Дневники Красной Шапочки, или Cказки на ночь для очень плохих девочек

Глава 15

Сегодня будет один из лучших дней в моей жизни: я только заеду в усадьбу Трубецких за своими вещами, и всего через каких-то пару часов снова увижу Жан-Пьера, и проведу с ним вместе целый день! И ночь. А потом он уедет, но и я уеду к нему, это я уже точно для себя решила. Я никогда не хотела просыпаться ни с кем по утрам, потому что я должна была просыпаться только с Жан-Пьером Бруно, и теперь я это точно знаю. Я как раз выплатила всю ипотеку за свою так и не обжитую толком квартиру, но для меня это уже не имеет значения.

Пока я захожу в знакомую калитку, мне приходит сообщение от Антона: «Все работы вчера принял. Марину так и не нашёл. Наша party взорвала соцсети, хештег #cinqminutes – больше трёх тысяч упоминаний, и число растёт. От Ланы привет». Отлично, значит, они всё-таки провели ночь вдвоём, и кто-то ещё проснулся сегодня утром не один… Я поднимаюсь по лестнице: везде валяются разбитые бокалы, использованные гондоны, раковины от устриц, обрывки цветов и остатки вчерашней еды, как на дурной копии голландского натюрморта. Рабочие уже всё это вовсю расчищают перед тем, как мой старинный особняк вновь погрузится в многовековую пыльную дрёму.

Я поднимаюсь в свою комнату, забираю одежду, и, не удержавшись, решаю пробежаться быстренько по будуарам, чтобы посмотреть, что в них творится.

При дневном свете всё опять одело лохмотья запущенности и уныния: валяющиеся на кроватях и полах клочья покрывал выглядят так, словно эти комнаты люди покинули уже много лет назад, а не всего как несколько часов. Свежий ветер, наполнявший душу древнего дома ещё вчера, уже задохнулся в его закоулках, и теперь я ощущаю лишь затхлость и заброшенность, с прокисшими нотами пролитого вина и шампанского. Сейчас сюда придут рабочие и демонтируют все эти больше никому не нужные декорации, чтобы никто не мог вспомнить, что здесь что-то происходило накануне. Я просматриваю комнаты, которые только сегодня ночью ещё кишели обнажёнными извивающимися телами, и, определённо, какие-то видео всё-таки ускользнули в сеть. На одной из кроватей я замечают слишком большой ворох покрывал. Мне только кажется, или он пошевелился… Я подхожу, чтобы убедиться, что это всего лишь грязные тряпки, но скомканная и испачканная чем-то красным груда белья едва заметно колышется. Почти не дыша, я снимаю слой за слоем тонкую ткань, которая, как я теперь с ужасом понимаю, вся пропитана кровью, пока в глубине этого страшного гнезда мне не открывается голое дрожащее тельце. Трясущимися руками я дотрагиваюсь до холодной руки, и уже вижу, что это моя Марина. Она живая, и тихо поскуливая, плачет, свернувшись калачиком, а её худенькое, почти детское, тело всё в крови. И я не знаю, это открытые раны или она вся испачкана ею.

– Марина, ты меня слышишь? – кричу я, и слышу её тихое «да» в ответ. – Кто это сделал?! – гнев оранжевой волной заливает меня, и даже до того, как она сквозь рыдания шепчет «профессор Щербатский», я уже понимаю, что злобный страшный серый волк всё-таки съел Красную Шапочку. Проглотил одним махом, и теперь она тихо плачет внутри его гулкого бездонного брюха, и я не могу ей помочь… Ненависть и слёзы душат меня, пока я помогаю Марине подняться, и пытаюсь найти в изнасилованной комнате обрывки её одежды и вещей. Все эти годы Щербатский не только становился популярным, знаменитым и влиятельным: он копил свой вечный, изнуряющий его голод, пожирая маленьких девочек и мальчиков: ему было мало просто секса, его член вставал на кровь и боль, захлебываясь и купаясь в них. Взрослые женщины стали для него слишком жёстким мясом, и он набивал свою утробу мягкими плюшевыми детками, теперь я это отчётливо понимаю.

