Долго тебя ждала

Глава 13

Сердце все еще колотится. Я изо всех сил пытаюсь дышать ровно и сконцентрироваться на том, что творится перед моими глазами, а не на том, как в прихожей появляется Зотов, медленно выходя из кухни.

Спрятав ладони в карманы спортивных штанов, смотрит на меня поверх всей этой суеты, и его лицо предельно серьезным, как и взгляд, которым он прожигает меня через разделяющие нас метры.

Резко мотнув головой, отворачиваюсь и вперяю глаза в громадную фигуру Артура Страйка, который басит, крутясь вместе с Альбертом вокруг своей оси:

— Куда его?

— Наверх, — распоряжается Капустин, энергично входя в дом с большой сумкой-холодильником на плече.

— Может, ему сделать чаю? — пищит Ника, суетливо разматывая шелковый платок на своей голове. — Или подогреть еду?

— Не трогайте его! — рычит Таня, вручая мне свою куртку, которую успела снять.

Прижав куртку к груди, чувствую, как замедляется пульс, но я все еще сама не своя, поэтому молчу как рыба, наблюдая за Таней, которая, присев на корточки, стягивает с ног Альберта ботинки.

Ее брови нахмурены, губы поджаты, а глаза мечут молнии, пока дергает за шнурки, пытаясь их ослабить.

Стоя над ней, Капустин опускает на пол сумку и наблюдает за резкими движениями моей подруги с нейтральным выражением на лице, я же перевожу глаза на пьяного вдрызг друга Капустиной. Его джинсы местами мокрые, на колене дырка, а куртка вся в снегу.

— Что с ним случилось? — спрашиваю в неверии.

— Неудачный день. Ретроградный Меркурий, — отвечает Капустин. — По радио передавали.

Таня посылает ему взбешенный взгляд и шипит Страйку:

— Ему нельзя много пить! У него непереносимость алкоголя!

— Да я ему одну рюмку-то и налил, — оправдывается тот. — Ну да, крепкая штука, но кто ж знал…

— Одну?! — Таня сверлит его гневным взглядом, падая на задницу вместе с ботинком, который наконец-то стащила с Альберта. — Он уже еле на ногах стоял, когда я вернулась!

Я не спрашиваю, откуда она вернулась. Ее куртка тоже мокрая, волосы растрепаны ветром, на щеках горит румянец, будто она раз десять съехала с холма и столько же раз поднялась обратно.

Парень мямлит что-то нечленораздельное, когда Таня пробует стащить с него второй заляпанный снегом ботинок. Расправившись с обувью, принимается снимать с Альберта куртку, сдувая с лица упавшую на него прядь волос.

— Помочь? — спрашиваю ее.

— Не знаю… — отвечает растерянно.

Вручив мне куртку Альберта, быстро разувается и поднимается по лестнице вслед за Страйком и Капустиным, которые подхватили Альберт под обе руки.

— Блин, а он тяжелый… — голос Страйка раздается уже в коридоре.

— Че там случилось? — слышу вопрос Зотова, обращенный к кому-то из вошедших в дом парней.

Проигнорировав их гогот, убираю одежду в шкаф и тоже поднимаюсь наверх, следуя на звуки возни и топота. Когда вхожу в комнату, «парня» Капустиной уже укладывают на диван, где буквально полчаса назад спала я сама.

Альберт распластывается на диване в неестественной позе и выглядит, черт возьми, мертвым!

— Нужно его раздеть… — страдальчески тянет Таня, убирая с лица волосы.

— Раздевание у вас в первый раз? — с иронией интересуется Капустин, отходя от дивана.

— Знаешь что?! — развернувшись на пятках, Таня тычет в него пальцем. — Никто не просил тебя ему подливать! И наши с ним дела тебя не касаются!

— Ну извини, — разводит Данила руками. — Никто не заставлял его пить.

— Блин, Танюх, извини, — в отличие от Капустина Страйк выглядит действительно виноватым. — Не думали, что его так развезет.

— О, господи! — приложив пальцы к вискам, Таня закрывает глаза. — Выметайтесь отсюда. Оба!

Несмотря на то что это его дом, Данила размеренно идет к двери, на ходу расстегивая собственную куртку и говоря:

— У меня есть аспирин, если что.

— Засунь его себе в задницу! — летит ему вслед.

Когда за Страйком закрывается дверь, Таня устало плюхается на диван, потеснив бесконечные ноги Альберта.

— Я не могу оставить его здесь одного. С этими придурками.

Внутри поднимается паника, и я звонко спрашиваю:

— Ты хочешь сказать, что мы останемся здесь на ночь?

— А что ты предлагаешь? — возмущается она. — Везти его в таком состоянии в город? Он же… всю машину…

— Я поняла! — обрываю ее, подлетая к окну и чувствуя, как в виске болезненно пульсирует вена.

Остаться здесь на ночь? Моя ладонь до сих пор горит от «воспоминаний». Я рассчитывала «переварить» Зотова и его выкрутасы дома, в родных стенах, теперь придется спать с ним под одной крышей. Не уверена, что вообще смогу уснуть, помня чертей, которых увидела в его глазах там, на кухне.

— Ему нужна вода, — кивает Таня на Альберта. — У него будет обезвоживание, — смотрит на его бледное лицо. — Принесешь? А я пока попробую его раздеть, — кривится с обреченным вздохом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ладно… — выхожу из комнаты, оставив дверь открытой.

Быстро сбегаю по ступенькам, натыкаясь на Нику, которая вешает в шкаф свою шубу и, увидев меня, участливо спрашивает:

— Ну как он? Бедненький…

— Жить будет, — отвечаю, проходя мимо нее.

