Давай заново

Глава 13

Таращусь на него и без того огромными глазами, не находя слов, а вернее не имея понятия в каком направлении отвечать, что он имеет в виду? Горячая волна крови от панического страха устремляется по всему телу, обжигая и закладывая уши.

— Кукла, ты оглохла?

Лучше бы так, чем слышать властный тон, от которого вибрирует барабанная перепонка, отбивая Морзянку, универсальный сигнал SOS — призывая на помощь все силы скованного тревогой тела. А то подло молчит, подбирая из бессвязно крутящихся букв на языке доходчивый ответ. Хотя как не старайся вряд ли найду что-то достойное и устраивающее в первую очередь Вадима. Здесь и сейчас мои принципы никого не интересуют. На первом месте инстинкты, которые мне предстоит удовлетворить.

— Что ты хочешь услышать?

— Советую отвечать искренне, как на исповеди, — наконец-то отпускает прядь, но кожа на голове не перестает болеть, а отдаёт пульсирующим подёргиванием. — Я твой «покер фейс» знаю, так что не стоит брехать. Ладно?

Ладонью прижимается к затылку, дёргая на себя, высекая от резкого толчка искры из глаз и заставляя меня съёжиться ещё больше, до крошечного муравья, которого он раздавит как только почует ложь, а с этим Вадим справится даже лучше чем я с приступом паники.

— Потрахушки со своим начальничком давно практикуешь? — повисает ошарашенная тишина и Вадим снова встряхивает меня, пытаясь вернуть дар речи своей безмозглой и неразговорчивой кукле. — Ещё со студенческих времён, наверное?

Постановка крайнего вопроса позволяет немного выдохнуть, от неё веет паранойей, ведь столько лет он не проявляет ревностных замашек. Всегда уверенный в себе и в моей верности, Вадим не устраивает скандалов с выносом мозга. Он даже не замечает никогда вьющихся возле меня мужчин. Для него они не соперники.

Тогда к чему весь этот фарс? Допрос с пристрастием? Не хватает лишь лампы в глаза и плоскогубцев, которыми можно вырывать ногти за неправильные ответы.

— Он мне не начальник, — фыркаю, не находя логичности и совершенно не вру.

— Ах да, я и забыл он же маменькин сынок. Ему двадцать пять кажется, а он всё под юбкой у мамы сидит. Понты только колотит. Ну-у-у…? А ты на понты ведёшься?

— Ты бредишь, Андрей единственный мой друг, в котором я уверена как в себе, — зло выдыхаю, говоря чистую правду.

Андрей, как бы это банально не звучало, луч света в моем гребанном темном царстве. Он бескорыстно помогает на протяжении всей нашей дружбы, всегда идёт навстречу и подставляет крепкое плечо, а не подножку, на которую способен Штрих.

— Не тяни кота за яйца, отвечай. Или думаешь я поверю, что он ни разу за столько лет тебя не ширнул?! — на смену юмора приходит новая интонация, раскрашивая голос злобой. — Он на заднеприводного не тянет, такой себе отличный варик для баб. С квартиркой, при деньгах, статусе, всё как вы любите. Или ко всем очевидным плюсам имеются проблемы со стояком?

— Не знаю, не проверяла, — артистично цокаю языком, застывая в ожидании, что он проглотит мою фальшь.

— Складно поёшь, даже верить хочется, — паскудно улыбается Вадим, переводя взгляд с напряжённого лица на грудь, которая ходит от волнения ходуном.

Я делаю глупость, одергивая свитер и пряча идиотскую дрожь гуляющую по коже целой вереницей мурашек убегающих под пояс юбки. Широкие ладони небрежно врываются под одежду, скользят от застывшего в панике живота вверх. От дразнящих прикосновений не разгорается страсть, а под пальцами нервно сжимающими грудь остаётся немеющее чувство безысходности. Достаточно сильное, почти болезненное, вызывающее отголосок брезгливости.

Омерзение к самой себе клокочет в горле, пузырится неистово, словно желая прорваться наружу истошным криком. Но тот застревает в связках, трусливо дурачится в прятки. Играя на нервах, но прикармливая мучителя могуществом.

