Дом для Пенси

4-10

Поселение на Людоедском перевале встречает их густым зимним вечером. На открытом пространстве округу еще сильнее засыпает снегом. Пенси прикладывает ладони ко лбу и пытается рассмотреть хоть что-то в белой пелене. Впрочем, первый же дом дает ей верный намек, где именно они вышли из леса. Она долгие годы ходила по этим улицам, и не узнать их невозможно. Фалетанотис скоро набрасывает на плечи куртку и натягивает шапку. В человеческом поселении он следует строго за Пенси, чуть ли не ступая шаг в шаг.

— Ты обещала мне защиту, — он напоминает, оглядываясь по сторонам. И пускай вокруг один лишь снегопад, кажется, то, что он пережил полгода назад, как его поймал в свои сети Тоннор, забудется не скоро. Пенси кивает. Это входит в их договоренность: он ведет ее на Людоедский перевал, она проводит их через поселение и разбирается с людьми.

— Тебе точно туда надо? — сначала он даже порывается подождать Пенси где-нибудь в лесу.

— Да, мы зайдем всего лишь в одно место. В такое время вряд ли там кто-то еще не спит, кроме хозяина. Это важно — слухи и последние карты троп, — она же наоборот уверена, что никто здесь Фалетанотиса не тронет. Людоедский — своеобразное место.

— Верю, — слегка наклоняет голову руинник, но сильнее натягивает шапку на лоб.

Снег больше не мешает, Пенси упрямо перебирает ногами, стараясь не завалиться на бок. О снегоступах она как-то не подумала, а старые, которые обошли весь Людоедский, сгинули в путешествии за видерсом. Но, наверное, у пана Лежича что-то подобное валяется? Его гостиницу она найдет и с закрытыми глазами, даже чувство направления не нужно. Пенси несмело касается темной деревянной двери, плотной и тяжелой. Много раз она прошмыгивала между чьими-то руками, да так, чтоб дверь не прихлопнула ее. Много дней провела в крохотных комнатушках на втором этаже, натягивая теплое одеяло по шею, всматриваясь во тьму, белый, светящийся снег и мрачный, глухой лес за окном. Много раз приходила обратно, едва переставляя ноги после неудачной охоты, и слушала в тишине, как жалуется от голода живот. И уж точно съела немало здешней каши с мясом, да выпила кружек горячего молока с медом. Пенси улыбается: кажется, она даже соскучилась по этому ужасному месту.

Дверь со скрипом поддается, Пенси балансирует, пытаясь ее вытянуть, распахнуть. Она сражается, пока за дело не берется Фалетанотис: ему вовсе не сложно придержать и три таких двери. Резкий щелчок среди однообразного завывания ветра. Пенси тут же застывает на пороге и указывает жестом не двигаться Фалетанотису.

— Пан Лежич, вы чего огнестрелом тычете? — осторожно спрашивает она. Ранее хозяин ночлежки никогда не держал оружия. Что же изменилось на Людоедском перевале за те годы, что ее не было?

— Предки! Пенси, девочка, ты ли это? — пан Лежич суетливо откладывает оружие на стойку, быстро для такого массивного тела подходит к ней и от души обнимает. — Сколько лет! Я всё следил за новостями, думал, появишься когда. Но с чего бы тебе здесь появляться, если дом есть и достаток при тебе. Ведь так?

— Всё, как вы говорили, — от всего сердца улыбается ему Пенси. — И дивности нашла, и на благо себе применила. Будете в сторону столицы ехать, заверните в Тамари, покажу вам дом и хозяйство.

— Это хорошо, это правильно, — кивает ей пан Лежич. — А это твой…

— Это вторая часть моего отряда, — жестом указывает она руиннику войти внутрь. Тот если и сомневается, то не показывает своей неуверенности.

— Не спрашиваю, как ты на перевал поднялась. Это те самые камни, да?

— Вот смотрите, — протягивает она пану Лежичу жар-камень. — Лучше вы уж поведайте, с чего вдруг огнестрел в руки взяли. От роду не видела при вас оружия.

— Странные вещи происходят, девочка. Прям с того года, как наглец Тоннор видерс упустил и отряда лишился. Я ни слова ему не сказал, ты не думай! Но тогда и затряслась земля. Несколько недель не прекращался этот ужас.