В гостиной снова галдеж. Иду на кухню, обнаруживаю там сидящих друг напротив друга Зотова и Капустина. Их тихий разговор мгновенно прекращается, и две пары глаз обращаются ко мне: одни насыщенно-карие, вторые небесно-голубые.

Проигнорировав обоих, двигаюсь к тому ящику, в котором в прошлый раз обнаружила посуду.

— Ладно, пойду ворота закрою, — объявляет Данила, вставая из-за стола. — Будь как дома, РозенБаум.

— То есть я могу переночевать в твоей спальне? — бросаю ему.

Данила посмеивается, отвечая:

— Где пожелаешь, Агуша.

Поджав губы, смотрю перед собой, пока его шаги не стихают. В комнате повисает тишина, ее я тоже игнорирую. Открываю холодильник в поисках воды, но, кроме бутылок с алкоголем, ничего не нахожу.

— В этом доме есть вода? — спрашиваю, не оборачиваясь.

— Да, в кладовой, — отвечает Зотов.

Развернувшись, иду к двери, собираюсь отправиться на поиски кладовой, но Марк встает со стула и перехватывает мой локоть. Развернув к себе лицом, говорит:

— Куда ты? Я сам принесу.

Я не смотрю в его глаза. Только на его пальцы, которые сжимают мою руку: не больно и не настойчиво, но я не тороплюсь вырваться и убежать.

— Не хочу перегружать твою ногу, — говорю ему. — Вдруг ты споткнешься и сломаешь себе еще что-нибудь. Нос или руку… — вкрадчиво осыпаю его предсказаниями.

— Аглая! — тормозит он меня.

Вскинув глаза, встречаю устремленный на меня взгляд исподлобья, в котором искрится веселье. Его губы улыбаются и произносят:

— Только не бросай меня под машину. Остановись.

— Отпусти… — отвожу от него глаза.

— Извини, — говорит, не разжимая пальцев. — Я перегнул палку.

— Когда? — смотрю на него с вызовом. — Когда светил голой задницей? Или когда полчаса назад предложил сделать тебе минет?

— Извини, — повторяет, не собираясь уточнять. — Я… — качает головой. — Просто хочу узнать, как ты теперь живешь.

— У меня был опыт минета, если тебя интересовало это, — сообщаю, чувствуя, как мои щеки взрываются красным, ведь это ложь.

У меня не было такого опыта с ним, я была такой пугливой и скромной, что заставляла его выключать свет, когда мы оставались наедине, по крайней мере поначалу уж точно. И за семь лет в моей жизни не появилось человека, с которым я бы хотела приобрести опыт такой интимной ласки.

— Ты покраснела, — Марк поднимает руку, будто хочет дотронуться до моей щеки, но потом опускает, делая глубокий вдох. — Тебе идет, — кружит по моему лицу взглядом. — Я миллион лет не видел, чтобы девушка краснела.

От этих слов я краснею еще больше, чувствуя себя неопытной простушкой рядом с его уверенностью в себе. Это отзывается в теле трепетом, как и его взгляд, в котором скачут пугающие меня эмоции.

Он и правда изменился. Это я не изменилась. Он был прав…

— Перед Новым годом случаются чудеса. Наслаждайся, — желаю ему.

— Спасибо. Я почти перестал в них верить, — сглаживает он мою колкость.

Во мне бурлит слишком много всего, чтобы прятать шипы, поэтому запальчиво говорю:

— Не поверишь, я тоже. Я вообще ненавижу Новый год! А знаешь почему?

— Нет. Расскажешь?

— В Новый год семь лет назад я поняла, что ты выбросил меня из своей жизни и даже не попрощался, — проговариваю на одном дыхании. — Ты обещал… что мы встретим его вместе… с тех пор я этот праздник терпеть не могу.

Сглотнув, я уже жалею о том, что влезла в эту трясину. В прошлое, в котором семнадцатилетняя девчонка шлет своему парню сообщения в новогоднюю ночь, надеясь, что хотя бы на этот раз он ей ответит.

Он уехал в сентябре, и с каждым месяцем вестей от него становилось все меньше и меньше. Я писала ему о том, что дико скучаю. Что дни без него стали пустыми, неинтересными и тянутся бесконечно долго. Я рассказывала ему о своей учебе в университете, о новых знакомых и о том, как безумно жду нашей встречи. Как мониторю билеты в Канаду и ругаюсь с папой, потому что он не отпускает…

Я желала ему доброго утра и спокойной ночи. Я желала ему успехов и верила, что у него все получится. И у него получалось…

К декабрю от него приходило в лучшем случае одно сообщение в неделю, но я ведь знала, как много он тренируется. И про разницу во времени я тоже знала, но мне было семнадцать, и я любила его, а все остальное мне казалось неважным.

«С Новым годом. Я люблю тебя», — это сообщение было моим последним.

Оно так и осталось неотвеченным. Больше я ему не писала. Он мне тоже.

Я не люблю Новый год. Зотов умудрился оставить отпечаток в моей жизни, а я в его очень вряд ли.

Его лицо каменеет, взгляд становится напряженным. Тяжелым!

— Аглая… — прикрывает на секунду глаза. — Все это сложно…

— Так всегда говорят, когда нечего больше сказать.

— Аглая…

— Просто отвали от меня, — прошу его хрипло, вырвав руку.

Выйдя из кухни, носом врезаюсь в громадную грудь Страйка, который сжимает мои плечи, смеясь:

— Полегче, красавица.

— Покажи, где здесь кладовка, — прошу, пряча от многодетного отца свои затуманенные слезами глаза.