания.

И вот теперь он говорил с ней, как с человеком, до которого ему есть дело, настроением которого он озабочен. Как тут было не удивиться?

— Спасибо, я здорова, — ответила Ратха, склонив голову.

Ей показалось, что он хотел сказать что-то еще, но передумал. Она подождала немного и прошла мимо. «Что это с ним? — думала она, поднимаясь к себе. — Он не победил еще своих врагов, не отомстил за смерть родных, а уже как-то переменился. Может быть, присутствие этих парней изменило его: он понял, наконец, что не одинок в своей борьбе, что он не воюет в одиночку против мира зла? У него теперь есть армия, которая способна к действию. Каково ему было сидеть в этих стенах и понимать, что он, безрукий калека, не может сделать того, ради чего еще билось его усталое сердце! Джай и Виру стали его руками. Может быть, в этом причина того, что он теперь более похож на того Тхакура, которого она встречала в доме своего отца и позже, на своей свадьбе. Только бы он не потерял ни одну из этих рук, держащих меч, только бы они остались целы. И не только ради Тхакура, но и ради меня, сказала себе Ратха, впервые признавшись открыто в том, что значил для нее Джай. Пусть нас ничего не может с ним связывать, но я хочу, чтоб он уцелел — для другой, не для меня. Только пусть вернется живой и невредимый. Я не хочу потерять еще раз любимого человека, уступить его смерти».

Целый клубок перепутанных мыслей одолел ее: о Тхакуре, о Джае, о себе. Все оказалось сплетено в один туго затянутый узел, который ни развязать, ни разрубить не удалось бы никому.

Теперь она уже упрекала себя за то, что и сама никогда всерьез не задумывалась о том, что чувствует Тхакур, метавшийся в соседней комнате, как раненый лев. Ведь он — отец, у которого убили сыновей, дед, у которого отняли внука!

Его боль сильнее, чем моя, поняла вдруг Ратха. Она обвиняла свекра в невнимании к своей судьбе, но сама была к нему еще более несправедлива. Только сейчас она ощутила его муку, почувствовала ее, как свою.

По лицу ее потекли горячие, обжигающие слезы. Пойти к нему, попросить у него прощения, поплакать вместе с ним о том, чего уже не вернешь? Невозможно. Замкнувшиеся в своем горе, они упустили момент, когда можно было бы помочь друг другу пережить свалившуюся беду, остались чужими людьми — два запертых в доме невольника, из которых ни один не понимает языка другого.

И все-таки что-то менялось для них обоих. Это мщение, идею которого она так ненавидела, не способно утолить боль утрат, заживить раны, излечить душу. Но — удивительное дело — Тхакур превратил месть в возмездие, убийств — в освобождение. И они оба — она верила в это — стали другими за это время, они стали лучше, добрей, человечнее. А значит, это боги ведут их по каменистой горной дороге, полной опасностей, из которых главная, страшная, смертельная — Габбар Сингх.

Глава тридцатая

Ах, как тяжело ждать любимого! Считать мгновения, смотреть поминутно в окно, не входит ли во двор усталый конь, не спешивается ли у крыльца человек, вернувшийся из дальнего похода. Сколько песен сложено об этом, сколько сказок рассказано. Ратха попробовала затянуть одну из таких песен — тихо-тихо, чтобы никто не услышал, но разве выразит песня ту тоску, то мучительное ожидание, которое наполняло сейчас все ее существо.

Одно дело — гадать, придет ли милый на свидание, ждать его возвращения из чужой стороны, грустить о муже — потому что какой еще любимый может быть у индийской девушки, впервые встречающей избранного ей родителями суженого только на свадьбе!

Ждать того, кого выбрало само сердце вопреки всему: обычаям, карме и воле богов, — надеяться, что придет он живым, что минует его смерть, — это совсем другое, это острее ранит, сильнее жжет.

Солнце достигло уже зенита, а дорога, ведущая к дому Тхакура, все еще была пуста. У Ратхи устали глаза, так долго и неотрывно смотревшие в залитую ослепительным светом даль. Она отошла от окна и, присев на циновку, опустила веки.

Во дворе, в плетеном кресле-качалке, застыл Тхакур. Она знала, что и он так же напряженно вглядывается в даль, ожидая появления всадников.

Наконец, чуть слышно застучали копыта по каменистой насыпи, и, метнувшись к оконному проему, Ратха увидела два смутных силуэта на повороте дороги. Два! Значит, оба живы! Но что-то не так с одним из всадников. Он почти лежит в седле, свесив бессильные руки. Убит? Джай, конечно, Джай! Это его куртка, это его поникшая голова!

Ратху била крупная дрожь, на высоком лбу выступила испарина. Она умерла бы в это мгновение, если бы всадник не пошевелился внезапно и не поднял голову. Жив!

Значит, ранен, вот почему у Виру за спиной две винтовки. Ранен, но все-таки жив!

Ратха рванулась, как будто разрывая приковавшую ее к месту цепь, и побежала, не думая, не помня ни о чем на свете и уж тем более о приличиях. Дверь, веранда, лестница — она летела так стремительно, что развевающийся позади край сари казался расправленным крылом. Еще миг — и она бросится к достигшей крыльца лошади, обнимет, прижмет к себе любимого, заплачет над ним.

Ей оставалось сделать последние шаги, когда она внезапно застыла, будто наткнувшись на стену. Широко открыв изумленные глаза, на нее смотрел Тхакур, с трудом поднимающийся из своего кресла. Она не могла переступить через этот взгляд, хотя и не успела понять, было ли в глазах свекра что-нибудь, кроме удивления, смотрел ли он, осуждая ее за такую несдержанность, за то, что она так забыла себя, свое положение в этом доме. Ей хватило и того, что он заметил ее порыв, ее смятение. Ратха, как за спасительную соломинку, схватилась за край своего вдовьего покрывала и укрыла им горящие глаза и пылающие смущением щеки.

Тхакур обернулся, чтобы посмотреть, к кому бежала его невестка и встретился с твердым взглядом раненого Джая. Да, вы не ошиблись, говорил этот взгляд, но не спешите судить нас, не сделавших ничего плохого.

Сомнений не оставалось — между Ратхой и этим парнем началось уже что-то, что было неподвластно ему и никому на свете. Тхакуру хватило благородства, чтобы это понять. Он отвел глаза и быстро пошел к лошадям, на ходу призывая Рамлала помочь раненому.

Джай уже слезал с коня, опираясь на подставленное плечо Виру. Он встал на землю и покачнулся: все плыло у него перед глазами — Тхакур, лошади, белое сари Ратхи. Виру подхватил его и с подоспевшим Рамлалом дотащил до крыльца.

— Что с ним? — встревоженно спросил слуга, разглядывая побелевшее лицо раненого.

— Ничего страшного, зацепило немного. Рана неглубокая, — махнул рукой Виру, хотя сам не был так уж убежден в том, что состояние друга совершенно не внушает опасений.

Они усадили Джая на крыльце. Рамлал вернулся в дом, чтобы принести им холодной воды с лимоном. Он почти столкнулся на веранде с Ратхой, которая, словно очнувшись, медленно побрела наверх, к себе, едва передвигая ноги. Она знала теперь, что Джай вне опасности, но события этого утра совсем истощили ее слабые силы. Если бы это был конец, только бы это был конец! Но нет, снизу до нее донесся голос Виру, докладывавшего Тхакуру о результатах проведенной ими операции.

— Мы истратили все боеприпасы, но Габбар ушел, к сожалению.

— Ничего, больше не уйдет, — проговорил Джай.

Значит, это еще не все, они будут по-прежнему рисковать своими жизнями, подставляя головы под разбойничьи пули!

Мужчины продолжали вести свою вечную игру со смертью, оставляя женщинам боль и горечь утрат.

Ратха добрела наконец до своей двери и, захлопнув ее, упала без сил на кровать. Но как утешение, как нежные объятья, как ласковое слово любимого и друга, донеслась до нее тихая песня губной гармоники — та самая, что звучала памятной ночью, когда Джай встречал рассвет под эти печальные звуки. И сейчас он послал ей трогающую душу мелодию — вместо себя, потому что ему никак нельзя подняться по этой лестнице к ней. Порядочный человек не станет оскорблять дом и хозяев таким несоблюдением приличий, презрением к традициям. Но песня — она не знает запретов, она достигла комнаты, где, свернувшись калачиком, лежала тоненькая женская фигурка, и рассказала ей то, что сказал бы он сам: что он не так уж сильно ранен, если — вот видишь! — может играть на своей гармонике, что любит ее и думал о ней все это время, и главное — что, вопреки всему, разлучающему их, они будут счастливы и будут вместе.

Она слушала чудесные обещания, которые щедро сулила ей песня, и улыбалась. И если бы Джай мог видеть сейчас ее улыбку, он поразился бы тому, как она прекрасна.

Но вместо прелестного женского лица, к которому была устремлена вся его душа, Джай видел перед собой Виру, настойчиво предлагавшего ему плоскую фляжку:

— Выпей, это всегда помогает решать все проблемы.

— Если хочешь, выпей сам, — отмахнулся Джай, с неохотой отрываясь от губной гармоники.

— Брахманское воспитание, благородные привычки, — пробурчал Виру, отвинчивая пробку.

Он уже поднял руку, собираясь отпрокинуть в рот содержимое фляжки, но тут на крыльцо вышел Рамлал с двумя стаканами воды. Рука Виру застыла на полдороге, так и не донеся, куда надо, целебный бальзам, способный, по его утверждению, врачевать любые раны.

— Нет уж, Джай, ты должен бы знать, что я бросил, — громко произнес Виру, вложив в свои слова все отвращение, которое испытывало его возрожденное внутреннее «я» к грязному пороку пьянства.

Грозно посмотрев на вместилище адского зелья, Виру тем не менее не подверг его жестокой расправе, а довольно бережно спрятал в карман куртки, аккуратно застегнув пуговицу.

Рамлал поставил на ступеньки стаканы с водой и удалился.

— Чуть не попался, — перевел дыхание Виру, глядя ему вслед. — Повезло.

Он не был бы так уж уверен в этом, если бы Рамлал вздумал обернуться на мгновение и стало бы заметно, как он усмехается в седые усы.

Глава тридцать первая

— Дедушка, ты опять не пил лекарства, которое прописал врач! Дедушка, перестань притворяться — вся деревня знает, что до одиннадцати ты все слышишь и никогда не спишь!

Басанти потрясла деда за плечо, но тот продолжал упорствовать в своем притворстве.

Нет, сегодня они точно выведут ее из себя! Все утро она ругалась с Рави, а теперь вот еще и дедушка, который совсем впал в детство и все время пытается пропустить прием таблеток.

— Если ты сейчас же не примешь лекарство, я иду на почту и звоню оттуда в Мансур. Там в больнице есть замечательный хирург — вылитый наш мясник — с большущим ножом. Он тебя отлично вылечит: вскроет тебе живот, и тогда уж мы все посмотрим, что там у тебя с печенью, — заявила Басанти, грозно глядя на старика.

Тот нехотя открыл один глаз, потом второй, а потом уж и рот, куда Басанти ловко забросила порцию таблеток и влила воду из стакана.

Дед проглотил, сморщился и — раз уж он все равно проснулся — решил немного поучить внучку жить. Не пропадать же драгоценному времени бодрствования.

— С чего это ты взяла, что от этих лекарств моей старой печени станет легче? Э, Басанти, и чем тебе нехорош наш лекарь? Почтенный человек и лечит, как учит аюрведа, а не этими таблетками, которые придумали умники из Дели, — завел он свою обычную песню.

— Да, но почтенный человек за мешок муки прописывает одно средство, а за два мешка — совсем другое. Что ты об этом скажешь? — ехидно спросила внучка, хорошо знакомая с привычками старинного дедовского знакомого — деревенского врачевателя.

Но дед не обратил на ее замечание никакого внимания и тянул свое:

— А что о тебе говорят в деревне! Конечно, грехи грешников — во рту тех, кто их обсуждает, но только благодаря тебе наши кумушки еще не умерли от скуки. Ведь с тобой что ни день, то происшествие. То тебе вздумалось работать извозчицей. Нет, только подумайте, моя внучка — извозчик! Ездит к поезду и отвозит приезжих. Молодая девушка! И почему я не отдал тебя сестре, твоей бабке Сите в Мансур. Может, там бы ты выросла как девушка из хорошей семьи. А что теперь? Все только и говорят о тебе и этом парне из усадьбы Тхакура. А все эти городские штучки, которым ты невесть где выучилась! — Дед так расходился, что даже затряс своей палкой, как бы угрожая Басанти начать ее воспитание.

— То ты собираешься отдать меня в город, чтоб я была хоть как-то похожа на приличную девушку, то говоришь, что из-за города я совсем на нее непохожа, — дернула плечиками Басанти, не выказывая никакого опасения в связи с решительностью дедушкиных намерений.

Ничего нового в этом разговоре для нее не было, и она совсем было решила оставить старика выговариваться в одиночестве, когда он случайно набрел на живо заинтересовавшую ее тему.

— А этот Виру, или как там его зовут. Виру! Что это за имя для уважающего себя человека? Кто он вообще? Ты хоть знаешь что-нибудь о его родне, занятиях, состоянии? Вот наступили времена — человек катается с моей внучкой в ее дурацкой коляске, а я не знаю, к какой касте он принадлежит! А его вчерашняя поездка к Габбару? Он что, служит в полиции? Или он охотник на тигров? Говорят, одного из них ранили. Смотри, Басанти, моя мать всегда говорила: жене вора однажды быть вдовой, — дед угрожающе сдвинул седые брови.

— Какого вора? Какой жене? — взвизгнула Басанти и, решив, что с нее на сегодня достаточно, выскочила из комнаты.

Дедушка, оставшись один, продолжал свои разоблачения, на этот раз касавшиеся брата Басанти Рави, который, к счастью, отсутствовал и потому был не в претензии.

Насчет Рави и у Басанти нашлось бы что сказать. Она привыкла, что брат, несмотря на свое старшинство, находился у нее в полном подчинении, и пользовалась этим, как могла. Но в последнее время стало ощущаться, что кто-то другой оказывает на него свое влияние, и отношения с сестрой Рави стал строить по-новому. Он успел несколько раз заявить ей, что она ведет себя легкомысленно, что ей пора бросить свои мечты о карьере танцовщицы и, уж коли она не собирается в ближайшее время замуж, заняться хотя бы учебой — они вполне могли бы это себе позволить.

В общем-то Басанти во многом была с ним согласна, но сам факт, что братец считает возможным читать ей нотации, бесил ее. У Рави явно завелась привязанность в Мансуре, и у Басанти были даже кое-какие подозрения насчет того, кто бы это мог быть. Мысль о том, что брат, которым она вертела всю жизнь, но которого очень любила, теперь принадлежит другой и настолько считается с ее мнением, что критически рассматривает поступки сестры, казалась ей невыносимой, и они ссорились с Рави каждый день.

Она так и не вручила ему браслет, который купила, хотя ей и очень хотелось сделать это, не дожидаясь праздника, просто затем, чтобы он знал, что, несмотря на все их ссоры, она любит его и дорожит его любовью. Но они всегда успевали поругаться, прежде чем она вытаскивала ракхи из шкатулки. Басанти даже стала носить браслет с собой, чтобы в случае короткого перемирия сразу же надеть брату на руку, но затишья стали настолько коротки, что ей так и не удалось сделать это.

«Конечно, — говорила себе Басанти, — характер у меня не слишком покладистый. Но я ведь стараюсь стать лучше? Или не стараюсь? Трудный вопрос».

Со свойственной ей решительностью она тут же уселась в свою коляску и отправилась в храм Шивы — просить его милости в отношении своего ужасного нрава. Шиве, конечно, было под силу и из нее сделать кроткую овечку, но заставить ее пять минут кряду думать об одном и том же не смог бы и он. А потому, когда она подъезжала к храму, Басанти уже забыла, за чем она именно сюда направлялась, и готовила Богу совсем другие просьбы.

Был сомавар — понедельник, день бога Шивы, и многие из деревни собирались сегодня в храм, но в это время суток мужчины работали в поле, а женщины еще не закончили с домашними делами. Басанти оказалась в храме одна.

Она коснулась рукой одного из висящих у входа колокольчиков, ответившего ей чистым звуком, и очутилась в святилище Шивы.

На высоком постаменте из серого камня застыла статуя бога. Шива восседал на расстеленной шкуре оленя, закрыв глаза и погрузившись в великое раздумье. Он, созидающий мыслью, источал мир и спокойствие.

Вокруг располагались фигурки, представляющие богиню Парвати — жену бога, его слоновоголового сына Ганешу и быка Нандина, неразлучного спутника Шивы, окаменевший взгляд удлиненных больших глаз которого навеки прикован к изображению Бога, а крутой горб на загривке и широко поставленные короткие рога символизируют силу животного, переносившего Шиву во все уголки Вселенной.

Басанти, коснувшись рукой статуи, склонилась в приветственном жесте, потом зашла в соседнее темное помещение, похожее на каменный мешок. Там, освещаемый одним лишь светильником, возвышался шивалингам, высеченный из мрамора. С потолка, под которым был подвешен специальный сосуд, на лингам капля за каплей падала вода, призванная охладить Шиву, которого до сих пор жжет проглоченный им в незапамятные времена яд.

Девушка подошла, прошептала короткую молитву, бросила к лингаму щепотку красного порошка и кусочек банана, и вернулась туда, где в окружении своего семейства размышлял о мироздании Бог.

Каждый шаг Басанти сопровождался перезвоном бубенчиков на ножных браслетах, и в тишине храма эти звуки показались девушке излишне вызывающими. Она встала подальше от Шивы и решила двигаться как можно меньше, чтобы не досаждать Богу своим легкомысленным звоном.

Однако Шива был невозмутим. Возможно, он и не ожидал от Басанти, да и от всех остальных рамгарцев ничего иного. Он давно уже привык, что с ним, как и со всеми остальными богами, жители деревни обращаются запросто, по-домашнему, доверительно делясь всеми своими делами и прося всего — даже того, что могли бы получить сами, если бы не поленились протянуть руку.

Теперь он, не поднимая каменных век, ждал, чего попросит у него эта ранняя посетительница, звеневшая, как ситара.

Басанти не стала томить его неизвестностью и после короткого вступления перешла к делу:

— О Боже, ничего на свете не скрыто от тебя. Ты все знаешь, ты все видишь. Поэтому я прошу тебя, о Всемогущий, назови мне имя моего будущего мужа.

Девушка подождала минуту, но Шива хранил молчание и не стал разжимать строгих уст ради устройства ее семейной жизни.

— Сегодня понедельник, и я пришла к тебе — как обычно, — осторожно намекнула Богу Басанти на свое похвальное постоянство.

И это никакого впечатления не произвело.

— Я думаю, ты исполнишь мою просьбу, — заныла девушка с выражением полного разочарования на свеженьком личике. — Если ты еще не нашел для меня суженого, то, пожалуйста, постарайся не забыть, что Басанти хочет быть счастливой.

Девушка несколько раз тяжело вздохнула, всем своим видом показывая, как велико это желание, и повторила последнюю фразу, чтобы быть уверенной, что Шива все понял как надо и не упустил главного.

— Я очень хочу быть счастливой. О Всемогущий, исполни мою просьбу.

Басанти молитвенно сложила руки и послала Богу кокетливый взгляд, решив использовать и это свое оружие — самое сильное из всех имеющихся в ее распоряжении.

Возможно, с этого и надо было начинать, потому что в ответ под каменными сводами загремел голос:

— Басанти! Басанти!

Девушка вздрогнула и попятилась.

— Кто, кто это зовет меня?

— Это я тебя зову, — неслось, казалось, отовсюду.

— О Боже, ты? — вытращила глаза Басанти. — О, чудо, великое чудо!

Неужели ее кокетливый взор и улыбка проняли сердце задумчивого Шивы. Она, конечно, верила в их силу, но чтоб заставить заговорить Бога — это было для нее неожиданностью.

— Я нашел тебе достойного мужа, — сообщил ей Шива.

— Так быстро? — охнула Басанти. — Не может быть.

«Что это я говорю? — спохватилась она. — Надеюсь, Шива не обидится на такое недоверие».

— Я верю, что он хороший человек, — забормотала Басанти, заглаживая неловкость. — Ну, скорее назови его имя? Ты скажешь сегодня, или мне прийти в другой раз?

Она спросила про другой раз в надежде, что Шива оценит ее терпеливость, но Бог не захотел заставлять ее ждать — конечно, это было бы слишком жестоко.

— Имя этого человека… — Бог сделал многозначительную паузу, после которой громом прогремело имя. — Ви-и-и-и-ру.

Басанти схватилась за голову, будто пытаясь спрятаться от так внезапно определившейся судьбы. Не то, чтоб такой выбор Шивы казался ей совершенно неудачным. Признаться, она и сама задумывалась о том, не подходит ли ей этот хвастун и выдумщик больше, чем все остальные, особенно если учесть некоторые странности ее собственного характера. Но чтобы так сразу поставить перед необходимостью выйти замуж за этого городского весельчака, про которого никто ничего толком не знает?!

— Виру? — произнесла Басанти жалобно. — О Боже, ты же знаешь, что решается моя судьба. Лучше я подожду до следующего понедельника, а?

Шива обиженно молчал, и Басанти испугалась, что оскорбила его своими сомнениями.

— Виру, конечно, неплохой парень, — пробормотала она, давая понять, что не смеет оспаривать божественную волю. — Только… он очень отчаянный.

— Замолчи, девушка! — прикрикнул на нее Бог, которому, должно быть, надоело пререкаться по таким пустякам, как выбор мужа.

— О Всевышний, не сердись! — взмолилась Басанти. — Я сказала то, что думаю, но если тебе угодно…

Басанти смиренно склонила голову, уже видя себя в свадебном наряде и прикидывая, хорошо ли они будут смотреться с женихом.

— Да, таково мое желание, — недвусмысленно объявил ей Шива и, памятуя ее возражения, на всякий случай пригрозил: — А если ты не выполнишь его, то останешься старой девой.

— О Боже! — побледнела Басанти.

Более страшной угрозы она и представить себе не могла. Что угодно, только не это. Виру так Виру, в конце концов, он и вправду ей нравится — во всяком случае куда больше, чем прочие. Да тут любой понравится, если на другой чаше весов такая незавидная перспектива.

— Я согласна, — поспешно сказала Басанти и улыбнулась.

Улыбка была почти радостной.

Глава тридцать вторая

Услышав о согласии Басанти стать женой своего протеже, Шива помолчал минутку. Девушке показалось даже, что она слышала короткий смешок. Но может ли такое быть, чтобы Бог смеялся? Совсем запутавшись, Басанти решила обдумать это потом, когда выйдет из храма.

В это мгновение кто-то положил ей на плечо руку. Басанти резко отскочила в сторону и опасливо обернулась. После такого разговора с Шивой она ожидала увидеть кого угодно: богиню Парвати со свадебными кольцами, обезьяну Ханумана в позолоченном шлеме и с булавою в поднятой руке или свою покойную прабабушку, заявлявшую в свое время, как известно, что жене вора быть вдовой.

Но это был не Хануман, а всего лишь Джай, который, улыбаясь, смотрел на нее и, приложив к губам палец, дал ей знак хранить молчание.