– Мы не можем это так оставить, ты должна заявить на него в полицию, – говорю я своей помощнице, хотя осознаю, что предлагаю ей адские муки на золочёном блюде. – Я буду с тобой до конца, не бойся, – стараюсь я успокоить её, пока мы спускаемся во двор по чёрной лестнице, чтобы нас никто не увидел.

Степан Олегович Терентьев, как он представился – опер с проникновенным и сердобольным лицом, слушает сбивчивый рассказ Марины, и портрет Владимира Путина за его спиной мягким но твёрдым взглядом обещает нам защиту, возмездие и справедливое правосудие. Я крепко держу девушку за руку, пока она выдавливает из себя, как вязкую пасту из тюбика, слово за словом, свою историю. У оперуполномоченного Терентьева звонит телефон, он делает нам знак рукой и внимательно слушает, что ему говорят на другой стороне провода. Через пару минут он рапортует короткое «ясно», и первые две секунды смотрит сквозь нас, глубоко о чём-то задумавшись. Но вот его взгляд обретает стальную жёсткость, и теперь перед нами не сочувствующий добрый полицейский в тёплом пушистом свитере, а бескомпромиссный страж порядка без страха и упрёка. Мне мерещится, или теперь они оба на пару с президентом в рамке рассматривают нас, как двух мелких мух, которых нужно поскорее прихлопнуть?

– Что же вы не сказали мне сразу, Марина Сергеевна, – с растяжкой цедит он сквозь зубы, – что вы употребляете тяжёлые наркотики? А возможно, и торгуете ими?

– Я не… – с ужасом шепчет Марина, а мент тем временем продолжает.

– А если я сейчас обыщу вас и найду, скажем… – задумчиво рассматривает Терентьев что-то на своём столе, словно читает инструкцию, – десять грамм героина? Хотя, с вас и пяти хватит, правда? – смотрит он в упор на нас, и ледяной шлем страха сдавливает мои виски и лоб.

– Мы вас поняли, Степан Олегович, – быстро встаю я со стула, стараясь не выдать охватившего меня животного страха и разговаривать своим обычным уверенным тоном, не заикаясь, – у нас ничего нет и быть не может. Мы к вам пришли по ошибке. Марина просто немного перепутала, – хватаю я не соображающую ничего девушку и, пятясь спиной к двери, утаскиваю её за собой. – Приносим извинения за то, что отвлекли вас от важной работы. Молодежь, тусовки, сами понимаете, – лепечет сам за меня мой язык, пока я выталкиваю сначала вперёд себя Марину, а потом сама на подкосившихся ногах протискиваюсь в тугую деревянную дверь.

Только уже сидя в такси, поняв, что никто не гонится за нами, и что, кажется, на этот раз пронесло, я начинаю плакать от злости и бессилия, бормоча своей помощнице: «Прости меня, прости, я что-нибудь обязательно придумаю…»

Мой идеально-ванильный день рассыпался на кусочки, как стёклышки в детском калейдоскопе, и я всё еще надеюсь их собрать в новый узор, хотя и опаздываю на встречу с Жан-Пьером. Я осознаю, что не могу окунуть его с размаху, как в грязную лужу, в мою действительность. Может быть когда-нибудь потом, уже в Париже, я расскажу ему о произошедшем, а пока я хочу увидеть его перед отъездом, чтобы ещё раз дотронуться до него и удостовериться, что это не сон, что он живой и настоящий, и что где-то есть нормальная и благополучная жизнь… Я пишу ему короткое сообщение в ватсап “Will be an hour later, sorry” (англ. «Опаздываю на час, прости» – прим. автора), и переступаю порог своей квартиры.

Из моей полупустынной гостиной доносится бормотание телевизора, и я с досадой понимаю, что забыла его выключить перед уходом. Хотя, проходя по коридору, вспоминаю, что я его не смотрела вчера утром. Я вообще практически не смотрю телевизор… Внезапно чьи-то стальные жёсткие руки обхватывают меня сзади металлическим обручем, зажимают рот, не давая вдохнуть, и протаскивают, как пойманную дичь, по коридору, вываливая в гостиную, где на моём огромном дизайнерском диване сидит какой-то незнакомый мужик.