— Как именно затряслась? — что-то эти землетрясения как-то подозрительно смотрятся, особенно из-за того, что поблизости всегда есть Алар Тоннор. А может, это и не совпадение? А может, нашел что-то Тоннор в руинах?

— Тогда и тарелки в посудном шкафу гремели, и пьяные постояльцы с лестницы ссыпались. В поселении тряска всех напугала, но ничего не разрушила. Но вот в лесах… — пан Лежич качает головой и заходит за стойку. Его руки тут же тянутся к посуде: протереть, переставить. — Хорошо, что это был конец сезона. Охотники уже не заходили глубоко в чащу, и многие смогли вернуться. Часть троп оказалось повреждена, дивности взбесились, земля ходуном ходила. Страх, да и только.

— Но больше земля не тряслась?

— Нет, недели две или больше так было, как раз и перевал к тому времени оттаял. С первого же дня многие бежали вниз от страха. Но всё прекратилось так же внезапно, как началось. Больше не повторялось. Но Людоедский перевал с тех пор стал другим, девочка, совсем другим, — расстроено качает головой трактирщик. — Лес и без того опасный, а теперь еще и не проходим. А еще мне кажется, что по улицам поселения ходят не только охотники, но и другие — неизвестные. Никто у нас никогда не считал, сколько, кого и когда пришло, но бывают такие — подозрительные… Посреди зимы оказались на улицах, будто впервые. В окна заглядывают, людей сторонятся.

— Они вам ничего не сделали?

— Нет, что ты, — машет руками пан Лежич, — просто я-то давно людей вижу: кто и чем живет, на кого надеяться можно, кому в долг дать, а к кому спиной поворачиваться не стоит. С возрастом и опытом замечаешь многое. А эти…

— Пугающие?

— Незнакомые. Непонятные. Поэтому-то и огнестрел у меня. А вдруг в голову пришедшим что-то недоброе придет?

— Пан Лежич, а если бы, — Пенси не сразу решается на этот вопрос. — А если бы с этими странными познакомиться, если бы за них поручиться?..

— Стал бы я стрелять? Если бы ты такого гостя привела? — хмыкает трактирщик и с подозрением косит внимательным взглядом на широкие плечи Фалетанотиса. — С кем попало ты не ходишь, так что я бы спросил, пьет ли этот гость пиво и не впадает ли в ярость во хмелю. А то я как раз новую бочку открыл — медовое, пенное.

— Тогда нам пива и еды к нему. Уж больно тяжелый был подъем, — кивает Пенси и благодарно улыбается хозяину. Вторая улыбка достается Фалетанотису, вдобавок к предложению занять стол в самом углу.

— А напарник твой что ест? — понизив голос, интересуется пан Лежич и поглядывает на руинника, что же с ним не так: внешности он, конечно, странной, но не особо пугающей, не такой, как любят описывать неизвестных чудовищ пьяные охотники. — Видерса в собственном соку не держим. А мясо наглых охотников как раз закончилось.

— Хватит и картошки на сале, — смеется Пенси.

Кажется, ей удается подобрать правильные слова, потому что трактирщик уходит, посмеиваясь, качая головой и бормоча себе под нос: «Ну надо же, руинник и картошка на сале, ох, расскажу внукам, будут смеяться!»

— Хороший человек. Любит прибыль. Но и дело свое любит. Тебя любит.

— И много ты своими дейд слышишь? — ворчит Пенси. Фалетанотис поправляет шапку и прикрывает на пару секунд глаза:

— Обычно не много, только самое яркое. Лучше, когда рядом Черный лес. Хуже, когда вокруг много других людей. И тем более хуже, когда толпа охотников.

— А что про меня скажешь?

— Рада. Волнуешься. Для этого дейд не нужны. И как ты узнала, что я люблю картошку на сале?

Пенси фыркает и стаскивает с плеча уже надоевшую куртку. Она-то, конечно, даже не охотясь, поддерживает себя в форме и следит за новостями сообщества, как может. Так что поход на Людоедский перевал — это не настолько тяжело. Но постоянная нужда укутываться, чтобы не привлекать лишнего внимания, особенно когда жар-камни исправно работают, надоедает. Хотя Фалетанотис не жалуется и вообще готов пришить свою шапку к голове.