— Вы слышали? — все-таки не выдержала и шепотом спросила его девушка.

Джай кивнул и, взяв ее за похолодевшую от всего случившегося руку, повел в глубину храма. Они обошли статую, слушая, как Шива продолжает свою речь:

— Ты выйдешь замуж за этого достойнейшего человека. Запомни, ты должна относиться к нему со всем почтением, на какое способна. Именно от него зависит твое счастье.

Джай поставил девушку позади статуи и, улыбнувшись на прощанье, исчез, будто растворился в темноте. А Басанти получила прекрасную возможность рассмотреть того, кому принадлежал этот проникающий в душу голос, требовавший от нее полного почтения к украшенному многими добродетелями достойнейшему человеку.

Фамильярно прижавшись к каменной спине Бога и даже упершись в нее босой ногой, за статуей расположился сам будущий муж, старательно гудящий в кувшин с разбитым дном:

— Запомни это и не гневи меня. Иначе ты будешь несчастна всю жизнь.

Как раз эта угроза не показалась Басанти пустым звуком, правда, оставался маленький вопрос: а не будет ли она несчастна всю жизнь, если решит-таки совершить то, к чему ее так хитроумно принуждали последние полчаса?

То-то ей все время казалось, что пламенная речь Шивы как-то смахивает на то, что она слышала от агитатора партии Индийский национальный конгресс во время выборов. Виру выдвинул себя на выборную должность счастливого супруга и сейчас вел кампанию среди своего единственного избирателя.

Возможно, он даже ощущал себя отчасти Шивой, не только голосом играя его, но и преобразившись полностью. Войдя в роль Всемогущего, Виру всецело отдавался изображению его, как он ему представлялся: закатывал глаза, запрокидывал голову и даже размахивал руками.

«Талант, большой талант, — не могла не признать Басанти. — Ему бы на ярмарках выступать». Она была бы в восторге от представления, если бы в качестве зрителя-простачка Виру не выбрал ее. К этому она была не готова.

Разъяряясь все сильнее и сильнее с каждой минутой, Басанти глядела на разошедшегося в своих пророчествах парня. Упершись руками в бока и качая головой, она ждала подходящего момента, чтобы обрушить на несчастного лавину своего гнева.

— Ты должна любить его, и если когда-нибудь станешь бранить его, то я буду считать, что ты бранишь меня! — взвыл Виру.

— Ах вот как! — не выдержала девушка.

— Т-с-! — досадливо махнул на нее рукой Виру, не оборачиваясь, и продолжал: — Пойди и скажи…

Басанти так никогда и не узнала, что именно она должна сказать и куда пойти, потому что Виру, наконец, сообразил, кто издал восклицание, отвлекшее его от пламенной речи.

— Ах, — прошептал он, уставясь на нее смущенным взглядом. — Басанти, я…

Конечно, он попадался, и не раз, но чтоб прямо на месте преступления и с поличным — битым кувшином, который он теперь не знал, куда засунуть, — такого еще не бывало! Это не девушка, а Шерлок Холмс, про которого рассказывал Джай в Бомбейской тюрьме. А ведь так отлично шло! Еще немного — и она была бы готова к свадебной церемонии.

Виру совсем растерялся. Он спрыгнул с постамента, рассчитывая, что так она будет злиться немного меньше, чем если бы он продолжал взирать на нее с высоты, где расположился в непосредственной близости от Бога. На губах у него появилась жалкая улыбка напроказившего мальчишки, которому очень хотелось бы провалиться сейчас сквозь землю, но приходится выкручиваться и давать какие-то жалкие объяснения, раз уж путь в преисподню не так легок.

— Я пошутил, — сказал он без всякой надежды на успех своей версии.

Со следователями было как-то проще, и даже прокурору никогда не удавалось довести Виру до такого раскаяния.

Но, как и они, Басанти не знала жалости. Она сощурила пылающие гневом глаза и пошла на Виру, наступая, как неотвратимая Божья кара.

— Вы думаете, меня так легко одурачить? — спросила она.

Виру приготовился было ответить, что он уже понял, что одурачить ее если кому и удастся, то только не ему, но она не собиралась выслушивать ответ — вопрос был исключительно риторическим.

— Не выйдет! — взвизгнула девушка и помахала пальцем прямо перед носом отступающего Виру, чем заставила его еще прибавить ходу. — Поищите себе другую невесту, а я не настолько наивна, чтобы слушать ваши глупые оправдания.

— Согласен, поищу другую, — брякнул зачем-то Виру, думая этим остудить ее гнев.

Но почему-то это разъярило девушку еще больше.

— Другую! — Палец сразу превратился в маленький, но крепкий кулачок. — Я вам покажу! Вот увидите! И благодарите за все собственную персону.

Басанти метнулась к выходу так стремительно, что Виру серьезно досталось по лицу ниткой бус, укрепленных в ее сложной прическе.

— Басанти, послушайте!.. — крикнул он ей вслед, совершенно не представляя, что сказать, если бы она решила «послушать».

Девушка уже вылетела из храма и бежала сейчас по косогору к дороге, где стояла коляска с впряженной туда беленькой лошадкой — единственным верным другом. Она не знала, плакать ей или смеяться. Конечно, не слишком приятно, когда из тебя пытаются сделать дурочку, но, с другой стороны, всякая предприимчивость в любви достойна хотя бы прощения. Он разыгрывал ее, но ведь цель была вполне достойная, а причина — что, как не пылкая страсть толкнула его на это? Среди цитируемых дедушкой присловий его матушки Басанти прекрасно помнила одно из самых употребляемых: «Женщины, золото и земля — вот три вещи, от жадности к которым мужчина готов на смерть». Она и не сомневалась, что Виру — не исключение.

И все-таки он заслуживает наказания. Так обращаться с ней! А она-то, она-то, тоже хороша! «О Боже, великое чудо!» Стояла и думала, как заохают соседушки, когда узнают, что Шива лично решил заняться подбором для нее жениха! Ну, Виру, вы свое получите! — опять разозлилась Басанти, вспоминая, какой глупой выглядела там, в храме, когда с благоговейным восторгом ожидала изъявления воли Божества.

Под горячую руку неповинная лошадка получила сильный и незаслуженный удар кнута и, обиженно заржав, рванулась с места. Встречный поток воздуха чуть остудил разгоряченные щеки девушки, и она уже было задышала чуть спокойнее, когда, как возвращающийся кошмар, сбоку, из-за бахромчатого края тента показалась сияющая физиономия Виру. И что это была за физиономия!

Куда только подевалось смущение, растерянность и даже раскаяние, так недавно написанные на его лице! Теперь оно сияло уверенностью и самодовольством. Да, говорило это лицо, я капельку пошалил, но ведь это была очаровательная шалость, правда? И откуда взялось такое веселье?! Виру принялся корчить гримасы, надеясь, наверное, что, если ему удастся рассмешить Басанти, все неприятное будет забыто.

Возмущенная такой короткой памятью, Басанти в ответ сделала страшные глаза и высунула язык. Но Виру остался очень доволен, решив, что она приняла его игру, и совсем разошелся. Теперь он принялся изображать из себя фоторепортера, щелкающего объективом у лица заезжей кинозвезды. Он так старался, что Басанти была даже немного польщена его натурализмом, и ей пришлось нарочно сделать злобное выражение лица, чтобы он не догадался об этом.

Но Виру никогда не смущался такими пустяками. Он предпринял обходной маневр — и через секунду уже сидел на скамеечке рядом с прекрасной извозчицей. Следующим его шагом было обнять ее. Это существенно облегчалось тем, что руки Басанти были заняты кнутом и вожжами. Однако Басанти все-таки изловчилась и в момент, когда враг торжествовал победу, резким ударом локтя сбросила Виру на дорогу.

Послав поверженному в пыль противнику гордый взгляд, Басанти, очень довольная своей ловкостью, высоко подняла хорошенькую головку и принялась сдувать с лица выбившуюся из прически прядь. Но внезапно рядом раздалось необычное ржание — поглядев направо, она без труда обнаружила того, кто издавал эти не свойственные человеку звуки. Почти вровень с коляской, что подтверждало неплохую физическую подготовку, бежал Виру, на ходу проделывая все удивительные штуки, над которыми годами бьются дрессировщики, работающие с лошадьми в цирке: поднимал ножку, крутился, кланялся и даже пританцовывал.

Басанти взмахнула кнутом, заставляя свою лошадку прибавить ходу, но это был уже запоздалый маневр. Виру в два прыжка догнал изящное животное, никогда не готовившее себя к скачкам, и мгновение спустя уже сидел на его узкой спине — задом наперед, чтоб не выпускать из виду предмет своей страсти.

Басанти, понимая свое полное поражение, в отчаянии огрела его кнутом, но Виру, не теряя хладнокровия, схватил его за кнутовище и, завладев им в честном бою, заплатил за него воздушным поцелуем. За первым последовал второй, третий — и вот уже он сам вслед за своими поцелуями перебирается поближе к обессиленной Басанти.

— А ну-ка вылезай! — сказала девушка уже довольно вяло.

— Еще чего! — последовал решительный отказ.

На этот раз Виру сразу же приступил к объятьям. Басанти хотела укусить его руку, легшую ей на плечо, но, внимательно на нее поглядев, передумала. Да и что толку — бой был проигран. Противник успел укрепиться на ее территории и чувствовал себя, по всей видимости, превосходно. В довершение ко всему он не выдержал переполнявших его душу чувств и разразился громкой песней, зазвеневшей на всю округу:

Услышав последние слова, Басанти вдруг и вправду принялась хохотать. Они встретились с Виру глазами и теперь смеялись вместе, как будто заражая друг друга весельем. Смех разрушил последние барьеры между ними, и когда Басанти склонила головку на плечо Виру, он принял это как заслуженную награду.

Глава тридцать третья

Хорошо, когда ты молод и впереди вся жизнь! Когда в тебе кипит молодая сила, переполняя сердце радостью, так что хочется петь просто оттого, что на небе светит солнце. И Рави запел во весь голос, покачиваясь в седле и оглядывая пустынную дорогу, по которой ехал в город.

Ради такого случая юноша принарядился в праздничную одежду. В городе ему давно нравилась одна девушка, сестра его приятеля. Этой осенью они собирались пожениться.

Вороной мерно цокал копытами по твердой, звонкой, словно камень, дороге, изредка оскальзываясь и высекая искры о вылезший из земли кремень. Путь лежал через холмы, поросшие зарослями рододендронов, которые захлестывали тысячами ярко-красных цветов огромные шершавые валуны, разбросанные по крутой гряде.

Внезапно Рави оборвал песню — впереди на дорогу вышли двое. Он рассмотрел, что они вооружены. Оглянувшись, юноша увидел еще двоих, отрезавших ему возможность отступления. Рави решил продолжить путь, а как только разбойники поравняются с ним, пришпорить коня и прорываться. Будто догадавшись о его замыслах, бандиты быстро скинули с плеч винтовки и нацелились прямо в сердце всадника.

— Эй ты, — прохрипел один из них, — слезай с лошади, а не то пристрелю тебя. Не успеешь даже глазом моргнуть.

Пришлось повиноваться. Рави слез с седла и встал, придерживая коня за повод. В тени валуна сидел человек в защитной форме, обросший вьющейся бородой. Оружия у него не было, если не считать накрученного на руку ремня с патронташем. Он лениво встал и приблизился к пленнику. Рави, который никогда не видел Габбара Сингха, с ужасом догадался, что это именно он.

— Ты совершенно прав, я — Габбар Сингх, — сказал главарь, заметив страх в глазах юноши.

Но Рави быстро справился со своей слабостью и смело взглянул в лицо убийцы, прославившегося своей необузданной кровожадностью. Это не понравилось Габбару:

— Гамба!

— Я, командир! — выступил вперед один из бандитов, который показался Рави знакомым.

— Ты знаешь этого человека?

— Да, конечно. Он из Рамгара. Это брат Басанти, той самой девушки, возле которой увивается один из наемников Тхакура. Они даже ездили в город за покупками. Его зовут Рави.

— Как его зовут уже не имеет никакого значения. Вот видишь, — обратился главарь к пленнику, — нам все известно и не нужно даже тебя допрашивать. Ты нам неинтересен! Кто ты такой? Просто пушинка — дунуть, и тебя нет на этом свете. Зачем ты вообще живешь? Для чего ты нужен? — отвернувшись от Рави, разбойник обратился к своим подручным. — Гамба, я думаю, что в Рамгаре развелось слишком много жителей. От них нигде нет прохода, повсюду эти деревенские недоумки.

Разбойники разразились грубым хохотом.

— Ты не запугаешь меня, Габбар! — воскликнул юноша.

— Ого! Да он, оказывается, умеет разговаривать! — развеселился бандит. — Это хорошо.

Этот парень, кажется, решил держаться героем. Габбар не мог не отметить, что в последнее время таких храбрецов ему попадается все больше и больше. Жители деревни, кажется, забывают о страхе. Напрасно! Он сумеет напомнить им о том, что на свете есть смерть, и эта смерть зовется Габбар Сингх.

Интересно, будет ли этот мальчишка молить о пощаде? Габбар подошел поближе, чтобы заглянуть в его глаза. То, что он нашел в них, не слишком его обрадовало: никаких слез, никакой мольбы, никакого страха. Одна только ненависть и, может быть, еще презрение. Презирать его! Это уж слишком. А если бы этому парню в руки винтовку? Он бы не промахнулся, целясь в него, так ненавистного этим грязным крестьянам, всю жизнь ковыряющимся в земле, чтобы добыть горстку риса.

Габбар оглядел свое войско и вдруг подумал, что ни один из этих шакалов, вымазанных в крови по уши, не решился бы так спокойно смотреть в глаза своей смерти. Они умеют только убивать безоружных, подбирать падаль и лизать руки тому, кто сильнее их.

Они боятся его, сильного и не знающего пощады, — это основа его власти над ними. Он просто обязан быть жестоким, чтобы не развалилась эта кровавая армия, на знамени которой, будь оно у них, было бы написано: Трусливая стая убийц. Он даст им еще один пример своей силы, которая и заключается в жестокости, пусть смотрят и делают свои выводы.

— Что ж, может, отпустим его? — спросил он, оскалившись. — Передадим с ним послание жителям этой деревни, а то они в последнее время совсем от рук отбились. Пусть наш храбрый пленник передаст им послание от Габбара Сингха. Как вы думаете?

Разбойники молчали, выжидательно замерев: какую еще шутку выдумал их не знающий жалости главарь.

— Гамба! — рявкнул убийца. — Делай свое дело…

Виру с самого утра не находил себе места. Как магнитом, его тянуло в деревню, и Джай очень хорошо знал, что это за магнит. Они с Тхакуром пытались хотя бы в самом общем виде составить план следующей операции против Габбара. Сделать это было совсем непросто — Габбар не сидел на месте в ожидании нападения и не назначал дня и часа битвы. Ловить его в горах — задача не из легких, а лагерь разбойников, как показала разведка, проведенная накануне, был пуст. Кроме того, Тхакур послал человека в столицу штата к своим старым друзьям за боеприпасами, запас которых был истощен.

Ожидая, когда Джай закончит штабное совещание, Виру, полностью доверивший интеллектуальную часть боевых действий другу, слонялся по двору. Являться в деревню одному ему не хотелось, чтобы не давать соседкам Басанти еще один повод для сплетен. Неожиданно его внимание привлекло какое-то движение по дороге, ведущей из горного ущелья мимо усадьбы Тхакура в деревню. Действительно, это было странно: лошадь брела в деревню без седока, с каким-то перекинутым через седло грузом. Виру подошел к воротам, чтобы разглядеть все получше. Конь уже почти миновал усадьбу, но он все-таки успел понять, что именно принял за груз.

Привычной дорогой возвращаясь в деревню, лошадь несла к родному порогу бездыханное тело хозяина.

Виру вздрогнул, представив себе, что случится через несколько минут в каком-то мирном доме, где люди еще, должно быть, живут обычной жизнью, полной будничной суеты и тихих радостей. Они не знают, какое беспросветное горе несет им сейчас, повинуясь привычке и чувству голода, их вороной, устремившийся к дому.

Проводив коня взглядом, Виру позвал остальных — появление мрачного вестника смерти наверняка имело какую-то связь с Габбаром, а значит, все они — Тхакур, Джай и он сам — должны быть вместе с жителями Рамгара.

Через несколько минут они уже стояли на деревенской площади в плотном кольце людей, окруживших тело, которое уже успели снять с коня и положить на сорванную с чьего-то окна циновку вблизи колодца.

Еще несколько дней назад на этой площади танцевали и веселились девушки и юноши, среди которых был, возможно, и этот красивый молодой человек с мускулистой фигурой. Черты его лица что-то смутно напомнили Виру, но он никак не мог понять, что именно.

— Кто это? — спросил он шепотом у стоявшей рядом женщины.

— Рави, внук слепого Наччи, — ответила она так же тихо и приложила к глазам край сари.

Брат Басанти! Так вот к чьему дому вез горе вороной, вот на кого похож этот юноша, почти мальчик!

«— Я убью его, я убью его, — застучало у Виру в мозгу, — за Басанти, за этого несчастного слепого старика, пережившего внука, за Тхакура, за всю деревню, живущую в страхе, в унижении, с вечно опущенной головой!»

Он потянул Джая за рукав, и они вошли в центр круга, образованного застывшими рамгарцами. За воротом рубашки юноши белел край бумажного листа, и Виру, присев рядом с убитым, расстегнул пуговицы, бережно подняв красивую, как у сестры, голову. Джай взял лист и стал молча читать, но в эту минуту к нему подошел староста и, не говоря ни слова, властным движением вырвал бумагу из его рук. Старик не скрывал своей неприязни к этим наглецам, посмевшим коснуться убитого раньше, чем его родня или он, староста деревни, ее глава.

Да, это он управляет здесь всеми делами, вершит суд, делит наследство, разбирает ссоры, мирит, женит, да мало ли что еще. Это он здесь принимает решения, а не этот спесивый брахман Тхакур, который всю жизнь развлекался в городе, а под старость приехал сюда, чтобы смущать односельчан своими нелепыми затеями. Где это видано — объявить войну Габбару, да еще втягивать в нее село! Набрал каких-то бродяг на большой дороге! Зачем тогда полиция, государственная армия, правительство, наконец? И он, староста, тогда зачем, если всем здесь заправляет Тхакур и эти его вояки?

Пока староста читал привезенное убитым письмо, в круг вошла Басанти. По тому, как она шла, по застывшим глазам, по бледности лица Виру сразу понял, что она уже знает о постигшей ее беде. Басанти не бросилась к брату, не пала ему на грудь с рыданиями и проклятьями, она остановилась в двух шагах от трупа и застыла, непонимающе глядя на брата. Виру не решился к ней подойти сейчас. Он не знал, что можно сказать девушке, лишившейся когда-то матери и отца и всю свою любовь отдавшей брату, чтобы теперь потерять и его.

— Басанти! Басанти! Ты здесь? — раздался старческий голос.

Девушка вздрогнула и встала так, чтобы заслонить собой труп, будто хотела навеки спрятать его от приближающегося деда.

Он шел, высоко подняв перед собой палку — палку слепца — и звал внучку. Она подалась вперед, будто хотела отозваться, но из ее груди вместо слов вырвался только короткий хриплый стон, которого старик не услышал.

Рамгарцы расступились, чтобы пропустить старого Наччи туда, где ждало его тело несчастного внука. Они молчали, но особым слухом слепого он распознал в этой тишине надвигающуюся беду. Он остановился и дрогнувшим голосом спросил:

— Почему все молчат, что случилось?

Никто не посмел произнести ни звука. Басанти покачнулась и опустила веки, набираясь храбрости, чтобы обрушить на деда страшный удар — весть о смерти, но Виру пришел ей на помощь, желая избавить ее хотя бы от этой необходимости.

Выпрямившись, он сделал несколько шагов, отделявших его от слепцы — ему казалось, что никогда в жизни он не преодолевал такого тяжелого пути, — подошел к старику и протянул ему руку, за которую тот нетерпеливо ухватился.

— Пойдемте со мной, — сказал Виру глухим от волнения голосом.

— Я знаю тебя, ты Виру из усадьбы Тхакура, — радуясь, что завеса молчания прорвана, забормотал слепой. — Почему так тихо, сынок?

— Пойдемте со мной, — повторил Виру и, поддерживая старика, повел его к трупу.

— Куда? Куда ты меня ведешь? — заупрямился охваченный недобрым предчувствием Наччи и жалобно простонал: — Я ничего не понимаю.

Виру, удивляясь, как у него еще не разорвалось сердце, почти тащил его к убитому внуку. Наконец они достигли цели, и старик нащупал палкой тело, лежащее у его ног. Ноги его подкосились, палка выпала из рук, и он опустился рядом с трупом, встав на колени в дорожную пыль.

— Рави? — с ужасом произнес старик. — Рави?

Снова и снова он ощупывал лицо и руки лежащего перед ним в тщетной надежде на ошибку, но пальцы, ставшие за долгие годы слепоты его глазами, ясно сказали ему, кто был этот убитый мальчик посреди деревенской площади.

— Рави! — прокричал старик имя внука и кричал бы его еще долго, повторяя и повторяя нежные звуки дорогого имени, но из невидящих глаз хлынули слезы, прочертившие глубокую борозду в старческих морщинах, боль сжала горло и сделала неповинующимся язык.

От толпы отделилась высокая фигура, закутанная в серый плащ. Тхакур подошел к Наччи, повинуясь охватившему его порыву, толкнувшему одного деда, так недавно похоронившего внука, к другому, потерявшему его сейчас. Но инспектор не смог произнести ни одного слова утешения — он, как никто другой, знал цену таким словам. Разве нужны были слова ему самому в минуту горя? Разве слышал бы он и понимал их? В горе каждый человек один сражается с судьбой и только сам может одолеть свою беду, пережив ее, смирившись или не смирившись с нею.

Заметив Тхакура, староста рванулся со своего места. Этот наглец пришел сюда? Что ж, пусть полюбуется на то, к чему привели его непокорность и самомнение!

Он высоко поднял над головой белый лист и, размахивая им, как флагом, обошел кольцо хранящих молчание рамгарцев.

— Послушайте, что пишет Габбар, — сказал он, усмехнувшись, и в этой усмешке без труда читалось: вы не посчитались с умным человеком, который столько лет был для вас родным отцом, так вот смотрите, к чему привел вас новый кумир, этот выскочка Тхакур, которого обуяла жажда мести.

— «Жители деревни Рамгар, так будет с каждым из вас, кто посмеет поддерживать Тхакура, — староста обернулся и выразительно посмотрел на спокойное лицо соперника. — Обещаю, что смерть придет в каждый дом. Если вы хотите по-прежнему жить спокойно, завтра на рассвете передайте нам в руки двух подлых наемников Тхакура».

Услышав эти слова, крестьяне принялись о чем-то шептаться. Площадь наполнилась гулом спорящих голосов.

Виру с Джаем переглянулись. Им стало как-то не по себе в этом кольце людей, еще минуту назад казавшихся своими, а теперь, возможно, замышляющих принести их в жертву Габбару — ненасытному, как богиня смерти Кали, в вечной жажде крови высунувшей свой язык — ядовитый, как змеиное жало. Многие из этой толпы были бы не прочь купить себе спокойствие этой малой ценой — ценой их жизней.