Парализовано застываю, принимая грубые поцелуи, слыша хриплое дыхание, но не останавливая Вадима, и даже не запрещая переходить грань. Всё бесполезно, он не отступит, а я приму эту угрюмую тень, дам ей себя поглотить, пережевать и выплюнуть с той самой попёртой гордостью.

— Докажи, как ты любишь только меня, — выдыхает на ухо, сильнее прижимаясь ко мне. — И не трешься своим причинным местом об рычаг власти своего выпускающего редактора. Ну-у…

Воет как бешеный, но и этим леденящим душу возгласом не перебивает лязг бляшки ремня. Соскакивает с места, словно сорвавшийся зверь с цепи, а всего-то ширинку расстегнул. Что же меня ждёт дальше?

Отталкивает к столу и я теряя равновесие, цепко хватаюсь за его край, до ноющей боли под ногтями, глотая собирающиеся в комок слёзы.

Становится муторно, с вязким предчувствием чего-то страшного, сидящего под рёбрами. Там будто раздувают огромный шар из позорной боязни и тот увеличиваясь в размерах с каждым шагом Вадима в мою сторону, сжимает лёгкие, выталкивая воздух из них, и отбирая возможность трезво смотреть на ситуацию. Делать что-то: давать отпор, ну или тупо орать взывая к помощи посторонних людей.

— Ты опоздал с проверками на мою девственную чистоту лет так на десять, а то и больше, — огрызаюсь, стараясь не выдать волнения, но оно против воли выползает, проявляясь еле заметным дрожанием и его улавливает Вадим. Берет на нюх мой страх, упиваясь властью.

Жадно сдавливает ладонью щёки, побуждая меня открыть рот, чтобы потом скользнуть в него горячим языком, несдержанным, дерзким, не терпящим возражений. Выпивая поцелуем всю меня без остатка, жёстко вытесняя и без того помутившийся рассудок за рамки.

Свободной рукой зарывается в волосы, тянет и я подчиняясь дерзости, запрокидываю голову. Освобождаю доступ к шее, покрытой капельками испарины, которые он собирает сухими, обветренными губами, царапая нежную кожу. Посасывая и кусая, расписывает её буйным цветом, который к утру превратится в метки подобные тем, что покрывали тело Андрея.

— Я помню, что ты не девочкой мне досталась, но это никогда не мешало мне, скорее нравилось и заводило, — прищуривается, выжидает чего-то, подогревая на медленном огне собственное эго. — Ты кошкой голодной всегда была подо мной. И я не позволю, чтобы кто-то кормил тебя десертом. Ты моя … была… и будешь…

Кривит губы в самодовольной ухмылке, наглеет, опрокидывая меня на стол. Больно ударяюсь лопатками, но сдерживаюсь, монотонно выдыхаю, почти неслышно цежу сквозь стиснутые зубы рваный выдох, лишенный жизненной силы. Отобранный поток воздуха тонет в пропахшей потом и табаком футболке, въедливо заполняя мужским запахом мои лёгкие.

Ещё чуть-чуть и меня не будет, останется безвольная игрушка, которую он любит больше других. К которой возвращается раз за разом после быдлячих загулов, пьянок, игр в покер до утра. А я заталкивая гордость подальше, начхав на уважение к себе, принимаю обратно без особых церемонии. Потому что не знаю другой любви, с годами обрастая привычкой быть с тем, кто разрушает меня, наполняя до краёв злобным пламенем, выжигающим изнутри пустошь, на которой вырастить что-то прекрасное не суждено.

Я испорченная, сломанная жизненными передрягами, но не нашедшая правильного человека для исцеления своей продажной душонки. Я всегда так рвалась заполучить хоть толику настоящих чувств, что незаметно разменялась, схватив первый попавшийся вариант, не разглядев других, достойных людей.

Дашь, на дашь. Вадим припудривает мою жизнь приторным суррогатом привязанности, я же плачу ему телом. Так себе сделка! Но кто я такая чтобы просить большего?!

Вжимается, вдавливая меня в деревянную поверхность, до хруста костей, до судорог в мышцах. Жадно целует, наивно надеясь заполучить мой сладострастный стон.