– Пришла? – равнодушно, почти не глядя на меня, бросает он куда-то в сторону моргающего экрана, и лениво потягиваясь, поднимается на ноги. Я стою перед ним, и кто-то чужой и страшный крепко держит меня за спиной, обхватив согнутой рукой шею, а второй заломив мне руки назад, от чего я не могу ни пошевелиться, ни издать ни звука. Обычные спортивные штаны, кроссовки и толстовка, он даже не скрывает своего лица – такие лица распечатаны миллионными тиражами по всей стране, и если ты увидишь его один раз, то не сможешь вспомнить, если встретишь снова. Собирательный образ современного гопника – на автомате отмечаю я у себя в мозгу, как он замахивается и бьёт меня со всей силы в живот. Руки, спутывавшие меня, отпускают, и я падаю на пол, задыхаясь от острой боли. Я успеваю сделать только один хриплый вдох, как нога в Nike New Balance рядом с моим лицом замахивается, и я опять получаю удар, от чего мои внутренности словно лопаются, и заливают кипящим маслом все мои лёгкие.

Я лежу на полу, а посланные ко мне бандиты просто стоят надо мной, и, видимо, ждут, когда я стану меньше хрипеть, чтобы продолжить свои пытки. Я даже не знаю, сколько времени прошло, и только одна глупая мысль вертится у меня в голове, что я безвозвратно опоздала сегодня…

Дав мне, по всей видимости, отдышаться, всё ещё стоящий позади меня мужчина одним движением наматывает мои длинные волосы себе на кулак и резко поднимает мою голову вверх за косу, так, что я вскрикиваю и сажусь на пол. Второй ублюдок молча тычет мне в лицо экраном своего смартфона, на котором я вижу знакомое лицо Щербатского.

– Ну что, Маша, думаю, ты уже всё поняла, верно? – с улыбкой обращается он ко мне. – Ты, наверное, думала, что умнее всех, не так ли? – задаёт он риторический вопрос, пока я вынуждена смотреть в его холодные глаза богомола. – Ну так вот, сука, у меня мало времени, ты и так его потратила достаточно. Слушай внимательно, и кивни, если поняла. Моему бизнесу был нанесён определённый ущерб, который ты должна возместить, ясно тебе?

Я продолжаю, не шевелясь, смотреть в экран, пока мой мучитель не дёргает со всей силы меня за волосы, и я вскрикиваю от боли.

– В принципе, мне по хуй, что ты там думаешь сейчас про себя, так что можешь и дальше молчать. У тебя есть ровно две недели на то, чтобы вернуть мне триста тысяч долларов. И меня не ебёт, что тебе придётся продать: квартиру, машину, можешь продать себя, если захочешь. Правда, вряд ли кто-то даст за тебя больше сотки евро, и того будет много. Думала, ты меня поимела, тупая ты блядь?! – распаляется он всё больше, и я понимаю, что это и бесит больше всего знаменитого психотерапевта и коуча.

– А мне показалось, что тебе понравилось, когда тебя имеют, – глухо, чьим-то чужим голосом, отвечаю я ему перед тем, как сильная боль пронзает уже всё мое тело, после чего я больше не вижу ничего на экране.

– Только ебло ей не трогайте, – слышу я сквозь кровавую пелену тумана распоряжения Щербатского, – ей ещё с ним кредиты ходить собирать.