Лишь Тхакур был спокоен. Он оглядел заволновавшуюся массу крестьян оценивающим взглядом: как будто отстраненно наблюдая за новыми проявлениями человеческой подлости, которой он успел наглядеться в жизни. И, как всегда, эта подлость была все такой же бессмысленной и недальновидной, как будто можно купить мир предательством. И зачем им нужен такой мир — мир страха, грозящего каждый день отовсюду, из каждой щели, в которую может протиснуться дуло габбаровской винтовки?

— «Неужели вам не жаль своих детей?» — дочитал староста и с особым чувством произнес имя, стоявшее под письмом: — «Габбар Сингх».

Староста победно поглядел на Тхакура, прикидывая, будет ли он раздавлен тем, что должно последовать за чтением этого письма.

Крестьяне не заставили себя долго ждать. Первым начал пожилой человек в темно-серой изношенной одежде. Он пришел сюда прямо с поля, не успев вымыть измазанные в земле руки.

— Послушай, Тхакур, — сказал он, прижимая к груди короткое древко мотыги, — Габбар может уничтожить всю деревню.

Тхакур обернулся к нему и, пройдя мимо отступающих при его приближении людей, посмотрел прямо в испуганные глаза застывших рядом с крестьянином дочерей.

— В этом мире справедливость стоит дороже всего, — сказал он, тщательно подбирая слова так, чтоб они дошли до каждого стоящего на этой площади. — И часто плата за нее — жизнь.

Он посмотрел вокруг и понял, что они слушают его, эти суровые крестьяне, их усталые жены, чумазые дети. Но что они думают о нем и о своей жизни вообще, намерены ли они мириться с Габбаром и дальше или все-таки решатся рискнуть своими жизнями ради справедливости.

— Тхакур! — обратился к нему исхудалый долговязый крестьянин, положивший руки на голову своего маленького сына, будто опасаясь, что кто-нибудь захочет отнять у него мальчика. — Мы — крестьяне, а не солдаты, жизнь наших детей нам дороже всего, — сказал он мягко и добавил: — Пойми это… и не осуждай.

— Да, мы крестьяне, — быстро ответил поворачиваясь к нему Тхакур. — Мы крестьяне, и страна наша всегда была крестьянской. Но когда кто-нибудь нападал на нас, посягал на нашу мирную землю, мы, крестьяне, брали в руки оружие и защищали свою родину. В наших жилах течет кровь борцов. Кровь борцов, а не трусов! — почти крикнул Тхакур.

— Какую пользу принесет кровопролитие? — покачав седой головой, спросил древний старик-сапожник. — Разум — тоже один из способов борьбы.

— Может быть, ты и прав, старик, — вздохнул Тхакур, — но поверь, что склонить головы перед злодеем — это скорее трусость, чем разум.

— Правильно! — поддержал кто-то из толпы под одобрительные крики тех, кто помоложе и чья гордость еще не успела поникнуть под давлением унизительной жизни.

Староста гневно посмотрел туда, откуда донеслись крики. Этот безумец вербует сторонников для своей глупой войны! Если так пойдет и дальше, он будет диктовать тут свою волю.

— Тот, кто не склоняет головы, рискует потерять ее, — сказал он, вложив в эти слова всю свою ненависть.

— Ничто не заставит меня склонить голову. Пока я жив, я буду с гордостью ее носить. Я буду бороться, чего бы это ни стоило, — ответил ему Тхакур.

Он не стал бы так выражаться, если бы говорил в эту минуту только со старостой, честолюбие и желание любой ценой сохранить власть которого были ему хорошо известны. Он говорил сейчас со всей площадью и давал ей клятву — клятву бороться и победить.

— Это твое личное дело! — закричал староста. — А что будет с нами, если они останутся в деревне?

Он махнул рукой в сторону Виру и Джая, все более неуютно чувствовавших себя под настороженными взглядами крестьян.

Виру решил, что пришло время и ему сказать то, что он думает.

— Габбар все равно не оставит вас в покое, — усмехнулся он, засовывая руки в карманы. — Но если вы считаете, что этим спасете ваших детей… Мы согласны.

В ответ на его слова Басанти охнула и закрыла лицо руками. Ее мир рушился на глазах: только что не стало брата, а теперь то же самое грозит человеку, которого в мечтах она уже видела спутником своей жизни. Его выдадут Габбару, чтоб спасти деревню со всеми этими трусами, живущими здесь. Они не в состоянии помочь себе сами, а теперь еще решили выдать тех, кто бескорыстно за это взялся. Что может быть отвратительнее неблагодарности и предательства?

— К нашему сожалению — это неизбежно, — не унимался долговязый. — Мы не можем больше нести такой тяжкий груз.

Люди вокруг молчали. Басанти с тоской перебегала глазами с одного лица на другое, чтобы убедиться — в этой деревне не осталось настоящих мужчин. Видно, ей придется самой сказать им, что она думает о их низости.

Но в эту минуту, будто не желая уступать это право женщине, поднялся ее старый дед и, выпрямив согнутую спину, спросил:

— Ну, кто это больше не может нести этот груз?

Он обернулся в сторону говорившего, будто хотел получше рассмотреть страдальца, и под тяжелым взглядом его слепых глаз долговязый поневоле отступил назад и спрятался за спины стоявших рядом.

— Знаете ли вы, какая самая большая тяжесть в мире? — продолжал старик. — Гроб с телом внука на плечах деда. Нет ничего тяжелее такого груза. И я, старый человек, несу его. А вы… Из-за одного несчастья готовы опустить руки.

Наччи покачал головой — в этом жесте была не укоризна, а только боль и стыд за всех тех, кто стоял, не проявляя никакого желания защитить свою честь и честь деревни, и ждал, когда староста и другие отдадут беззащитных людей убийцам.

— Братья! — голос Наччи зазвучал с такой энергией, как никогда со времен далекой молодости, будто судьба вернула ему немного сил, чтобы он смог совершить этот последний поступок человека и мужчины. — Лучше умереть с честью, чем жить с позором. Я потерял любимого внука, но все равно — прошу этих молодых людей остаться в нашей деревне. Если они согласятся жить среди таких, как мы…

Если бы посреди ясного дня грянул гром — это не произвело бы на рамгарцев такого впечатления. Старый слепой Наччи как будто открыл шлюз, в который хлынуло все хорошее, что было в его односельчанах, но что сдерживалось — страхом ли, обычной ли крестьянской осторожностью и ожиданием худшего, подражанием ли «здравому смыслу» тех, кому, как старосте, дана была над ними власть.

Со всех сторон полились на Джая, Виру и Тхакура выражения приязни, благодарности и даже восхищения. Их благодарили за то, что они вступили в войну не на жизнь, а на смерть с Габбаром, за то, что ставят интересы деревни выше своих, и еще за что-то, чего и не было, но что в это мгновение рамгарцы считали их реальными заслугами.

Никто и не обратил внимания, как, презрительно усмехаясь, ушел староста, всем своим видом показывая, что сделал все, что мог для предотвращения кровопролития. Вы были так глупы, что предпочли другого с его безумством — пожинайте же плоды своих решений без него. Кто поел соли — будет пить!

В пылу обуявшего рамгарцев раскаяния они были заняты только своими новыми героями. Как уводила Басанти своего деда, нетвердой походкой побредшего к дому, они тоже не заметили. Четверо парней осторожно внесли в дом труп и оставили родных наедине со своим горем.

А через два дня на деревенском шмашане, месте сожжения мертвых, у реки запылало сразу два костра — дед не смог пережить внука, боль оказалась непосильной.

Басанти стояла у каменной платформы, на которой догорали останки тех, кто составлял ее семью. Больше никого из близких у нее не было. Рядом с ней выстроилась наехавшая из разных мест родня, демонстрирующая всей округе обильные слезы. Басанти не плакала.

— Не знаю даже, кого больше жалко, деда или Рави, — задумчиво сказала она Виру, с трудом пробившемуся через ряды сопротивляющихся такому вторжению родственников.

— Что ты говоришь, полоумная! — зашикала на нее мансурская тетка. — Наччи жизнь прожил, в его годы умереть — счастье!

— Счастье? — с удивлением переспросила Басанти. — Я сама бы смеялась на его похоронах, как принято по обычаю, если бы Рави хоть на пять минут пережил его, но теперь?! Счастье — умереть в окружении детей и внуков — живых и невредимых. А так… Каково ему было знать, что сына нет, невестки нет, внук убит, а единственную внучку он оставляет одну?

— Одну? А я? — возмутилась тетка. — Завтра же переедешь ко мне, в мой дом!

— Нет, что уж вам точно не удастся, так это затащить меня в ваше сонное царство, — спокойно покачала головой Басанти.

Тетка ясно расслышала в ее тихом голосе нечто такое, что заставило ее прекратить всякие разговоры на эту тему.

«Все в этой семье — сумасшедшие, — с раздражением подумала она. — И кто только захочет жениться на этой ненормальной девчонке?»

Глава тридцать четвертая

Долгий век банды Габбара во многом объяснялся тем, что найти его в горах было совсем не так просто. Вот и на этот раз разбойники исчезли — то ли ушли развлекаться в соседний район, то ли отдыхали где-нибудь на новом месте так высоко в горах, что даже пастухи их не встречали. Покажись они хоть кому-нибудь, Тхакур узнал бы непременно — каждый, кто еще недавно думал лишь о своей шкуре, теперь считал долгом помогать ему, стать его глазами и ушами, если уж нельзя стать верной рукой, держащей оружие.

Потянулись спокойные дни, не бывшие в тягость ни Виру, ни Джаю. Басанти была в трауре, но все-таки Виру удавалось время от времени повидаться с нею. Она похудела и перестала смеяться, но он с каждым днем все больше и больше привязывался к ней и видел, что это чувство взаимно.

Джай тоже наслаждался покоем. Эта пора стала для него временем настоящего знакомства с Ратхой. Они встречались в усадьбе — то там, то здесь, всегда случайно, но неизбежно. Иногда перебрасывались несколькими незначительными словами. По обложкам книг, которые он видел у нее в руках, Джай понял, что она читает на хинди, урду и английском, и время от времени рекомендовал ей что-нибудь из виденного им в библиотеке Тхакура. Назавтра он неизменно замечал, что названная им книга исчезала с полки. Ему был приятен этот способ выражения внимания Ратхи к его советам.

Он вполне мог бы класть в эти книги записки для нее, но не хотел оскорбить ее такой вольностью. Вообще он старался быть как можно более тактичным с нею, понимая, в какое сложное положение она попала.

Джай не сомневался теперь, что и он Ратхе небезразличен, хотя и не ждал никаких выражений чувств. Он просто ощущал это и был счастлив, несмотря на все преграды, разделявшие их.

Как-то вдруг разговорившийся Рамлал рассказал ему, что когда-то Ратха была очень веселой девушкой, хохотушкой и любительницей песен. Он помнил ее еще девочкой в доме ее отца, куда ездил иногда вместе с Тхакуром.

— Мне больно смотреть, что с нею сталось, — сказал он, вздыхая. — Если бы вы только знали, сколько ей пришлось пережить!

Джай старался представить Ратху веселой — и не мог. Печаль, казалась, стала составной частью ее образа, как и белый шелк сари. Но как бы ему хотелось хоть раз увидеть ее веселой, смеющейся, поющей!

Однажды в разговоре с ним она чуть улыбнулась — чуть-чуть, капельку, но что это была за улыбка! Джай остановился, пораженный, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть ее, как диковинную птицу, случайную гостью этих мест. Поняв, в чем дело, Ратха привычно спрятался за край своего сари, но из памяти Джая, уже невозможно было стереть это удивительное ощущение — видеть ее улыбку.

На другое утро он проснулся, чувствуя себя каким-то обновленным, будто впереди его ждало что-то очень хорошее. В последний раз такое было с ним в детстве.

— Виру, я принял решение, — сказал он разлегшемуся на веранде Виру, по скучающему виду которого было ясно, что сегодня свидания с Басанти не предвидится.

— Что ты там еще придумал? — лениво отозвался Виру.

— Я придумал, что мне надо позаботиться о своей судьбе, — решительно произнес Джай.

— Это как? — оторопел его друг.

— Жениться. Так как родни у меня нет и женить меня на богатой некому; я рискну сделать это сам.

— Жениться? Ой, не могу! — рассмеялся Виру удачной шутке приятеля.

Чтобы Джай женился? Да где он найдет такую, чтоб ему понравилась — ведь у него такие требования к девушкам, что если какая и отыщется, чтоб им соответствовать, то она захочет не замуж, а преподавать в Делийском университете.

Но по серьезному лицу друга он скоро понял, что тот не шутит.

— Эй, ты что, и вправду решил жениться? — охнул Виру.

— Представляешь, Виру, у меня будет жена, которую я люблю, свой дом… У меня — свой дом! Это, наверное, удивительное чувство — иметь семью и дом, — мечтательно поднял глаза Джай.

— Нашел у кого спрашивать! Мне это чувство тоже незнакомо, — пожал плечами Виру. — Правда, сколько встречал женатых, что-то никто не удивлялся.

— Потому что они не понимают, у них всегда все было. Но у нас с тобой не было ничего, и мы-то поймем, можешь не сомневаться. У меня обязательно будет дом, семья, дети — много детей. — Джай говорил так, будто старался убедить самого себя в том, что такое возможно. — И все мы будем счастливы.

— Все-все-все, помолчи! — не выдержал Виру. — А теперь сядь и приди в себя. А ты хоть знаешь, что для женитьбы нужна по крайней мере невеста? Позволь узнать, кто она?

— Ты прекрасно знаешь, кого я имею в виду! — буркнул Джай, раздосадованный тем, что Виру так недоверчив.

— Ратха?! Эта женщина?! Ты что, с ума сошел?! — закричал Виру. — На что ты надеешься? Сюда сбегутся все брахманы мира и устроят тут дружный вой: замуж вдове? Да как это можно?! Вы презрели наши традиции, вы нарушили волю Бога! Пусть несет кару за грехи в предыдущей жизни! Они же съедят ее, тебя, а заодно и Тхакура. Кстати, он и сам не допустит!

— Послушай, Виру, что же, ей суждено всю жизнь носить траур? Посмотри, она же совсем молоденькая, разве она не достойна счастья? — принялся Джай горячо убеждать друга.

— Что ты мне это объясняешь? — продолжал кипятиться тот. — Я, что ли, против? Мне это можно не доказывать, как и тем, кто встанет стеной между вами, — они все равно не станут слушать!

— Я должен вернуть ей счастье, — убежденно сказал Джай. — Пусть попробуют меня остановить.

— Можешь не сомневаться, им это удастся, — усмехнулся Виру. — Будем надеяться, что они просто тебя остановят, а не сделают что-нибудь похуже.

— Что? Что похуже они смогут со мною сделать? — встрепенулся Джай.

— С тобой? Это бы еще ничего! С ней! — Виру махнул рукой указывая на окно Ратхи, в котором чуть-чуть колыхалась занавеска. — Они превратят ее жизнь в ад.

— Тхакур не допустит, — уверенно сказал Джай.

— Тхакур? — поразился Виру. — С чего это ты взял, что Тхакур станет тебе помогать? Он что, обещал тебе это?

— Нет, — ответил Дэв. — Но он не такой человек, чтобы мучить женщину. Если он не захочет помочь мне, то поможет ей.

Виру замолчал, потом вскочил и с яростью долбанул в столб носком ботинка:

— Ох и попались мы с тобой в этом чертовом Рамгаре! Один Габбар чего стоит, а тут еще эта любовь!

— Любовь, — усмехнулся Дэв. — Нам просто повезло, что мы сюда забрались. Я знал, что когда-нибудь мне повезет. Когда-нибудь повезет…

Глава тридцать пятая

Тхакур надолго застыл у окна, устремив взгляд в сторону гор. Дивные, величественные, окутанные белоснежной пеленой тумана горы — как он любил их когда-то! Мальчиком его возил туда отец — не для охоты, которую считал презренным и жестоким занятием, недостойным человека, а просто чтобы любоваться и наполнять душу счастьем, — так же, как возил к святым местам индуистов.

Потом он ездил туда с молодой женой, так и не успевшей стать старой, умершей при родах, подарив ему второго сына. Он показывал ей волшебные места своего детства, знакомил с древними пастухами, помнившими его мальчишкой. Такое трудно забыть. Но теперь горы стали для него символом поруганной красоты — с тех самых пор, как Габбар сделал из них логово смерти.

Каждый день отсрочки последнего боя с Габбаром тяжело давался Тхакуру, но рисковать понапрасну жизнью Джая и Виру ему не хотелось. Между ним и Джаем сложились особые отношения — Тхакур сам был немало удивлен, когда обнаружил, что испытывает симпатию к человеку, который еще недавно казался ему принадлежащим к чужому и враждебному миру.

Конечно, он понимал, что Джай и Виру — не обычные воры и мошенники из тех, кого он в большом количестве повидал за годы своей службы в полиции. Удаль, верность слову и даже благородство этой пары привлекали его с самого начала. Но он никак не ожидал найти в них некую сумму моральных качеств, которые всегда считал определяющими в облике достойного человека. Эти два завсегдатая тюрем оказались более порядочными людьми, чем многие из тех, кого он встречал в обществе.

Ему, как человеку не слишком молодому, не так просто было осознать этот факт, но еще более странным показалось то, что Джай был очень начитан и весьма образован. Задавать вопросы было не в характере Тхакура, но по случайно оброненным Джаем словам он составил себе некоторое впечатление о его прошлом. Как бы то ни было, у инспектора появился собеседник — а это было именно то, чего он так долго не находил в своем окружении. Джай не отличался многословием, как и сам Тхакур, впрочем, но его замечания всегда представлялись инспектору интересными, несмотря на то, что он нечасто мог с ними согласиться. Он предложил парню пользоваться своей библиотекой, которую собирали еще его предки, да и он немалую часть зарплаты тратил на старинные рукописи — свою давнюю страсть. Кроме того, с Джаем можно было играть в шахматы — игру, не требующую интенсивного общения, но хорошо отвлекающую от тяжелых мыслей.

Однако общение с Джаем имело и свои сложности. Первой из них было то, что тот временами напоминал Тхакуру его младшего сына, и это болью отдавалось в душе старика. Кроме того, Тхакур прекрасно понимал, что его ждут серьезные проблемы, связанные с Ратхой. Уяснив однажды, что между его невесткой и Джаем протянулась невидимая, но уже крепко связывающая их нить, он все более убеждался, что она не прервется сама собой и ему предстоит принимать непростые решения.

Первым его чувством было возмущение — Ратха, вдова его сына, так быстро забыла об убитом муже, прекрасном, умном, необыкновенном юноше. Но потом он чуть ли не силой заставил себя отрешиться от отцовского эгоизма и посмотреть на дело глазами беспристрастного судьи.

Ратха знала своего мужа слишком мало, чтобы успеть полюбить его по-настоящему. Конечно, они с ее отцом не были такими уж ретроградами, чтобы знакомить своих детей только на их свадьбе. Они устроили им несколько коротких встреч под присмотром старших, так, чтобы они немного освоились с тем, что скоро станут мужем и женой. Дети нравились друг другу, родители, знакомые целый век, были рады этому браку — и он был решен. Потом короткие недели вместе — и вот Ратха осталась вдовой. Мог ли он с чистой совестью требовать от нее любви к умершему? Тхакур-отец сказал бы: да. Тхакур-судья, становившийся по мере осознания ситуации все больше Тхакуром-адвокатом, не взял бы на себя смелость осудить ее, тем более что он знал, чувствовал своим знаменитым чутьем, так часто помогавшим ему отличить ложь от правды, что Ратха совершенно не способна на недостойные поступки.

Что ж, сказал он себе, Бог отнял у нее мужа, оставив меня, его отца, ее опорой и поддержкой в жизни. Я не могу стать ее тюремщиком — а значит, палачом.

Это решение далось ему с невероятным трудом. Тхакур был воспитан в почитании традиций и обычаев предков и верил, что именно здесь хранится выработанная веками мудрость, которая получена детьми готовой — в виде заповедей. Вся его жизнь, атмосфера дома и окружения способствовали укреплению в нем этой веры.

Но сейчас речь шла не просто о нарушении древнего запрета. Если бы все это случилось с чужой, незнакомой ему женщиной, он, не задумываясь, сказал бы, что все должно идти так, как решили боги. Но Ратха… Она не была ему теперь чужим, безразличным человеком. Он успел оценить ее и, быть может, Понять. А значит, просто не мог не желать ей счастья. И это счастье зависело от него, от его воли.

Впервые для Тхакура вошли в противоречие его привязанность к традициям и благородство, изначально присущее его натуре. Он отдал бы все, чтобы избежать этого, но у него не было выбора, Оставалось принять решение, и он принял его.

Однажды утром он велел запрягать коляску и попросил Рамлала найти Ратху. Когда она подошла к нему, Тхакур сказал ей:

— Собирайся, дорогая, мы едем к твоему отцу.

В ответ на ее удивленный взгляд, он быстро добавил:

— Ты знаешь, зачем.

Ратха почувствовала, как ее щеки заливает горячий румянец, и молила Бога, чтоб Тхакур не заметил этого. Но он не стал наблюдать, какое впечатление произвели его слова, и сразу же прошел к себе — готовиться в дорогу.

В коляске никто из них не произнес ни слова. Смущены были оба, и молчание казалось единственным спасением. Понемногу мысли унесли их обоих далеко от выжженной, как тент над лавкой старьевщика, дороги на Мансур.

Тхакур вспоминал своих сыновей — еще маленькими, забавными детьми, их беспокойные игры, шалости, смешные словечки, первые ошибки и удачи. Он думал тогда, что ему не слишком повезло в жизни, ведь он потерял жену, его дети росли без матери. Он не знал в то время, что такое потерять все, — и был несчастен. Ах, если бы вернуть хотя бы день из этой чудесной поры, когда он мог обнять детей, прижать их к себе и не отпускать.

Ратху же просто лихорадило от мысли, что ее жизнь может измениться. Она не смирилась со своей долей, но привыкла к тому, что другой у нее не будет. И вот теперь двое мужчин — Джай и Тхакур — задумали такой поворот. Неужели им удастся спасти ее, вырвать из цепких лап одиночества?

Она знала, что Джай влюблен, но Тхакур… Его участия в этом деле она никак не ожидала. Он не только не стал препятствовать намерениям Джая, но даже стал ему помогать. Но почему? Ведь он совсем не из тех, кому безразличны обычаи. Ради нее? Но ведь он — отец и по-человечески должен хотеть, чтобы кто-то скорбел вместе с ним о его сыне. Или по-человечески — значит, иначе? Значит, когда понимаешь, что тебе самому не вынырнуть из своего горя, нужно попытаться вытолкнуть того, кто тонет рядом, чтобы он успел схватить ртом немного воздуха и, может быть, остаться жить?

Да, она хотела жить, любить, ласкать детей. Неужели это возможно для нее?