Сначала сбрасывает вещи с себя, потом рывком задирает юбку. Гладит кромку кружевной резинки на чулках, пробираясь к внутренней поверхности бёдер, разводя их в сторону, ломая последнюю волю к сопротивлению.

Задыхаюсь от неожиданности, зажмуриваясь с такой силой чтобы насильно выдавить из себя образ Вадима, закрыться, исчезнуть, лишь бы поскорее избавиться от тяжести тела, от ласк превратившихся в пытку. Заглушить презрение ко всей ситуации в целом, такой скользкой, назойливо склеившей ресницы, что и во век их не разлепить.

— Глаза открой, и смотри на меня. Я хочу чтобы ты всегда смотрела только на меня. Ясно?!

Подчиняюсь, с трудом раскрыв зажмуренные веки, встречаюсь с плотоядным оскалом предупреждающим меня, что сейчас не время чудить. Поэтому решаюсь расслабиться, поплыть по течению, перетерпеть, ведь Вадим не груб, но при этом далеко не нежен. Он берёт своё, пользуются на правах хищника своей добычей.

Я должна быть хорошей девочкой, чтобы всем было приятно.

С большим трудом сдерживаюсь, давлю в душе вой, попирая сволочную натуру Штриха. Не смею смотреть в захмелевшие глаза, наполненные истомой, спускаю взгляд к груди, на которой цветут чернильные розы, вытатуированные несколько лет назад. Бутоны словно колышутся в такт толчкам совершаемым Вадимом и для меня эти неживые цветы последние проводники к разуму, еле маячившему на горизонте.

Я цепляюсь за их красоту, наслаждаюсь работой мастера и абстрагируясь от ненужного секса. Вадим ускоряется, чтобы спустя секунду дернуться и обмякнуть. Грузно наваливаясь сверху и сбивчиво пыхтя куда-то в шею, прислоняется мокрым лбом к моей щеке.

— Не хочешь проблем, тогда ищи новую работу.

Бросает холодную фразу, как собаке кость и ждёт, когда та завиляет от радости или в порыве благодарности к хозяину. Но мне не хочется даже скулить, внутри всё мучительно жжёт. Нет… не там, куда он вколачивался, судорожно растягивая меня, сатанея от моего молчания, стремясь то ли наказать, то ли доказать что лучше его нет никого. Болит в груди, зудит под кожей между истертых от немых криков рёбер, в том месте где должно быть сердце, а не раздавленная жестокостью мышца, хлюпающая густой кровью. Плюющая ею, словно ядом, отравляющим весь организм брезгливостью: к себе, к слабоволию, к собственному поведению «тряпки», которой утёрлись для поднятия собственной самооценки.

Я соскальзываю со стола, вляпываясь ладонью в липкий сгусток семенной жидкости, размазанной по деревянной столешнице между моих ног. Вадим, как животное пометил «своё» обозначив триумф на чужой территории, а именно на рабочем столе Андрея, доказывая в первую очередь превосходство, право обладать мной безраздельно, непримиримость делиться. Ну и во вторую, что я должна понимать всю серьезность, и запомнить на будущее чья я женщина. Меченная сильным самцом, с внушительной зарубкой не только на теле, но и на душе.

Мерзко от самой себя, грязной, запятнанной чьим-то семенем. Я словно заполучила клеймо, знак качества, принадлежать тому, кто хочет меня лишь физически, не заморачиваясь на чувствах и желаниях.

Вытираюсь салфеткой отрытой из шкафчика стола, поправляю одежду, дрожащими руками приводя себя в порядок. Внешне естественно, ведь внутри всё разгромлено, истоптано и измазано грязью.

— Проси что хочешь, но с работы я не уволюсь, — наконец-то осмелела, вырывая из его лап последнюю радость.

— Ладно. Я пошутил, работай, мне не жалко. Я хороший игрок, и у меня на руках хорошие карты и ты знаешь о чём речь. Молчание всегда можно купить, — глухим шепотом хрипит на ухо. — Тебе известна эта непреложная истина. Однажды за молчание ты уже башляла, а мне много не надо, мне хватит твоего тела и покорности. Одевайся, я жду тебя в машине, — бросает уже через плечо, выходя из кабинета.