Я думала, что теперь меня отпустят, и этот кошмар закончится, но меня подхватывают, как тряпичную куклу, и бросают со всего размаха на мой дорогущий кожаный диван, и я подскакиваю на его упругих пружинах, оставшись лежать на спине, пока один из бандитов не подходит ко мне, и не сдёргивает с меня резкими рывками мои джинсы, а затем просто спускает свои спортивные штаны, и я вижу, его торчащий, в посиневших венах, член и понимаю, что мне никуда не убежать. Я начинаю кричать, но второй хватает меня, наваливаясь всем телом надо мной, зажимает мне рот, и прибавляет звук на телевизоре, где по MTV на всю громкость гнусавым голосом орёт «Детка, ты мой кайф» какой-то очередной модный рэпер. Я чувствую, как мои внутренности разрывает, словно острый нож, член мужика в чёрном, вспарывая мою сухую, как пустыня, землю. Я закрываю глаза и просто стараюсь не шевелиться, чтобы он не причинял мне ещё большую боль, но, кажется, его это не возбуждает.

– Что же ты лежишь как бревно, сука, – шепчет он мне в лицо, и капли его пота капают на меня. – Вадим, ей, кажется, не хватило, давай ты довесь, – говорит он своему напарнику, продолжая вбивать в меня свой сухой, как топорище, кол. Каждый его толчок отдаётся во всём моем теле невыносимой болью, но вот он наваливается на меня бетонной плитой, хрипя, и я лежу под ним, задыхаясь от вони его немытого тела, равнодушного, чужого и тяжёлого.

Он перекатывается на спину, и его место занимает второй, и на это раз мне кажется, что его член втыкается мне прямо в кишки, отдаёт в почки, лёгкие, острым клинком пронзает мне печень. Он пытается поцеловать меня, размазывая липкую и прогорклую слюну по моему лицу, и я отворачиваюсь от его рыбьего бессмысленного взгляда, пока по телику поёт уже Полина Гагарина, и слёзы сами начинают беззвучно катиться по моему лицу. Я плачу, пока моё тело терзает и рвёт на части какой-то безликий урод с запахом грязных вонючих подворотен и ночных подземных переходов; я плачу, пока моё тело словно слипается в один пластилиновый ком вязкой и тупой боли; я плачу, пока где-то далеко отсюда, в другом мире, в другой вселенной, меня ждёт Жан-Пьер за чистым белоснежным столиком в Vogue Café…

– Я знал, что тебе понравится, – елозит по мне отморозок, и я чувствую, как что-то рвётся внутри меня, и холодная жидкость захлёстывает член во мне, вытекая и струясь по ногам. Хлюпая и чавкая, Вадим добивает меня, пришёптывая:

– Теперь ты знаешь, как трахают нормальные мужики, а не твои пидорасы, – убыстряет темп до безумной долбёжки, и под последние лирические аккорды какого-то очередного певца по телику изрыгает в меня все свои нечистоты.

Моё тело и голова уже мало что соображают, и когда первый бандит перекидывает меня на живот через спинку дивана и начинает раздирать мне мой анус, я вижу перед собой только кровавое пятно, алой причудливой орхидеей растекающееся по белой обивке.

– Подожди-ка, иди сюда, шлюха, – подхватывает меня второй, и, садясь на диван, насаживает меня на свой окровавленный штык, пока первый, не вынимая своего члена, продолжает рвать и рвать мою плоть. И я чувствую, как внутри меня сражаются двое чужих, двигаясь в зверином ритме навстречу друг другу, пытаясь пробить своими пастями хрупкую стенку, которая становится всё тоньше и тоньше с каждым их ударом… Мои ноги, живот и анус все мокрые и липкие от вытекающей из меня крови, а мои внутренности превращаются в кровавое месиво, а я уже просто притихла глубоко внутри своего ада и жду, когда этот кошмар закончится. Но он не кончается: мне кажется, что это изнасилование длится годы и десятилетия, и я успела постареть и завянуть за это время. Моё тело сплющено между двух каменных жерновов, которые продолжают и продолжают перемалывать меня, до последней самой тонкой куриной косточки…

Словно тумблер включается в моём обесточенном теле, когда я слышу над собой их голоса:

– Слушай, мне кажется, её надо отвезти в больничку, что-то она совсем как падаль.

– Ты уверен? А на хуя ты её так тарабанил?!