Вот и знакомая с детства улица, каменная изгородь, ворота. Навстречу по дорожке идет отец, удивленный неожиданным визитом. Он рад ее видеть, но как он сдержан в проявлениях своих чувств. Его ширвани застегнут на все пуговицы, так же, как он сам.

Сидя в уютной гостиной, обставленной еще матерью Ратхи по тогдашней столичной моде и не претерпевшей никаких изменений за все эти годы, они ведут неторопливый разговор, построенный по строгой схеме: сначала обмен приветствиями, потом вопросы о здоровье и благополучии чуть ли не всех членов рода, потом действительно интересные каждому из них новости и уж только потом речь пойдет о самом важном, ради чего и затеяна эта встреча.

Ратхе отец ни сказал ни слова, только чуть прижал ее к себе и сразу оттолкнул, заглянув в глаза дочери вопрошающим взглядом. Она отвела глаза, и он не стал настаивать на ответе.

Она не принимала участия в разговоре мужчин, сразу ушла поздороваться со слугами, заглянуть в свою девичью комнату, посидеть немного в кабинете брата. Жаль, что его нет. Она чувствовала бы себя более защищенной в жизни, если бы он был рядом. Но он в Англии, учится, у него своя судьба — и, даст Бог, ему повезет больше, чем сестре.

Что же они решат? Отец не согласится, ни за что не согласится нарушить обычай! Он любит ее, она не сомневается в этом, но есть вещи, немыслимые для него. К тому же его положение, его репутация, которой он так дорожит, — он не допустит, чтоб все это оказалось в опасности. Ведь каждый из его врагов и даже друзей сможет, сказать ему: посмотри на свою дочь, с твоего согласия она презрела наши традиции, как можешь ты после этого учить других людей, как им жить, судить их, решать их участь. Конечно, по закону государства она вольна выйти замуж после смерти мужа, но что значат законы в стране, живущей по обычаю?

Ратха не могла больше оставаться в неведении. Она спустилась вниз, на соединенную с гостиной веранду. Мужчины увидели ее — она не желала подслушивать, пусть знают, что она слышит.

— Вы собираетесь нарушить наши обычаи. Что скажут люди, господин Тхакур? — неуверенно произнес отец.

Ратха поняла, что пришла как раз вовремя. Ее судьба решалась в этот момент.

Тхакур не спешил с ответом, как бы подбирая слова, способные выразить то, что он чувствовал:

— Знаете, господин Шринивас, есть люди, которым выпадает счастье прожить всю жизнь в полном соответствии с заветами наших предков. Раньше я завидовал им и хотел прожить так же, но годы научили меня кое-чему. Я работал, много ездил — да если бы даже сидел дома, все равно не смог бы вести полноценную жизнь, если бы множество раз не переступал через законы брахманства. Хотя бы с едой — у меня не было матери, жены, дочери, даже тетки, а ведь ортодоксальный брахман может есть пищу, приготовленную только их руками. Я ел то, что мне давали, что готовили слуги, повара в отелях и вообще неизвестно кто. Я высоко ценю принципы вашей жизни, но уверен, что и вам случалось нарушать такие запреты. А сейчас у меня нет рук, и что бы я делал, если бы старик Рамлал не кормил меня, как аскета-дигамбара или младенца?

Тхакур встал и зашагал по комнате из угла в угол.

— Видите ли, мир изменился вокруг нас, и мы не можем жить по-прежнему. И если, мы поступаемся традициями в мелочах — ежедневно, ежечасно, потому что иначе нельзя, — то как мы должны вести себя, когда речь идет о судьбе и счастье человека, дорогого нам? — горячо произнес Тхакур и добавил уже мягче и тише: — Я знаю, что такое одиночество. Человек не должен жить один, ему нужна семья. Неужели мы, боясь людской молвы, будем так жестоки к Ратхе? Что мне делать, если совесть и чувство справедливости входят в противоречие с обычаем? Повиноваться обычаю? Что ж, я готов, если речь идет о моей судьбе. Но если о судьбе другого, зависимого от моей воли человека?..

Тхакур остановился и перевел дыхание. На лбу его выступили мелкие капельки. Было видно, что каждое слово дается ему с трудом, что он вкладывает в свою речь слишком много передуманного, выстраданного им за долгое время несчастья.

— Ратха должна снова вернуться к жизни. Вот почему я приехал к вам. Вы ее отец, и вам решать, что делать, но она должна быть счастлива, она это заслужила, — заверил свои слова Тхакур и сел в кресло, как будто ему тяжело стало стоять.

Он выглядел таким усталым, как будто был совершенно измучен недолгой речью. Ратха впервые подумала о том, что он уже очень немолод и, может быть, только неистовое желание возмездия придает ему силы.

Отец молчал. Ратхе казалось, что в нем идет непростая внутренняя работа, а может быть, даже борьба с собой и всей своей стройной системой мира, в котором нет места слабостям, желаниям, ошибкам, а все люди переходят улицу только в положенных местах.

Нет, он не возьмет на себя ответственность, подумала Ратха.

Она не ошиблась, но все-таки он удивил ее.

— Господин Тхакур, что я могу ответить? — произнес он задумчиво. — Теперь она ваша дочь…

Запрета не было, он давал Тхакуру право распоряжаться ее жизнью вместе с полной ответственностью за, это решение и за ее дальнейшую судьбу. Но сам… Нет, он не захотел принять на себя бремя решений и все те последствия, которые может иметь этот шаг.

Ратхе больно было это услышать. Ее отец не сказал ни слова в поддержку счастья дочери, уступая другому сделать это за него.

Но Тхакур был не из тех, кто боится ответственности. Он строил свою жизнь совсем по-другому.

— Благодарю вас, — сказал он, поднимаясь. — Наверное, нам пора подумать о дне свадьбы.

О дне свадьбы! Она свободна! У нее будет семья, муж, дети!

Ослепительная, как солнце, радость обрушилась на нее, наполнила все ее существо сияющим светом, в котором робким, еще слабым ростком пробилось, наконец, ее будущее.

Глава тридцать шестая

Гигантский багровый диск солнца тускло светил сквозь пелену пыли, окрашивая красные фигуры пятерых вооруженных всадников, неспешно едущих по тропе, вьющейся по вершине каменистой гряды. Пятеро головорезов из банды Габбара возвращались после налета. Они разграбили небольшую деревушку, заброшенную в глухой долине, вдали от дорог и городов. Все мужчины работали в поле, на террасированных участках, засеянных рисом. По деревне разносился смешанный запах кипящего тростникового сока и горящих в костре метелок тростника — это варили сахар.

— Тут нечего брать, кроме горячих лепешек, — проворчал один из бандитов.

— Габбар приказал наведаться сюда, — ответил другой, с завязанным глазом, — а уж если он приказал, ты будешь грабить даже голых в бане.

Проехав вдоль серебристо-голубого пруда, в котором отражались белые ватные облака, они промчались по узкой улице, нарушив деревенскую тишину грохотом выстрелов.

Добыча оказалась действительно невелика. Они выгребли все ценное, что нашли в единственной лавке, набили седельные сумки и беспрепятственно покинули деревню, заглянув по пути в несколько наиболее зажиточных с виду домов. Лишь в одном из них, когда одноглазый попытался ворваться в зенан — женскую половину дома, они встретили вооруженное сопротивление. Какой-то трясущийся старик выстрелил в него из ружья и промахнулся. Одноглазый со смехом разрядил в старика револьвер, вышиб ногой дверь, но никого не нашел — распахнутые настежь окна еще дребезжали стеклами.

— Эй! — крикнул один из бандитов. — Эти полоумные крестьяне бегут сюда со своими мотыгами!

— Ладно, поехали, — нехотя сказал одноглазый. — Не стоит тратить патроны по пустякам.

Солнце быстро поднялось в зенит, словно отскочивший от земли ослепительно белый мяч. Жара обрушилась, раскаляя металлические части конской сбруи и оружие, так что на них больно было смотреть. Всадники покачивались в седлах медленно бредущих коней. Они возвращались в свое логово, не ожидая никакой опасности в этих пустынных краях, где кроме камней и колючек ничего не было, даже животные избегали забредать сюда.

— Посмотрите, что там внизу? — негромко сказал один из разбойников, протягивая руку в направлении небольшой лощины.

На земле, лицом вниз лежали двое убитых, неестественно разбросав ноги и подвернув под себя руки, словно зажимая раны. Ветер трепал запорошенные пылью волосы, вздувал пузырями выцветшие рваные рубашки.

Спустившись в лощину, всадники осторожно приблизились, оглядываясь по сторонам — нет ли засады? Вокруг никого не было видно.

— Там какая-то бумага, — сказал толстый бандит, перекрещенный патронташами.

— Что ты болтаешь, какая еще бумага? — недовольно рявкнул одноглазый.

Действительно, за поясом убитого трепыхался окровавленный клочок.

— Прочти, что там написано, — приказал старший, поправляя повязку на глазу.

Толстый нехотя сполз с седла, брезгливо вытащил бумагу и стал читать, запинаясь на каждом слове:

— «Габбар Сингх! За одного убитого тобой мы убьем четверых!» — Поглядев на одноглазого, он повторил: — Четверых! Хорошо, что нас пятеро…

— Не болтай глупостей, — буркнул старший. — Их там всего двое, Габбар раздавит их. Лучше посмотри, кто убит. Хозяин не прощает, когда убивают его людей.

Поддев лежащего носком запыленного сапога, толстяк перевернул его и удивленно выпучил глаза — на него смотрел ствол револьвера. Это было последнее, что бандит увидел. Виру нажал на курок и тут же ожил второй убитый — Джай. Он вскочил, выпуская пулю за пулей во всадников. Через несколько секунд все было кончено. Всхрапывающие лошади носились по лощине, вместо лжеубитых на земле валялись четыре трупа, как и было обещано в записке.

— Был еще пятый, — тихо сказал Джай.

Виру направился к вросшему в землю валуну, одним прыжком вскочил на него. За камнем спрятался последний из отряда, раненный в плечо. Увидев Виру, он бросил оружие и поднял руки, морщась от боли.

— Мы решили тебя помиловать, — сказал подошедший Джай. — Иди к своему хозяину и расскажи все, что увидел. Пусть он знает, что мы своих слов на ветер не бросаем.

Скомкав бумагу, Габбар отбросил ее в сторону, круто развернулся на каблуках и подошел к раненому. Тот стоял, понурившись, держась ладонью за простреленное плечо. Главарь остановился перед ним, смерил оценивающим взглядом, как бы прикидывая — а не добить ли этого вояку? Потом перевел налитые кровью глаза на четыре трупа, привязанные к седлам, и решил, что его потери, пожалуй, и так слишком велики.

Заложив руки за спину, он пошел мимо стоящих в ряд четырех коней с убитыми бандитами, как бы принимая парад мертвецов. Габбар с профессиональным интересом оглядывал пулевые отверствия, отмечая, что на каждого было истрачено всего по одному или два патрона.

— Так, так, — с тихой угрозой вымолвил главарь, — значит, они объявили мне войну, мне — Габбар Сингху! Мы еще посмотрим, чья возьмет! — Присев на камень, хлестнул по нему накрученным на кулак ремнем. — Давно мне не попадались достойные противники. Да, я получу большое удовольствие, когда покончу с ними, а потом мы сожжем дотла эту проклятую деревню. Габбар Сингх никому ничего не прощает! — взорвался главарь. — Никогда!

Державшийся из последних сил на ногах раненый бандит вдруг покачнулся и рухнул на камни.

— Уберите эту падаль! — приказал главарь, довольный впечатлением, которое произвели его слова.

К упавшему подбежали двое бандитов. Они схватили его за руки и потащили по земле, не заботясь о том, как он при этом себя чувствует.

Габбар подошел к лошади, сдвинув труп, достал из седельной сумки свежую лепешку, привезенную из деревни, и стал с аппетитом есть, обдумывая планы мести. Вскоре на лице его появилось довольное выражение.

— Эй, где наш лазутчик? — крикнул он, швыряя недоеденный кусок лепешки. — Где Гупта?

— Я здесь! Только что вернулся из Рамгара, — угодливо согнулся маленький человечек с неприметной внешностью, одетый, как зажиточный крестянин. Это был опытный разведчик. На счету Гупты было не одно ограбление, совершенное по его наводке. Тихий, серый, как мышь, он бродил повсюду, все вынюхивал и выведывал. Пройдя незаметно по какой-нибудь ярмарке, он исчезал, а потом туда вдруг наведывались бандиты, без лишних поисков вытряхивая деньги из карманов расторговавшихся крестьян. Он всегда приносил ценные сведения, и сейчас работал в Рамгаре, отложив все дела.

— Ну, что там происходит? — спросил Габбар. — Я думал, тебя уже повесили на площади. — Он громко рассмеялся.

Увидев хорошее настроение хозяина, Гупта захихикал и, сложившись пополам, забормотал на ухо:

— Кое-кто на меня косился, заметили, что я чужак, но я успел все разведать.

Склонившись еще ниже, лазутчик стал что-то нашептывать главарю. Тот заулыбался, довольный услышанным, и хлопнул его по плечу с такой силой, что Гупта чуть не упал.

— Молодец! — похвалил его главарь. — Хорошо, что тебя не повесили — ты достоин принять такую честь из рук своего хозяина.

Гупта угодливо захихикал, расценив это как удачную шутку.

— Смотри, — вдруг помрачнел Габбар, — если ты ошибся, я сам о тебе позабочусь. Откуда ты это узнал?

— Подслушал, командир. Сведения совершенно точные, можете не сомневаться.

Лазутчик даже немного оскорбился, когда его заподозрили в плохой работе. Он был шпионом по призванию, если бы даже ему не платили за службу, Гупта делал бы свое дело из любви к искусству.

— Смотри, отвечаешь головой. Слишком много у меня развелось бездельников, которые даже не могут вовремя нажать на курок, — главарь презрительно посмотрел на четырех убитых. — Уберите их, — закричал он вдруг, так что надулись жилы на бычьей шее. Габбар поморщился — ветер потянул в его сторону. — Они и после смерти мне досаждают.

Разбойники поспешили выполнить приказ командира. Тот подозвал к себе нескольких самых лучших воинов:

— Отправляйтесь в Рамгар! Если не выполните задание, пощады не ждите…

Утро обещало прекрасный день. Виру вышел на каменные ступени, ведущие из усадьбы в деревню. Жизнерадостно потянувшись, он посмотрел на ряды домов, крытые пальмовыми листьями, а кое-где и черепицей, на светлые завитки дымков, поднимающихся от домашних очагов. Босоногий мальчик гнал по улице стадо коричневых коз, усердно подстегивая их хворостиной, женщины в простых скромных сари несли латунные кувшины с водой, проскрипела повозка, запряженная серо-синим буйволом со сбитым рогом.

— Хорошо! — воскликнул Виру, вдыхая свежий воздух. Никогда раньше он не жил в деревне — там для него не было работы, и теперь с удовольствием привыкал к сельской жизни.

Ему все здесь нравилось. Люди в Рамгаре жили спокойной размеренной жизнью, если не считать набеги бандитов. Они знали, что им делать, как жить без суеты, не растрачиваясь на мелочи. Здесь ценились простые радости жизни — люди радовались плодородному дождю, хорошему урожаю. Все это было так не похоже на город, что Виру часто сравнивал, и все больше сравнения его оказывались в пользу деревни.

Размышляя над этим, он шел по центральной улице и наткнулся на пандал — временный тент на бамбуковых шестах, еще не убранный после недавней свадьбы. В центре пандала обычно ставится богато украшенный шатер для новобрачных, но шатра уже не было, а на его месте сидел задумчивый Джай, который даже не заметил приближения друга. Виру легко догадался, о чем он размышляет под свадебным тентом. Подняв с земли гладко обструганную палку, весельчак тихонько постучал по бамбуковой подпорке. Джай вздрогнул и рассеянно посмотрел на друга, будто не узнавая.

— Эй, Джай, ты чего нос повесил?

— Да так, — вяло ответил Дэв, не желая распространяться и рассказывать о своих переживаниях, чтобы не забивать голову другу. Но Виру отличался редкой беззаботностью и его нелегко было смутить.

— Все думаешь, согласится ли Тхакур отдать за тебя Ратху или нет? Как я тебя понимаю, уважаемый жених…

Друзья тяжело вздохнули, помолчали немного. Но Виру был не из тех, кто способен долго вздыхать и печалиться. Он предложил Джаю простой способ определить свою судьбу:

— Давай бросим монетку. Орел — да, решка — нет.

Дэв даже не стал отвечать на несерьезное предложение. Он вскочил с места, хотел что-то сказать, но сдержался. Виру с интересом посмотрел на друга, никогда еще он не был таким раздражительным. Да, видимо, несчастная любовь портит характер. Догнав идущего по улице Джая, пошел рядом с ним, помахивая хворостиной.

— Послушай, Виру, — вдруг сказал Дэв, мечтательно глядя на мирный деревенский пейзаж, — если Тхакур согласится, давай останемся в Рамгаре?

— А, ты угадал мое желание! — обрадовался весельчак. — Я тоже думал об этом. Ну ее к дьяволу, прежнюю жизнь! — воскликнул он, поскользнувшись на свежей коровьей лепешке. — Лучшие годы мы провели в тюрьмах, — проговорил Виру, отойдя к забору, где была погуще трава. — Вот получим награду, — он тщательно обтер подошву испачканного ботинка, — купим участок, построим дом и будем обрабатывать землю… Только я не знаю, как ходить за плугом!

— Ничего, научился стрелять, как снайпер, научишься ходить за плугом.

— Верно, Джай, жизнь — она всему научит, — степенно проговорил Виру, довольный тем, что может поддержать такой философский разговор. — Я уже все продумал: вот женюсь на Басанти, у нас появятся дети — двое или трое, — толстые щеки Виру стали еще толще из-за блаженной улыбки. Он очень любил детей, и они отвечали ему тем же, бегая за ним, как за своим приятелем. — Я уже и имена малышам придумал! Вот я приду после работы домой, усталый, голодный, и спрошу у жены: «А где мои дети?» А она ответит, — тут Виру постарался заговорить писклявым голосом, каковым, по его мнению, говорят женщины: — «Они ушли к дяде Джаю, он им рассказывает интересные сказки!»

— Что? — возмутился Джай, включаясь в игру. — Это почему ты посылаешь своих детей ко мне? Я что им — нянька?

— Но ведь ты же знаешь, — жалобно проговорил приятель, — что я не могу запомнить ни одной сказки, а ты много читал, много знаешь всяких историй. Помнишь, ты рассказывал одну в тюрьме, я даже запомнил…

— О чем это? — заинтересовался Дэв.

— Ну, о том парне, который попал в тюрьму по доносу, там познакомился с брахманом из соседней камеры, который завещал ему свои сокровища, и потом начал мстить своим обидчикам.

— А, да. Это ты запомнил. Обычно ты не помнишь даже то, что было вчера.

— Нет, нет, я помню. Вчера мы встречались с Басанти и я обещал ей прийти к озеру сегодня утром…

— Ну вот, видишь! — укоризненно покачал головой Джай. — Ты уже забыл о своем обещании.

— Ой! — хлопнул себя по лбу Виру, будто надеялся этим освежить свою память. — Я погиб!

— Лучше беги туда скорее, к озеру, иначе точно погибнешь — Басанти девушка серьезная, шутить не будет. — Несмотря на грустные мысли, Джай все-таки развеселился, представив, как небольшого роста девушка отчитывает огромного Виру, а он стоит, потупившись, и не смеет ей возразить. Впрочем, подумал Джай, может быть, это и хорошо — с таким безалаберным парнем, как Виру, надо иметь крепкий характер и терпение, иначе с ним трудно управиться.

Глядя вслед другу, бегущему с неожиданной резвостью, Дэв улыбнулся терпение, это хорошо, но главное — любовь, без нее все теряет свой смысл.

Глава тридцать седьмая

В прозрачной зеленоватой воде сверкнула радугой стайка быстрых рыбок, спутав мысли Басанти. Она тихо засмеялась. Наблюдая за ними, опустила в теплую воду ладонь с накрашенными ногтями. Рыбки развернулись разом, как по команде, и прыснули в глубину. По гладкой поверхности пошли круги, превратив отражение девушки в сверкающую под солнцем рябь.

Девушка была одета в нежно-розовое сари с золотой каймой, в красное чоли. В крыло носа продето тонкое золотое кольцо с матовой жемчужиной, красиво убранные волосы украшены пахучими белыми цветами жасмина, длинные серьги, браслеты на руках и ногах. Ей можно было хоть сейчас выходить замуж, надо было только окрасить хной ступни ног и ладони, поставить на лоб красную тику — знак счастья, надеть на пальцы ног серебряные обручальные кольца — и Басанти была бы готова, согласно обряду, обойти вокруг священного костра.

Однако ее избранник вовсе не торопился. Девушка нахмурила брови и сердито хлопнула ладонью по воде. Пусть только появится этот разгильдяй! Заставил ее ждать столько времени!

Она представила себе, как у них с Виру появятся дети — вот ведь будут шалуны и непоседы! Толстые мальчишки и девчонки, с ними будет много хлопот, но какими же они вырастут?

Поверхность воды вновь разгладилась, и задумавшаяся Басанти увидела в ней страшную картину — несколько вооруженных до зубов всадников со зверскими лицами. Не веря своим глазам, она обернулась, и все ее самые ужасные догадки подтвердились — это были разбойники из банды Габбара, и они приехали именно за ней.

— Ну, здравствуй, красавица, — сказал один из разбойников, молодой парень, поигрывая блестящим кинжалом — кирпаном. Оскалив плотные белые зубы, он приглашающе указал кинжалом на свое седло. — Садись ко мне, мы тебя покатаем, останешься довольна.

Его приятели разразились громким грубым хохотом. Девушка попыталась проскользнуть мимо лошади, но парень подал ее вперед, так что Басанти чуть не упала.

— Куда же ты спешишь? — прохрипел длиннобородый разбойник, угрожающе подняв плеть из буйволиной кожи. — Неужели ты хочешь, чтобы мы попортили твое личико?

— Что вам от меня надо? — вскрикнула девушка.

Этот вопрос еще больше развеселил разбойников, оценивших его, как удачную шутку. Однако их жертва не собиралась сдаваться.

— Отпустите меня! Что я вам сделала? — с отчаянием взмолилась Басанти. Она пыталась выиграть время — вот-вот должен был прийти Виру, он бы разбросал всех бандитов, сбросил бы их в озеро. «Ну где же он? — лихорадочно думала девушка — Виру, где ты? Неужели ты не чувствуешь, что твоя Басанти в беде?»

— Что ты там бормочешь? — ухмыльнулся длиннобородый. Он решил, что девчонка смертельно напугана, страх парализовал ее, и теперь она будет легкой добычей. Так оно, обычно, и происходило, но на этот раз им попался упорный противник.

Басанти поняла, что помощи ей ждать неоткуда, да и бандитам уже надоела игра.

— Ну-ка, садись ко мне! — сказал молодой, вновь напирая своей лошадью.

— Это почему к тебе? — возмутился длиннобородый. — Девчонка сядет ко мне — я здесь старший!

— Я сам себе старший, — процедил сквозь зубы парень, угрожающе взмахнув кирпаном.

Длиннобородый положил руку на рукоятку револьвера, прикинув, что не сможет достать противника плетью.