Сначала руинник ведет себя очень тихо, но постепенно становится всё спокойнее и уже не сидит на месте, вертится, оглядываясь по сторонам. В зале есть, на что посмотреть. С первого взгляда понятно, для кого открыты трактир и ночлежка пана Лежича. По стенам развешаны картинки с дивностями и пряные травы. Со стороны барной стойки на посетителей с укоризной смотрит чучело хровеста — грустное и слегка покосившееся, из-за чего еще более отвратное на вид. На столах, чистых и тщательно протертых, виднеются выцарапанные имена, даты и бранные слова — куда же без них. Разнокалиберные пивные кружки, вереницы глиняных тарелок, запах еды и едва ощутимое горькое послевкусие пива — Пенси откидывается на спинку лавки и прикрывает глаза. Она действительно скучала и по этому тоже.

Картошка на сале оказывается выше всяческих похвал, пиво пьется мягко и настраивает ее на спокойствие и легкий интерес там, где раньше было возмущение. Подумаешь, новые тропы и середина зимы. Да и Людоедский уже не так пугает после всех происшествий, что выпали на ее долю. Ну и пусть она так и не добилась от Фалетанотиса, что именно они будут искать на перевале. Когда найдут — она всё поймет. А если что-то слишком сложным окажется, то Пенси за себя ручается: без знаний она точно не покинет этот Черный лес.

— Люди замечательные, — неожиданно произносит руинник. Он настолько серьезен, что Пенси едва ли не давится пивом. — Они многое не знают, но стремятся узнать: делают предположения, часто неверные, рискуют, проигрывают и наконец находят верный путь или решение. Или не находят. Не то, что карены…

— С чего это ты? — хотя причина того, что Фалетанотис поднял ту тему, которую обычно обходил стороной, заключается в почти пустой кружке пива. До сих пор руинник при ней ничего подобного не пил.

— Карены всегда идут по верному пути. Загадываешь направление — и шагаешь. Всем можно. Но не мне. Ты знаешь, почему я не могу связаться ни с кем?

— Нет.

— Потому что… Не могу, — разводит руками Фалетанотис. — Карены — как давно созданная самая крепкая паутина, один — как ячейка в огромной сети: сколько не растягивай — связь рвется только со смертью паука. Так и тут. Они ходят, где хотят, пропадают, исчезают на долгие годы, но на самом деле не теряют связи с другими. Благодаря дейд они постоянно в контакте, благодаря воспитанию они выстраивают круги близости: как и когда хотят слышать других. И никого не волнует, что ты потерялся, потому что этого никогда не происходило… А я…

— Ты потерялся? — от удивления Пенси даже икает.

— Меня нет в этой сети. Не хватает силы дейд, не хватает сомы. Пока был отец, я мог с ним связаться. Но он умер, а мне стало страшно, — руинник трет глаза и наконец сползает на столешницу, прикладывается к ней щекой. — Когда прошло немало времени. Я привык. Зато я сильный и здоровый. Смотрю на мир. Он интересен. Сам могу узнавать о нем всё. Люди удивительны, но они тоже страшные. Они это нечто другое, многогранное. Они то тесно сбиваются в стаи, то остаются в совершенном одиночестве. Ни то, ни другое для каренов неизвестно. Даже для меня. Мои дейд всё ищут других, таких же как я…

— Тише-тише, — гладит его по плечу Пенси. Руинник что-то еще бормочет, потом сбивается с человеческого на свой родной язык, но постепенно его дыхание становится всё глубже. Фалетанотис засыпает.

Пенси растерянно смотрит на заснувшего на столе руинника: она его точно не поднимет ни сама, ни с паном Лежичем.

— Пусть спит, — советует трактирщик. — Через пару часов он проснется и будет соображать достаточно, чтобы добраться до комнаты и лечь. Уж я-то знаю, поверь.

— Тогда мне еще одну кружечку, — подхватывает пустую кружку Пенси и перебирается к барной стойке.

— Какая ты печальная стала, — сразу замечает пан Лежич.

— Ничего такого, пройдет, — отмахивается Пенси. А сама думает: как, наверное, сложно, когда ты отличаешься ото всех остальных, пусть и хорошо к тебе относящихся. Как тяжело пытаться объяснить то, что другие и представить не могут. Разве что сломав им дейд. И вряд ли родители Фалетанотиса хотели, чтобы с ним случилось такое. Но как она не может убрать рожки со лба Кейры, так никто не мог вернуть в мир всю ту сому, что была нужна, чтобы Фалетанотис стал таким же как и все.