– Так она была не против, кажется. А что, блядь, будет лучше, если она сейчас здесь коньки отбросит, и тогда с неё вообще никто ничего не получит?!

– Давай отвезем нашим в отделение, они её быстренько подлатают. Всего-то делов: очко зашить! – и посмеиваясь, как две гиены, они звонят кому-то, кутают меня в плед и проводят мимо ничего не подозревающего декоративного консьержа в подъезде, сажают в свой затонированный внедорожник и везут куда-то по московским улицам…

В больнице меня накачивают обезболивающим, и я сразу же отрубаюсь, провалившись в кошмарно-ватный сон, где я вижу разноцветные сады, сквозь которые пробиваются оранжевые орхидеи, бирюзовые антуриумы и с ветки на ветку перелетают фиолетовые фазаны.

Разлепив глаза, я понимаю, что я нахожусь в тёмной комнате, и долго пытаюсь вспомнить, где я: может быть, в отеле у Жан-Пьера? Что мы делали с ним вчера вечером? Потом до меня вдруг доходит внезапным болезненным озарением, что мы так с ним и не встретились вчера, а, может быть, и позавчера, и что, скорее всего, я его не увижу… Рядом пикает кардиомонитор, моё тело откликается осколками стекла в каждом своём уголке, а из вены у меня торчат катетеры, по которым в меня вгоняют какие-то лекарства. Я с ужасом вспоминаю, что случилось накануне, и могильная плита отчаяния накрывает меня с головой. Я лежу в своей ледяной могиле, раз за разом прокручивая в голове все события, и даже острая боль, как будто моё тело сшивали заново, не может отвлечь меня от кошмарной действительности. Я проваливаюсь снова в свой болезненно-дурной сон, пока меня не будят голоса в моей палате.

– Да, я всё поняла, капитан Треплов, спасибо, – узнаю я голос Ланы, и сквозь щелочку приоткрытых век вижу, что она обращается к одному из двух бандитов, чуть не убивших меня. Моя лучшая подруга берет стул и садится рядом со мной, а мент выходит из комнаты. Тихо, приложив палец к губам, она достаёт из сумочки беспроводной наушник и незаметно вставляет мне его в ухо. Потом, болтая какую-то полную чушь про то, как они переволновались, включает на мобильном телефоне запись, где Антон говорит мне:

– Маша, мне очень жаль, что так получилось. А теперь слушай меня очень внимательно. Через десять минут это видео исчезнет, поэтому ты должна запомнить всё, что ты сейчас услышишь.

Ещё через десять минут кардиомонитор начинает издавать непрерывный писк, Лана зовёт врача, ко мне прибегает медсестра и через несколько минут меня вывозят в реанимацию, мимо сидящего рядом с моей палатой Треплова, который вскакивает со своего места, но доктор жёстким окриком запрещает ему следовать за нами, увозя на каталке по коридору прочь…

Москва, как всегда, провожает меня хмурыми ворчливыми небесами, когда я поднимаюсь по трапу самолёта. Ледяной ветер продувает мои мешковатые бесформенные штаны и толстовку, и я натягиваю на коротко стриженную голову капюшон. На входе я еще раз показываю стюардессе посадочный талон, где напечатано моё имя – “Tatiana Ivanova”, и протискиваюсь в общий салон эконом-класса, место у окна. Свет в самолёте горит, и в отражении из иллюминатора на меня смотрит бледная брюнетка с карими глазами. Я вставляю наушники в уши и включаю последнюю песню Вилле Вало:

Самолёт разгоняется, начинает медленно, дрожа своим тяжёлым брюхом, подниматься в воздух, всё выше и выше, и сначала я вижу под его крылом маленькие кубики домишек, полоски рек и лужицы озер, на которые набегают рваные облака, загораживая от меня землю, и всё плотнее и плотнее укутывают наш самолёт, и я смотрю в окно на волшебную облачную страну под своими крыльями, которую освещает оранжево-золотое закатное солнце.

Свободу – вот что я загадала тогда на Галатском мосту, вдруг вспоминаю я. Свободу, Жан-Пьер…