Воспользовавшись назревающей ссорой, Басанти проскользнула между лошадьми и побежала к своей повозке. Она благодарила Бога за то, что не стала распрягать свою белую любимицу, и та паслась на лужайке, запряженная в двуколку.

— Помогите! — закричала на бегу девушка, надеясь все еще на Виру.

Белая лошадь повернула голову на крик хозяйки. Будто догадавшись, что та в беде, лошадь начала разбег. Догнав ее, Басанти на ходу вскочила в повозку, на четвереньках пробралась к своему месту.

— Быстрей! Спасай свою хозяйку!

— Стой! — заорали бандиты, увидев, что добыча ускользает от них.

Ссорящиеся на время отложили свои разногласия и устремились в погоню. Длиннобородый все-таки ожег плеткой лошадь противника.

Двуколка неслась по редкому сосновому лесу, подпрыгивая на узловатых корневищах. Дорога в деревню была отрезана, и Басанти ничего не оставалось, как спасаться по пустынной дороге, ведущей в горы. Разбойники скакали следом за ней. Один из них выпалил из ружья, но длиннобородый свирепо рявкнул:

— Немедленно прекратить! Приказано взять живой!

Неподалеку от дороги паслось стадо коз, щипавших сухую низкорослую траву. Выстрел переполошил их, и мальчик пастух еле собрал испуганное стадо. Из-за поворота вылетела повозка и промелькнула, словно молния, скрывшись в облаке поднятой пыли. Мальчик успел рассмотреть нарядную девушку, нахлестывающую лошадь, он узнал Басанти. Лицо девушки искажал ужас. Пастушонок сразу понял, что за ней кто-то гонится. Он забежал за стадо и лег на землю. Проскакавшие разбойники не заметили его — это спасло ему жизнь.

Запыхавшийся Виру прибежал к озеру. Еще издали он увидел, что на их обычном месте — на каменных ступенях, уходящих в воду, никого не было. Несчастный влюбленный решил, что Басанти его не дождалась. С отчаяния он собрался броситься в воду, чтобы если не утопиться, то хотя бы выкупаться и освежиться после пробежки по жаре.

Гулкий звук выстрела заставил его привычно насторожиться. Стреляли где-то на дороге, за сосновой рощей. Вдруг страшная догадка пришла ему в голову. «Не может быть!» — ахнул Виру. Словно охотничий пес, он обежал вокруг и увидел еле заметные на сухой траве следы подкованных копыт. Это подтвердило его худшие опасения. Виру бросился к дороге с такой скоростью, будто и не бежал раньше.

На его счастье, лесом проезжал знакомый крестьянин на лошади, он уступил ее без лишних разговоров. У Виру не было С собой оружия, но это не имело никакого значения — он был готов сражаться с бандитами голыми руками. Пришпорив каблуками лошадь, смельчак поскакал по дороге, на который четко отпечатались следы двуколки.

Лес быстро кончился. Размахивая руками, по обочине бежал мальчик пастух, что-то выкрикивая. Виру натянул поводья, остановил коня, взвившегося на дабы.

— Разбойники гонятся за Басанти! — прокричал мальчишка. — Их пятеро!

— Куда они поехали?

— В сторону гор. Торопитесь, они ее догоняют!

Белая лошадь словно чувствовала, как много зависит от ее резвого бега. Разрисованные колеса то и дело налетали на камни, сердце Басанти замирало, когда двуколка пролетала над дорогой, но повозка пока выдерживала удары.

— Стой! — выкрикнул молодой бандит, догоняя девушку.

Выждав, когда он поравняется с двуколкой, Басанти изо всех сил хлестнула его кнутом по лицу. Бандит еле удержался в седле, схватившись за рассеченный лоб, и стал отставать.

— Помогите! — кричала она, но местность впереди была совсем уже пустынной. Здесь никто не мог ей помочь.

Хлестнув еще одного разбойника, Басанти чуть не выпала на повороте — колесо налетело на камень, зловеще затрещало. «Долго оно не продержится», — подумала девушка, пытаясь выправить на проселок, но разбойники загоняли ее на бездорожье, отрезали путь к спасению.

Бешеная скачка продолжалась. Длиннобородый бандит решил зайти не сбоку, где можно было получить удар кнутом, а сзади. Догнав повозку, он ловко прыгнул в нее и стал ползти к девушке, радостно скаля зубы и протягивая к ней грязные руки. Басанти не растерялась. Оглядевшись по сторонам, она сняла один из двух стеклянных фонариков и с размаху стукнула бородатого по голове.

— Убирайся прочь!

Не ожидавший такого приема разбойник вывалился из повозки. Басанти хозяйственно поставила фонарь на место, и в эту минуту колесо наскочило на обгоревший пень, затрещало и отвалилось. Некоторое время двуколка еще ехала, накренившись, потом перевернулась. Постромки оторвались, лошадь понеслась дальше… Басанти вылетела из повозки, ударилась о землю и потеряла сознание.

Пыльный извилистый след то исчезал с дороги, то появлялся. Виру понял, что разбойники загоняют девушку. Долго она не продержится, да и повозка, конечно, уступает в скорости привычным к погоне скакунам. Когда он увидел сломанное колесо, слабая надежда на спасение Басанти рухнула, как перевернутая повозка, которую он заметил под откосом. Колесо на повозке еще продолжало слабо крутиться, значит, они не успели далеко уйти.

Узкая тропа вела во владения Габбара. Она петляла между острыми высокими скалами, похожими на вылезшие из земли клыки чудовища. След украденной Басанти давно уже был потерян, но Виру знал, где ее искать.

Проезжая мимо близко сошедшихся скал, он вынужден был пригнуться, и тут ему на плечи свалился человек, тяжело дышащий чесноком и бараньим жиром. Виру сумел удержаться в седле. Неимоверным усилием он перебросил разбойника через голову, так что тот с хрустом упал на камни, сбил конем другого и пнул третьего, выбежавшего с саблей. Пока Виру сражался, один из головорезов зашел сзади и, не спеша размахнувшись, ударил его прикладом по голове.

Свет в глазах Виру вдруг ярко вспыхнул и погас, словно наступила ночь. Цепляясь из последних сил за гриву лошади, он свалился на землю. Следующий удар вышиб из него остатки сознания.

Глава тридцать восьмая

На стоянке такси, в тени огромного раскидистого платана, отдыхали водители. Одни лежали на плетеных чарпаях, другие сидели прямо на асфальте, покуривая дешевые бири, свернутые из целого табачного листа. Неподалеку приткнулась стайка помятых «амбассадоров» с желтыми крышами. Пракеш подошел к старшему по стоянке — пожилому сикху с длинной седой бородой и в огромном тюрбане.

— Куда прикажете, сахиб? — поинтересовался старший.

— В центр, — ответил Пракеш, угощая его сигаретой.

— О, а табак-то у вас не местный… Видать, издалека приехали? Вы в первый раз в нашем городе? — спросил словоохотливый старик.

— Да, я долго здесь не был, — рассеянно сказал пассажир, оглядывая раскаленную улицу, — долго учился, и вот теперь вернулся.

Сикх одобрительно заулыбался, сверкнув белым, несмотря на почтенный возраст, полумесяцем зубов:

— Это очень хорошо, сахиб, что вы вернулись в родные места. Человек должен помнить свою родину, какой бы она ни была.

Старший по стоянке не прочь был бы побеседовать с приезжим, но работа есть работа. Выкурив сигарету в несколько мощных затяжек, он растер ее подошвой плетеной сандалии и зычно крикнул:

— Эй, Нанак!

На зов никто не отозвался. На повторный призыв с лежанки встал, улыбаясь и зевая одновременно, бородатый очередник, сикх, как и почти все таксисты. Как истинный представитель воинственного братства, он имел все пять отличительных знаков посвященного сикха — никогда не стриженные волосы и бороду, на правой руке стальной браслет, гребень в волосах, плотные короткие штаны и даже небольшой кинжал, выглядывающий из-под длинной рубахи навыпуск.

Нанак лениво подошел к своей машине, приглашающе открыл дверцу, и тут Пракеш увидел, что таксист оставил свой, «амбассадор» на самом солнцепеке. Усевшись на сиденье, Нанак включил счетчик, укрепленный снаружи, и обжег себе пальцы. От этого он окончательно проснулся, опять улыбнулся и вторично пригласил пассажира в раскаленное пекло салона, выглядывая из окна веселым демоном.

— В центр, — бросил Пракеш.

Подложив под себя купленную на вокзале газету, чтобы не обжечься, пассажир принялся разглядывать шумную яркую толпу.

В приоткрытые окна врывался горячий воздух, но все-таки он был на несколько градусов ниже, чем в машине. Однако таксиста это совершенно не беспокоило. Небрежно положив руку на баранку, словно он не имел никакого отношения к управлению, Нанак непрерывно болтал, улыбался, подкручивал усы, оглядывался на проезжавшие машины необычной модели, весело подтрунивал над обгоняемыми моторикшами, не обращая никакого внимания на дорогу и чудом уворачиваясь от встречных лихачей, которые приветствовали его радостными гудками.

— Центр, сахиб, — осклабился таксист, — куда поедем дальше?

— В полицейское управление.

— О, я сразу догадался, что вы из полиции, хотя и в штатском, — сказал Нанак, бегло оглядывая серый ширвани с длинным рядом белых пуговиц, который был на его пассажире. — А по вашему маленькому чемоданчику видно, что вы еще не нажили никакого имущества, значит, вы только что окончили училище и едете за назначением, я угадал?

— Тебе бы не в такси работать, а в полиции, — удивился Пракеш проницательности парня.

Тот весело рассмеялся:

— Нет, это не для меня, сахиб. Я люблю поспать, а вам часто приходится работать и по ночам… — Он нажал на сигнал, испустивший душераздирающий звук, и встречный скутер, летевший прямо в лоб, вильнул в сторону, проскочив между «амбассадором» и повозкой, запряженной парой белых горбатых волов с развесистыми рогами.

— Приехали, сахиб! — воскликнул таксист, лихо подруливая к высокому зданию с многочисленными подъездами, из которых выходили озабоченные люди. — У них как раз обед. Может, желаете пока осмотреть город?

— Нет, спасибо.

Пока он расплачивался с веселым таксистом, к дверцам машины подбежало несколько босоногих ребятишек. Тот, кто добежал первым и открыл дверцу, получил в награду от пассажира мелкую монетку. Сияя белозубой улыбкой, мальчишка приложил монетку ко лбу в знак благодарности и бросился к следующему автомобилю.

— Желаю успеха! — выкрикнул Нанак на прощанье. — Надеюсь, вы переловите всех жуликов!

Пракеш вошел в прохладный Вестибюль, справился у дежурного, где находится нужная ему комната, и поднялся на второй этаж. Заботливо начищенная табличка гласила, что здесь расположился кабинет майора Бахрата. Он вежливо постучал и, повернув медную ручку, вошел в просторную комнату. За столом сидел щуплый мужчина с грозно закрученными усами. Он что-то быстро писал в огромную тетрадь. Окна были закрыты плотными шторами, ни один звук не проникал с улицы, лишь тихо поскрипывал пропеллер кондиционера под потолком, гоняющий прохладный воздух.

Пракеш остановился посредине кабинета, и лишь тогда майор поднял голову, будто только что заметил посетителя.

— Инспектор Пракеш прибыл в ваше распоряжение после окончания училища для продолжения службы, — четко, по уставному отрапортовал полицейский.

— А, слышал, слышал… — Майор встал, вышел из-за стола. — Вы тот самый неподкупный сержант, которого отправили на учебу? — спросил он с оттенком иронии.

Бахрат оказался неожиданно маленького роста. Поравнявшись с высоким Пракешем, он недовольно нахмурился и опустился в кресло.

— Вы, конечно, рассчитываете остаться в управлении? — поинтересовался майор, просматривая документы новичка. — Что ж, — ответил он сам себе, — у вас прекрасный аттестат, и вы имеете на это право…

— Нет, господин майор, я бы хотел направиться в сельские районы.

— Ах вот как! — с облегчением воскликнул Бахрат, откинувшись в огромном кожаном кресле. — Похвально, похвально… Не часто встретишь Такое рвение среди молодежи. Впрочем, ведь вы далеко не новичок в полицейской профессии. Если не ошибаюсь, вы служили в свое время под началом знаменитого инспектора Тхакура. — Майор хмыкнул. — Наверное, он вас многому научил?

— Да, господин майор, я старался брать пример с лучшего инспектора управления.

Ответ нового инспектора пришелся явно не по вкусу майору. Он захлопнул аттестат, бросил его на стол и испытующе посмотрел в глаза Пракеша:

— Вижу, вы усвоили его уроки… Ну что же, я, так и быть, удовлетворю вашу просьбу и направлю вас, куда вы просите. Кажется, вы ведь выходец из тех мест?

— Да.

— Ну, не буду вас больше задерживать…

В гулком коридоре Пракеш обошел какого-то инспектора в аккуратной отутюженной форме и направился было к выходу, как вдруг его хлопнули по плечу.

— Ты что, загородился, не узнаешь старых знакомых?

Он вгляделся в улыбающееся лицо инспектора и с радостью воскликнул:

— Джавад, ты?!

— Я, старина.

— Я тебя не узнал — пополнел, стал солидным…

— Да, когда я был помощником Тхакура, то был стройным, как чинара.

— Еще бы, столько миль мы проделали в седле. Ночи без сна в засадах… Да, было время… А что теперь делает инспектор?

— Ты разве не знаешь, какое несчастье с ним случилось?

— Знаю. Но я знаю Тхакура — он не останется в стороне от схватки.

— Да, ты прав. Я как-то нашел для него двух уголовников. Не знаю, зачем они ему понадобились, вопросов я не задавал, но слышал, что эти ребята здорово пощипали банду Габбара и чуть ли не поймали самого главаря.

— С этим бешеным волком трудно справиться.

— Уж не собираешься ли ты с ним покончить? — удивленно спросил Джавад.

— Он будет первым, кого я арестую.

— Ну ты даешь! — только и нашел что сказать изумленный инспектор. — Хорошо, я сейчас иду на срочное совещание, потом, надеюсь, встретимся, поговорим. — Уже удаляясь по коридору, Джавад выкрикнул: — Да, поздравляю тебя с повышением по службе!

Закончив дела в городе, Пракеш засобирался в родные края. Поезд уходил через час, и инспектор потратил это время на посещение храма Басавы.

Он вошел в мощеный камнями двор святилища; выложенный из желтых плит песчаника храм светился под яркими солнечными лучами. Внутри было прохладно. Пряный аромат горящих палочек агарбатти слоился сизым туманом. На возвышении восседал сам каменный Басава в образе быка, по обе стороны — уменьшенные копии его изваяния. Украшенная сандаловой пастой статуя была облеплена цветами и листьями бильвы, еще мокрыми от воды. Это не удивительно, ведь к Басаве часто приходят крестьяне из ближайших деревень, чтобы попросить у него дождя. И Пракеш попросил у него дождя — очистительного ливня, который смыл бы всю нечисть с этой многострадальной земли.

Глава тридцать девятая

Пракеш недолго пробыл в родных краях. Майор Бахрат, большой любитель всяких смотров, слетов и прочих мероприятий, позволяющих пустить пыль в глаза начальству, вызвал его на совещание. Тема была очень актуальной: «Искоренение преступности путем перевоспитания».

Войдя в огромный гулкий зал, инспектор увидел, что первые ряды были уже заняты работниками управления. Они отличались тщательно выглаженными мундирами, зеркально начищенными ботинками и, самое главное, на коленях у каждого лежал открытый блокнот, в который они готовились записывать мудрые мысли начальника. Пракеш посмотрел на свою запылившуюся после долгой дороги обувь и пожалел, что не успел заглянуть к чистильщику.

Через несколько минут на трибуну взошел майор Бахрат. Неторопливо разложив бумаги из объемистой папки, он откашлялся, рассеянно взглянул куда-то вдаль и начал доклад, обильно уснащенный цифрами, цитатами, ссылками на выступления президента:

— Наше управление добилось больших успехов в деле перевоспитания преступников. Нами перевоспитано: три карманника, два хулигана, один аферист, пятеро бродяг…

Пракеш почувствовал, что его клонит в сон, незаметно для себя он задремал. Громкие аплодисменты заставили инспектора вздрогнуть. Открыв глаза, Пракеш увидел сходящего с трибуны майора. На лице начальника читалось удовлетворение от выполненного долга — задачи поставлены, теперь осталось отрапортовать высшему руководству о новом почине, открывающем невиданные горизонты: экономятся койко-места в тюрьмах, меньше расход питания для осужденных, больше времени инспектора могут проводить не в засадах и перестрелках, а в воспитательных беседах.

Выходя из зала, Пракеш вновь встретил Джавада.

— А, вот и ты, дружище! — воскликнул Джавад. — Ты слышал? Какой изумительный доклад! Какие горизонты раскрываются в нашем деле!

На лоснящемся лице его сияла радость будущих побед. Глядя широко открытыми глазами на Пракеша, он постучал согнутым пальцем по блокноту со своей, вытесненной золотом фамилией.

— Ну, а ты как? Все гоняешься по горам за разбойниками? Так быстро одичаешь, лучше почаще заглядывай в управление — вот где кипит жизнь!

— Нет, эта жизнь не по мне. Я привык разговаривать с бандитами и убийцами не с трибуны.

— Да, ты стал каким-то консерватором, — осуждающе покачал головой Джавад.

— Зато ты очень изменился, Джавад. Ты стал совсем другим человеком. Когда здесь работал инспектор Тхакур…

— Опять ты об инспекторе Тхакуре! — досадливо поморщился собеседник. — Конечно, я благодарен ему за то, что он помог мне освоить азы профессии, но пойми, его время уже ушло! Лезть под пули — разве это геройство? Упорный, кропотливый труд по перевоспитанию личности преступника — вот настоящая доблесть!

Пракеш понял, что с ним бесполезно спорить, да его собеседник и не собирался продолжать разговор. Озабоченно посмотрев на массивные золотые часы, он воскликнул:

— О, извини! Мне пора, я еще не успел составить график отчетности за текущий период. Ну, заходи, не стесняйся — как-никак мы коллеги, хотя и с разными методами, но задача-то ведь у нас одна — искоренение преступности!

Выкрикивая еще что-то на ходу, Джавад исчез за стеклянными дверями с мерцающей золотой табличкой «Хозяйственное управление».

С грустью посмотрев ему вслед, Пракеш вздохнул и пошел прочь из управления.

В душном после прошедшего ливня воздухе пахло прибитой пылью, тонким ароматом цветущих растений. Закурив сигарету, Пракеш двинулся в сторону центральных улиц. Он решил воспользоваться случаем и кое-что купить в городе.

— Господин офицер! — звонко закричал чумазый мальчишка с деревянным ящиком, подвешенным на ремне через плечо. — Разрешите, я почищу вам ботинки, и вы будете выглядеть, как генерал!

Рассмеявшись, инспектор остановился. Мальчишка мигом подставил ему ящик, вытащил оттуда пару щеток и принялся лихо ими орудовать, напевая между делом песню из последнего фильма с Капуром в главной роли. Пракеш смотрел на него с улыбкой — когда-то и он вот так же бегал по улицам с деревянным ящиком, в котором хранилось немудреное имущество уличного сапожника. С детства ему пришлось помогать семье, в которой, кроме него, было еще пятеро, и он вынужден был перебраться в город к дальним родственникам. Пракеш хотел учиться, а в селе невозможно было получить хорошее образование. На медные деньги он продолжил учебу. Кое-кто из ровесников поглядывал искоса на его бедную, хотя и чистую, безукоризненно выглаженную одежду, морща нос от запаха ваксы, въевшийся в уличного чистильщика, но Пракеш не обращал на это внимания. Стиснув зубы, он упорно стремился к своей цели.

Мимо его внимания прошли обычные развлечения, переживания и впечатления, которыми жили его более благополучные товарищи. Он не принимал участия в дружеских вечеринках, проводя время за книгами, и ровесники стали считать его надменным и нелюдимым гордецом, но это не ожесточило Пракеша. Он знал, что лишь упорный труд поможет ему, сыну простого крестьянина, выбиться в люди.

Пракеш видел изнутри жизнь трущоб, многие обитатели которых, задавленные нищетой, становились на путь преступлений. Почти каждый из них имел столкновения с блюстителями порядка, и все они ненавидели полицейских. Он же хотел стать слугой Закона, чтобы помочь людям изменить их жизнь. Пракеш понимал, что существует явная несправедливость — эти люди работали не разгибаясь с утра до ночи, но жили и умирали в жестокой бедности, значит, их кто-то обкрадывает! Он мечтал поймать этого вора.

— Блеск! — воскликнул мальчишка, прервав воспоминания инспектора.

Ботинки, действительно, сверкали, как зеркало. Щедро вознаградив чумазого мастера, Пракеш потрепал его по кудрявой голове. Он очень любил детей, но обзавестись собственными все как-то не получалось — то время, которое молодые люди тратили на ухаживания и свидания, Пракеш проводил сначала в учебе, потом в работе.

— Приходите еще на нашу улицу, — дрогнувшим голосом произнес мальчишка. Он не привык к такому обращению со стороны клиентов, норовивших бросить ему монету помельче.

Глава сороковая

— Здравствуйте, сахиб! — раздался веселый голос за спиной Пракеша.

Он обернулся и увидел «амбассадор» с желтой крышей, из окна которого выглядывал улыбающийся таксист. Инспектор сразу узнал его:

— Нанак!

— Да. Я рад, что вы меня запомнили. Садитесь, пожалуйста, в машину.

— Спасибо, Нанак, мне здесь недалеко.

Таксист внезапно посерьезнел. Подкручивая длинные усы, он открыл дверцу:

— Мне нужно поговорить с вами, господин полицейский. Вы здесь новый человек, и мне кажется, вам можно доверять, не то что этим взяточникам.

Внимательно посмотрев на таксиста, Пракеш глухо сказал:

— Это серьезное обвинение. Вы можете ответить по закону за такие слова.

— Извините, сахиб, кажется, я ошибся.

Захлопнув дверцу, Нанак собрался было отъехать, но инспектор, взглянув по сторонам, окликнул его:

— Не спешите! Подвезите-ка меня к железнодорожной станции.

Дребезжащий «амбассадор» покатил по мокрому асфальту. С минуту они молчали, потом сикх заговорил:

— В городе разбойник из банды Габбара.

— Что?

— Я видел его собственными глазами!

Нанак похлопал по рукоятке кинжала, высунувшейся из-за пояса.

— Я бы сам поймал этого бандита, да он скрылся там, куда я не мог попасть.

— Постой-ка! Давай все по порядку. Откуда ты знаешь, что видел разбойника? Да еще из банды Габбара?

— Долгая история, — сикх вывернул руль, проскочив между двумя грузовиками, между которыми, казалось, не протиснулся бы даже мотоциклист.

— Эй, притормози! — воскликнул Пракеш. — А не то мы врежемся куда-нибудь!

Машина остановилась у тротуара. Нанак выключил мотор, и продолжил свой рассказ:

— Когда-то я проезжал по дороге близ Мансура вместе со своим отцом. Мы знали, что места там опасные, но надеялись, что нам повезет и мы спокойно доедем до города. Однако путь нам преградила банда. Их было трое. Мой отец хлестнул лошадь и передал мне вожжи, а сам выхватил из-под сиденья ружье и стал отстреливаться. Разбойники пришпорили коней и погнались за нами. Пули свистели над моей головой, одна из них сбила тюрбан, но и отец стрелял метко — одного бандита он убил, под другим подстрелил коня. Оставшийся огромный уродливый головорез ранил нашу лошадь в ногу, она захромала и вскоре не смогла бежать. К несчастью, у отца кончились патроны. Бандит тоже не стрелял. Он догнал повозку соскочил с коня и набросился на нас с кинжалом. Раненая лошадь опрокинула повозку, меня придавило, и я лежал со сломанной ногой, глядя, как сражается отец, выхвативший свой кинжал. Это был жестокий бой — головорезу удалось нанести отцу удар в бок, но он стиснул его руку и в ответ полоснул разбойника по щеке. Тот вырвался и убежал. Потом, когда мы подобрали его пистолет, оказалось, что оружие заклинило — иначе мы были бы мертвы.

— И что же было дальше? — спросил Пракеш, прервав внезапно наступившее молчание.

— Вчера я встретил огромного человека со шрамом во всю щеку — это был тот самый разбойник!

— Но почему ты решил, что он из банды Габбара? — спросил инспектор.

— На пистолете было выбито это имя. Видимо, он наградил его за особые заслуги.

— Значит, вчера ты видел этого человека. Почему же не задержал?

— Я же говорил, он скрылся.

— Где?

Бросив на собеседника быстрый взгляд, Нанак ответил глухим голосом:

— В доме начальника полиции!

— Что?

— Да, да! Я хорошо знаю этот дом, приходилось подвозить как-то жену начальника, она мне о многом рассказывала, очень болтливая женщина.

— Но этого не может быть! — воскликнул инспектор, пытливо вглядываясь в лицо сикха.

— Это правда.

— Но почему же ты никому не сказал об этом? Тогда разбойника арестовали бы на месте?

— Что вы! — таксист всплеснул руками. — Если уж сам начальник полиции тайно принимает у себя бандитов, то кому же из его подчиненных можно верить? Нет, все подкуплены, всюду взятки! Поэтому-то я и рассказал вам. Вы человек новый, может быть, вам удастся хоть что-то сделать, чтобы остановить этих преступников! Вы правильно сказали, что из меня получился бы хороший полицейский — за время работы я повидал немало людей и научился разбираться в пассажирах с первого взгляда. Когда подвозил вас, то сразу подумал, что вы — честный человек.

— Хорошо, Нанак, ты правильно сделал, что рассказал мне это. Я хочу спросить тебя: не боишься ли ты? Не испугаешься ли ты помочь мне изобличить начальника полиции, ведь он очень большой человек?

Сикх презрительно усмехнулся, схватившись за рукоятку кинжала:

— Мой отец учил меня ничего не бояться! Я бы сам поймал этого разбойника, если бы он не скрылся за дверями дома.

— И хорошо, что так вышло. Зато теперь мы сможем захватить их врасплох, если, конечно, он тебя не заметил.

— Нет, что вы. Я даже не успел выйти из машины.

— Хорошо, Нанак, а теперь поедем, ты покажешь мне этот дом.

За высокой чугунной оградой, в тенистом саду на английский манер расположился белый двухэтажный дом начальника полиции, больше похожий на дворец. Украшенный многочисленными башенками, колоннами и верандами, дом, казалось, кичился роскошью, сияя мрамором под ослепительным солнцем, которое отражалось в зеленоватой воде огромного бассейна позади него. Здесь, укрытая от посторонних глаз высокими пальмами, отдыхала в приятной прохладной тени жена начальника полиции — пухлая, изнеженная женщина, не снимающая бриллиантовых украшений даже во время купания. Ее красивое, но чуть расплывшееся лицо, не выражало ничего, кроме сытого самодовольства. Она никогда не задумывалась над тем, на какие деньги построено все это великолепие! Конечно, смутные догадки, что честным трудом такое богатство трудно заработать, мелькали в ее голове, но она не любила много думать о всяких пустяках, гораздо важнее решить, какое сари подойдет к новому изумрудному гарнитуру.

Все это Пракеш изучил до мельчайших подробностей, разглядывая дом в бинокль. Он расположился по соседству, в небольшой платановой роще, примыкающей к реке. Отсюда он мог наблюдать за домом майора Бахрата.

День проходил за днем, но никто из похожих на человека, обрисованного Нанаком, не появлялся в доме. Инспектору становилось все сложнее выкраивать время для слежки, и вот однажды ему повезло.

Это был обычный день. Понаблюдав за тем, как жена майора причесывает свою собачку и завязывает ей бантики, Пракеш решил, что на сегодня хватит. Он выкурил последнюю сигарету и уже собрался было уходить, как вдруг заметил гостя. Огромного роста мужчина шел по дорожке к дому, Наполовину скрытый цветущими розовыми кустами. Он явно старался пройти незамеченным, закрывая концом тюрбана лицо. Внезапный порыв ветра взметнул его, и Пракеш отчетливо увидел безобразный шрам на щеке громилы. Это был, несомненно, он — связной Габбара!

Вытащив из кармана револьвер, инспектор откинул барабан и проверил патроны. Оружие было заряжено. Что касается наручников, то они висели под пиджаком на поясе. «Пора действовать!» — решил Пракеш.

Озираясь и закрывая лицо, из неприметной садовой калитки вышел огромный мужчина и только ступил на тропинку, проложенную вдоль ограды, как сзади него вырос инспектор.

— Не двигаться! — грозным голосом приказал Пракеш. — Руки вверх!

Не говоря ни слова, разбойник кошкой метнулся в сторону, но полицейский догнал его и ударил рукояткой револьвера. Тюрбан смягчил удар. Громила отмахнулся, не глядя, разбив в кровь лицо Пракеша. Это вывело инспектора из себя, он безжалостно ткнул стволом револьвера в живот бандита. Тот согнулся, и сразу же получил еще один удар по голове. Даже такие страшные для обычного человека удары не причинили особого вреда бандиту. Он даже не потерял сознания. Но пока громила ворочался на земле, пытаясь подняться, Пракеш успел надеть на него наручники.

— Все, — прохрипел он, пытаясь отдышаться, — сопротивление бесполезно!

Чтобы его слова лучше дошли до разбойника, он приставил к его боку револьвер.

— Отпусти! — прогудел бандит. — За что ты меня арестовываешь?

— По тебе давно виселица плачет, — ответил полицейский, — ты можешь выбирать прямо сейчас — или расскажешь все о связях майора с бандой, или я отправлю тебе обратно в дом, но оттуда ты живым уже не выйдешь. Бахрат уберет тебя, как единственного свидетеля.

Разбойник соображал достаточно быстро:

— А если я заговорю, что это меняет?

— Я отвезу тебя в окружную тюрьму, там майор тебя не достанет, и помогу избежать виселицы, как явившемуся с повинной.

— Хорошо! — воскликнул бандит. — Я согласен, я все расскажу! Только, смотри, не обмани!

Глава сорок первая

Голова Басанти кружилась после удара о землю, она еле стояла, а тут еще солнце пекло, превращая воздух в дрожащее марево. Габбар сидел в тени скалы, с интересом наблюдая за пленницей. Если его план сработает, вскоре здесь должен появиться один из наемников Тхакура или, что скорее всего, сразу оба. Ожидание затягивалось, и Габбар решил немного развлечься — сегодня хороший день.

— Эй, Гамба! Ты не знаешь, как жители Рамгара растят своих дочерей? — Главарь встал и лениво подошел к девушке. — Они вырастают такими хорошенькими. — Он обошел вокруг нее. По отвратительной физиономии Габбара расплылась сальная улыбка. — Посмотрите только, какие стройные ножки, какая фигура!

Девушка пошатнулась. Вокруг нее стояли ухмыляющиеся головорезы, на их свирепых лицах не было никакой жалости.

— Я ее хорошо знаю, командир, — крикнул Гамба. Он стоял на огромном камне, охраняя вход в лагерь. Главарь приказал всем быть наготове — он не любил неожиданностей. — Вы бы посмотрели, командир, как она танцует! Лучше нее нет во всем Рамгаре!

— Да? — удивился Габбар. — Это хорошо. Вот мы и посмотрим на ее искусство. — Он взял девушку за плечо. — Ну, продемонстрируй нам, как ты танцуешь!

Басанти отдернула руку. Это рассердило разбойника. Он привык к тому, что его боялись, дрожали при одном имени, а пленница, которая и на ногах-то не стоит, даже не испугалась знаменитого Габбар Сингха.

— Хватит ломаться, — прошипел главарь, — ты разве не знаешь, кто я такой? Не знаешь, что я делаю с непокорными? Я могу снять с тебя твою нежную кожу, понятно? Никто еще не смел идти против Габбара! Ты покоришься мне и будешь делать все, что я тебе прикажу!

Злодей схватил девушку за волосы, так что она вскрикнула от боли, и попытался поставить ее на колени.

— Не смей! — раздался гневный крик.

Несколько разбойников вели скованного цепями Виру, с трудом его удерживая.

— А, — ухмыльнулся главарь, — ты наконец пожаловал. Заставляешь себя ждать!

— Виру! — воскликнула девушка.

— Постой, не торопись, — сказал Габбар, отшвырнув ее, — еще успеете наговориться. На том свете!

— Басанти!

Пленный рванулся к любимой, и даже оковы не смогли удержать его порыва: отлетел в сторону один разбойник, сжимая в руках ненужную цепь, другой повалился навзничь, закрывая разбитое лицо.

— Басанти! — неистово кричал Виру.

Он взмахнул цепью, набросившиеся было головорезы рассыпались, кто куда. Виру, как тигр, прыгнул к Габбару, и ничто, казалось, не могло его остановить. Главарь уже чувствовал, как свистящая цепь раскраивает ему голову. Быстрая звериная реакция спасла его и на этот раз. Молниеносно выхватив револьвер, Габбар, однако, не стал стрелять в нападающего — понял, что смерть придет к Виру лишь после того, как он убьет его.

— Стоять! — заорал Габбар. — Стоять! Я убью ее! — главарь приставил дуло револьвера к виску девушки. — Стой! Иначе я прострелю ей голову!

Виру замер на месте — убийца переиграл его, и нет другого выхода, как бросить оружие. Увидев замешательство пленного, какой-то ловкий бандит подскочил к нему и изо всей силы ткнул стволом винтовки в живот.

Несчастная Басанти видела, как на упавшего любимого набросились бандиты, словно стая шакалов, и принялись катать его ударами сапог.

— Прекратите! — взмолилась она.

— Ему полезно будет вправить мозги, — рассмеялся Габбар, убирая револьвер, — может быть, хотя бы перед смертью поумнеет.

Некоторое время он с одобрением смотрел на избиение. Заметив, что девушка в отчаянии закрыла ладонями глаза, подскочил к ней, схватил за волосы и приподнял ее:

— Смотри! Смотри и запоминай, что бывает с теми, кто пытается оказать сопротивление Габбару! — Лицо главаря страшно исказилось, превратившись в чудовищную маску. — Я могу забить до смерти твоего жениха!

— Прекратите, — еле слышно пробормотала Басанти, закатывая глаза перед обмороком. Но злодей не собирался так быстро заканчивать свое развлечение.

— Эй, хватит! — отдал он приказ. — Вы убьете его! — Бандиты послушно остановились. — Привяжите этого парня, нашу подружку облейте водой, а то ей стало душно!

Разбойники подхватили Виру, мотающего головой, подтащили к двум каменным столбам со вделанными чуть выше человеческого роста кольцами, и привязали, как когда-то Тхакура, с трудом приподняв тяжелое тело.

На Басанти вылили ведро воды. Она открыла глаза, захлебываясь. Мутные струи растекались с шипением по раскаленной земле. Виру был так избит, что и на него пришлось плеснуть из ведра, только тогда он очнулся и посмотрел на любимую, ободряюще улыбнувшись ей разбитыми губами.

Терпеливо ожидающий Габбар, прихлебывая холодный щербет; подошел к пленному.

— Ты часто огорчал меня, — вкрадчиво сказал убийца, мягко прохаживаясь перед пленным. — Ты досаждал Мне, вместе со своим дружком расстраивал мои планы… Теперь этому пришел конец. Слышишь ты? Конец! — Злобно расхохотавшись, Габбар приказал своим подручным: — Поставьте эту девчонку на ноги, пусть ей будет хорошо видно!

Разбойники быстро выполнили команду. Где-то в горах, совсем рядом, послышалось протяжное воронье карканье. Черная птица сорвалась со скалы и закружила над лагерем, вскоре к ней присоединилась другая, и вот уже целая стая зловещих предвестниц смерти захороводила в выжженном небе.

— Пусти ее, — пробормотал Виру.

— Что? — приложил ладонь к уху главарь. — Что ты сказал? Я тебя не слышу, — издевательски ухмыльнулся он. — Ты хочешь о чем-то меня попросить?

— Отпусти… девушку… — выдавил пленник.

— Ах вот как, ты просишь меня отпустить эту красотку! Уж не влюблен ли ты в эту ведьму?

Виру дернулся, но цепи держали его прочно, распяв между столбами.

— Ты самый большой негодяй, которого я видел!

— И никогда не увидишь!

Подняв остро отточенный тесак, прислоненный к столбу, убийца взвесил тяжелый клинок, прикидывая, куда ударить. Он решил ударить в шею возле ключицы.

— Да, — вслух размышлял Габбар, — с одного раза не получится. Справа, слева, а потом еще раз справа, и ты станешь гораздо короче…

Покосившись на Басанти, главарь не спеша поднял тесак. Встретив твердый взгляд пленника, он рассвирепел и вскрикнув:

— Получай! — опустил стальное лезвие.

— Нет!

Голос Басанти прозвучал с таким отчаянием, что рука Габбара остановилась в дюйме от шеи жертвы. Новая идея пришла в голову палачу.

— Пожалуй, не стоит так быстро и легко тебя убивать. — Он бросил тесак, обернулся и посмотрел на девушку. — Как она тебя любит! — Подойдя к Басанти, он довольно рассмеялся. — О, как она тебя любит. Гамба! — рявкнул главарь.

— Слушаю, командир.

— Возьми винтовку и наведи на цель, а целью будет он, этот влюбленный.

Гамба вскочил с места и навел винтовку на Виру. Расположившись на огромном валуне напротив Виру, стрелок мог бить в любую часть тела своей жертвы. Этого и хотел главарь.

— Ты будешь стрелять сначала в колено, потом в руку, потом в живот, в грудь, в голову, и последний выстрел — в его влюбленное сердце!

— Я готов, командир.

— Хорошо. — Габбар схватил девушку и прошипел ей в лицо: — Послушай, красавица, жизнь твоего жениха зависит только от тебя. Если ты не хочешь, Чтобы Гамба застрелил его, танцуй для нас!

Виру рванул зазвеневшие цепи:

— Не смей, Басанти, не смей танцевать для этих негодяев! Я прошу тебя!

— Гамба! — рявкнул главарь.

Грянул выстрел. Стрелок слишком торопился выполнить приказ и взял слишком высоко. Пуля лишь обожгла бок Виру, оставив дымящийся след.

— Я же говорил тебе — сначала колено! Я хочу, чтобы он попрыгал на одной ноге. Смотри, Гамба, если ты будешь плохо стрелять, сам станешь мишенью.

— Я все понял, командир.

Стрелок облизал длинным языком пересохшие губы, старательно прицелился.

— Отпусти его! — Басанти набросилась на Габбара.

Тот сжал ее руки, словно клещами:

— Слушай, красавица, пройдет еще минута, и твой приятель расстанется с жизнью, но ты можешь его спасти. Он будет дышать до тех пор, пока ты будешь танцевать. Но как только твои стройные ножки устанут — прозвучит выстрел! Решай, жить ему или умереть!

Кто-то из разбойников провел смычком по саранги, извлекая из этого музыкального инструмента заунывную мелодию. Другой застучал кончиками пальцев по ящику из-под патронов, как по барабану табла. Басанти начала свой танец.

Раскинувшись в тени на мягких подушках, Габбар потягивал холодный щербет и наслаждался искусством танцовщицы. Никто и никогда еще не танцевал так, как она. Габбар был доволен — он заставил эту гордую девушку делать то, что хотел, она подчинялась его воле, и не важно, отчего Басанти согласилась танцевать. Она делала это для Виру, потому что любила его, а сейчас танцует для убийцы, хотя и ненавидит больше всего на свете.

Стрелок сидел напротив мишени, а между стволом винтовки и Виру кружился разноцветный вихрь. Девушка забыла про усталость и боль. Песней она хотела поддержать любимого, придать ему силы:

Это был танец любви и смерти. Любая остановка грозила гибелью, и Басанти танцевала так, как никогда в жизни. Но Габбару все было мало, он хотел сломить ненужное упорство девушки, хотел заставить ее отказаться от мысли спасти любимого. Этот танец перерос в вызов, брошенный его власти. Надо сломить сопротивление.

— Эй, музыканты! — злобно крикнул главарь. — Что вы там, заснули, что ли? Играйте быстрее!

Темп музыки стал невыносимым, музыканты не успевали друг за другом, сбивались, а разноцветный вихрь кружился еще быстрее. Ради любимого, чтобы не разлучаться с ним, она была готова умереть в танце.

Глава сорок вторая

— Что? — вскрикнул Джай, схватив крестьянина за плечи. — Ты это сам видел?

— Конечно, — ответил тот, — ведь я дал ему своего коня. Хороший конь, такой резвый! Я его купил совсем недавно в соседней деревне. Заплатил за него…

Но Джай уже не слушал его. Сорвав со стены винтовку и патронташ, он выскочил из дома.

На балюстраде стояла Ратха. Она сразу поняла, что это значит. Острая игла тревоги кольнула ее в сердце. Вцепившись в деревянные перила, она смотрела ему вслед и не смела даже окликнуть любимого. Как бы хотела женщина остановить его, задержать… Но она понимала, что это бесполезно: удел мужчины — война, вечная битва со злом, и ей не удержать воина.

Джай ушел в бой и за нее, за то, чтобы в ее жизни больше не было горя и смерти, но за это можно отдать и собственную жизнь…

— Джай… — выдохнула женщина. Опустилась на колени, скрывшись за резными столбиками, лишь край вдовьего сари повис, развеваемый ветром.

Солнце палило нещадно. Басанти продолжала танец. Она уже перестала понимать, сколько времени танцует. Но вот, по сигналу Габбара, на скалы полетели полупустые бутылки с тодди. Со звоном полетели сверкающие осколки, усыпав площадку, на которой кружилась девушка.

— Ну, что же ты остановилась? — захохотал главарь.

Басанти на секунду замерла, завороженно глядя на острые грани толстого стекла.

Довольный своей шуткой, Габбар посмотрел на Гамбу. Тот понимающе кивнул, приложил к плечу винтовку.

Танцовщица ступила раз, другой, под босой ногой раздался хруст. Она начала танец тхумри — танец семенящей ногами. Через несколько шагов, девушка стала похожа на невесту — ступни окрасились красным.

Оставляя на раскаленном камне кровавые следы израненных ног, Басанти вскочила на камень, где не было стекла, и тут солнце нанесло свой коварный удар. Она пошатнулась и упала с камня на окровавленные осколки.

В наступившей тишине громом разнеслось клацанье передергиваемого затвора. Этот звук донесся сквозь помутившееся сознание девушки, и она встала, напрягая последние силы. Сделав несколько шагов к любимому, вновь упала.

Габбар поднял руку, чтобы дать сигнал стрелку. Он решил поставить точку в этой драме.

Девушка подняла голову. Глядя на Виру помутившимися от боли и нечеловеческого напряжения глазами, она поползла к любимому, чтобы умереть у его ног. Добравшись до прикованного узника, поднялась и обняла, прощаясь со своей любовью. Как жаль — она всю жизнь ждала суженого, и вот сейчас их разлучат на этом свете.

— Прощай, любимая, — шепнул Виру.

— Прощай, любимый, — простонала она.

Сознание стало покидать ее. Вцепившись в изодранную рубашку Виру, она сползала вниз, вместе с оторвавшимся лоскутом окровавленной ткани.

— Ну, хватит, — сказал Габбар, — он уже и так задержался среди живых…

Гамба вскочил, картинно навел винтовку, целясь в голову пленника. Он чувствовал себя героем дня. Все его товарищи, окружившие место танца, ждали последнего выстрела. И он прозвучал…

Схватившись за живот, Гамба выронил винтовку, согнулся и полетел со скалы. Никто не успел ничего понять. Прежде, чем раздался хруст костей палача, прежде, чем Габбар выхватил револьвер, раздался грозный окрик:

— Ни с места! При малейшем движении буду стрелять!

Над скалой, оттолкнув в сторону оглушенного часового, во весь рост поднялся Джай. В руках он сжимал винтовку, нацеленную прямо в сердце Габбара. Тот не хотел умирать.

— Делайте, как он сказал.

— Прикажи своим людям бросить винтовки! Быстрее!

— Делайте, что он говорит! — рявкнул главарь.

Бандиты неохотно сложили оружие. Впервые они сталкивались с тем, что их разоружают в собственном лагере. Однако они привыкли повиноваться приказам командира.

Джай следил за разбойниками, готовый убить каждого, кто вздумает сопротивляться. Когда все винтовки были брошены на землю, он тщательно прицелился и выстрелил. Свистнувшая пуля перебила цепь, сковывавшую правую руку Виру. Следующая пуля разбила цепь и освободила левую руку.

Подняв Басанти, Виру повел ее мимо застывших истуканами бандитов, шарахаясь от страшных заросших физиономий. Головорезы лишь провожали их злобными взглядами, они боялись пошевелиться, потому что знали — парень на вершине горы стреляет без промаха.

Измученная пара пересекла весь лагерь в полной тишине, даже вороны перестали каркать, заметив, что сегодня останутся без ужина. Когда идущая, словно в тумане, девушка задела пустую консервную банку, раздался такой оглушительный грохот, что нервы какого-то бандита не выдержали. Изрыгая проклятья, он выхватил револьвер. Но прежде, чем его рука направилась в сторону стрелка, тот нажал на курок, — и убитый бандит отлетел к скале. Уткнувшись в нее, сполз на землю, оставляя за собой на шершавых камнях красный след.

— Я ведь предупреждал… — негромко сказал Джай, красноречиво передергивая затвор. — Если вам дорога жизнь, оставайтесь там, где стоите!

Больше охотников рисковать не нашлось. Виру, поддерживая Басанти, довел ее до коновязи и прислонил к скале. Он отобрал у часового винтовку, подскочил к ящику с патронами, открыл его ударом ноги и стал выгребать оттуда боеприпасы, рассовывая их по карманам.

— Пойдем, дорогая, — сказал Виру, — я посажу тебя на лошадь.

Проходя мимо разбойника со зверской наружностью, он узнал в нем одного из тех, кто вел его в лагерь, — этот особенно усердствовал, беспрерывно осыпая ударами пленника и стараясь забить его до смерти или хотя бы, на худой конец, выбить глаз.

— Одну минуточку, милая, — проговорил Виру.

Подойдя к головорезу, который пытался отвернуться в тщетной надежде, что его не узнают, он раскланялся:

— Добрый вечер!

И с этими словами так врезал ему ногой, что тот, вместо того, чтобы ответить на приветствие, издал утробный звук и рухнул на землю.

— Садись, — сказал Виру, подводя девушке коня.

— Нет, нет, — Басанти вяло взмахнула рукой, — мне не удержаться в седле.

— Хорошо.

Вскарабкавшись в седло, морщась от боли, он втащил девушку и стукнул коня каблуками. Ему попался не самый резвый скакун — в спешке выбирать не приходилось, да и ноша оказалась довольно-таки тяжелой.

Увидев, что друг ускакал, Джай стал медленно пятиться, сторожа каждое движение разбойников.

«Сейчас он меня убьет», — мелькнуло в голове Габбара. Он был уверен, что пуля вот-вот разнесет ему голову, ведь пленники уже выбрались из лагеря и никто не мешает мстителю одним разом покончить с Габбаром. Сам главарь именно так бы и поступил, не колеблясь ни минуты. Но стрелок вдруг отбросил винтовку, мешающую ему прыгать с камня на камень, и исчез. Никто из разбойников даже не пошевелился и после того, как он ушел.

— Ну, что вы застыли, предатели! — взревел Габбар. — Догоните их и приведите всех троих живьем! Слышите, живьем!

Мгновенно весь лагерь пришел в движение. Бандиты повскакали на лошадей и устремились в погоню.

Джай еле успел оседлать своего коня, как из-за скалы вылетел первый преследователь. Его он сбил из револьвера, почти не целясь. Началась бешеная скачка, ставкой в которой была жизнь.

— Отец, я чувствую, наступило последнее сражение! — воскликнула Ратха, стиснув сплетенные тонкие пальцы.

Тхакур странно посмотрел на нее — никогда еще невестка не говорила таким громким, убежденным голосом. Он подошел к окну и посмотрел вдаль, на зловещие зубцы скал, быстро покрывающиеся синими тенями. Их переливы мгновенно меняли картину, как будто кто-то быстро лепил горы и, недовольный результатом, комкал и создавал заново.

— Поднимай людей, — глухо сказал Тхакур, — пора кончать с бандой.

Глава сорок третья

Отяжелевшая под двойным грузом лошадь скакала к мосту. Там кончались владения разбойников, но, чтобы добраться туда, надо было умчаться от погони. Виру с трудом удерживал Басанти в седле, она то и дело теряла сознание.

Джай отстреливался от наседающих бандитов. Несмотря на его меткость, попасть в цель во время бешеной скачки ему не удавалось. Единственное, чего он добился, — ранил лошадь под вырвавшимся вперед всадником.

Мост, переброшенный через глубокое ущелье, был построен очень давно. Им обычно пользовались мирные жители окрестных деревень, но после того, как в горах обосновалась банда Габбара, редко кто из смельчаков отваживался пересечь его. Крестьяне теперь ездили в обход опасного места — головорезы из банды когда-то сбросили с моста в пропасть молодого парня, пытавшегося защитить свою семью.

Вороной, уносящий от погони Виру и Басанти, прогремел коваными копытами по деревянным доскам моста, угрожающе прогнувшимся под их тяжестью. Благополучно перебравшись на другую сторону, Виру спрыгнул с коня, снял Басанти и укрылся среди огромных валунов. Это была очень удобная позиция — весь мост простреливался, а камни надежно защищали от пуль.

— Спрячься здесь. Сиди и не высовывайся! — сказал Виру.

— А ты?

— Я должен прикрывать Джая. С ним что-то случилось, он должен, был уже добраться до моста, но его нет!

Схватив винтовку, он выбежал на мост, чтобы видеть подъезды к нему. Достаточно было одного меткого выстрела, чтобы убить смельчака, открыто стоящего над пропастью.

Джаю не удалось домчаться до спасительного моста — под ним застрелили лошадь. С трудом поднявшись после удара о землю, юноша бросился вниз по бездорожью, сквозь густые колючие кусты. Пули то рвали сухую траву перед ним, то с визгом ударяли в камни, осыпая его мелким острым крошевом. Он петлял, уворачиваясь от выстрелов и теряя драгоценные секунды. Какой-то разгорячившийся бандит погнал за ним коня, заставляя храпящего скакуна ломиться через заросли. Сверху всаднику хорошо был виден убегающий Джай. Наведя на него винтовку, он слишком поторопился — пуля пропела над головой. Следующего выстрела ему не удалось сделать. Виру снял разбойника, истратив на него несколько драгоценных патронов.

Споткнувшись о выступающий из земли узловатый корень, Джай покатился по склону и упал на перила, ограждающие мост. Вскочив на ноги, мгновенно оценил обстановку — бандиты были совсем рядом, надо рисковать и прорываться через открытое пространство. Он побежал так, как не бегал никогда в жизни, не обращая внимания на визжащие вокруг него пули. Каждый метр моста был отвоеван им у смерти.

— Убейте его! — закричал старший отряда, грузный уродливый громила. Он решил взять на себя ответственность и уничтожить беглецов. — Галиб, покажи свое искусство!

Галиб выскочил вперед и сорвал с плеча автомат. В банде не было стрелка лучше, чем он. Иногда он развлекал приятелей, расставляя на камнях пустые бутылки и разбивая их очередью, тратя на каждую цель по одной пуле.

Хищно ощерившись, разбойник принялся поливать огнем бегущего человека. Тот мчался так быстро, что пули стучали позади него, разбивая в щепки деревянный настил. Взяв прицел на опережение, Галиб вновь повел стволом автомата.

Джай увидел перед собой расщепленную дорожку, спешащую ему навстречу. Он попытался увернуться, и это ему удалось, но в следующее мгновение он ощутил, как в спину ему вогнали раскаленный гвоздь. Вскрикнув от боли, Джай покатился по доскам, тут же вскочил и продолжил бег. Сзади, на куртке расплывалось кровавое пятно.

— Добей его! — заорал грузный.

Галиб выпустил еще одну очередь. Пули уже настигали жертву, как вдруг автомат захлебнулся умолк.

— Заклинило! — злобно буркнул бандит.

Оттянув затвор, он вытащил перекосившийся патрон, вставил его правильно в ствол и приготовился к стрельбе, но беглец уже скрылся среди камней.

— Джай! — обрадованно воскликнул Виру, встречая друга. — Ну как ты?

— Все в порядке.

Он не стал говорить о ранении. Воспользовавшись тем, что Виру открыл огонь по осмелевшим разбойникам, попытавшимся зайти на мост, вытащил платок и вытер кровавую пену с губ. Кровь клокотала в горле, готовая прорваться широкой струей. Он понял, что пробито легкое. Видимо, задеты жизненно важные органы. Джай чувствовал, что слабеет с каждой минутой. Стараясь не показывать боли, он сказал:

— Втроем на одной лошади нам не уехать.

— Что же ты предлагаешь? — спросил Виру, нажимая на курок. С громким воем бандит, вскарабкавшийся на скалы, полетел вниз головой.

Выждав, когда крик затихнет, Дэв продолжил:

— Я остаюсь здесь, а ты садись на лошадь вместе с Басанти и уезжай.

— Нет, это ты поезжай вместе с Басанти, а я останусь здесь.

Джай решил зайти с другой стороны:

— Сколько у тебя осталось патронов?

Виру пошарил по карманам. Оказалось, что почти все он растряс по дороге. Протягивая жалкую горстку, растерянно сказал:

— Это все, что есть…

— Вот видишь! — Дэв отвернулся и выплюнул в платок кровавый сгусток. — Нам не хватит даже на двадцать минут боя. Послушай меня хотя бы раз в жизни, уезжай!

Раненый прислонился спиной к замшелому валуну, чтобы никто не заметил крови.

— Нет, я не оставлю тебя.

— Но кому-то из нас надо уехать. Басанти не может здесь оставаться, значит, поедешь ты.

— Ладно, давай бросим монету. — Виру вспомнил способ, к которому они прибегали, чтобы разрешить спорные вопросы.

Джай согласился. Для себя он все решил:

— Хорошо, только бросать буду я, как обычно.

— Согласен.

— Орел — я остаюсь, решка — ты.

Отложив винтовку, Виру с азартом игрока следил за звенящим полетом монеты. Прочертив туманный след, серебряная вестница жизни и смерти упала на камни, тускло блеснув знакомым профилем забытого короля.

— Я выиграл! — устало сказал Джай.

— Мне всегда не везет! — в отчаянии ударил кулаком по валуну Виру. — Но я все равно не брошу тебя!

Быстро подобрав монету, Джай положил ее в карман.

— Ни слова больше — игра есть игра. Отдай мне патроны и езжай.

Выпустив на прощание пулю в неосторожно высунувшегося разбойника, Виру оставил винтовку и жалкую горстку патронов другу — это было все, что он мог ему дать.

— Послушай, Джай, ты и Басанти — это все, что у меня есть. Береги себя…

— Все будет хорошо… — Джай через силу улыбнулся, если только можно было считать улыбкой болезненную гримасу, исказившую его лицо.

Посадив Басанти в седло, Виру вскочил на лошадь и, провожаемый несколькими неприцельными выстрелами, ускакал. Бандиты еще долго стреляли им вслед — они не испытывали недостатка в боеприпасах.

Как только друзья уехали, Джай вытащил из кармана платок, отлепился от скалы, оставив на ней красный подтек, и попытался пристроить это подобие тампона на ране. Оглушительным залпом напомнили о себе бандиты. Они успели рассредоточиться по скалам, выбрать наиболее удобные для обстрела позиции и теперь держали под прицелом весь участок, отрезав Джаю пути к отступлению. Но он и не думал отступать.

Вздохнув несколько раз, чтобы не потревожить и без того бурлящую в легких кровь, вытер розовую пену и приготовился дать свой последний бой. Черная сила привыкла побеждать, но здесь зло не пройдет, ведь мост через пропасть — это рубеж добра и зла.

Словно почувствовав, что добыча ускользает, разбойники пошли в атаку. Сразу несколько всадников помчались на прорыв, с грохотом ворвавшись на мост.

Джай стрелял и стрелял, механически нажимая на курок, хладнокровно, как в тире. Один разбойник с воплем слетел с коня и скрылся за перилами моста, еще продолжая кричать, — дно у пропасти было очень глубоким; другой рухнул вместе с лошадью, третий, легкораненный, свалился на мост и спрятался за убитым конем, остальные повернули назад, низко пригнувшись к гривам. Джай не стрелял в спины.

Оставшийся в живых разбойник, повел с Джаем утомительную дуэль, которая закончилась в пользу Джая.

— Он там один, — прохрипел грузный, — к тому же ранен. Мы возьмем его живым.

— Но как это сделать? — опасливо спросил припавший к скале бандит. — Этот парень стреляет без промаха. Еще пара таких атак, и Габбару самому придется взять винтовку.

— Но, но, — прикрикнул громила, — ты что, хочешь, чтобы он отрезал твой болтливый язык?

— Я ничего такого не говорю… — забормотал разбойник.

Старший отдал команду:

— Двое под мост!

Он выбрал самых ловких. Один из них раньше шатался с бродячим цирком и перейти по балкам мост для него ничего не стоило. Закинув за спину винтовки стволом вниз, чтобы не цеплялись за перекладины, бандиты исчезли под опорами моста.

Наступило затишье. Джай пристально вглядывался в противоположные скалы, пытаясь понять, что затеяли бандиты. Он тяжело дышал, в горле клокотало и при каждом вдохе изо рта вырывались капли крови. Джай слабел на глазах. Теперь уже, даже если бы он и хотел, ему не удалось бы далеко уйти. Он решил сражаться до самого конца.

Глава сорок четвертая

Прискакав в Рамгар, Виру захватил оружие, патроны и тут же собрался обратно. На краю деревни он встретил толпу крестьян, вооруженных чем попало, в основном вилами и мотыгами, редко у кого было охотничье ружье. Отдельно держался отряд молодых мужчин под предводительством Тхакура — он роздал им отобранное у бандитов оружие. Толпа двигалась по дороге, ведущей в логово Габбара.

Впереди всех шла одетая в белое фигура, в которой Виру узнал Ратху. Она возглавляла поход, словно живое знамя скорби и мести.

— Что там происходит? — крикнул Тхакур, когда Виру поравнялся с ним.

— Идет бой! Джай удерживает банду на мосту!

Тхакур что-то прокричал ему вслед, но Виру уже не слышал, он спешил на помощь другу.

Потрясая оружием, крестьяне запели гневную песнь мести. Грозная толпа, поднимая облако пыли, двинулась к мосту, полная решимости навсегда покончить с Габбаром. Они устали жить в страхе за свою жизнь, за жизнь детей и близких. Подрастая, дети уже знали: им надо бояться, что в любую минуту в их дом могут прийти, ограбить, унизить, а если кто-то попытается защитить свою семью, бандиты убьют несчастного на глазах у близких, чтобы это послужило уроком для других. Власти лишь исправно собирали с крестьян налоги, платили сами себе непомерную зарплату из денег, которые должны были идти на защиту мирных граждан от бандитов. Заботливая полиция охраняла их покой, какое им было дело до крестьян из далекой деревни, живущих в вечном страхе?

Воспользовавшись передышкой, Джай открыл барабан револьвера — он был пуст. Винтовочные патроны были уже давно израсходованы.

— Всего три… — пробормотал Дэв, извлекая из кармана чудом оставшиеся пули.

Он зарядил револьвер — с таким оружием много не навоюешь. В отличие от дальнобойной винтовки, револьвер мог поразить врага на расстоянии не более пятидесяти метров. Значит, нужно подпустить противника как можно ближе.

Вдруг перед глазами Джая все поплыло, свет померк, и он на секунду потерял сознание, придя в себя от удара о камень. Раненый упал на грудь, и когда поднялся, из его рта выплеснулась алая струя крови.

Он подполз ближе к мосту и стал смотреть на другую сторону. В глазах рябило, ему чудились какие-то тревожные звуки, шорохи. Джай понял, что он действительно слышит осторожный скрип — кто-то двигался по деревянному настилу. «Не может быть, — подумал Дэв. — Наверное, у меня начинается бред. Я слышу, как ко мне идет невидимый призрак».

Страшная мысль пришла ему в голову — возможно, это приближается его смерть!

Теперь он уже отчетливо видел, как прогибаются доски. В обветшавшем настиле зияли большие щели. Неожиданно Джай увидел, как в одной из них что-то мелькнуло. Он тут же понял, в чем дело: разбойники пробирались к нему под прикрытием скрипящих досок моста. Тщательно прицелившись, Джай выждал, когда невидимый враг приблизится. Как только очередная доска прогнулась, он выстрелил и с удовлетворением услышал вой сорвавшегося разбойника. Другой поспешил обратно.

— Амитабх! — рявкнул старший отряда. — Возьми взрывчатку и подорви этого негодяя! Пусть он взлетит на воздух, иначе мы недосчитаемся своих людей.

— Но как же это сделать? — растерянно спросил Амитабх. — Он же и носа не дает высунуть?

— Ты пойдешь позади наступающих. Когда приблизишься — бросай в него взрывчатку. Остальные будут прикрывать тебя, они будут вести непрерывный огонь, чтобы не дать ему выстрелить в твой глупый лоб, а я буду держать на прицеле твой затылок, чтобы ты не сбежал.

С дикими криками на мост выбежали бандиты. Стреляя на ходу, бросились в атаку. Пробежав половину дороги, они не услышали ни одного ответного выстрела.

Джай берег патроны. Когда нападающим оставалось всего два десятка метров, он выстрелил в первого и тут только заметил то, ради чего затевалась вся атака — длиннорукий, как обезьяна, головорез широко размахнулся, сжимая в руке динамитные шашки с шипящим бикфордовым шнуром. Дэв действовал инстинктивно — выстрелил навскидку и попал. Взрывчатка покатилась по мосту, опережая бандитов. Они ринулись обратно, не желая подрываться на своих же зарядах.

Три шашки, связанные куском проволоки, катились по настилу и остановились в нескольких метрах от Джая. Несмотря на смертельное предназначение динамита — это было спасение. Когда бикфордов шнур догорит и заряд взорвется — мост будет разрушен и разбойники здесь не пройдут.

С замиранием сердца Дэв следил за шипящим огоньком, быстро бегущим по шнуру. Но видно Боги отвернулись в этот день от Джая — бикфордов шнур погас.

Всего один меткий выстрел мог бы взорвать динамит, но патронов в револьвере не было. Неожиданно Джай заметил пистолет, оброненный кем-то из бандитов. Надо рискнуть и добыть оружие. Собрав последние силы, он бросился на мост, под огнем добежал до пистолета, схватил его и откатался обратно. Спрятавшись за камни, он еще долго приходил в себя, захлебываясь кровью. Несколько раз он поднимал оружие дрожащей рукой, но выстрелить не смог, потому что мушка плясала и в глазах плыли сверкающие точки, вызывая непереносимую головную боль. Присохшая было рана горела адским огнем, будто кто-то вбивал туда раскаленный гвоздь.

Джай приник щекой к шершавому камню, глядя на перламутрово-голубого мотылька, беззаботно севшего на какой-то распластанный по земле горный цветок, похожий на красные звездочки. Рядом с цветком горели капли крови, щедро пролитые на неласковую землю.

Раненому казалось, что мотылек своими огромными радужными крыльями закрывает весь мир. Он сосредоточился на нем и не хотел видеть длинные вытянутые силуэты, потянувшиеся по мосту. Осмелевшие бандиты, не получающие отпора, не спеша Зашагали толпой, ощетинившись винтовками. Они решили, что защитник убит или смертельно ранен, но он нагнал на них такой страх, что разбойники шли к нему, как к затаившемуся в засаде тигру.

«Почему же нет помощи? — думал Джай. — Почему так долго едет Виру? Я умру прежде, чем он вернется». Ему казалось, прошла уже целая вечность, на самом деле бой длился всего около десяти минут.

Джай упорно не желал замечать идущую к нему банду. Он вдруг почувствовал безразличие ко всему, ему хотелось лишь немного отдохнуть здесь, на земле, перед вечным забвением на небе.

«Ты должен сражаться», — шепнул ему знакомый голос.

— Мама? — удивился Джай. Это была она, сотканная из полупрозрачного искрящегося облака, красивая и молодая. Мать улыбалась ему светлой беспечальной улыбкой, складки шелкового туманно-белого сари висели неподвижно.

«Ты должен сражаться, мой сын, — повторила она, — ты должен сражаться за свою любовь, за друга, за тех, кто убит и требует мщения».

— Хорошо, мама, они никогда не перейдут эту пропасть. Я не пропущу их.

Мать вдруг растаяла, а на ее месте стояла Ратха, в таком же белом вдовьем сари. Лучезарное видение шагнуло к нему, он почувствовал на щеке прикосновение шелковой ткани. Спустя мгновение, Джай осознал, что это мотылек тронул его своим нежным крылышком.

Защитник подтянулся на локтях, вытянул руку с револьвером, сфокусировал зрение, и вытянутые фигуры превратились в разноцветную толпу бандитов. Джай не стал тратить на них патроны. Он прицелился в динамитные шашки и нажал на курок. Джай не заметил кровь, выплеснувшуюся из его горла на револьвер. Рукоять скользнула в ладони, и пуля ушла мимо.

— Он еще живой! — завопил грузный громила. — Стреляйте же или мы взорвемся!

Напуганные воскресшим защитником, головорезы беспорядочно разряжали оружие. Мелкие осколки камней иссекли лицо Джая, превратив в кровавую маску, но он не обращал на это внимания. Поднялся во весь рост, выстрелил еще раз и опять мимо.

— Убейте его! — вопил старший, пятясь и размахивая бесполезной саблей.

Грянул новый залп. На этот раз он был более точным. Однако Дэва ничто не могло остановить.

— Спасайтесь! — закричали бандиты. В ужасе перед неуязвимым воином, они бросали оружие и беспорядочной толпой побежали прочь.

Защитник стоял, не скрываясь, грозный, словно демон разрушения. Он стиснул револьвер обеими руками и выстрелил. Взрыв потряс мост, вырвав в нем огромную дыру, почти разрушивший его. Взметнувшимся огненным вихрем Джая подбросило в воздух и отнесло назад, бросив раненой спиной на скалы.

— Джай, Джай! — раздался громкий крик.

По дороге скакал всадник. Это был Виру. Он слышал взрыв и спешил к другу, не надеясь застать его живым. Но Джай не умер, он полз по дороге, израненный, обожженный, истекающий кровью.

— Джай! — вскричал Виру, спрыгивая с коня.

Приподняв друга, он со страхом ощутил горячую кровь, заливающую руки.

— Все хорошо, — прошептал тот, — посмотри, как я с ними расправился.

— Да, Джай, все хорошо.

— Конечно. Ты же рядом со мной, как всегда, — воин вдруг странно вытянулся и в горле его заклокотала ищущая выхода кровь.

— Джай, — жалобно сказал Виру, — не уходи, ты должен жить!

— Нет, Виру, мой бой закончен, закончен…

— Нет, не умирай!

— Я ни о чем не жалею. Со мной рядом всегда был настоящий друг, — слабая улыбка появилась на потрескавшихся, покрытых запекшейся кровавой коркой губах. — Жаль, что я не смогу рассказывать сказки твоим детям.

— Что ты, Джай, ты обязательно поправишься…

— Виру, ты обязательно расскажи детям о нашей дружбе. Пусть они помнят обо мне…

— Не надо, Джай, ты сам им расскажешь.

Из-за скалы показалась толпа крестьян. Впереди всех бежала Ратха.

— Посмотри, Виру — проговорил умирающий, — она пришла ко мне! — Печально засвистел ветер, и в воздухе словно зазвучала та самая мелодия, которую наигрывал Джай своей любимой. — Как все могло быть хорошо, — пробормотал он, — как все могло быть…

Сильная судорога прошла по его телу. Он выгнулся так, что опирался лишь на пятки и затылок. Виру пытался удержать друга, тот забился в его руках. Джай захрипел, из горла широкой струей хлынула алая кровь, заливая Виру.

Ратха остановилась в трех шагах от любимого. Она так и не смогла приблизиться к нему. Джай уходил от нее, уходил навсегда. Порыв ветра, взметнув край вдовьего покрывала, укутал ее.

— Не умирай! — закричал Виру.

Джай уже ничего не слышал. Он тихо вздохнул в последний раз, лицо разгладилось и приобрело спокойное выражение очень уставшего человека, который наконец-то заснул. Кровь перестала течь из его ран, она медленно нехотя сочилась. Иссяк родник жизни, весь впитавшийся В сухую землю.

Виру, державший друга на руках, бережно опустил его, смывая засохшие красные полосы на лице умершего своими слезами. Джай вытянулся, глухо стукнулась о землю безжизненная рука, и из открывшейся ладони выкатилась серебряная монета. Виру поднял ее. Это был тот самый жребий, решивший судьбу друга, но почему он сжимал ее в последние минуты жизни? Все объяснилось, когда он повернул монету и увидел на обратной стороне тот же профиль. Не поверив своим глазам, повернул монету еще раз — это была фальшивая монета игрока с двумя орлами!

— Джай! Зачем ты это сделал! Ты хотел спасти меня! Но как мне теперь жить?!

Ратха прислонилась к Тхакуру. Она словно окаменела. Лицо ее было неподвижно, но из глаз лились слезы. Тхакур сурово смотрел на Джая. Сейчас этот юноша был так похож на него самого в молодости.

Вскочив на ноги, Виру поднял к небу стиснутые кулаки и надрывно прокричал:

— Я клянусь твоей кровью, Джай, ни один бандит не уйдет от меня! Слышишь, Габбар! Я иду! Я убью тебя!

Он широко размахнулся и швырнул монету в пропасть. Виру бросил жребий, суливший смерть главарю.

— Помни, что ты обещал! — крикнул Тхакур, но Виру ничего не слышал.

Прыгнув с разбегу в седло, он пришпорил коня и с грохотом промчался по мосту. Мститель скакал, держа повод одной рукой, а другой сжимая револьвер.

Глава сорок пятая

— Ну, где они? — спросил Габбар.

Грузный огромный головорез сник, стал меньше ростом. Он на глазах терял свой зверский вид, становясь похожим на сдувшийся воздушный шарик.

— Мы убили одного, а второй сбежал.

— Сбежал? — главарь усмехнулся. — Ты шутишь? Эти люди, если уж вступают в бой, то не убегают. Я думаю, сбежал ты и увел с собой людей. Ты опозорил мое имя…

— Командир, они перебили почти всех…

— Мне плевать, кого там перебили, — рассвирепел Габбар, — ты смеешь перебивать меня, когда я говорю! Кто ты такой? Ты что, решил стать главным?

— Что ты, командир, — забормотал сбитый с толку громила, — я ничего такого…

Габбар посмотрел на своих подручных, стоящих на скалах с оружием в руках. Их ряды заметно поредели, но главаря это ничуть не смущало — он презирал всех людей, человеческая жизнь для него ничего не значила. Если бы ему было нужно, Габбар перестрелял бы всех без всякого сожаления. Негодяев хватает, и отряд легко пополнился бы новыми головорезами.

Словно рыбы-прилипалы, они собирались вокруг акулы, чтобы питаться остатками ее добычи. Под прикрытием грозного хищника свита чувствовала себя сильной, наводящей страх на других.

— Так значит, сбежали? — главарь вновь посмотрел на оставшихся бандитов. По легкому шуму, вольным позам, он понял, что надо преподать очередной урок этому отребью. — Сбежали?

— Да, командир.

— Ну что ж, беги и ты…

— Как это? — удивился непонятливый громила.

Выдернув у него из-за пояса револьвер, Габбар выстрелил ему под ноги, так что тот поневоле отпрыгнул, неуклюже запнувшись о камень.

— Беги! — вдруг свирепо прорычал Габбар таким голосом, что бандит дрогнул и побежал, тяжело переваливаясь, лишь бы не видеть разгневанное лицо главаря.

Он не успел добраться даже до ближайшей скалы — пуля, выпущенная с близкого расстояния, размозжила ему голову.

Скакун несся во весь опор, не понимая, куда его гонит всадник. Коня пугало то, что наездник издает громкие страшные завывания, безжалостно погоняя его стволом револьвера. Когда сверху на всадника спрыгнул какой-то человек и сбил его с седла, скакун довольно встряхнул гривой и собрался было свернуть на полосу зеленой травы, чудом сохранившейся между валунами, но хозяин уже поднялся с земли, а свалившийся на него человек остался лежать неподвижно. Его блестящие черные волосы быстро темнели, пропитываясь кровью, острый запах защекотал ноздри коня, заставляя его тревожно всхрапывать.

Всадник, вновь оказавшийся в седле, вытянул руку, блеснувшую железом, издавшим громкий треск и огонь, и еще несколько людей повалились со скал, как перезревшие, червивые плоды.

— Эй вы! — заорал Габбар. — Чего уставились? Если не хотите подохнуть здесь, как собаки, готовьтесь к бою. Они сейчас придут, я знаю. Даже если этот парень убит, готовьтесь к бою!

Словно погоняемые плетью, разбойники быстро занимали укрытия, щелкали затворами. Ждать им пришлось совсем недолго. Через пять минут в лагерь влетел храпящий вороной конь и стал носиться, опрокидывая навесы, треножники с котлами. Встав на дыбы, вороной громко заржал, ему ответили отвратительным карканьем вороны, вспугнутой стаей заметавшиеся над ущельем.

Затаившись в узкой расщелине вместе с двумя телохранителями, Габбар прошептал:

— Он здесь. Он держит слово…

Почти никто из бандитов не успел произвести ответный выстрел, они лишь услышали громкий крик.

— Посмотрите на свою смерть!

Все обернулись, вглядываясь в стоящего на скале мстителя, и шквальный огонь уложил их всех.

Виру стрелял с обеих рук. Разрядив револьверы, он отбросил их и в несколько прыжков спустился в лагерь. Разбойники еще продолжали катиться по скалам, оставляя за собой кровавые черные следы, а Виру уже стоял на песке.

— Габбар, если ты не трус, — выходи! Я пришел отомстить за друга!

Затаившись в щели, словно скорпионы, бандиты прислушивались к крикам, не рискуя вылезти наружу. Выпученными, налитыми кровью глазами, Габбар оглядел свое оставшееся в живых малочисленное войско — всего двое! Хотя они и самые лучшие, но, чтобы справиться с разгневанным мстителем, нужно быть таким же отчаявшимся от горя человеком, для которого собственная жизнь уже не имеет значения.

— Галиб, Джоша, обойдите его с двух сторон!

Бандиты выбрались из расщелины, ящерицами скользнули по отлогим каменным стенам и исчезли.

Главарь прислушивался к наступившей тишине. Вдруг она взорвалась выстрелами, яростными криками. Бой длился считанные секунды. Когда все стихло, Габбар не торопился вылезать из убежища, он выжидал и не ошибся в своих предположениях.

— С твоими головорезами покончено! — выкрикнул мститель. — Я убил их! Выходи, теперь твоя очередь!

Щурясь от яркого солнечного света, Габбар вылез из расщелины и вскарабкался на невысокую скалу. Прямо под ней он увидел Виру, стоящего среди разбросанных тел. Мститель тяжело дышал, сжимая и разжимая кулаки. Его рубашка покоробилась от засохшей крови.

— Тебе все равно не уйти от возмездия!

Прицелившись в голову Виру, главарь нажал на курок, револьвер сухо щелкнул — осечка! Мститель услышал слабый звук, обернулся, и Габбар, упреждая ответный выстрел, спрыгнул со скалы.

Он сбил Виру с ног, револьвер вылетел из его руки. Началась смертельная схватка.

Разбойник был сильнее мстителя, но ярость удваивала мощь Виру, и он, подняв над землей Габбара, обрушил на камни эту ненавистную тушу, так что тот, хрустнув костями, утробно зарычал. Однако уничтожить главаря было нелегко. Вскочив, будто с ним ничего не случилось, он нанес несколько сокрушительных ударов и схватил противника за горло.

В глазах Виру поплыли зеленые круги, дыхание мгновенно пресеклось. Перед собой он увидел оскалившееся лицо врага, торжествующего, победу, потом свет померк. На секунду перед ним промелькнул спокойный Джай с закрытыми глазами, лежащий в луже крови, из-под его ресниц выкатилась слеза, окрасившись в красный цвет.

«Нет, Джай, нет! — хотел сказать ему Виру. — Не надо плакать! Я отомщу за тебя!»

Виру прямо посмотрел на убийцу, и во взгляде мстителя Габбар прочел свой приговор. Ребрами ладоней он ударил разбойника по бокам, а когда тот ослабил захват, влепил ему мощные пощечины, оглушившие разбойника, и нокаутировал ударом в подбородок.

Валявшийся в пыли бандит лишь притворился побежденным, а когда Виру подошел ближе — подсек его на землю, навалился и опять попытался задушить, одновременно раздирая ему рот большим пальцем. Под руку мстителя подвернулась толстая палка. Он безжалостно ткнул ею в бандита, а когда тот закрыл разбитое лицо руками, сбросил его и, оседлав, намертво перехватил горло палкой.

Цепляясь скрюченными пальцами за камни, Габбар пытался уползти от смерти, везя на себе Виру. Безумный страх овладел главарем — он не хотел умирать, да еще в таких мучениях. Ему повезло — он получил небольшую отсрочку.

— Виру! Отдай Габбара мне! — прозвучал грозный голос.

Мутнеющими глазами главарь посмотрел туда, откуда донесся этот голос, и похолодел — между двумя каменными столбами, на том самом месте, где состоялась мучительная казнь, стоял Тхакур. Он был, как всегда, закутан в плащ. Лицо спокойно и безмятежно, как у человека, который все для себя решил, сделал страшный выбор и теперь стоит за гранью Закона, признавая лишь сове право мести.

— Нет, я сам убью его! — прохрипел Виру, еще сильнее нажимая на горло бандита. — Я перестрелял всю банду, меня ничто теперь не остановит!

— Вспомни о своем обещании, — хладнокровно произнес Тхакур, — вспомни, что ты клялся оставить живым Габбар Сингха!

— Я ничего не обещал! — яростно закричал мститель. — Он убил моего друга, и я уничтожу ядвитую гадину, чтобы она больше никого не укусила! Я поклялся Джаю, что я сам уничтожу его, я сам…

Он уже не внимал никаким убеждениям, но Тхакур нашел единственно верные слова, которые разом охладили Виру, заставили ослабить натиск.

— Джай сдержал бы свое слово…

Мститель медленно поднялся, с тоской глядя на калеку. Этот человек в который раз доказал, что он сильнее всех, что у него больше прав на месть.

— Хорошо, Тхакур, я отдам его тебе, но только потому, что слово Джая для меня священно!

С треском сломав о колено палку, Виру отшвырнул обломки. Он ушел. Даже не пытался убедиться в смерти Габбара. Главарю предстояло сразиться с безруким, но Виру не сомневался в победе Тхакура. Такое впечатление производил инспектор на всех, кто его знал, — этот человек не бросает слов на ветер.

Понурившись, Виру тяжело шагал, не оглядываясь, как после трудной работы, которая уже сделана. Они с Джаем выполнили свое обещание.

Глава сорок шестая

Тхакур застыл между столбами, на том самом месте, где он упал, истекая кровью, оставив на цепях отрубленные руки. В его облике было что-то нереальное, он казался пришедшим из другого мира, где жизнь идет по другим законам.

Габбар Сингх с любопытством смотрел на врага — вот уже кого он не ждал! Как же будет сражаться этот калека с ним, полным сил, крепким и беспощадным? Разбойник уже оправился от трепки, которую ему задал Виру, и с усмешкой поглядывал вокруг — повсюду лишь трупы, они остались одни среди кровавого побоища, и кому-то из них двоих суждено умереть. Габбар был верным слугой смерти, он не сомневался, что и на этот раз услужит своей госпоже, принеся ей в жертву Тхакура.

Но почему же молчат вороны — предвестники смерти? Им приготовлена обильная добыча, а они не спешат на пиршество, будто ждут, когда им преподнесут главное блюдо.

Безрукий мститель смотрел на палача, и в его душе смешивались сложные чувства — много дней он ждал этой встречи, и вот наступила минута, когда должна свершиться месть. Отчего же на сердце такая печаль? Не оттого ли, что сейчас прольется кровь? Но ведь это не человек — бешеный волк в человеческом обличье, его надо уничтожить. И все-таки это будет убийство. Перед глазам инспектора мелькнули тела, покрытые погребальными саванами. Порыв ветра сорвал простыни, и Тхакур вновь увидел картину, навсегда врезавшуюся в его память: Рам смотрел на него из-под полуприкрытых век, на переносице краснела отметина, но она была нанесена не рукой брахмана, она была нанесена пулей, выпущенной из винтовки Габбара, совершившего это чудовищное убийство.

Тхакур шагнул вперед. Раздался странный скрежещущий звук, показавшийся убийце знакомым. Ах, да, такой же тягучий металлический скрип издавали качели, возле которых стоял внук инспектора. Помнится, мальчишка даже не пытался убежать от смерти, несмотря на то, что Габбар нарочито медленно снимал с плеча винтовку, давая ему возможность попытаться спастись. Он любил убивать человека, когда тот, уже почувствовавший дыхание близкой гибели, вдруг получал надежду. Тут-то Габбар и разряжал в него оружие, так что жертва умирала со счастливой улыбкой на лице.

Но мальчишка стоял и смотрел на него сверкающими ненавидящими глазами, настолько похожими на глаза деда, что убийца поспешил выстрелить, чтобы погасить этот блеск.

— Эй, Тхакур! — крикнул главарь. — Как же ты собираешься бороться со мной? Я же бросил твои руки псам на съедение!

Он рассмеялся отвратительным смехом, довольный своими словами. Инспектор ничего не ответил. Взошел на небольшой валун, находящийся на уровне головы бандита. Тот заметил, что кожаные ботинки калеки зачем-то были подбиты стальными шипами, выступающими из подошвы. Вот почему при каждом шаге инспектора раздавался металлический скрежет.

— Ну, вот он я, — ухмыльнулся главарь. — Хватай меня, если можешь.

— Чтобы уничтожить гадину, не нужны руки. Можно раздавить ее ногами.

Резким движением плен Тхакур Сбросил плащ; Габбар вдруг пожалел, что у него нет под рукой никакого оружия — лучше было бы просто пристрелить инспектора и не рисковать. Мститель прыгнул с валуна и ударил обеими ногами, оглушив противника. Вот для чего инспектор тренировался каждое утро. Однако бандита не так-то легко было вывести из строя. Он вскочил. Тхакур, не давая ему опомниться, ударил еще раз и еще. Инспектор наносил непрерывные удары, гоняя главаря по всему лагерю. Тот сбил треножник с прокисшей уже похлебкой, извозившись в каких-то скользких Овощах, вывалялся в пыли, а беспощадный противник бил и бил его, пока он не свалился.

Инспектор все же недооценил противника. Габбар притворился, что потерял сознание, а когда Тхакур подошел ближе — неожиданно подсек его ногами и обрушил на землю. В таком положении калека был полностью во власти бандита.

— Сейчас я с тобой расправлюсь! — прошипел убийца. — Доделаю то, чего не сделал раньше, — он зорко следил за тем, чтобы инспектор не смог подняться. — Когда-то я отрубил тебе лишь руки, теперь я продолжу начатое, и тоже по частям — сначала ноги, а потом голову. Я думаю, когда отрежу тебе ноги, ты и сам наконец-то подохнешь в луже собственной крови, но я не буду рисковать — все-таки голову…

Разбойник не успел договорить — Тхакур ударил его обеими ногами, отбросив далеко в сторону.

— Ты не сломил меня, Габбар! — воскликнул мститель. — Ты не сломил меня!

Воспользовавшись тем, что враг был повержен, он наступил ему на запястье, с хрустом вдавливая руку убийцы в россыпь камней.

— Больно! — завопил тот.

Тхакур не спешил. Отпустив бандита, он стал медленно кружить вокруг, время от времени пиная его коваными подошвами. Понимая, что игра проиграна, Габбар бросился в отчаянную атаку. Ему удалось схватить инспектора за горло, но тот ударил головой и разбил бандиту лицо. Еще несколько ударов, раздирающих плоть острыми шипами, и тяжелая туша вновь рухнула на камни.

— Ты не сломил меня!

Габбар с ужасом смотрел в обезумевшие глаза Тхакура. Он понимал — пощады не будет. Этот человек уже не воспринимает доводы разума и хочет лишь одного — убить, смыть кровью мучившие его воспоминания.

— Нет! — вскрикнул разбойник, перехватив взгляд, который Тхакур бросил на его руку.

Инспектор обрушил удар такой силы, что раздробил убийце локтевой сустав. Тот взвыл от боли, мститель отступил.

Габбар встал, пошатываясь. Неожиданно он осознал, что стоит между каменными столбами, с которых свисали ржавые, словно покрытые кровью, цепи. Убийца посмотрел на свои руки, они висели плетьми.

— Ты умрешь! — воскликнул Тхакур, сбивая с ног растерзанного главаря.

Грозный разбойник выглядел жалким, побитым, потерявшим свой обычный самоуверенный вид. Никто не узнал бы сейчас в нем Габбар Сингха, наводящего ужас на мирных жителей. Инспектор занес над его головой кованую подошву. Ничто не могло остановить мстителя.

— Господин Тхакур! — раздался властный окрик.

Он обернулся и увидел Пракеша — нового инспектора, назначенного в этот район. Тхакур когда-то хорошо знал его. Пракеш был сержантом в отряде инспектора. Он славился честностью и принципиальностью. В другое время Тхакур обрадовался бы встрече со старым знакомым, но теперь он понял, что Пракеш пришел сюда с отрядом полиции, чтобы не дать свершиться самосуду. Это подтверждалось и тем, что инспектор сжимал в руке револьвер, направленный на бывшего начальника. Но оружие не пугало мстителя, он мог бы покончить с убийцей прежде, чем ему помешает пуля, — простые слова, которые нашел инспектор, остановили Тхакура.

— Господин Тхакур, оставьте его, преступник будет наказан по закону!

— У меня с ним особые счеты! — задыхаясь, сдавленным голосом ответил калека.

— Неужели чувства стали выше ваших принципов? Я знаю, сколько горя он вам причинил, но я знаю также и то, что отличительной чертой инспектора Тхакура всегда была справедливость!

Полицейский был очень похож на прежнего Тхакура, каким он был до той страшной трагедии, перевернувшей всю его жизнь, — живое воплощение закона. И теперь изувеченный инспектор сам стоит под дулом полицейского револьвера. Как же так случилось, что бывший слуга Закона переступил его? Может быть, есть законы выше тех, что написаны людьми, или Тхакур неправ, взяв на себя роль судьи и палача?

Калека посмотрел на распростертое у его ног тело и одним пинком отправил полураздавленного убийцу полицейскому.

— Рамсингх, наручники! — удовлетворенно приказал Пракеш, убирая револьвер в кобуру.

Глава сорок седьмая

Человек жив до тех пор, пока его помнят на земле. Если это так, думал Виру, то Джай проживет столько, сколько мне еще отмерено лет. Уж я-то его не забуду. Да и как мне забыть того, кто за всю мою нескладную жизнь был мне единственным другом, поддержкой, опорой в этом мире?

Идя сейчас в погребальной процессии, он говорил себе, что, когда придет его срок, хотел бы умереть так, как Джай. Такая смерть — завидный удел для каждого, кто хочет вернуться на землю не в образе пса или червя, а в облике праведного человека, высшего среди живых существ. И пусть за его телом шли бы люди, как идут сейчас за Джаем рамгарцы, вся деревня. И пусть каждый хранит в душе память о воине, спасшем их ценой собственной жизни.

Погибшего внесли на шмашан — место сожжения мертвых, где на каменной платформе уже были сложены поленья. Тело, накрытое саваном, присыпали землей и сделали над ним навес из тонких бревен. Зажечь погребальный костер должен был самый близкий родственник-мужчина. Но где они, родственники Джая? Он, Виру, единственная его родня, и совершил этот печальный обряд — последнее, что смог сделать для друга.

Вскоре языки пламени взвились над погребальным костром, навсегда скрыв от людей облик дорогого человека. Джая не было больше на земле. Ищи, зови, обещай любую награду, проси взять тебя вместо него — не будет ответа.

Столб черного дыма поднимался к небу. Вдруг где-то резко крикнула птица, и, будто отвечая ей, застонала, закричала Ратха — впервые за все это время. Заломив тонкие руки, с закрытыми глазами пошла она прямо к огню, будто для того, чтобы, сгорев в его пламени, избавиться, наконец, от этой боли, которая почему-то зовется жизнью.

Еще мгновение — и запылает край ее сари, огонь охватит хрупкое тело, как свою законную добычу, как неотъемлемую часть того человека, который ему только что достался.

Застыли пораженные рамгарцы, замер Виру, не в силах пошевелиться, и только у самого края, у самого берега смерти остановил Ратху властный крик Тхакура:

— Нет, Ратха!

Она вздрогнула и обернулась. Этого оказалось достаточно, чтобы опомнившийся Виру оттащил ее от огня.

— Почему вы не пустили меня туда? — спросила Ратха, будто удивленная таким неблагоразумным решением. — Мне было бы лучше.

— Не оставляй меня, девочка, — тихо сказал Тхакур. — Ты — все, что у меня есть, дочка.

Если бы он стал говорить ей о молодости, о будущем, о прекрасном мире вокруг, она бы даже не поняла его в эту минуту. Она потеряла мир дважды — сначала вместе с мужем, которого не успела полюбить, потом вместе с любимым, который не успел стать мужем. Зачем ей жизнь, если счастье так упорно не дается ей в руки? Ради кого терпеть эту боль?

Но простые слова старого человека вдруг дошли до ее ослепшего, оглохшего сердца, изменив все вокруг и расставив все на свои места.

Тхакур сам проводил Виру на станцию. Всю дорогу они молчали, думая каждый о своем. Рамлал не спеша вез их в коляске. Времени до отхода поезда оставалось еще много.

— Я думал, что ты останешься здесь, — нарушил молчание инспектор.

— Я и сам так думал, — усмехнулся Виру. — Мечтал, что осяду, женюсь, детей заведу, буду землю пахать, как нормальный человек. А видите, что выходит из всех наших мечтаний? Мгновение — и человека нет, одна лишь горстка пепла. Какой я муж? Кому нужен человек, только и умеющий, что рисковать собой, что он даст женщине, если даже она пожалеет его и выйдет за него замуж. Пусть все катится и дальше так, не хочу никому портить жизнь…

Поезд уже стоял на станции. Расположившиеся в тени навеса машинисты, не торопясь, заканчивали свой завтрак. Вскоре они потянулись в будку паровоза, раздался пронзительный гудок, и всю платформу заволокло облаком пара.

— До свидания, господин Тхакур. — Виру хотел было пожать инспектору руку, но вовремя остановился.

Тот все же заметил это непроизвольное движение.

— Я всегда верил в тебя и Джая, — глухо сказал Тхакур, — и рад, что не ошибся.

Виру в последний раз взглянул на инспектора. Тот стоял по-прежнему прямо, твердо глядя в глаза. На плечи, как всегда, наброшен плащ, и никто бы не мог сказать, что перед ним беспомощный калека.

Поезд лязгнул, заскрежетал и начал движение. Вскочив на подножку, Виру прошел в вагон с одной-единственной пассажиркой в голубом сари, у открытого окна. Чтобы не мешать ей, он решил расположиться в следующем вагоне.

Но женщина была вовсе не намерена оставаться одна. Она поднялась навстречу Виру, и он увидел самое прекрасное, самое любимое на свете лицо.

— Убежать хотел? — спросила Басанти, но в голосе ее он различил смущение и неуверенность.

Не говоря ни слова, Виру шагнул к ней, и они обнялись, чтобы уже никогда не разлучаться.

…Ветер с гор рвал белое покрывало, которым были укрыты распростертые тала, забрасывал их сухими листьями. Окровавленные простыни шевелились, будто лежащие под ними люди пытались встать, но не могли. Тхакур с ужасом увидел как завернулся край савана, закрывающий самое маленькое тело, и безумный крик вырвался из его груди — он узнал своего единственного внука…

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.